Текст книги "Лида"

Михаил Окунь
ЛИДА

Рассказ

Как-то раз летом он сидел в сквере, что напротив Финляндского вокзала, под сенью памятника, когда-то определенного им как «всадник на броневике». Погода стояла прохладная, намечался дождь, и свободных скамеек было полно. Но он смутно догадывался, что может произойти дальше. И действительно, именно к нему вкрадчиво подсел белесый гражданин неопределенного возраста, скорее все-таки пожилой, с рыхлым бабьим лицом («бреется не чаще раза в неделю» – автоматически отметил он), в потертом костюме. Человек заговорил с ним, и уже через минуту, расширив глаза, на дне которых полоскалось ускользающее безумие, понес некий псевдоэротический бред: три молодые девицы пристали к нему вчера на улице, завели на чердак…

Когда городские секс-безумцы обращались к нему со своими историями, он делался совершенно беспомощным. И на сей раз, чувствуя себя несчастным, он покорно слушал, а псих распалялся все больше: «Они спустили мне брюки, заставили наклониться и по очереди трахали сиськами в задницу, а одна все время сосала…» Самым непостижимым в этой истории было то, что время от времени она перемежалась вполне искренними тирадами по поводу распущенности современной молодежи, особенно девчонок, всеобщего разврата, мерзости и прочее. «Воспалительно-воспитательный процесс», – обреченно подумал он, когда шизик внезапно прервался и без перехода спросил:

– А где вы работаете?

Застигнутый врасплох, он поднял глаза, бросил протяженный взгляд по направлению указующего жеста десницы Ильича – на хорошо известное в питерском народе конструктивистское здание на противоположном берегу Невы,[1]1
  Литейный, 4 – управление КГБ (ныне ФСБ).


[Закрыть] и неожиданно для себя ответил:

– Подполковник КГБ.

Чокнутый быстро взглянул куда-то вкось, мимо него, и растворился в окружающем пространстве, как австралийский абориген в родных степях. «Должно быть, подумал, что и я не в себе – на своей, особой почве», – решил он, усмехнувшись.

Этот давний случай он вспомнил, когда познакомился с Лидой.

Вообще-то, жить он в целом не боялся, хотя считал себя достаточно виктимным человеком. Виктимным, однако, не в том смысле, в котором это понятие ввели американские криминологи – субъект-жертва, вечный кролик, вольно или невольно провоцирующий убийцу-удава. Нет, его виктимность была иного рода: в качестве слушателя своих ложных исповедей и вымышленных рассказов его избирали эти люди. И поделать он ничего не мог. «Они больны, – шаблонно сочувствовал он, – жизнь сломила их, головенки оказались слабенькими…» Впрочем, за их болезнью, мнимой или настоящей, ему подчас виделся самый холодный расчет.

Так почему же, все-таки, познакомившись с Лидой, он вспомнил тот случай со столь оригинальным коллективным изнасилованием пенсионера, сочиненный, видимо, самой «жертвой»? Да потому, должно быть, что и в ней явно присутствовала бесшабашная свежесть легкого сексуального безумия – весьма, в данном случае, привлекательного, не давящего. Хотя и тут, вероятно, сыграла роль его виктимность – она выбрала именно его…

Они встретились в мае, на Невском, в подвальном разливе, известном среди пьющих горькую горожан под названием «Соломон». Он стоял у выхода рядом со своим нелепым ярко-желтым портфелем и давил малую порцию, зная, что по деньгам она сегодня наверняка последняя.

Она влетела в злачный подвал, разорвав застоявшийся хмельной воздух, отодвину

...

конец ознакомительного фрагмента