Текст книги "Шальная музыка (сборник)"

Глава VII

На следующий день рано утром Бирюков поехал в Новосибирск. В электричке было малолюдно, и под перестук колес на свежую голову хорошо думалось. Всю дорогу Антон перебирал в памяти вчерашние события.

Возвращаясь после разговора с Сипенятиным в райотдел, он увидел похоронную процессию и невольно отметил, как много людей собралось проводить Зуева в последний путь. Пришедший с похорон Слава Голубев сказал, что в основном на похоронах были соседи Зуева. Даже за небольшой срок они успели полюбить скромного паренька-инвалида. Из приезжих были только Любины подружки. Перед похоронами Дубков предлагал Любе нанять духовой оркестр, но Люба наотрез отказалась от музыки. На «оркестровые» деньги она накупила алых гвоздик.

В областном управлении внутренних дел Бирюков появился в начале рабочего дня, когда сотрудники УВД еще находились на своих местах. Первым делом Aнтон зашел в информцентр, чтобы навести справку о Зуеве. Никаких данных на Льва Борисовича в картотеке не было. К судебной ответственности он не привлекался. Даша Каретникова тоже в информцентре не числилась. Бирюков на всякий случай запросил на них официальные справки и направился в горуправление милиции, где можно было узнать самые свежие данные, касающиеся непосредственно Новосибирска. Делами по спекуляции и нетрудовым доходам занимались сотрудники ОБХСС. Поэтому Антон решил сразу зайти к ним. На дверях кабинетов по обеим сторонам сумрачного коридора то и дело попадались знакомые фамилии. Прочитав табличку «Старший оперуполномоченный К.Г. Веселкин», Бирюков без стука открыл дверь и громко сказал:

– Прошу прощения, Константин Георгиевич!..

Сосредоточенно писавший за столом спортивного вида парень в очках вскинул кудрявую голову:

– О, деревенский детектив! Физкульт-привет, Антон Игнатьевич. Проходи, садись, рассказывай сельские новости.

Усевшись возле стола, Бирюков посмотрел в увеличенные очками и всегда лукавые глаза Веселкина.

– Нечего, Костя, рассказывать. Спросить хочу.

– Спрашивай – отвечаем, – словно заведенный автомат проговорил Веселкин.

– Фамилия Зуев не попадалась тебе среди музыкальных комбинаторов?

– Музыку, Игнатьевич, у меня отняли. Ныне я специализируюсь на алкоголизме, наркомании, токсикомании, исследую блеск и нищету доморощенных куртизанок.

– Ух, на какую увлекательную работу тебя бросили! Просто завидки берут, – принимая ироничный тон, сказал Бирюков. – Раньше, помнится, такой специализации не было.

– Скромничали, чтобы у иностранцев зависть не вызывать. А теперь решили: хватит! Теперь у нас не хуже, чем в передовых странах мира. Все свое имеется. Даже наши самодеятельные леди получили официальное признание и стали именоваться профессионалками.

– Недавно читал, что в Брюсселе состоялся второй всемирный съезд представительниц самой древней на земле профессии. От Новосибирской области там делегаток не было?

– Нет, наши еще не успели свой профсоюз сколотить.

– Наверное, вы мешаете?

– Мешаем.

– И как успехи?

– Безропотно милочки платят в казну штраф и прямо от кассы вновь на панель выходят.

– Вот настырные! И денег не жалко?

– Деньги – дело наживное. Приличный клиент за горячую любовь два штрафа оплатить не пожалеет.

– Значит, печальны ваши дела?

– Почему печальны? По сравнению с портовыми городами мы ангельски выглядим. В отличие от ненасытных портовых акул наши лапушки в основном рыбки-ряпушки.

– А «грубияночку» среди них не знаешь? – Бирюков показал фотографию Каретниковой. – Вот эту…

Веселкин машинально поправил очки, пригляделся:

– О, Дашенька!.. Знаю. Но на панели она ни разу не ловилась.

– Откуда же знаешь?

– Третировали ее, бедненькую, за отвергнутую любовь…

Веселкин порылся в столе и протянул Бирюкову тетрадный листок. На листке, похоже, измененным, но красивым и разборчивым почерком было написано четверостишие:

 
Женщина в нарядном платье белом,
В туфлях на высоком каблуке,
Ты зачем своим торгуешь телом
От большого дела вдалеке?
 

– Гениальные стихи, – улыбнулся Антон. – С первого прочтения запоминаются.

– Недавно молодые поэты у нас гастролировали. Вот один из любителей изящной словесности и взял на вооружение злободневный стишок, которым чуть не довел Каретникову до белой горячки. Ведь Дашенька отвергла его пламенную любовь и обвенчалась в загсе с семидесятилетним старцем. А что оставалось девочке делать, если у нее не было собственной крыши над головой?… – Веселкин вдруг сосредоточенно уставился на Бирюкова. – Как фамилия интересующего тебя музыканта, Зуев?…

– Лев Борисович, – уточнил Бирюков.

– О!.. Это ж он сидел на этом самом стуле, где ты сейчас сидишь, и убеждал меня, что своими ежедневными посланиями в стихотворной форме не желал Дашеньке зла, а хотел перевоспитать ее.

– Будь другом, расскажи подробно эту историю, – сразу ухватился Антон.

– Изволь, если хочешь, но предупреждаю: пикантного в ней ничего нет.

– Меня пикантности не интересуют. Понимаешь, убили Зуева…

Костя удивленно присвистнул:

– Странно… Лично на меня он произвел впечатление непосредственного и, можно сказать, чрезмерно стыдливого человека. Такие обычно на рожон не лезут. Как же это случилось?

Выслушав Бирюкова, Веселкин протер носовым платком очки и стал рассказывать о замужестве Каретниковой.

Замужество оказалось до крайности банальным. Корысть Дашеньки – завладеть квартирой, а заодно и приличным состоянием дышавшего на ладан безродного старика – была не прикрыта даже мало-мальски маскирующей ширмочкой. Однако такие свадебные выверты юридически не наказуемы, поскольку существующее законодательство не лимитирует возраст совершеннолетних граждан, вступающих в брак. Поэтому Каретникова рисковала лишь тем, что оказавшийся на редкость ревнивым старик надолго затянет отход в мир иной или слишком быстро выставит ее за дверь и расторгнет брачные отношения. Угроза такого разрыва стала катастрофически назревать, когда посыпались анонимные письма с одним и тем же стихом. Старый ревнивец каждое утро доставал из почтового ящика одинаковые конверты и вечером, когда молодая, годящаяся во внучки, супруга приходила с работы, поднимал пыль до потолка. Ударившись в панику, Дашенька стала ежедневно обивать пороги милиции, требуя немедленно поймать анонимного садиста и жестоко наказать его за третирование порядочных людей. На Зуева оперативники вышли по подсказке самой Каретниковой. Уличенный почерковедческой экспертизой, Зуев без особого запирательства признал свою вину. Каретникова немедленно подала заявление в суд, но, к ее безмерной радости, еще до судебного разбирательства ревнивый старец скоропостижно скончался. Дашенька мгновенно прекратила судебную тяжбу.

– Не помогла ли она старику уйти на тот свет? – спросил Веселкина Антон.

– Было такое подозрение. После анатомирования отпало. Старик сам ускорил свою смерть употреблением сильнейших допингов.

– Долго Каретникова враждовала с Зуевым?

– Едва старичок преставился, Дашенька прибежала к Леве с просьбой помочь в похоронах.

– И Зуев помог?

– Он ни в чем не отказывал своей возлюбленной.

– Может, к Каретниковой после злость пришла… Не отомстила ли она чужими руками Зуеву за свои прежние переживания?

– Эту версию откинь сразу. Дашенька не мстительная. К тому же Зуев для нее был палочкой-выручалочкой: в трудную минуту – всегда рядом.

– Что она за человек?

– Внешне – куколка, а внутри – потемки. Ты вот «грубияночкой» ее назвал, а Даше больше подходит «артисточка». Грубит Каретникова только с хамовитыми людьми, а играет постоянно со всеми. Имеет много поклонников. Чувствую, охмуряет мужиков, но ни единой жалобы на нее нет.

– На других жалуются?

– Сколько угодно! У одного клиента кошелек увели, у второго – документы ахнули. Третий – нехорошую болезнь… как тут недавно лихой морячок высказался, «на винт намотал». И так далее и тому подобное. А у Дашеньки все шито-крыто, тихо-мирно. В чем «секрет красоты», пока не могу объяснить. Не знаю. Ты повстречайся с ней, потом обсудим.

– Где Каретникова работает?

– Чертежницей в научно-исследовательском институте.

– Она же вместе с Зуевым в радиотехническом ГПТУ училась.

– Переквалифицировалась. Служебная характеристика отличная. В каждом праздничном приказе – благодарности, подарки, денежные премии. В коллективе – душа общества. В работе – безотказная. Правда, некоторые женщины по ее адресу ехидничают, но это, по-моему, от черной зависти. Слишком Дашенька преуспевает. А всякий успех – медаль с двумя сторонами.

– Не наркоманит?

– Упаси бог! Бензин и другие гадости тоже не нюхает. Спиртное не пьет. Вот дорогие импортные сигаретки постоянно в сумочке носит. Одевается – с иголочки. Зарабатывает в институте немного, но от ревнивого старичка досталось по наследству около двадцати тысяч на сберкнижке. Из них пятнадцать – на срочном вкладе. Остальные постоянно циркулируют в обороте. Попробуй придерись… – Веселкин, глядя на Антона, помолчал. – Обаятельна, плутовка. Может усыпить бдительность и очаровать не хуже профессионального гипнотизера.

– Что ж не загипнотизировала своего старика от ревности?

– Слишком крупную игру с ним вела, волновалась. Да и старик был уже в том перезрелом возрасте, когда супружескому гипнозу не поддаются. Такие ветераны прекрасно понимают, что любви… далеко не все возрасты покорны.

Оба помолчали. Бирюков достал из кармана пиджака конверт с угрожающей Зуеву запиской. Внимательно прочитав ее, Веселкин сказал:

– Судя по шрифту и нажиму, отпечатано это «серьезное предупреждение» на отечественной портативной машинке «Ортех». Таких машинок теперь много в личном пользовании. Особенно у подпольных бизнесменов, которые при деловой переписке стараются автографов не оставлять.

– «Писательство» – это переписывание магнитофонных записей? – спросил Антон.

– Да. Разумеется, не за бесплатно. Тот, кто переписывает, – «писатель».

– И много таких «писателей» в Новосибирске?

– Вагон и маленькая тележка. Даже среди школьников есть бизнесменчики. Но настоящих зубров можно по пальцам перечесть.

– Знакомых Зуева из них никого не знаешь?

– Нет. Он ведь в свое время меня интересовал только стихами.

– Студию звукозаписи, где Зуев работал, знаешь?

– Когда музыкальными дельцами занимался, частым гостем там был. Теперь на той студии новый директор. Начинает наводить порядок, а тогда… типичная контора «Рога и копыта» процветала. Операторы клали в собственные карманы до семидесяти процентов выручки и умудрялись еще производственные планы перевыполнять. – Веселкин вернул Антону конверт с запиской. – Мне кажется, автора этого предупреждения надо искать среди бывших сотрудников студии. Они на поприще бизнеса не терпели «нарушителей конвенции». Зуев, вероятно, тайком занимался переписыванием.

– С кем можно там откровенно поговорить?

– Повстречайся с оператором Мишей Позолотиным. Отличный мужик. Подноготную музыкальных махинаций знает насквозь и даже глубже. Я позвоню ему. Возможно, он и врагов Зуева тебе подскажет.

– Спасибо, – поблагодарил Антон и передал Веселкину конверты с письмами Ярославцева и Дремезова. – Вот еще два любопытных послания Зуеву…

Письмо с резолюцией «старперпенса» Веселкин вернул Антону, разведя руками, мол, об этом ничего не знаю. Потом взял второй конверт, глянул на обратный адрес и, увидев там фамилию отправителя, воскликнул:

– О, Женечка Дремезов! С этим мы знакомы по алкогольной линии. Добровольно принес в милицию изготовленный своими руками самогонный аппарат с электронным управлением.

– Выпивает?

– Теперь нет. Наоборот, всеми правдами и неправдами проталкивает в производство свой метод лечения алкоголиков.

– Что за метод?

– Находка для юмористического журнала. Не стану предвосхищать Дремезова. Хочешь того или нет, а при встрече с Женей тебе придется его выслушать, если надумаешь контакт с ним установить. Главное – не отрицай полностью Женину идею. Обидится и разговаривать не станет. Возражать можешь по мелочам.

– Он не шизофреник?

– Нет, просто умный дурак.

Бирюков улыбнулся:

– Мой дед говорит по-иному: «Умная голова, но дураку досталась».

– То же самое, только другими словами. У Жени банальная для нашего времени история. Был прекрасный инженер, так сказать, изобретатель от природы. Уже в двадцать семь лет стал главным энергетиком одного из заводов. В гору шел, как говорится, не по дням, а по часам, но… водочка сгубила. Кувыркаясь, стремительно скатился вниз. Прошел все стадии лечения – бесполезно. Три года назад, в белой горячке, хотел покончить с собой. Чудом выжил. С тех пор полностью потерял интерес к спиртному и к курению. Вероятно, при попытке самоубийства у Жени случилось нечто схожее с тем, что попытались сделать в лечении алкоголиков американские врачи. Они забрались в мозг больного. Однако, вырезав или умертвив больной центр, не желая того, изменили психику человека. Как-то обеднили ее. Что-то нарушили, чего нарушать было нельзя. В живом организме, как и в обществе, все взаимосвязано. Истреби, скажем, в общественной жизни полностью порок – и исчезнет понятие добродетели. Так и в человеке. Что мы знаем о мозге? А ведь это – целая вселенная…

– Откровенно говоря, меня очень тревожит безысходность хронических алкоголиков, – сказал Антон. – Медицина – бессильна. «Общество трезвости» – беспардонная профанация…

Веселкин вздохнул:

– Профанировать мы можем даже гениальные замыслы. Как те спортсмены, которых спросили: «А проиграть вы можете?» «Конечно, можем, – бодро ответили парни. – Потому что мы все можем!»

Бирюков посмотрел на часы:

– Ладно, Костя, пойду искать убийцу Зуева. Скажи адрес Каретниковой.

– На Вокзальной магистрали длинный многоэтажный дом, рядом с ЦУМом, знаешь? Вот в нем, на пятом этаже… – Веселкин назвал номер квартиры. – Обычно Дашенька появляется дома после семи вечера.

– Ну что ж… – Антон поднялся. – Скоротаю время с бывшими соседями Левы.

Глава VIII

Старинный, из красного кирпича дом, где до переезда в райцентр жил Зуев, находился недалеко от железнодорожного вокзала. Когда-то это был роскошный особняк, выходящий фасадом на одну из бойких улиц Новосибирска. Он и теперь еще уверенно держался на добротном фундаменте, но коробки современных многоэтажек обступили его со всех сторон, зажав в небольшом тихом дворике с одинокой беседкой под растопыренными кривыми ветвями старого клена. Во дворе не было ни души. Только возле беседки дымчато-серый щенок старательно точил молодые зубы, пытаясь перегрызть то ли кусок палки, то ли завалявшуюся в грязи кость.

Решив вначале встретиться с Ярославцевым, Бирюков отыскал в небольшом коридорчике на втором этаже квартиру пенсионера и надавил на кнопку звонка. За обитой черным дерматином дверью глухо проурчало, но ответа не последовало. Напрасными оказались и последующие звонки. Видимо, в квартире никого не было. Антон спустился со второго этажа, поплутал по коридорным закуткам, уставленным житейским скарбом, и в душноватом с запахом плесени полуподвале нашел квартиру Дремезова. Звонок не работал. На стук никто не отозвался. Пришлось ни с чем выйти во двор.

Под кленом у беседки невесть откуда появившийся мужчина, размахивая красной папкой, увлеченно играл с азартно прыгающим вокруг него щенком. На вид мужчине было около сорока. Одет непритязательно. Дешевые джинсы. Серый, в крупную клетку распахнутый пиджак с выпущенным поверх ворота отложным воротничком белой рубахи. На ногах синие кеды с красной окаемкой. Седеющие волосы с плешью во все темя были коротко подстрижены.

Бирюков подошел к беседке и, поздоровавшись с мужчиной, спросил о Ярославцеве. Сипловатым, как у пропойцы, голосом мужчина ответил:

– Анатолий Ефимович недавно мне встретился. С авоськой, наверно, в булочную потопал. Вы не из народного контроля?

– Нет, не из народного.

– Откуда же?…

Антон без нужды старался не афишировать место своей работы, поэтому сказал уклончиво:

– Я из другой контролирующей фирмы.

– Не хотите говорить – не надо. Перетопчемся, – просипел мужчина и вновь принялся дразнить отчаянно бросающегося на него щенка.

– Ваша фамилия Дремезов? – наугад спросил Бирюков.

Мужчина замедленно повернулся и смерил Антона пристальным взглядом желтоватых глаз:

– Дремезов, ну и что?…

– Привет вам от Левы Зуева.

По лицу мужчины проползло не то удивление, не то радость, но ответил он с равнодушной ухмылкой:

– Привет от старых штиблет. Лучше бы Лева на мое письмо откликнулся. Жду-жду, а он… – Дремезов вдруг наморщил лоб. – Его там, в деревне, энцефалит не доконал?

– Вроде бы нет…

– Ну, слава богу. А то на прошлой неделе я плохой сон видел. Голеньким Лева сидит на телевизоре и руками гимнастику делает. И «грубияночка» рядом с ним тоже в чем мама родила.

– Каретникова? – на всякий случай уточнил Антон.

– Кто ж еще!.. Знаешь эту великую комбинаторшу?

– Немного знаю.

– Если немного, значит, ничего не знаешь. По-товарищески советую: соблазнять Дашка станет – не вяжись. Обчистит как липку. Три года назад я переночевал у нее за шестьдесят рублей. Рассказать?…

– Любопытно…

– Любопытного мало. Полученный на работе аванс полностью исчез, потом весь день маялся, пока знакомые ребята не подлечили.

Дремезов, прицыкнув, отогнал надсадно лающего щенка и предложил Бирюкову сесть в беседку под кленом. Когда оба уселись, он нахмурился:

– «Грубияночка» тогда у какой-то бабыяги, за Каменкой, комнатку с отдельным ходом снимала. Встретила меня еле тепленького после аванса и заманила. Какого черта к ней поплелся, понять не могу. Я бабником никогда не был, я бывший алкоголик…

– Выходит, вы давно с Каретниковой знакомы? – спросил Антон.

– С той поры, как Лева в нашем доме поселился. Родословную Зуева знаешь?

– Нет.

Дремезов одной рукой прижал на коленях красную папку, а другой показал через плечо:

– Этот дом, в котором живу, до революции, говорят, принадлежал известному шорнику Зуеву. Видать, неплохо хозяин шорничал, если такой домище отгрохал для одной семьи. Включая полуподвал, теперь здесь пятнадцать семейств ютится. Одну комнату с кухней на втором этаже, рядом с Ярославцевым, занимала Алевтина Сидоровна, по фамилии тоже Зуева – младшая дочь того шорника. Леве же она доводилась родной бабкой, поэтому он, приехав учиться в ГПТУ, прописался и жил у нее. Когда старушка умерла, «грубияночка» и закрутилась вокруг Левы, чтобы сюда же прописаться.

– У них, кажется, свадьба намечалась, – сказал Антон.

– Все было на мази! Но Дашке старикан с Вокзальной магистрали подвернулся, и она решила более выгодную партию скомбинировать. Лева как узнал про старика, сразу поглупел. Ему повезло, что в ту пору я с выпивкой уже покончил и однажды, не вру, почти из петли его вытащил.

– Серьезно?

– Спроси Ефимыча. Подтвердит.

– Долго Зуев переживал?

– Несколько месяцев. Потом, как старик умер, Каретникова опять кругами возле Левы пошла. Ей помириться – пара пустяков. В этом отношении она немножко с приветом. За тот случай, когда карманы мне вычистила, я крепко оскорбился. Сцепились так, что чуть избушку на курьих ножках не разнесли. А через неделю встречаемся – она вроде все забыла: «Женечка! Не нашел свои деньги?» Понимаешь, куда загнула? Будто я по пьянке аванс посеял…

– Может, так оно и было… – осторожно сказал Антон.

– А где логика?… Зачем бы ей меня без денег к себе тянуть? Скажешь, для любви? Куры засмеются. Я на пятнадцать лет старше Дашки, и вот эта плешина… – Дремезов хлопнул себя по лысой макушке, – у меня в ту пору сияла не меньше, чем теперь. Еще прибавь, что в дугу пьяный. Соблазнительный ухажер, а?… Вообще-то сам наскреб на свой хребет. Дурная привычка у меня, у пьяного, была – рублями трясти. Похвастался, называется…

– Последний раз давно Каретникову видели?

– Перед тем, как Леве письмо отправил. В аптеке столкнулись. Поговорили пару минут. Нос, как всегда, кверху держит, а глаза невеселые. Что-то вроде бы у них с Левой рассыпалось. Не зря он спешно из Новосибирска в деревню на поселение укатил.

– Говорят, врачи ему посоветовали…

– Это отговорка. Больше года после больницы молчали и вдруг советовать начали.

– Что Каретникова в аптеке делала?

– Снотворное по рецепту получала. Меня в психушке из таких коробочек потчевали. Если парочку таблеток заглотить, как от кокаина закейфуешь… – Дремезов, словно спохватившись, глянул на Антона растерянными глазами и вдруг перешел на «вы»: – Не подумайте, что в психбольнице я с головой лежал. Нет! Из белой горячки меня там вытаскивали. Я ведь, не скрываю, спившийся инженер. Слава богу или черту, теперь все алкогольные вывихи позади. Теперь у меня одно горе… от ума. – Дремезов побарабанил костистыми пальцами по красной папке. – Помните, Грибоедов сказал: «Всем глупым – счастье от безумья. Всем умным – горе от ума». Очень точно сказано. На своем опыте убедился. К слову, по вашему мнению, алкоголизм – это болезнь или распущенность?…

– Распущенность, переходящая в болезнь, – сказал Антон.

Дремезов, будто соглашаясь, наклонил голову.

– Правильно. Бытовое пьянство – это действительно страстишка, хобби, распущенность. Алкоголизм – болезнь. Течение этой болезни осложняется отношением окружающих. Скрюченного, например, радикулитом все жалеют. Пораженного алкоголизмом – презирают. Но болезнь есть болезнь. Можно сколько угодно взывать к совести заболевшего гриппом – чихать и кашлять от этих воззваний он не перестанет…

Заговорив об алкоголизме, Дремезов неузнаваемо преобразился. Выбритые до синевы щеки зарозовели, чуть раздвоенный подбородок гордо выдвинулся вперед, а сипловатый голос задрожал. Он словно заведенный говорил не умолкая:

– С бедой можно покончить, если внедрить в практику лечения больных алкоголизмом мой метод. Что я изобрел?… Все гениальное просто… – дрожащими пальцами Дремезов достал из красной папки листок ватмана машинописного формата и показал Бирюкову профессионально выполненный тушью чертеж, где было изображено что-то вроде схемы простейшего радиоприемника. – Мой метод основан на принципе электрошока. Смотрите… Берется алюминиевая кружка с припаянными к ней проводами. В замкнутую электроцепь вмонтированы кнопка выключателя и понижающий трансформатор. Через обычную розетку прибор подсоединяется к бытовой сети напряжением двести двадцать вольт. Каким образом производится лечение?… В кружку наливаем сто граммов водки. Можно больше, но это совершенно ни к чему. Как нас учили газеты и радио, экономика должна быть экономной. Итак – все готово. Можно начинать. Пациент смело берет кружку и подносит ее ко рту. В этот момент врач включает электроток. Мгновенно происходит короткое замыкание, и кружка что?… Кружка внезапно бьет пациента по зубам! От неожиданности наступает шок. Один-два подобных сеанса вырабатывают у алкоголика стойкое отвращение к алкоголю. Он никогда больше не выпьет из этой кружки!..

– Но алкоголик может выпить из другой посуды, – сдерживая улыбку, возразил Бирюков.

Лицо Дремезова перекосилось, словно от внезапного приступа зубной боли:

– Это я уже слышал тысячу раз от других оппонентов. Суть метода заключается в том, что электрошок убивает в коре головного мозга аккумулятор памяти об алкоголе. Мое горе заключается в том, что я опередил время. Медицинские рутинеры встретили новинку в штыки. Все признают, что в мировой практике нет аналогов моему методу, что он оригинален, однако никто не хочет взять на себя ответственность за проведение широкого эксперимента. Даже друзья, и те относятся ко мне с недоверием. Много раз уговаривал Зуева полечиться от энцефалита электрошоком. Не соглашается ни в какую!.. Парень умный, но без творческой искорки. Просил его оформить мой метод музыкальным сопровождением. Тоже отказался, дескать, гроб с музыкой получится… Куда я только не писал!..

Дремезов вновь раскрыл папку и, видимо, стараясь что-то отыскать, принялся перекладывать листы с грифами центральных и областных газет, облздравотдела, облисполкома. Министерства здравоохранения, каких-то научно-исследовательских институтов. Это были официальные ответы Дремезову из разных инстанций, и Бирюков поразился тому, какое множество занятых людей втянул в бессмысленную работу вокруг своего «изобретения» одержимый навязчивой идеей человек. Стараясь избавиться от пустого разговора, Антон несколько раз попытался заговорить о Зуеве, но Дремезов упорно возвращался к своему «горю от ума».

Спас Бирюкова вошедший во дворик высокий представительный старик в фетровой зеленой шляпе и в мешковатом, как пижама, коричневом костюме. Опираясь на резную трость, он нес в свободной руке авоську с батоном. Дремезов, едва заметив старика, быстро завязал тесемками папку. Будто сожалея о прервавшемся разговоре, просипел:

– Вот и Ефимыч…

У беседки Ярославцев, то ли из любопытства, то ли, чтобы передохнуть, остановился. С лукавым прищуром посмотрел на Дремезова:

– Опять плачешься, Женя?

– Что значит плачусь?… – обиделся тот. – Сколько можно мариновать мою жалобу?! Великая держава ведь гибнет!..

Старик шутливо пристукнул тростью:

– Не позволим погибнуть! У кого сегодня был на приеме?

– К профессору в мединститут ходил. Не принял, бюрократ! На завтра встречу отфутболил. А меня завтра в колхоз на картошку посылают. Черт знает, когда теперь свободный день выкроится…

– Не переживай. У Бога дней много.

– Тебе, Ефимыч, шуточки, а у меня уже нервы на пределе…

Дремезов рассерженно встал и, размахивая папкой, устремился к дому. Проводив его сочувственным взглядом, Ярославцев недоуменно посмотрел на Бирюкова, явно спрашивая: «Что у вас нашлось общего с больным человеком?»

Бирюков представился, назвав свою должность. В голубоватых, по-стариковски мудрых глазах Анатолия Ефимовича отразилось нескрываемое удивление. Он устало сел на скамейку и полувопросительно проговорил:

– Чем могу быть полезен…

– Случилась беда, Анатолий Ефимович. Леву Зуева убили, – напрямую сказал Антон.

Кустистые с густой проседью брови Ярославцева вздернулись:

– Что вы говорите?! Вероятно, глупая случайность?…

– Разбираемся. Хотелось бы знать: как Зуев жил в Новосибирске? Не было ли у него здесь каких-то завистников или врагов?…

– У Зуева, враги? Невероятно! Лева мухи не обидел. Что касается зависти, то… вряд ли можно завидовать парню, ставшему инвалидом в самом начале жизни.

Ярославцев покачал головой и медленно, будто припоминая, начал рассказывать о своем недавнем соседе. По словам Анатолия Ефимовича, Зуев был очень застенчив и ни с кем близко не дружил. Оформившись на инвалидность, он вообще целыми днями возился в своей квартире с разной аппаратурой. Что-то паял, клепал, монтировал, клеил.

– А любовь у Зуева была?… – намекнул Бирюков.

– Имеете в виду Дашу Каретникову? – спросил Ярославцев. – В такую энергичную натуру трудно не влюбиться. Не знаю, как она общается со сверстниками, но с пожилыми людьми – сплошное обаяние.

– За что же Дремезов окрестил ее «грубияночкой»?

– Однажды отхлестала Женю по щекам за хамство. Женя интеллигентен только тогда, когда дело касается пропаганды собственного «изобретения». В других случаях – опустившийся человек. Да и с психикой у Дремезова не все ладно.

– И все-таки я слышал о Каретниковой не совсем приятное, – опять сказал Антон.

– Видимо, вам рассказывали, каким безнравственным способом она завоевала себе квартиру? Способ, разумеется, из рук вон выходящий, только если задуматься, все имеет свое объяснение. Объясним и поступок Даши.

– Вы оправдываете ее?

– Ни в коей мере!.. – Ярославцев нахмурился. – Просто обращаюсь к здравому смыслу. С годами у нас накопилось множество противоречий! Говорим о бережливости – сами допускаем вопиющее расточительство. Ратуем за принципиальность – миримся с беспринципностью. Провозглашаем социальную справедливость, а на деле живет лучше не тот, кто хорошо работает, кто честен, а тот, кто научился ловчить и приспосабливаться. Учтите, все это происходит в открытую, на глазах молодых людей, которые рано усваивают обывательскую мудрость: хочешь жить – умей вертеться. Не так ли?…

– В принципе – так, – согласился Антон.

– Давайте рассуждать дальше. Дурное воспитание у нас начинается со школы, где искусственно повышают уровень успеваемости. Ставя удовлетворительную оценку за плохие знания, ребенка буквально с первого класса приучают иметь больше, нежели он заслуживает… – Ярославцев на секунду задумался. – Каретникова – одна из тех, на ком с детства отпечатались школьные грехи и частнособственнические пороки взрослых. Будучи от природы неглупой, имея неплохие внешние данные, она с первых самостоятельных шагов сообразила, что честным путем жить значительно труднее, и пошла по жизни напролом. Правда, завоевав квартиру, Даша вроде бы растерялась, притихла, но заложенная в ней природой энергия так и клокочет.

– Что ее притягивало к Зуеву? – спросил Антон.

– То, чего у самой не хватает. Зуев был в высшей степени порядочным, сдержанным и очень отзывчивым. Потом, по-моему, она чисто по-женски сочувствовала ему. Ведь когда между ними случился разрыв, Лева чуть не покончил с собой. Узнав об этом, Даша тут же примчалась на такси и долго утешала Леву.

– После этого у них конфликтов не было?

– Не замечал.

Из дальнейшего разговора Бирюков узнал, что Каретникова наведывалась к Зуеву часто, однако никогда не оставалась у него на ночь. Вела себя непринужденно, много шутила. Если видела в квартире беспорядок, немедленно бралась за уборку. Была чистоплотна и неленива. Умела приготовить вкусный обед. О своей работе в НИИ рассказывала с веселым юморком, словно все сотрудники там целыми днями бездельничают. Оригинально изображала в лицах наиболее смешных и недобросовестных из своих коллег. Старика, оставившего ей наследство, называла «агрессором» и всегда при упоминании о нем брезгливо морщилась. Иногда у нее срывалась с языка грубость. Узнав, что Ярославцеву не нравятся курящие женщины, ни разу при нем не закурила.

Выяснил Антон и историю письма «морского скитальца Сережки», капитана рыбопромыслового траулера Сергея Петровича Ярославцева – племянника Анатолия Ефимовича. В прошлом году, направляясь из Ленинграда во Владивосток к новому месту работы, капитан останавливался у дяди в Новосибирске и на студии заказал несколько кассет с магнитофонными записями. Оплатил через кассу все расходы, в том числе пересылку по почте, и оставил свой дальневосточный адрес. Через какое-то время ему прислали выполненный заказ, но качество записи оказалось отвратительным: вместо песен – один хрип. Узнав из письма племянника о безобразной халтуре, Анатолий Ефимович хотел «навести на студии порядок», однако Лева Зуев отговорил затевать тяжбу с бракоделами и сам сделал прекрасную запись. Ярославцев предлагал деньги за работу, тот отказался. После, когда уже уехал в район, записал для племянника Ярославцева две кассеты с песнями Софии Ротару.