Текст книги "Иван Калита"

Вторым действием политической игры, начатой новгородцами против Калиты, стало прибытие на берега Волхова литовского князя Наримонта Гедиминовича в октябре 1333 года. Эта вызывающая по своей сути акция также была обставлена некоторыми декоративными инсценировками.

Согласно Новгородской летописи, князь хотел приехать в город с духовной целью – «поклонитися святей Софеи». Новгородцы послали к нему своих послов с официальным приглашением. Он приехал, был встречен с честью и решил принять крещение с именем Глеба. После этого он целовал крест на верность Новгороду и получил в управление обещанные ему во время литовского плена новгородского владыки пригороды. Новгородцы, в свою очередь, присягнули на верность Наримонту-Глебу.

Надеясь на помощь со стороны Литвы, новгородское правительство в то же время продолжало укреплять город. В 1334 году над каменными стенами поднялись высокие деревянные «заборола» – башни и навесы. Руководителем строительства по-прежнему выступал сам архиепископ.

Между тем князь Иван зимой 1333/34 года побывал в Орде. Хан вызвал его к себе для каких-то объяснений. Возможно, причиной вызова стали новгородские дела. Узбека не могли не беспокоить сведения о литовских сношениях новгородцев, об их примирении с Псковом и сидевшим там Александром Тверским. Такие сведения он, несомненно, получил от своих осведомителей уже осенью 1333 года. Служба стратегической разведки была хорошо поставлена в Монгольском государстве еще со времен Чингисхана.

Вызов в Орду привез князю Ивану ханский «посол Саран-чюк». Не медля ни дня, Калита отправился к степному «царю Азбяку». Это была его первая «ордынская» разлука с княгиней Ульяной. Что говорил он ей на прощание? Какие слова доносил ветер вслед уходящим в снежную мглу всадникам? Бог весть...

Поездка в степи на этот раз не была долгой и обошлась вполне благополучно. Вероятно, князь Иван заплатил недостающую сумму «закамского серебра» из собственного кармана или же собрал ее со всех русских князей.

По замечанию летописца, Калита вернулся домой «с пожалованием и с честью» (22, 206). Несомненно, хан одарил князя по случаю бракосочетания его старшего сына и прислал подарки молодоженам.

Вернувшись домой и отпраздновав свадьбу Семена, Калита начал распутывать новгородский узел. Вероятно, по его просьбе митрополит Феогност вступил в переговоры с Василием Каликой во Владимире. Он пригласил его к себе для участия в поставлении нового саранского епископа, однако использовал эту встречу и для обсуждения политических событий. Исследователь хронологии русских летописей Н. Г. Бережков полагает, что переговоры во Владимире имели место в марте – августе 1334 года (47, 295). О содержании переговоров летопись, конечно, умалчивает. Известно только, что смекалистый новгородец явился к самолюбивому и скуповатому византийцу «со многими дары и с честию» (22, 207). Видимо, Василий предчувствовал, что разговор будет тяжелым...

Посредничество митрополита Феогноста вновь, как и во время псковского похода 1329 года, принесло князю Ивану успех. Архиепископ Василий от имени новгородского правительства согласился на выплату «закамского серебра». Новгородские летописи умалчивают об этом событии. Молчат об исходе спора и московские летописцы. Свет проливает лишь провинциальная Коми-Вымская летопись. Под 1333 годом она сообщает: «Князь великий Иван Данилович взверже гнев свой на устюжцов и на ноугородцов, почто устюжци и ноуто-родци от Вычегды и от Печеры на дают чорный выход ордынскому царю, и дали князю Ивану на черный бор Вычегду и Печеру, и с тех времен князь московской начал взымати дани с пермские люди» (140, 101).

Летописец в этой записи вплотную сблизил завязку и развязку конфликта. В жизни между ними пролегло более двух лет драматической борьбы, прибавившей немало седых волос в бороду князя Ивана Даниловича.

Осенью 1334 года в Москву прибыло новгородское посоль– : ство во главе с тысяцким Варфоломеем Юрьевичем. Должно быть, именно он и привез великому князю «закамское серебро». Не случайно летопись отмечает, что Калита принял новгородцев на сей раз «с любовию» (10, 346).

Новгородские послы пригласили князя Ивана вновь посетить город и торжественно возобновить свое пребывание на новгородском столе. Иван не заставил себя долго упрашивать: «Он же приат моление их, иде в Новград» (38, 88).

16 февраля 1335 года князь Иван Данилович приехал в Новгород. Архиепископ Василий встречал его с крестами и иконами перед воротами своей резиденции на Софийской стороне. Почему Калита выбрал для своего въезда в город именно этот день: ничем не примечательный четверг, отмеченный в церковном календаре лишь памятью малоизвестного мученика Памфила? Выбор «скоромного» дня понятен: князь Иван собирался отметить свой приезд добрым застольем с новгородскими боярами. Кроме того, это был канун дня памяти великомученика Феодора Тирона – знаменитого змееборца, образ которого в период ордынского ига приобрел особое, героико-патриотическое содержание. Со времен Чингисхана дракон (он же – крылатый змей) изображался на монгольских знаменах. Древний китайский символ счастья стал для русских людей знаком беды. Победители змия Георгий Победоносец и Феодор Тирон чтились как заступники от татар (117, 124).

Несомненно, князь Иван учитывал настроения вольных новгородцев, горячо почитавших великомученика Феодора Тирона. Да и сам он, оставаясь ханским подданным, в конечном счете работал для будущего освобождения страны от власти «поганых».

Вероятно, сам акт торжественной интронизации князя Ивана в Новгороде состоялся в воскресенье 19 февраля в Софийском соборе. В это воскресенье («неделя о блудном сыне») церковь вспоминала вавилонский плен иудеев. Под сводами древней Софии звучал скорбный и величественный напев 136-го псалма, столь созвучный чувствам русских людей того времени. «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали» (Псалтирь, 136, 1).

Приезд князя Ивана в Новгород имел большое политическое значение. Уже самое его появление на берегах Волхова заставило уехать оттуда литовского князя Наримонта-Глеба Гедиминовича. Впрочем, он оставил в новгородских пригородах своих наместников, которых Калита благоразумно не тронул. Ему вообще не удалось полностью разбить тревоживший его новгородско-псковско-литовский альянс. Желая основательно рассорить Новгород со Псковом, князь Иван стал уговаривать новгородцев предпринять вместе с ним и со всей «низовской» силой новый поход на Псков. Основанием для войны, как и в 1329 году, было пребывание во Пскове опального князя Александра Тверского. При этом князь Иван ссылался на ханский приказ и на угрозу татарского нашествия в случае его неисполнения.

Однако новгородские бояре отказались воевать со Псковом. Им не хотелось закрывать себе дорогу на запад. Дело ограничилось лишь разрывом прежнего новгородско-псковского договора, заключенного во время визита во Псков архиепископа Василия в 1333 году. Калита мог быть доволен лишь тем, что новгородцы великодушно оставили ему оправдание перед ханом: поход на Псков был всего лишь «отложен».

Весной 1335 года архиепископ Василий продолжил строительство новгородских каменных стен. На сей раз он решил укрепить правобережную, Торговую сторону. Согласно летописи, князь Иван был свидетелем этого события. «Того же лета заложи владыка Василии со своими детьми, с посадником Федором Даниловицем и с тысячкым Остафьем и со всем Новым городом, острог камен по одной стороне, от Ильи святого к Павлу святому, при великом князи Иване Данило-вици» (10, 346). (В этом сообщении летописец запечатлел характерную особенность новгородского диалекта: замена «ц» на «ч» и наоборот.)

С грустью смотрел князь Иван на закладку еще одного пояса новгородских каменных стен: у себя в Москве он имел лишь изъеденный пожарами старый деревянный Кремль, помнивший времена Юрия Долгорукого...

Князю Ивану не было нужды долго гостить в Новгороде. Сделав все, что позволяли обстоятельства, он стал собираться в обратный путь. Довольные сдержанным поведением великого князя, новгородские бояре на прощание «почтиша его дары многими» (38, 88).

На обратном пути из Новгорода Калита неожиданно получил возможность показать новгородцам на деле, что дает им дружба с великим князем Владимирским. В Торжке он узнал, что некоторые новоторжские волости подверглись нападению литовцев. Удар был вероломным: Новгород имел тогда мир с Литвой. Вероятно, литовцы этим набегом хотели наказать новгородцев за их сближение с Москвой. Впрочем, это мог быть и обычный разбой.

Не медля, великий князь послал своих людей вместе с новоторжцами в ответный набег. Отойдя верст на 50 к юго-западу от Торжка, они разорили приграничные литовские городки Осечен и Рясну с прилегающими к ним волостями. Литовцы, видимо, были готовы к нападению и оказали сильное сопротивление. Несмотря на скромные масштабы этого конфликта, он стоил жизни многим: «...и убиша тогда литва много мужей добрых новогородцких, а литвы избиша без числа» (38, 88).

Вернувшись в Москву, князь Иван стал понемногу забывать горький осадок, оставшийся после новгородской поездки. Но судьба уже готовила ему новые испытания. 3 июля 1335 года вновь запылала Москва – всего через три года после страшного пожара 1332 года. Летописи несколько сбивчиво сообщают об этом событии. Новгородская Первая летопись говорит о пожаре Москвы под 1335 годом, но не дает точной даты (10, 346). Симеоновская летопись, лучше других сохранившая фрагменты раннемосковских летописей, указывает месяц и число, но из-за сдвига хронологии в этой ее части на два года вперед относит пожар к 1337 году (91, 141). Вот как дано здесь известие о пожаре: «Toe же весны месяца июня в 3, на память святого отца Лукиана, бысть пожар на Москве, згорело церквей 18» (25, 92). Несчастье случилось в самый канун Троицына дня. Вместо дня радости он превратился в день плача.

Пожары были словно грозным окриком с небес, предупреждением сбившимся с пути истинного людям: «Сии же многы пожары бывають грех ради наших, да ся быхом покая-ли от злоб своих; но мы на болшая возвращаемся» (10, 371).

Деревянные города быстро поднимались из пепла. Лесу вокруг Москвы хватило бы и на десять новых городов. Да и в лес-то ездил далеко не каждый. Предусмотрительные торговцы продавали на посаде уже готовые избы, срубленные заранее и потом разобранные на бревна. Каждое бревно имело метку, указывавшую на его место в срубе. Из таких бревен избу можно было собрать за два-три дня.

Страшнее пожара была весть, прилетевшая из Пскова. Князь Александр Тверской отправил в Орду своего старшего сына Федора. Тот должен был от имени отца молить хана Узбека о прощении. Сама поездка тверского княжича была, конечно, результатом каких-то предварительных переговоров и перемен в настроениях хана. Выражая готовность принять сына мятежника, Узбек недвусмысленно показывал свое охлаждение к московскому великому князю. Все это могло иметь тяжелые последствия для московского дела.

Князь Иван знал, что очень многое в этом новом споре будут решать деньги. Проблема сводилась для него к двум вопросам: кто даст деньги Александру Тверскому и где взять денег ему самому?

Многое, если не все, зависело от позиции Новгорода. Он в это время был богат как никогда прежде. Почти каждый год здесь строились новые каменные церкви. Калита подозревал, что поездка Федора Александровича в Орду оплачена не только псковским, но и новгородским золотом. В Новгороде существовала сильная боярская партия, тянувшая к Литве и ее ставленнику Александру Тверскому. Время от времени эта партия устраивала в городе мятежи и беспорядки, пытаясь захватить власть. Однако основная часть новгородского боярства была настроена на сотрудничество с великим князем Владимирским. К тому же новгородцы слишком хорошо помнили о своих кровавых счетах с Михаилом Тверским и его старшим сыном Дмитрием.

Как бы там ни было, Ивану Даниловичу нужно было срочно переговорить с новгородскими правителями, попросить их поддержки в борьбе с тверскими князьями. Ехать для этого самому на Волхов было унизительно, а вести переговоры через послов – сомнительно. И князь Иван нашел необычное решение. Он пригласил к себе в Москву всю новгородскую верхушку как бы в ответ на добрый прием, оказанный ему в Новгороде. «Золотые пояса» не заставили себя долго упрашивать: им самим хотелось переговорить с Калитой о происходящем. Осенью 1335 года «князь великыи позва владыку к собе на Москву на честь, и посадника и тысячкого и вятших бояр; и владыка Василии ездив, и чести великой много видил» (10, 347).

Не знаем, насколько успешными были переговоры Калиты с новгородской знатью в Москве. Однако его опасения относительно Александра Тверского быстро сбывались. Поездка Федора Тверского в Орду прошла успешно и стала началом возвращения его отца на общерусскую политическую арену. Эту историю на основании летописей, часть которых не сохранилась до наших дней, подробно излагает В. Н. Татищев. «Князь великий Александр Михайлович, видя себя и свои чада отчины лишен, и умысли со псковичи, посла во Орду сына своего Федора с дары просити хана Азбяка, дабы дал ему отчину его или некие волости детям его. И егда прииде Феодор Александрович во Орду к хану Азбяку и просил его со слезами многими об отцы своем, хан же отвесча: „Асче отец твой сам приидет с виною и просит, тогда не отъидет от меня без милости“. И с тем отпусти его, и с ним отпусти посла своего. И того же лета прииде из Орды князь Федор Александрович во Тверь, а с ним посол ханский Авдул» (38, 88).

Глубоко встревоженный политическим воскрешением своих старых соперников, князь Иван зимой 1336/37 года сам совершил поездку в Орду (47, 295). По свидетельству летописи, он вернулся оттуда «с пожалованием и с честию» (22, 207). Однако остановить процесс, начатый поездкой Федора Тверского ко двору Узбека, Калита был не в состоянии. Казалось, хан решил вернуться к прежней, традиционной схеме: соперничеству двух сильнейших русских князей при минимальном перевесе одного из них.

Стиснув зубы, князь Иван наблюдал за действиями Александра Тверского. Помешать им он был не в силах, ибо на то была воля хана. Говорит Никоновская летопись: «Того же лета (1336. – Н. Б.) князь велики Александр Михайловичъ Твер-ский поиде изо Пскова во Тверь и, взем сына своего князя Федора, паки возвратися во Псков. Того же лета князь велики Александр Михаиловичь Тверьский начя тужити и скорбети, живя во Пскове, глаголя сице: „Аще прииму смерть зде, что убо ми будет и детем моим? Ведят бо вси языци (все народы. – Н. Б.) яко отбежа княжениа своего и смерть приа, и тогда дети мои лишени будут княжениа своего. Лутчи убо ми умрети Бога ради, неже зле жиги“ (22, 207).

Александр Тверской отправил послов к митрополиту Фе-огносту. Тот прислал ему от себя и всех епископов благословение и совет ехать в Орду на поклон к хану. Однако опальный князь не спешил отправляться в путь, который некогда оказался последним для его отца.

Между тем князь Иван хорошо понимал, что только деньгами, «данями новгородскими», он может остановить восхождение Александра Тверского. Вернувшись из Орды, он снова вспомнил о каких-то подлинных или мнимых долгах новгородцев и решил сам заняться их возвращением. В 1337 году он послал войско «на Двину за Волок» – во владения новгородцев, откуда шел основной доход пушного промысла. При этом он вновь нарушил присягу, скрепленную целованием креста. Но такие веши никогда не проходят безнаказанно. И если верить новгородскому летописцу, московские воины на Двине «крестной силою посрамлены быша и ранены» (10, 348).

Однако во все времена отчеты об одних и тех же сражениях, представленные разными сторонами, очень сильно отличались. Московские летописцы (в изложении В.Н. Татищева) представляют эту кампанию как довольно удачную. «Великий князь Иван Данилович (в тексте ошибочно – Иван Иванович. – Н. Б.) прогневася на новогородцы за неисправление их, посла на Двину за Волок дани взяти. Они же, вземше дани, идоша; а новогородцы с белозерцы, пришед, хотяху не дати, и бысть им бой, и тако разыдошася» (38, 89).

Но даже и сквозь оптимизм московских летописей угадывается слабый успех двинской экспедиции. Испортив отношения с Новгородом, Иван не получил в Заволочье большой добычи, столь необходимой ему для противодействия успехам Александра Тверского в Орде.

Впрочем, новгородцы по многим причинам не стали раздувать этот конфликт с Калитой. Они сами переживали тогда довольно трудные времена. Хрупкое равновесие, установившееся в 1335 году в треугольнике Москва – Новгород – Псков, было вскоре нарушено псковичами. В 1337 году (вероятно, уже после-отьезда из Пскова князя Александра Тверского) псковичи отказались дать новгородскому архиепископу традиционный «подъезд» – право высшего апелляционного суда по духовным делам. Уехав из города ни с чем, владыка Василий проклял псковичей. Отныне Псков опять становился врагом Новгорода. Вновь возникла опасность союза Пскова с Литвой или Орденом. .;.

Другой неприятностью для новгородцев стало нападение «немцев» (так в новгородских летописях именуются все западные народы; в данном случае – шведы) и подвластных им корел на новгородские земли. В 1337 году нападению подвергся новгородский город Корела на западном берегу Ладожского озера. На следующий год новгородский посадник попытался миром уладить дело со шведами и с этой целью ездил в Ореховец на переговоры со шведским воеводой Стеном. Но шведы не пошли на мир. Они совершили новый набег на приладожские земли и даже попытались захватить внезапной атакой крепость Ладогу. Последнее им не удалось, но ущерб новгородской торговле и промыслам был нанесен большой. В ответ «молодцы новгородстеи с воеводами» совершили набег на карельские области, находившиеся под контролем шведов. Рейд завершился удачно: «И много попустошиша земли их и обилье хлеб пожгоша и скот иссекоша, и приидоша вей здравии с полоном» (10, 349).

Шведы предприняли в том же 1338 году ответный удар. Они вторглись в Водскую землю, но были отбиты отрядом, вышедшим навстречу им из Копорья. После этого шведы начали мирные переговоры. Зимой 1338/39 года из Выборга прибыли уполномоченные тамошнего воеводы Петрика. Объявив конфликт в Приладожье результатом самоуправства местных военачальников, они заключили мир с Новгородом, подтвердив условия Ореховецкого договора 1323 года.

Все эти события наглядно показали новгородцам, что Литва не собирается помогать им в борьбе со шведами. Князь Наримонт-Глеб, приглашенный в 1333 году именно для управления пограничными крепостями Ладогой, Корелой, Орешком и Копорьем, не только сам отсиживался в Литве, но даже своего сына Александра спешно отозвал из Орешка. В крепостях он оставил только своих наместников с поручением собирать причитающиеся ему платежи. Вероятно, На-римонт имел соответствующие указания от Гедимина, не желавшего портить отношения со Швецией.

Неудачное сотрудничество с литовцами лишило новгородцев возможности воспользоваться покровительством великого князя Владимирского. И если Юрий Данилович в свое время не щадя сил бился со шведами за интересы Новгорода, то теперь его брат Иван лишь посмеивался у себя на Боровицком холме, наблюдая за ходом новгородско-шведской войны.

В конце концов многие в Новгороде стати поговаривать о необходимости более прочного союза с Калитой. К положенному сроку в 1339 году новгородцы загодя приготовили для великого князя ордынский «черный бор» и со своим посольством отправили его в Москву. Однако ордынские неурядицы вновь заставили князя Ивана положить камень в протянутую руку Новгорода...

Новгородские отношения и заботы отступали на второй план перед смертельной враждой князя Ивана с Александром Тверским. В этой подготовленной Ордой усобице в ход шли любые средства. Ставка была очень велика. В сущности, на карту было поставлено будущее обоих княжеских домов. И потому не исключено, что пожар Москвы накануне Троицына дня в 1335 году был делом рук поджигателей, подкупленных тверичами. На другой год последовал ответ: страшный пожар во Пскове, где княжил тогда Александр Тверской. Псковский посад выгорел «весь, что ни есть дворов за стеною и церквей» (10, 347). Странное совпадение: Псков, как и Москва в 1335 году, вспыхнул в канун двунадесятого праздника – Рождества Богородицы (47,295). Теперь настало время псковичам и их князю Александру в день веселья рыдать на пепелищах. А на следующий год снова заполыхала Москва. Здесь летом 1337 года одних только церквей сгорело сорок одна (38, 89). Иначе говоря, этот пожар почти вдвое превзошел пожар 1335 года по своей разрушительной силе. Страшный ливень погасил огонь, но затопил имущество москвичей, вынесенное из горящих домов или спрятанное от пожара в подвалы. «Того же лета Москва вся погоре; и тогда же наиде дождь силен, и потопе все, иное в погребех, иное на площадех, что где выкошено» (10,348). Понятно, что каждый такой пожар наносил тяжелый удар по благосостоянию города и его правителей.

Московский пожар стал хорошей новостью для Александра Тверского. Занятые восстановлением города москвичи не могли в полной мере выплатить свои долги Орде. Между тем сам Александр осенью 1337 года решился наконец на рискованный шаг и отправился с повинной в Орду.

Тверской князь поехал к хану, находясь в состоянии войны с великим князем Иваном Даниловичем (по выражению летописи – «не укончав с князем с великим с Иваном с Даниловичем») (25, 92). И потому, прежде чем попасть в Орду, ему пришлось сделать большой крюк, объезжая стороной земли, находившиеся под властью великого князя Владимирского. Александр предполагал (или знал), что Калита выслал заставы с приказом перехватить его на пути из Пскова в Нижнее Поволжье. Именно так в 1304 году пытался остановить на пути в Орду своего соперника Юрия Московского князь Михаил Тверской. Так и сам Александр в 1322 году захватил казну и обоз Юрия, но упустил его самого. Теперь настал черед тверского князя остерегаться вражеских засад.

«Обойдя всю землю Русскую» (то есть, очевидно, проехав через Литву и Киев), Александр Тверской явился в Орду и ударил челом хану. Тверская летопись так передает его покаянную речь: «Господине царю! Аще много зло сотворих ти, во всем есмъ пред тобою, готов есмь на смерть» (23, 48). В ответ хан ободрил князя: «Аще тако еси сотворил (то есть пришел с повинной. – Н. Б), то имаши живот получити, многы бо послы слах, не приведоша тя».

Узбек «пожаловал» князя Александра: разрешил ему вернуться в «отчину свою» – тверскую землю.

В начале 1338 года Александр Михайлович в сопровождении «сильных послов» Киндяка и Авдула вернулся в Тверь и торжественно взошел на престол своего отца. Младший брат Александра Константин, княживший в Твери в 1328 – 1337 годах, безропотно удалился в свой Клинский удел (91, 184). Впрочем, не только он, но и сам Иван Калита не посмел воспрепятствовать возвращению Александра.

Пребывание татарских «сильных послов» (то есть послов с большим отрядом сопровождения) разоряло и возмущало тверичей. От этих незваных гостей «много сотворишеться! тягости христианом» (23, 48). Отвыкнув от татарского произвола, многие бояре Александра Тверского, по свидетельству летописи, покинули своего патрона и перебрались на службу к Ивану Калите. Вероятно, так поступили и бояре прежнего тверского князя Константина Михайловича, не пожелавшие сидеть с ним в его захолустном Клинском уделе, от которого было рукой подать до московской границы. Раздоры среди тверского боярства усугублялись тем, что за десять лет жизни во Пскове и Литве князь Александр обзавелся новыми любимцами, заносившимися перед старой придворной знатью.

Калита радушно встречал перебежчиков, находил каждому достойное место в кругу своих бояр. Широкое гостеприимство было одной из основ московской политики. Ведь каждый человек мог стать той песчинкой, которая потянет чашу весов в нужную сторону...

Татарские послы пробыли в Твери все лето 1338 года. Тогда же состоялись и какие-то переговоры между Калитой и Александром Тверским. Соперники через послов обсуждали вопрос «о вотчине», но «не докончаша и мира не взяша» (22, 208). Легко догадаться, что «вотчиной своей» Александр считал не только Тверь (здесь его уже утвердил хан, с решением которого Калита спорить не мог), но и великое княжение Владимирское. В свое время великое княжение занимали отец, дед и прадед тверского князя. Среди князей того времени никто не мог с большим основанием претендовать на Владимир исходя из династических расчетов, нежели Александр.

Александр мог бы, конечно, и остановиться на достигнутом, заняться тверскими делами и не искать великого княжения Владимирского. В этом случае он, вероятно, избежал бы своей трагической участи. Однако подобное смирение было выше его меры. Он не сумел свернуть с дороги, проторенной его отцами и дедами. Историк тверского княжества В. С. Борзаковский справедливо заметил: «Виноват был Александр в том, что в последствие времени, получив прощение в Орде и вернув Тверь, поднял спор с Москвой и за то погиб сам в Орде» (50, 132).

Хан Узбек, следуя старой ордынской традиции, не спешил определять свое мнение в вопросе о великом княжении Владимирском. Орде выгодно было устроить своего рода аукцион, где побеждал тот, кто обещал заплатить наибольшую сумму. В свою очередь, Александр страстно желал получить Владимир. Дело заключалось не только в честолюбии и властолюбии: тверского князя мучили долги, расплатиться с которыми он надеялся при помощи великокняжеской владимирской казны. В «Истории» Татищева находим уникальное свидетельство на сей счет: «Бывшу же Александру Михайловичу в Немцех и Литве, тогда мнози истязаху от него многи дары и обеты, прирекаюсче ему помогати, но ничто полезно ему сотвориша. И он, отдав имения своя, живяше во странех чюжих в велием убожестве и нищете. И егда прият от хана княжение Тверское... тогда тии немцы и литовстии вельможи прошаху от него обетов. Он же, яко ведый себя неповинна и не имуща, что дати, разорено бо еще бе и княжение его, отказа им, а инех проси, да пождут до исправы» (38, 89).

Выдвинув соперника московскому великому князю, хан занял выжидательную позицию. Он с удовольствием искушенного зрителя наблюдал за тем, как разворачивалась очередная схватка русских князей.

Уразумев позицию хана, тверской князь решил действовать так, как действовали все его предшественники по борьбе за великое княжение Владимирское. Осенью 1338 года он отправил в Орду с ханским послом Авдулом своего старшего сына Федора. Тверской княжич поселился в ханской ставке в качестве одновременно и представителя своего отца, и заложника. Сопровождавшие Федора бояре должны были следить за настроениями ханского двора, мешать интригам сторонников Москвы, словом, прикрывать своего князя со стороны Орды. А в это время сам Александр Тверской готовился к войне. Он собирал вокруг себя всех недовольных возвышением Калиты, «насилованием» его воевод в зависимых от Москвы землях.

Многие приходили под знамена Александра Тверского уже потому, что сочувствовали его жизненному пути. Князь-мятежник, десять лет враждовавший с ханом; друг могущественных литовских князей и предводитель вольных псковичей; сын князя-мученика, отдавшего жизнь за веруй отечество, – кто еще из русских князей того времени мог похвастаться таким прошлым?! Несмотря на унизительное покаяние Александра Орде, многие видели в нем героя и патриота – прямую противоположность Ивану Калите, достигшему успеха благодаря беспрекословной покорности «поганым». Конечно, князю Ивану было чем ответить на упреки своих недругов, было чем гордиться как правителю всей Северо-Восточной Руси. И все же в ярком ореоле Александра Тверского тускнели скромные добродетели московского реалиста. Иван работал для будущего, а такие люди редко пользуются популярностью у современников.

К Александру потянулись все униженные и оскорбленные Калитой. Был среди них и лихой рубака князь Романчук: Белозерский, и другой зять Калиты – Василий Давидович Ярославский; были, вероятно, и обиженные московским засильем ростовские князья.

Появление антимосковской коалиции грозило вернуть страну ко временам усобицы между старшими сыновьями Александра Невского. Тогда каждый из соперников создавал свою «партию», и вся Северо-Восточная Русь постепенно оказалась втянутой в междуусобную борьбу, переплетавшуюся с татарскими «ратями». Мог ли князь Иван последовать этому примеру? Мог ли отдать на волю слепой военной удачи все, что было достигнуто за десять лет неустанных трудов? Александр Тверской восстал не против одного только московского князя – своего старого врага и соперника; он замахнулся на ту «великую тишину», в соблюдении которой Калита видел свое провиденциальное назначение. И потому первой заботой Калиты было не допустить войны, перенеся дело на суд Орды. Понимая, что и приговор Орды может открыть дорогу войне, князь Иван хотел добиться радикального решения – казни Александра Тверского.

Искать свидетельства (или лжесвидетельства) измены Александра Тверского Орде следовало на западе, в Литве. Вся сеть московской разведки была поставлена на ноги. И кажется, эти люди свои деньги получали не зря...

Уникальное известие Татищева о литовских кредиторах Александра Тверского позволяет понять общий замысел Калиты. Разыскав кредиторов, потерявших надежду вернуть свои деньги, московские агенты обещали им возместить ущерб, но при одном условии: пострадавшие должны были устно или письменно обвинить Александра Тверского перед ханом. Конечно, Узбека мало интересовали неоплаченные долги его русского вассала виленским или рижским купцам. Однако ясно, что озлобленные кредиторы, подученные московской разведкой, примешивали к финансовым претензиям политические обвинения. Самым тяжким из них могло быть обвинение Александра в связях с Литвой после покаяния в Орде и возвращения в Тверь.

Искушенный в интригах хан, конечно, понимал, «откуда дует ветер». Однако и Калита был мастером интриги. Обвинения кредиторов чередовались с жалобами и заявлениями русских князей, тайно сотрудничавших с москвичами. «И аще (хотя. – Н. Б.) хан отсылая их (кредиторов. – Н. Б.), но чрез князей толико наполниша уши ханский горести и гнева, яко оскорбися до зела» (38, 89).

Неизвестно, какими именно аргументами или документами князья заставили хана «оскорбиться до зела». Вероятно, самые сильные из них представил Узбеку сам Иван Калита, явившийся в Орду вместе с двумя старшими сыновьями в начале 1339 года. Судя по последующим событиям, можно думать, что речь шла о литовско-тверском сговоре, направленном против Орды. Вероятно, московский князь сумел добыть (или сфабриковать) какие-то документы на сей счет.