Текст книги "В изысканно-изломанной манере…"

Максим Аржаков
В изысканно-изломанной манере…

«В изысканно-изломанной манере…»

 
По улице томно-вечерней
В каверне
Рессорной пролетки с откинутым верхом
Взлетающим стерхом…
Сквозь краткий Серебряный Век
 

Бег…

I

 
В изысканно-изломанной манере
Склонюсь над вашею рукой, мадам.
Плесну в бокал изящно-терпкий sherry
И туберозу уроню к ногам.
 
 
В табачно-дымный сумрак ресторана
Я брошу хрипло-сдавленно – «Прости…»
Взгляну вокруг рассеянно и странно
И удалюсь по Млечному пути.
 
 
Оставлю вам на память этот вечер,
Надсадно стонущий таксомотор Renault
И гениально-путанные речи
И освещённо-ждущее окно…
 

II

 
Прогулки без воли… Прогулки без цели…
Рассеянность… Грёзы… Сознанье туманно…
Осенние песни бульвары мне пели,
Струясь по Москве прихотливо и плавно.
 
 
А вечер, сгущаясь до тёмности ночи,
Лениво брёл следом, дыша мне в затылок.
Аллеи качали туманные клочья,
И в небе луна желтоглазая стыла.
 
 
Опавшие листья, кружась в стиле ретро,
Желтили уже засыпающий город.
И капли с ветвей, потревоженных ветром,
Ознобно и вяло стекали за ворот.
 

III

 
Вольные ветры-скитальцы
Гнали туман голубой…
Переплетя наши пальцы,
Шли мы обманной тропой.
 
 
Слушали леса шептанье,
Вздохи болот вдалеке,
Диких гусей гоготанье,
Шум камышей на реке.
 
 
«Может, пора нам проснуться?
Всуе пустые мечты.
Может быть, стоит вернуться?»
«Нет!» – отвечала мне ты.
 
 
«Пусть этот путь иллюзорен…
Милый! Сомнения прочь!
Будь только смел и покорен.
Я приглашу тебя в ночь.
 
 
В ночь, что течёт звёздно-млечно
Из дальних северных стран,
Что узаконит беспечно
Этот красивый обман…
 
 
В ночь, что тиха и прозрачна
Этой нездешней красой…
Что молчалива и мрачна,
Что нас омоет росой.
 
 
В ночь, что таит в себе вечность,
Что сквозь туман голубой
Нас уведёт в бесконечность
Этой обманной тропой…»
 

IV

 
На блеклую луну похожий
Фонарь не в силах темноту
Преодолеть. Ночной прохожий
Бросает тело в пустоту,
 
 
В излом глухого переулка,
Стекающего в глубь веков.
И бьется в стены зло и гулко
Чечеточная дробь шагов.
 
 
Ночной прохожий – вечный странник,
Случайно выпивший до дна,
Ту, для которой он избранник,
Ту, что застыла у окна
 
 
Осевше-углового дома,
Ту, для которой вечный крест
Ночами слушать, как знакомо
Поет ступенями подъезд.
 
 
К которой эхом переулка
Спешит он сквозь ночную топь.
Ту, для которой бьет он гулко
Шагов чечеточную дробь.
 
 
Взаимное предназначенье —
Предначертание богов…
Печальное ночное пенье
Сердец, ступеней и шагов.
 
 
Но вновь с завидным постоянством
Волхвы не им несут дары —
Разъяты временем-пространством
Их параллельные миры.
 
 
И снова ночь… И снова то же…
И снова те же… Тот и та…
Дом… Силуэт в окне… Прохожий…
Фонарь не в силах… Пустота…
 

V

 
Черным бархатом в блестках
Застелён небосклон.
По глазам я отхлестан
Разноцветьем окон.
 
 
Расступись, ночь шальная, —
В безотрадном бреду
Я сегодня из рая
Потихоньку уйду.
 
 
Мне сегодня нет мочи
От разлива луны.
Отчего же средь ночи
Мы так жутко умны.
 
 
И жестоко ночь дразнит,
Что все было лишь сон,
Что под утро погаснет
Разноцветье окон.
 

Декадентка

 
Двадцатый май ещё в начале…
Купальной блузы белый бант.
На ялтинском морском причале
Сигару курит стройный франт.
 
 
Поэзы. Ночи. Гимназисты
Разочарованно-томны.
Румяны, крепки и речисты,
Плечисты и утомлены.
 
 
Ах, сколько счастья обещает
Весенний, светлый гардероб.
Двадцатый май, смеясь, прельщает
Таинственностью навьих троп.
 
 
Как ново, как безумно-пьяно…
Стихи, прогулки, вечера…
И интересничают пряно,
Пресытясь жизнью, юнкера.
 
 
Ах, как остры мечты о смерти —
Изящность модной пустоты —
Среди курортной круговерти,
Среди весёлой суеты.
 
 
Как упоительно ликует
Весна, когда нам двадцать лет…
С эстрады нервно грассиру́ет
Больной, чахоточный поэт.
 
 
Двадцатый май лучист и ясен…
И первый выход в ресторан.
И он, конечно, не опасен,
Вчерашний приторный дурман.
 
 
Двадцатый май уж на исходе.
Полдневным зноем сад объят.
В крови неслышно, тихо бродит
Густой, тягучий, сладкий яд.
 
 
Двадцатый май… Клубясь, играют
Потоки солнца меж портьер…
А пальцы хрупкие сжимают
Тяжёлый папин револьвер.
 
 
Двадцатый май… Трескуче штора
В паденье сорвана с гардин.
А у чернильного прибора
Дорожкой белой кокаин.
 

Зимняя прогулка с Эдгаром По

 
День январский был морозен,
Тих, обычен и морозен.
Но когда за кромкой сосен,
Тёмных и обычных сосен
Отблески его сокрылись,
Сумерки вокруг сгустились.
 
 
И подёрнули печальным
Светом, странным и печальным,
Зимний мир, досель реальный.
 
 
Это было в парке зимнем,
Опустевшем парке зимнем.
Там, где брёл аллеей длинной,
Запорошенной и длинной
Вечер, кутаясь в астральный
Свет, размытый и печальный.
 
 
И дрожали робко тени,
Уносились робко тени
В мир фантазий и видений.
 
 
Это было в парке странном,
Очарованном и странном,
В мире призраков обманном,
Нереальном и обманном,
Где в мерцании прозрачном
Дом застыл виденьем мрачным.
 
 
В дымке призрачного света,
Лунного слепого света,
В мире, сумраком одетом.
 
 
Это был приют забвенных,
Безвозвратных и забвенных,
Где среди покоев тленных,
В залах сумрачных и тленных,
В блёстках инея хрустальных
Вился сонм теней печальных.
 
 
Безучастных и унылых,
Тусклый сонм теней унылых —
В сумерках седых и стылых.
 
 
Это был приют безмолвный,
Отрешённый и безмолвный.
Дом, теней и скорби полный,
Безутешной скорби полный,
Что застыл в аллее дальной
Одинокий и печальный.
 
 
В парке сумрачном и странном,
Опустевшем парке странном,
В царстве сумерек туманном.
 

Вересковая пустошь. Осень

 
Тис, сосна, торфяник, вереск,
Дрок, болото, буерак.
Дом, камин, фисташки, херес,
Трубка, спички и табак.
 
 
Вечер, сумрак, утомлённость.
Дым, гравюры, тень руки.
Карандаш, блокнот, бессонность,
Свечи, книги и стихи.
 
 
Ночь, луна, сон, пробужденье.
Страх, шаги на чердаке.
Мысли, крысы, привиденья
И паук на потолке.
 
 
Утро, кофе, сигарета.
Кухня, счастье, дождь, туман.
Дверь, веранда, муть рассвета,
Палисад, цветы, дурман.
 
 
Осень, солнце и ненастность.
Жёлтость, жухлость, пустошь, даль.
Радость, лёгкость, безучастность,
Отрешённость и печаль.
 
 
Камни, топи, инфернальность.
Повседневность, колдовство.
Нереальность и реальность,
Мистика и естество.
 

Spirit of autumn
(after George Inness)

 
В дебрях и чащах седого Гудзона
Вечером поздним и осенью поздней
Жёлтость и сумрак сплелись прихотливо,
Трогая сердце отрадной печалью.
 
 
Трогая сердце ледком на озёрах,
Шёпотом их камышей прибережных,
Дальним селеньем, затянутым дымкой,
Тихим шуршаньем листвы под ногами.
 
 
В этом пространстве отрадной печали
Духи витают в осенних одеждах,
Сотканных из потемневших деревьев,
Шума плотины, игры листопада.
 
 
Сотканных из уходящего лета,
Близкой зимы, туч унылых и низких,
Стада овец, торопящихся к хлеву,
Жара и дыма голландских каминов,
Запаха пива и тёплого хлеба,
Скрежета флюгера ратуши старой.
 

Сентябрь

 
Солнцем пронизана крона
Жёлто-прозрачных берёз.
Терпко и пряно у дома
Пахнет прогревшийся тёс.
 
 
Вздорно сороки судачат,
Кумушкам старым сродни…
Как хорошо нам на даче,
Где мы с тобою одни.
 

Ноябрь

 
Ветер, вечер, ноябрь, тучи-клочья…
На поляне у самых ворот
Ведьмаки из лесов полуночных
Закружили шальной хоровод
 
 
Как обычно. Лишь чуть непогода
Раскидает предзимние дни,
В это сумрачное время года
На поляну приходят они.
 
 
Призывают седые метели,
Вьюги, холод, пороши, снега.
И ерошит косматые ели
Невидимого ветра рука.
 
 
Распустив седоватые пряди
Из-под страшных рогатых венцов,
Все кружатся в шаманском обряде
Под назойливый звон бубенцов.
 
 
Все кружат по поляне, по полю,
Замыкают в магический круг.
И уже не прорваться на волю
Сквозь сплетение призрачных рук.
 
 
Безусталостно и первозданно
Все кружатся в ночной кутерьме.
И возносится в небо осанна
Близкой, древней, могучей зиме.
 

Декабрь

 
Морозно… Декабрь уже в половине.
Пороша. В причудливых снежных сувоях
Застыли поля. Лишь поземка да иней,
Которым подернута рыжая хвоя.
 
 
Под вечер – начало привычной метели.
Под утро – метельная мощная кода.
Избушка, в которой уже две недели
Я жду одинокого Нового Года.
 

Зарисовки старой усадьбы

 

* * *

Комнат, портретных и зал анфилада
И вдохновенная тишь кабинета,
Где на столе отраженьем поэта
Перьев, чернил и тетрадей услада.
 
 
Тут же рапиры из города Льежа,
Тут же «стволы роковые» Лепажа
(Как непременная часть антуража)…
Письма в бюваре, бумага, депеша…
 
 

* * *

Справа – уютность изящной гостиной,
Слева – искристость и праздничность бальной,
Прямо – насыщенность сумрака спальной
Снами и грёзами девы невинной.
 
 
Зелень, пейзажность и холод боскетной
В духе парижском немного фривольной.
Печка, скамья и нагретость угольной —
Сказочно русской, уютной, заветной.
 
 

* * *

В книжной-диванной Нодье и Петрарка,
Байрона том, Вальтер Скотт, табакерка
И акварельный набросок кронверка,
Нож для бумаги и слёзы огарка,
 
 
Неистребимый роман Ричардсона,
Рядом страдательность Шатобриана,
Тени Ловласа, Рене, дон Жуана,
Малек-Аделя, Жюли, Грандисона…
 
 
Шёлковым ливнем струистость портьеры,
Броским пятном на стене бант гитары,
Хлыст, боливар и перчатки… Сигары,
Трубки… Альбомные виды Ривьеры…
 
 

* * *

Герб на фронтоне, маячность лантерна,
Двери, терраса, балкон мезонина,
Где вечерами под модностью сплина
Крылись мечты и любовь субалтерна…
 
 
В дальнем углу полутёмной мансарды
Ноты, подсвечник, пюпитр, клавикорды.
Бронзовой лампы оскал львиной морды,
Столик, свеча и пасьянсные карты…
 

Голландская живопись

 
Уже как неделя застыли каналы,
Уже как три дня побелела окрестность,
И снегом покатые крыши одеты —
Пушистым покровом примерно в два дюйма.
 
 
Цепочку следов за собой оставляя,
Охотник торопится краем обрыва,
Сгибаясь под тяжестью знатной добычи,
Посвистывая вслед трусящей собаке.
 
 
Сопя отмороженным носом, мальчишка
Сутулится зябко в коротенькой куртке,
По льду меж камней увлеченно гоняя
Подобием клюшки коровью лепешку.
 
 
А в устье реки у далекой плотины,
Где вмерзли в торосы широкие барки,
Где мельница крыльями машет лениво,
Трепещут по ветру трехцветные флаги
 
 
Над ярмаркой людной, беспечной и грешной,
Которую долгие ждали полгода,
Которая легкое дарит веселье
В холодное, хмурое зимнее время.
 
 
Как весело в дымной харчевне с морозца
Хватить оловянный стаканчик настойки
И, крякнув, размашисто шлепнуть ладонью
Широкую задницу взвизгнувшей Анны.
 
 
И сдвинуть с приятелем пенные кружки
За тех, кто в бушующем Северном море
Ныряет в волнах под упругой холстиной,
До края налитой веселым зюйд-вестом.
 

Абстрактная живопись

 
…Болезненность белого,
Отъявленность красного —
Созревшего, спелого,
Смертельно опасного…
 
 
…Раздробленность целого,
Спастись не сумевшего.
Края обгорелого,
Ажурно истлевшего…
 
 
…Нервозность пурпурного —
Подчеркнуто вздорного.
Красивость лазурного,
Нейтральности черного…
 
 
…Мороз серебристого,
Неискренность алого —
Безумно игристого,
Отвязного, шалого…
 
 
…Изломы линейного,
Линейность волнистого.
Невинность лилейного


...

конец ознакомительного фрагмента