Текст книги "Рандеву на границе дождя"

Негромко поздоровавшись, он остался стоять, но Ян Александрович с силой нажал ему на плечо и усадил на узкий диванчик.

– В общем, ситуация благоприятная, – сказал Колдунов, листая историю болезни. – был риск жировой эмболии, но с этим, как я понимаю, доблестные реаниматологи справились, гемоторакс тоже разрешился, бедро срастется так или иначе, остается голова.

Дежурный врач отвлекся от историй болезни, которые заполнял со страшной скоростью, и дружелюбно посмотрел на Макса.

– Мы делали компьютерную томографию при поступлении, – сказал он, – никакой органики не нашли.

– Слава богу!

– Это да, но вы сами знаете, какая коварная штука мозг! Завтра буду будить его для консультации невролога.

Ян Александрович досадливо махнул рукой:

– О русский врач, бессмысленный и беспощадный! Куда будить? Сам подумай, не дай бог, конечно, тьфу-тьфу, если бы ты лежал со сломанными ребрами, дренажами и на вытяжке, хотел бы ты, чтоб тебя будили?

– Положено так.

– Ну да, – вздохнул Колдунов, – иначе страховая не оплатит. Сейчас с этой оптимизацией могучей врач так замордован, что, приходя на работу, имеет в голове единственную связную мысль: а на хрена мне это надо? Шаг вправо – шаг влево – прыжок на месте от стандартов, и пожалуйста, лишение премии, что в нашей ситуации практически равносильно расстрелу. Вот и получается, что доктор Менгеле – просто мать Тереза по сравнению со среднестатистическим доктором, работающим в системе ОМС.

– Ян Александрович, уймись, – поморщился реаниматолог, – сейчас пена изо рта пойдет. Коллега пришел к нам узнать о здоровье брата, а не слушать твою филиппику. Пойдемте…

Доктор замялся, и Макс быстро назвал себя.

– Пойдемте, Макс, убедитесь сами…

Макс пошел за врачом, стараясь занимать как можно меньше места. Санитарка мыла пол, и он добросовестно не ступал на влажные участки.

От интубационной трубки и ссадин на левой стороне лица брат казался незнакомцем, и не верилось, что этот неподвижный человек и есть Руслан, здоровый молодой мужчина, с которым они еще вчера утром завтракали и делились планами на день.

Сильная мускулистая рука брата лежала поверх одеяла, и Макс осторожно провел по ней кончиками пальцев. Рука была теплая и живая.

Макс старался не смотреть на конструкцию для скелетного вытяжения и на дренажи, и даже на систему для внутривенной инфузии.

– Действительно, не стану завтра будить, – негромко сказал реаниматолог, поправляя что-то в капельнице Руслана. – пусть солдаты немного поспят.

Отходя от постели брата, он снова заметил санитарку и вдруг с изумлением узнал в ней Христину. Макс едва не вскрикнул, только сознание, что он находится в палате интенсивной терапии, причем незаконно, помогло ему держать себя в руках.

Он кивнул девушке и выразительно показал глазами на дверь, надеясь, что она правильно поймет сигнал. Одноразовый бумажный халат сиреневого цвета и такой же медицинский беретик чрезвычайно ей шли, и сейчас она, несмотря на припухшие от слез глаза, казалась еще красивее, чем раньше.

Христина тихо улыбнулась ему в ответ и сразу опустила глаза.

Вернувшись в ординаторскую, где Ян Александрович, по-хозяйски устроившись в кресле, читал монографию, реаниматолог еще раз заверил Макса, что состояние Руслана стабильное, и нет никаких поводов для паники.

– Хотя, конечно, он сам врач, а врачи никогда не болеют, как люди…

– Это точно, – подтвердил Колдунов, – классика жанра: при аллергической реакции на укус насекомого врач принимает тавегил и бодро уезжает в реанимацию с анафилактическим шоком уже непосредственно на тавегил. И так во всем! Поэтому давайте не загадывать, ребята. Не паникуем, но и не расслабляемся. Слушай, Макс, прости за любопытство, но эта девочка, она вам кто?

Макс улыбнулся, не зная, что ответить, и подумал, как хорошо было бы сказать: «Это моя девушка».

– Друг семьи, – наконец нашелся он.

– Ого! Хотел бы я иметь таких друзей, – ухмыльнулся реаниматолог. – появилась, раз-раз, вроде мы с ней двух слов не сказали, и вот она уже нам все намыла так, что смотреть больно, помогла девчонкам больных перестелить, потом умчалась в кардиореанимацию, где мать Руслана, там порядок навела, и опять сюда, на вечернюю уборку. А мы и рады, санитарок-то нет у нас. Сейчас выгоню ее домой, а то в первый день выложится, а на завтра ничего не останется.

Макс ждал Христину в холле и думал, что он, интеллигентный идиот, боялся помешать, а Христина тем временем не побоялась помочь.

Она появилась, уже без халата и шапочки, и улыбнулась ему робко и несмело, будто не зная, можно ли улыбаться сейчас.

Сказала, что хочет проведать Анну Спиридоновну перед уходом, но Макс покачал головой:

– Не надо, Христина. Я был полчаса назад. Не будем дергать доктора лишний раз.

– Та правда что… Умаялись они и без нас.

– А как вы оказались в реанимации?

– Пришла, как еще, – сказала Христина, – бо працювати[12]12
  Работать (укр.).


[Закрыть] некому у них. Бартер будет, я чистоту наводить, а они мне дозволят доглядати за Русланом и Анной Спиридоновной.

– Но как же ваша работа?

– Тю, проблема! Сказала, мне термiново[13]13
  Срочно (укр.).


[Закрыть] отпуск треба. Або отпуск, або увольняюсь!

Макс улыбнулся:

– И вам сразу дали отпуск?

– Попробовали бы не дать! Я раньше завжди ходила, как поставят, не зловживала…[14]14
  Не злоупотребляла (укр.).


[Закрыть]

– Как, простите? – переспросил Макс, подавая девушке куртку и машинально отмечая, что она слишком легкая для такого холодного и ветреного вечера.

– А! Не злоупотребляла. Я вообще чисто говорю по-русски, просто иногда забываюсь. Вы, наверное, меня совсем плохо понимаете?

– Нет, что вы! Мне очень нравится, как вы говорите. Знаете, никогда не понимал снобских плакатиков: «Давайте говорить как петербуржцы!» Какая-то была болезненная идея их развесить в поездах метро, вы не находите?

– Нахожу. Но я правда хорошо говорю по-русски! На работе и с Анной Спиридоновной я всегда общаюсь нормально. Это с вами только…

Они вышли на крыльцо клиники, и старинная дубовая дверь захлопнулась за ними. Макс встал так, чтобы защитить Христину от порыва ветра, холодного и уже по-зимнему сухого.

Выйдя из реанимации, он вызвал такси, теперь оставалось дождаться машины. Как ему сейчас не хватало своего автомобиля, который тосковал в гараже без хозяина!

– А что со мной? – Он вдруг удивился, что спокоен и даже находит силы флиртовать с Христиной и думать о всяких прозаических вещах, когда брат и тетка в тяжелом состоянии. Макс знал, все придет потом, и он проживет не по одному и не по два раза каждую минуту этих долгих суток, будет страх и ужас, боль и стыд от собственной беспомощности, но сейчас его словно заморозило.

– А с вами… Прямо не знаю, как объяснить! Не хотела, наверное, вас обманывать, как Элиза Дулиттл у мамаши профессора Хиггинса. Все равно бы вырвалось это: «К чертовой бабушке, я на такси поеду!» И вы бы подумали, что я обманщица, прикидываюсь интеллигенткой…

– Ни в якому рази!

Христина фыркнула, а Макс опустил взгляд.

Подошла машина, уютно светя в ночь своим оранжевым фонарем с шашечками. Макс галантно усадил девушку, сам устроился рядом и назвал шоферу ее адрес.

– Я потрясен, – сказал Макс, – я много лет работаю в медицине и никогда не видел, чтобы в реанимационное отделение пускали родных. Это непреложное табу, а вы вдруг взяли и нарушили его…

– Вы так говорите, будто я террористка! Ну, сначала-то меня не хотели пускать, особенно когда узнали, что я не родственница. Говорят, идите отсюда! Делать нам нечего, каждому встречному-поперечному рассказывать, что да как. В справочном узнавайте. Я думаю: «Не-не-не, такое сено мы не скирдуем!»

Христина хихикнула, но Макс понимал эту немного истеричную веселость, которая говорила о глубине переживаний девушки вернее, чем слезы.

– В общем, я сказала, что рассказывать мне ничего не надо. Дайте помочь и молчите хоть до посинения. Больных кормить надо? Полы мыть надо? Белье менять? Если у вас есть на это работники, то простите, а если нет, так я могу!

– Логично.

– Так именно! Словом, я буду ваш агент под прикрытием пока. Ранком поеду, и все, что увижу, вам расскажу! С Анной Спиридоновной я даже поговорила немного сегодня, но ей дают сильное успокоительное, так что в основном она спит. Но выглядит хорошо. Ну а Руслана вы сами видели.

Простившись с Христиной возле ее подъезда, Макс отпустил такси. Он решил пройтись пешком, рассудив, что, возможно, прогулка поможет ему уснуть.

Подняв воротник куртки и сунув руки в карманы, он, сутулясь от холодного ветра, быстро пошел в сторону метро.

Приближалась ночь, и улицы почти опустели, фонари светили тускло, словно лампочки в чулане, и Максу на секунду показалось, будто он остался один на всем свете, нескладный человек, даже тень которого спряталась в темноте.

Один бог знает, как ему хотелось остаться у Христины, а еще лучше – отвезти ее к Волчеткиным, но делать этого было, конечно, нельзя по тысяче причин.

Он вздохнул, представив, как могли бы они сейчас пить чай в уютной кухне Анны Спиридноновны, а потом он бы… А потом он бы, скорее всего, бегал всю ночь по промозглым улицам, борясь с желанием войти к ней.

Утром он проснулся быстро, как от толчка, с тяжелой головой и колотящимся сердцем, и подумал, что видел страшный сон. И только полежав несколько минут, он вспомнил, что это не сон, и страшное случилось на самом деле.

Макс встал, умылся и заварил кофе, недоумевая, что сегодня его ждет обычный рабочий день, с обычными хлопотами и заботами.

Обычно он любил утро, любил завтракать в одиночестве, одновременно с едой читая газету и обдумывая планы на день. Алина никогда не поднималась вместе с ним, а домработница приходила позже, поэтому завтрак Макс готовил себе сам. Как правило, это была геркулесовая каша и один-два бутерброда.

Сегодня Макс ничего не хотел делать, но потом подумал, что неизвестно, как сложится день, быстро сварил овсянку и поел, не чувствуя вкуса.

Перед работой он заехал в клинику, но, видя утреннюю суету, постеснялся обращаться прямо в реанимацию и поднялся в ординаторскую хиругического отделения, решив навести справки у Колдунова. Макс привык быть честным с самим собой и понимал, что подобная скромность не в последнюю очередь вызвана тем, что он боится встречи с Христиной. Вчерашний вечер сблизил их, и Макс не хотел потерять это волшебное чувство.

Темпераментный Ян Александрович расхаживал по ординаторской, ругая кого-то, но, заметив Макса, сразу обратился к нему:

– Заходи, профессор! Не волнуйся, ночь прошла спокойно!

– Я слишком хорошо учился в медицинском институте, чтобы не волноваться.

– Да я понимаю, каково тебе сейчас, дорогой мой профессор! – Колдунов почти насильно усадил его за один из свободных столов. – Вспоминаешь все осложнения, о которых когда-либо читал, и даже если гонишь от себя эти мысли, они сами всплывают из глубин подсознания. Врачам в этом смысле мучительнее всего, но ты уж держись! Если бы не Руслан, мы бы уже перевели Анну Спиридоновну из кардиореанимации в отделение, но сам понимаешь… Возьми свою тревогу и умножь ее на тысячу, и то это будет только отдаленное представление о том, как мать переживает.

Макс кивнул.

– Пойдем, поговоришь с ней, – продолжал Ян Александрович, – правда, Христина при ней почти неотлучно, но будет хорошо, если ты скажешь, что видел Руслана и с ним все в порядке.

– А с ним действительно все в порядке?

– Насколько это возможно. Думаю, что завтра мы его разбудим, переведем на самостоятельное дыхание, если получится, а дней через пять, даст бог, и в отделение. Тогда, мой дорогой, тебе серьезно придется подключиться к уходу за братом. Девочка ваша, конечно, фантастически работоспособна, но она одна не справится смотреть за ними обоими.

– Сделаю все, что смогу.

– Добре… ой, видишь, уже подцепил от Христинки! Ну, пойдем?

Макс волновался перед встречей с Анной Спиридоновной, опасаясь каким-нибудь неловким словом или преувеличенно бодрым видом усугубить ее тревогу, но, встретив твердый взгляд тетки, понял, что не нужно притворяться и бодриться, и говорить тоже, в сущности, не нужно.

Он постоял возле широкой реанимационной койки, взяв тетю Аню за руку, сказал, что все благополучно, Руслан приходит в себя, и для его выздоровления делается все.

Анна Спиридоновна улыбнулась и прикрыла глаза. Нежности и объятия у них не были заведены, поэтому он просто пожал ей руку и ушел, чтобы не путаться под ногами у медсестер. Христины среди них не было, Макс посмотрел, хотя ему было немного стыдно, что он интересуется девушкой в такую минуту.

Он сильно опоздал на работу, и возле кабинета уже ждала группа коллег с совершенно неотложными вопросами.

Лучше бы я взял за свой счет, мрачно подумал Макс, визируя документы, при этом слабо отдавая себе отчет в том, что читает.

Обычно он внимательно следил за тем, что подписывает, и чем очевиднее казалось решение, тем глубже он вникал в суть дела, зная, что порой мнимая ясность появляется не от простоты дела, а от искажения фактов. Поэтому он почти никогда не подписывал всяких коллективных писем в защиту чего-нибудь или кого-нибудь, которые приходили ему на почту.

Макс стыдился своей пассивной гражданской позиции, но на всестороннее изучение проблемы у него не было времени, а идти на поводу амбиций каких-то незнакомых людей он считал неправильным.

Но сегодня он изменил своим привычкам, и сотрудники получили визы руководителя без обычной въедливой беседы.

Оставшись один, Макс несколько раз энергично провел ладонью по лицу, сгоняя с себя одурь. Все происходящее доходило до него как сквозь вату. Иногда бывают такие сны, когда бежишь и никак не можешь убежать, ноги словно вязнут и прилипают к земле, и ты никак не можешь добраться, куда хочешь. Что-то подобное сейчас происходило с ним наяву, он думал и двигался с усилием, не понимая, правильно ли думает и в ту ли сторону идет.

Утром он пытался завести разговор о деньгах или лекарствах, которые он мог бы достать, но сделал это, кажется, очень неловко. На него замахали руками, крича, что ни о каких деньгах не может быть и речи и что уж старейшую сотрудницу и ее сына, лучшего хирурга клиники, к тому же спасшего жизнь ректору, будут лечить наилучшим образом на уровне мировых стандартов и даже лучше.

Таким образом, его помощь пока была равна нулю, пока он только волновался и отвлекал докторов.

Поморщившись, он взял телефон и сделал то, что давно следовало сделать – позвонил матери и рассказал о несчастье.

– Ах ты господи, – воскликнула мама. – что же теперь будет?

– Прогноз хороший и у Руслана, и у тети Ани.

– Да? Нет, ну какой ужас… У меня сердце заболело, придется пить валокордин! Такое несчастье, боже мой, я теперь всю ночь не засну! Как бы мне самой не пришлось «скорую» вызывать…

Обещав позвонить вечером, чтобы рассказать о здоровье родственников и пожелать маме спокойной ночи, Макс положил трубку с родным и привычным чувством вины.

Чувство это было столь же сильное, сколь иррациональное, но парадоксальным образом взбодрило его. Родная среда, куда деваться, подумал он с усмешкой.

Макс знал наперед, что мама будет слишком сильно страдать из-за трагедии, случившейся с тетей Аней и Русланом, чтобы интересоваться их здоровьем или предложить какую-то помощь, но это не страшно, главное, чтобы она не потребовала немедленного прибытия сына в Москву для совместной скорби.

Впрочем, он свое получит за то, что не приехал, не сейчас, а позже, когда опасность будет позади и можно будет без стыда говорить, мол, «с Аней всегда все носятся, а мои проблемы никому не интересны», «ей вечно помогают, а я всю жизнь сама», ну и главное, что родной сын готов «задрав штаны» мчаться на помощь тетке при малейшем чихе, а родная мать хоть помирай…

Макса всю жизнь интересовало, как это: мчаться, задрав штаны? Технический аспект данного действа оставался для него непостижим, но именно таким образом он поступал, по мнению мамы, всегда, когда дело касалось тети Ани…

Он сидел и думал, не следует ли сообщить о несчастье Алине, все же она член семьи, как вдруг она позвонила сама.

– Что это за отпуск? – не здороваясь, спросила она звенящим от злости голосом.

– Прости, Солнышко, так вышло. Я давно бы сказал, но не хотел тебя расстраивать…

– Не брал бы отпуск, если бы не хотел!

– Послушай, пожалуйста… – С трудом продираясь сквозь ее негодование, он рассказал жене о случившемся. – так что видишь, мне сейчас необходим отпуск.

– Мало ли кому что нужно! – Когда Алина злилась, манерное растягивание слов и певучие интонации куда-то пропадали, и речь становилась откровенно грубой. – Дай туда денег, и все! Ты-то зачем нужен, сиделкой, что ли, собираешься быть?

– Может быть, если потребуется.

– Макс, это смешно! Можно нанять специально обученных людей, чтобы выносили горшки… Фу, противно даже думать!

– Ну так и не думай. Я сам все решу.

– Не думай, что я какая-то жестокая, но о своих делах тоже надо думать, – сказала Алина неожиданно миролюбиво. – Мы только-только открыли новый филиал клиники, так что сейчас самый неподходящий момент директору уходить в отпуск. Правда же?

Макс промолчал.

– Я уж не говорю о том, что ты должен был со мной согласовать этот момент, я все же хозяйка и сама должна решать, когда мне отпускать своих работников и кого ставить на твое место.

– Прости, Солнышко, – это нежное слово выговорилось с таким трудом, что Макс закашлялся. – я растерялся.

– Ничего. Я сказала секретарше, что твои вчерашние распоряжения не считаются, ни в какой отпуск ты не идешь, и замещать тебя никто не будет. Так что спокойно приходи сегодня на работу.

– Алина!

– Я понимаю, ты был в шоке и наделал из-за этого глупостей, – продолжала жена спокойно, сменив базарный тон на свой обычный тягучий голос, – но я все исправила.

Макс вздохнул:

– Я до сих пор в шоке, – признался он и с усилием добавил: – Солнышко. Если уж на то пошло, то я сейчас просто не смогу вникать в грандиозные проблемы моих пациентов, и для них же будет лучше, если ими займется кто-то другой.

– Замечательно! – фыркнула Алина. – Люди приходят в клинику профессора Голлербаха, к профессору Голлербаху, уж наверное, не для того, чтобы ими занимался кто-то другой!

– Но у нас достаточно квалифицированные специалисты…

– Макс, если бы ты хоть немножко интересовался моей жизнью, ты бы знал, что твоя новая пациентка Серебрякова – большой человек в мире кинобизнеса, и для меня очень важно, чтобы она осталась довольна. Ты же знаешь, я актриса и хочу наконец работать по специальности…

– Так, может, мне ее загипнотизировать и внушить, чтобы она дала тебе роль? Потому что как иначе, я не знаю. – Макс хотел удержаться, но не смог.

Актерская карьера, как пафосно называла это жена, была детищем абсолютно мертворожденным, и даже энергичная реанимация в виде папиных денежек не смогла вдохнуть в нее жизнь.

Увидев дочь на экране, папа поморщился и сказал, что слишком сильно ее любит, чтобы потворствовать сему нездоровому увлечению, и предложил выбрать другой род деятельности.

Макс думал, что Алина послушалась отца, а теперь выясняется, что она искала другие способы пробиться через свои многочисленные знакомства и выстроила цепочку в духе советского периода. Роль в сериале в обмен на психотерапию. Хм, интересно, какую модернизацию он должен устроить в мозгах своей пациентки, чтобы она дала Алине роль? Начисто лишить женщину художественного вкуса?

Наставительным тоном Алина сказала, что ее карьера – не предмет для глупых шуток, поэтому она больше ничего не будет обсуждать, а ждет его на службе.

– Анна Спиридоновна с Русланом поправятся и без тебя, а здесь ты реально нужен!

Макс пытался что-то возразить, но Алина закрыла дискуссию, заявив, что если он не придет сегодня, завтра может считать себя уволенным.

Тягостное чувство вины из-за беседы с матерью и внезапно накатившее отвращение к жене почему-то повлияли на него благотворно.

Оцепенение прошло, и ум потихоньку обретал привычную ясность.

Соблазн послать Алину ко всем чертям был велик, но Макс понимал, что делать этого не следует. Сейчас Руслана и тетю Аню лечат бесплатно, но ведь неизвестно, как дело пойдет дальше… Брату может понадобиться длительная реабилитация, а это деньги, и деньги немалые. Кроме того, после перелома бедра он долго не сможет встать к операционному столу, значит, Максу какое-то время придется быть единственным кормильцем, так что работу в клинике никак нельзя потерять.

Жена капризна и не видит дальше чем на шаг вперед, а теперь, судя по ее высказываниям, еще и напилась из каких-то мутных источников феминизма. Если он проявит характер и не придет в клинику, она немедленно его уволит, все разумные доводы померкнут перед стремлением доказать, что она «не низкоранговая женщина» и что «ее интересы тоже нужно уважать».

Если она так сделает, семейной жизни придет конец, это Макс знал точно.

Сейчас есть какая-то надежда, что все наладится, он сможет побороть искушение Христиной, вернее, не побороть, а смириться с тем, что никогда не будет с этой удивительной девушкой и она останется в его душе не надеждой, а воспоминанием. Да, это может случиться, если Алина позовет его домой.

В сущности, зло подумал он, жизнь дала сейчас весомый повод для примирения, не дай бог никому такой! Мелкие распри должны бы отступить перед настоящим несчастьем, и теоретически Алине следовало вернуть его и обнять нежно, если не из любви к нему, то хотя бы из первобытного страха смерти…

Малодушно решив не обострять ситуацию, Макс послушался жену.

Какими гигантскими ни окажутся проблемы у Алининой деятельницы культуры, он быстренько все загнет под предлогом того, что это ознакомительный первый сеанс, и рванет к Руслану, так что успеет до девятнадцати, когда двери клиники закрываются. Ну а если опоздает на несколько минут, тоже не беда, пройдет через приемный покой, все же у него есть некоторые привилегии, как у врача и родственника врачей.

Руслан шел по улице какого-то южного города и никак не мог вспомнить, какого именно, хотя точно знал, что уже бывал здесь раньше.

Кажется, был теплый летний полдень, солнце, стоящее в зените, освещало высокие кипарисы и какие-то деревья пониже, с темными глянцевыми листьями, и старую шелковицу, с которой падали спелые синие плоды. Белые невысокие, не больше чем в три этажа дома с красными черепичными крышами стояли ровными рядами, а мостовая почему-то была булыжной…

Вдалеке, в конце прямой красивой улицы, смутно виднелась полоска моря, искрящаяся под лучами солнца, но чайки не кричали, и даже слабого дуновения морского ветра он не чувствовал, хотя и жарко не было.

Оглядевшись вокруг, Руслан понял, что его тревожит: все вокруг было каким-то ненастоящим, будто на старой цветной фотографии, где краски и сначала-то не очень соответствуют действительности, а со временем еще и выцветают.

Небо было эмалево-голубым, а солнце – необычайно желтым, листья на деревьях имели слишком изумрудный оттенок, и даже белизна домов вызывала беспокойство. Настоящими казались лишь синие кляксы от ягод шелковицы на мостовой.

Как он тут оказался? Руслан похлопал себя по карманам в поисках сигарет, но ничего не нашел.

Стояла полная тишина, даже листья не шелестели, и это пугало, пожалуй, сильнее, чем странные краски.

Он прошел вперед несколько шагов, бесцеремонно заглядывая в окна и проулки, но не увидел ни одного человека.

Подойдя к шелковице, он сорвал большую ягоду, положил в рот и не почувствовал никакого вкуса, только кончики пальцев стали совершенно синими.

Надо идти к морю, решил он, там я обязательно встречу кого-нибудь и все узнаю.

И вдруг он увидел Олю. Она спокойно шла рядом, будто давно была здесь и не сердилась, что Руслан ее не замечает.

Жена была в белом платье, которое они купили много лет назад, а Руслан помнил тот день, будто вчерашний.

Застигнутые безнадежным ноябрьским дождем, они укрылись в торговом центре и бесцельно шатались от секции к секции, как вдруг Оля застыла, в восхищении глядя на это платье, одетое на манекен. Она смотрела, как ребенок смотрит на рождественскую елку, в глазах светилось ожидание чуда, и поэтому совершенно не важно было, сколько платье стоит, и нужно ли оно, и будет ли носиться…

Оля посмотрела на него, улыбаясь так же радостно, как тогда, и Руслан потянулся к жене, обмирая от нежности, но она отступила и покачала головой.

Он хотел назвать ее по имени, сказать, что любит, как прежде, и очень скучал с тех пор, как ее не стало, но не смог произнести ни слова, хотя в глазах жены прочел, что она знает все, что он хочет сказать ей.

Она знает, что он был с ней всегда, и в те дни, когда душа ее витала где-то далеко, он бережно хранил ее тело и ждал, когда она к нему вернется.

А когда она умерла, то не покинула его, он знал и чувствовал ее незримое присутствие, просто граница между жизнью и смертью разделяла их, а теперь они наконец соединились.

Он снова хотел обнять Олю, но она ускорила шаг, и ему не оставалось ничего другого, как поспешить за ней к морю.

По мере того как они приближались, мир оживал, вдалеке послышался крик чаек и шум набегающих на гальку волн, Руслан уловил запах йода и обрадовался. Море было настоящее, живое: в точности как он помнил его.

Оля спустилась по широкой мраморной лестнице к самой кромке воды и пошла, балансируя на мокрых камнях. Руслан следовал за ней, готовый поймать жену, если она поскользнется.

Наконец им попался ровный участок берега, без нагромождения камней. Вдалеке, у самого горизонта Руслан увидел силуэт военного корабля и решил, что это все-таки Севастополь.

Оля вдруг быстро сбросила платье и осталась в кружевных трусиках и лифчике – белье, которое он тоже хорошо помнил. Потрогав ногой воду, она медленно стала заходить, разводя руками волны.

Руслан стоял, не зная, что ему делать, почему-то он боялся идти следом и хотел остаться на берегу, но, зайдя по грудь, Оля обернулась и с улыбкой поманила его к себе.

Быстро раздевшись, он вошел в воду, которой не почувствовал, и, раскрыв объятия, бросился к Оле, надеясь, что сейчас она позволит ему приласкать себя и целовать, как раньше, пока она еще была здорова, и они, молодые влюбленные животные, обожали друг друга в чудесном и таинственном городе Севастополе.

Но вместо того чтобы ждать его, Оля поплыла в сторону горизонта, поплыла именно так, как умела, по-лягушечьи, смешно дергая ногами и не соразмеряя их с движениями рук.

Она плавала плохо, но Руслан своими энергичными саженками почему-то никак не мог догнать ее.

Ему казалось, прошло совсем немного времени, минута или две, но, обернувшись, он увидел, что берег остался где-то далеко и нельзя различить, что там происходит.

Оля все плыла, он хотел позвать ее, но снова не смог. Вдруг вода стала сгущаться вокруг него, плыть стало очень трудно, и Руслан с ужасом понял, что его тянет на дно.

Он отчаянно заработал руками, надеясь выбраться из этого странного места густой воды, но ничего не получалось.

– Оля! – крикнул он, и на этот раз услышал свой голос, громкий и хриплый.

Она обернулась, но подплывать не стала, а, оставшись на том же расстоянии от него, где услышала его крик, стала с улыбкой смотреть, как он тонет.

– Оля, помоги! – крикнул он снова и ушел под воду с головой.

Стало нечем дышать, и, чувствуя, как кровь толчками приливает к голове, Руслан отчаянным усилием всего тела вынырнул на поверхность, но смог продержаться всего несколько вдохов и снова утонул.

Руслан барахтался, задыхаясь, бил руками по воде, несколько раз еще ему удалось вынырнуть и увидеть спокойное лицо Оли, которая смотрела на него и улыбалась.

– Оля! – крикнул он из последних сил и, уходя под воду, увидел, как она машет ему на прощание.

Зачем же я ее зову, вдруг сказало уходящее сознание, она не сможет вытащить меня, только утонем вместе. Пусть уж так…

Руслан напрягся, как никогда в жизни, и, чувствуя, что мышцы рвутся от усилия, поднял голову на поверхность, уже не для того, чтобы вдохнуть, а только в последний раз увидеть Олино лицо…

Этим последним рывком он исчерпал все силы и камнем пошел на дно. В ушах звенело, кровь стучала в висках, словно молотом, горло разрывалось, и наступил момент, когда он больше не мог сдерживать дыхание.

Выплюнув остатки воздуха, Руслан вдохнул тяжелую вязкую воду, лишь бы только все скорее кончилось…

Вдохнул и вдруг оказался где-то в очень знакомом месте с высоким сводчатым потолком. Он, кажется, лежал, а вокруг стояли люди в медицинской одежде. Руслан чувствовал, что хорошо их знает, но никак не мог вспомнить ни пожилого человека, ни девушку в очках с толстыми стеклами.

– Ну вот и хорошо, – сказал пожилой, и Руслан почувствовал на своем лбу легкое прикосновение сухой теплой ладони.

Девушка велела ему смотреть на молоточек, и он посмотрел.

Хотел сказать, что не помнит, как ее звать, но это показалось Руслану невежливым, и он не стал.

Потом кто-то сказал ему спать, и он заснул.

Макс прибежал за несколько минут до закрытия главного входа, и его, естественно, не пустили.

Шепотом проклиная Алинкину протеже, оказавшуюся, впрочем, весьма приятной и разумной женщиной, он сунулся в приемный покой. Там его постигла неудача, среди дежурных врачей не нашлось ни одного знакомого, и сестры тоже отнеслись к нему с большой прохладцей, фраза «ходють тут всякие» не была произнесена, но определенно витала в воздухе.

Макс вышел на улицу, в холодные объятия поздней осени. Тонкий лед на гравиевой дорожке хрустел под его ногами, а на небе торжественно и ясно сияли звезды. Где-то высоко светил острый серп луны, и Максу вдруг стало не по себе, будто он затерялся в космосе.

Но не время предаваться эзотерическим мечтам, когда полно насущных дел! У него в активе есть визитка ректора, можно позвонить, наябедничать, и после этого его проведут в реанимацию по красной ковровой дорожке и встретят с караваем. Но это ничем не поможет его родным, напротив, вызовет раздражение дежурной смены, пусть подсознательное, но все-таки!

Достаточно того, что ректор организовала для Руслана операцию на бедре с использованием самых современных материалов, так что ему не придется лежать три месяца на скелетном вытяжении.

Руслан с тетей Аней получают лучшее лечение и лучшие препараты, хорош же он будет, если начнет названивать ректору во внеурочное время, потому что его, видите ли, не пустили!

Вчера он дал Христине свой номер телефона, а она ему свой – нет. Макс из деликатности не стал настаивать и теперь очень жалел.

Но он был уверен, что девушка позвонит ему, а нет, так он обязательно увидит ее в клинике.

Тут случилось маленькое чудо: стоило ему подумать, что Христина посчитала его недобросовестным родственником, который спихнул все заботы на нее и радостно умчался по своим делам, как телефон зазвонил, на экране появился неизвестный номер, Макс с замиранием сердца подумал, что это должна быть она, и это действительно оказалась она!