Текст книги "Легенды Азии (сборник)"

Боль планеты

Тридцать два года тому была у меня статья «К природе». Треть века только подтвердила все зовы о природе, тогда сказанные. Но все спешит сейчас, потому и зов «К природе» уже успел превратиться в «боль планеты».

В 1901 году после поездок по Европе и России думалось:

«Сильно в человеке безотчетное стремление к природе (единственной дороге его жизни); до того сильно это стремление, что человек не гнушается пользоваться жалкими пародиями на природу – садами и даже комнатными растениями, забывая, что подчас он бывает так же смешон, как кто-нибудь, носящий волос любимого человека.

Все нас гонит в природу: и духовное сознание, и эстетические требования; и тело наше – и то ополчилось и толкает к природе, нас, измочалившихся суетою и изверившихся. Конечно, как перед всем естественным и простым, часто мы неожиданно упрямимся; вместо шагов к настоящей природе, стараемся обмануть себя фальшивыми, нами же самими сделанными ее подобиями, но жизнь, в своей спирали культуры, неукоснительно сближает нас с первоисточником всего, и никогда еще, как теперь, не раздавалось столько разнообразных призывов к природе.

И надо сказать, что требование заботливого отношения к природе и сохранения ее характерности нигде не применимо так легко, как у нас. Какой свой характер могут иметь многие европейские области? Придать характер тому, что его утратило, уже невозможно. А между тем, что же, как не своеобразие и характерность, ценно всегда и во всем? Не затронем принципа национальности, но все же скажем, что производства народные ценятся не столько по своей исключительной целесообразности, сколько по их характерности.

К сожалению, соображения бережливого отношения к природе нельзя ни навязать, ни внушить насильно, только само оно может незаметно войти в обиход каждого и стать никому снаружи не заметным, но непременным стимулом создателя.

Скажут: «Об этом ли еще заботиться? На соображения ли с характером природы тратить время, да времени-то и без того мало, да средств-то и без того не хватает».

Но опять же и в третий раз скажу, ибо вопрос о расходах настолько всегда краеугольный, что даже призрак его нагоняет страх, – средств это никаких не стоит, а разговор о времени и лишнем деле напоминает человека, не полощущего рта после еды по недостатку времени. Вот если будут отговариваться прямым нежеланием, стремлением жить, как деды жили (причем сейчас же учинят что-либо такое, о чем деды и не помышляли), тогда другое дело.

Чтобы заботиться о чем бы то ни было, надо, конечно, прежде всего знать этот предмет заботы.

Хотим ли мы знать нашу природу?

Этого не заметно.

Принято ли у нас знакомиться с нашей природой?

Нет, не принято.

Всегда особенно много ожидаешь и притом редко в этом ошибаешься, когда встречаешься с человеком, имевшим в юности много настоящего общения с природой, с человеком, так сказать, вышедшим из природы и под старость возвращающимся к ней же.

«Из земли вышел, в землю уйду».

Слыша о таком начале и конце, всегда предполагаешь интересную и содержательную середину и редко, как я сказал, в этом обманываешься.

Иногда бывает и так, что под конец жизни человек, не имеющий возможности уйти в природу физически, по крайней мере уходит в нее духовно; конечно, это менее полно, но все же хорошо заключает прожитую жизнь…

Люди, вышедшие из природы, как-то инстинктивно чище, и притом уж не знаю, нашептывает ли это всегда целесообразная природа, или потому, что они здоровее духовно, но они обыкновенно лучше распределяют свои силы и реже придется вам спросить вышедшего из природы: зачем он это делает, тогда как период данной деятельности для него уже миновал?

«Бросьте все, уезжайте в природу», – говорят человеку, потерявшему равновесие, физическое или нравственное; но от одного его телесного присутствия в природе толк получится еще очень малый, и хороший результат будет, лишь если ему удастся слиться с природой духовно, впитать духовно красоты ее, – только тогда природа даст просителю силы и здоровую, спокойную энергию.

Город, выросший из природы, угрожает теперь природе; город, созданный человеком, властвует над человеком. Город в его теперешнем развитии уже прямая противоположность природе; пусть же он и живет красотою прямо противоположною, без всяких обобщительных попыток согласить несогласимое.

Но ничего устрашающего нет в контрасте красоты городской и красоты природы. Как красивые контрастные тона вовсе не убивают один другого, а дают сильный аккорд, так красота города и природы в своей противоположности идут рука об руку и, обостряя обоюдное впечатление, дают сильную терцию, третьей нотой которой звучит красота «неведомого».

Так думалось тридцать два года назад. С тех пор много где «добрая земля» сделалась «кровавою землею». Много урожаев было уничтожено. Пустыни не перестали расти. Фермеры начали бросать родную кормилицу и потянулись в город, чтобы увеличить шествие безработных. А в услугу биржевых цен где-то топились в океане и сожигались гекатомбы зерна, кофе и других ценных продуктов. Где-то произошло падение скотоводства. Где-то еще истребились леса. Где-то мертвенные пески еще увеличили свое завоевание.

Город видимо одолел природу. Город на небе дымно начертал свои заклинания. Мы ошиблись, ожидая стоэтажных домов, – жилища города стремятся стать еще выше, чтобы соблазнить и приютить всех дезертиров природы. Молох – Биржа не однажды свирепо расправилась со своими почитателями. Но легкая, хотя бы и призрачная, нажива все-таки отвлекает смущенный ум человеческий от истинных ценностей. Город завлекает слабых духом и оставляет природе или старомодных староверов, или туристов, надменно толпящихся на избитых путях. Каждый может вспомнить вид леса, посещенного праздничными проезжими. Сор лежит грудами, и житель природы уныло шепчет: «Опять насорили!».

Стремительный, почти ослепительный проезд по природе еще не есть сотрудничество с природою. А сейчас, во дни Армагеддона, среди смущений и обуянности злобою, нужно осознать истинные ценности. Казалось бы, неистощима природа, но кастрат духа, робот, механика технократии может засорить даже великие пространства. И никто, срубивший дерево, и не подумает о насаждении нового.

Привлечь фермеров снова к земле, прежде всего, можно лишь общею культурою, которая напомнит об истинных ценностях. Тогда знание, просвещенность, широкая терпимость и примиренность снова напомнят о веселом труде, вместо веселого времяпрепровождения.

Чрезмерность городских скопищ станет ясной лишь для мирного духа, и сама машина заговорит под любящею рукою. Всякая несоизмеримость противна Высшему Творчеству. Но что же более несоизмеримо, как не гнойник гиганта города с пустынею, которая когда-то была цветущими пространствами, опоганенными невежеством.

Если не всегда способен человек на творчество, то ведь причинить боль он всегда может. И может он сделать боль не только людям же, не только животным, но и всей природе и целой планете. Велика ответственность человеческая; не гордиться, но священно принять ее должно человечество. Конституция человеческая по сущности своей позитивна, созидательна, и разлагающие элементы не что иное, как продукты невежества. Ведь оно, это темное невежество, засоряет ум, сушит сердце, засоряет и иссушает всю планету.

«Как прекрасно!» – было последними словами отходившего Коро. Он, возлюбивший природу, в минуту великого перехода удостоился узреть Нечто истинно прекрасное. Говорим о мире, о разоружении, но ведь в духе нужно перековать мечи на плуги.

«Да будет мир с вами, – заповедал нам Христос, – мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам».

«Мир всем существам, мир во всех мирах», – поет перед молитвой подвижник Индии.

«Познав Меня как могущественного Владыку миров и как Возлюбившего все сущее, мудрец обретает мир» (Бхагавад-Гита, пятая беседа).

«Там, где собрались избранные, – говорит Коран, – там раздается только одна песня, это песня мира».

«Пусть живет все живущее», – говорит Буддизм.

Каждая православная обедня начинается возгласом великой ектении: «О мире всего мира Господу помолимся!»

Все творчески прекрасное, все возвышенное заповедует о мире. Но это успокоение снисходит среди природы. Вот книга Востока «Мир Огненный» заповедует:

«529. Обычная ошибка, что люди перестают учиться после школы. Пифагорейцы и тому подобные философские школы Греции, Индии и Китая дают достаточно примеры постоянного учения. Действительно, ограничение лишь обязательными школами образования показывает явление невежества. Обязательная школа должна быть лишь входом в настоящее познавание. Если разделить человечество на три категории: на вообще не знающих школ, на ограниченных обязательным школьным образованием и на продолжающих познавание, то последнее число окажется удивительно ничтожным. Это показывает, прежде всего, небрежение к будущим существованиям. В упадке духа людям нет дела даже до собственного будущего. Пусть останется запись, что в настоящем, столь значительном году приходится напоминать, что пригодно было тысячу лет назад. Кроме начального образования, нужно помогать обучению взрослых. Несколько поколений одновременно существуют на земле и одинаково мало устремляются к будущему, которое им не миновать. Небрежность эта поразительна! Учения сделаны пустыми оболочками; между тем на простой праздник люди стараются приодеться! Неужели для торжественной Обители Огненного Мира не приличествует запастись одеждою Света? Не в ханжестве, не в суеверии, но в просветлении можно радоваться не только детским школам, но и объединению взрослых для постоянного познавания.

530. Правильно повторять о болезни планеты. Правильно понять пустыню как позор человечества. Правильно обратить мышление к Природе. Правильно направить мышление к труду – сотрудничеству с Природою. Правильно признать, что ограбление Природы есть расточение сокровищ народа. Правильно о Природе порадоваться как о пристанище от огненных эпидемий. Кто не мыслит о Природе, тот не знает приюта духа».

Зов о культуре, зов о мире, зов о творчестве и красоте достигнет лишь ухо, укрепленное истинными ценностями. Понимание жизни как самоусовершенствования во благо народное сложится там, где твердо почитание Природы. Потому Лига Культуры среди основной просветительной работы должна всеми силами истолковывать разумное отношение к природе как источнику веселого труда, радости мудрой, непрестанного познавания и творчества.

24 марта 1933.

Гималаи

Расхищенное сердце

В последней газете два знаменательных столбца. Налево рассказывается трагическая смерть самоубийством мультимиллионера К.; на том же листе направо сообщается самоубийство тоже мультимиллионера семидесятипятилетнего Д. И. К. оставил многозначительную записку: «Я устал». И. говорит в прощальном письме: «Зачем ждать?» Эти два самоубийства мультимиллионеров, не разоренных денежно, но пораженных духовно, очень показательны.

Казалось бы, велик был запас жизненных сил у К. В течение лишь двадцати лет он создал свои всемирные денежные операции. Множество миллионов долларов он давал правительствам целого ряда стран. Правда, замерзли некоторые его займы, но это обстоятельство еще не могло быть смертельным ударом его духу.

В случае И. многое еще поразительнее. Казалось бы, в широкой деятельности И. ничто не замерзло. Его предприятия, даже за последнее время, обогатились ценными открытиями и усовершенствованиями. Его широкая образовательная деятельность и благотворительные построения, казалось, шли бодро вперед. Одним из последних его благотворительных начинаний было построение госпиталя в Италии для итальянских детей. И вдруг среди этих расширений, роста, усовершенствований, холодеющий голос: «Зачем ждать?» Вспоминается при этом и другой мультимиллионер, спрыгнувший со своего аэроплана, несмотря на то, что у него осталось многомиллионное состояние.

Спрашивается – какая же такая сила приводит к роковому вопросу: «Зачем ждать?» Казалось, вся история этих людей показывала огромный запас жизненной энергии. Это не были ходячие мертвецы с оледенелыми от рождения сердцами. О К. говорилось много хорошего. И действительно, необыкновенно широкий по всемирному масштабу глаз его не удовлетворялся малыми решениями. Его контора быстро сделалась решающей многие обширнейшие международные вопросы. Если мы возьмем список стран, в которых протекала его денежная помощь, то мы увидим по одним наименованиям этих государств широкую мысль К. Мы заметим созидательное построение не для одной какой-то группы, не для одностороннего политического обособления, но широко обдуманную созидательную работу. Друзья К. хорошо говорили о нем. Спрашивается, где же были эти друзья, когда рука его писала страшное слово, так далекое от всего его существа, – «Я устал»?

И. я видел в последний раз в его Рочестере в 24-м году. С каким необычайным воодушевлением он показывал новые усовершенствования его Заведения и Музыкального института. Видно было еще раз, что он не был бесстрастным давателем избытков. Нет, несмотря на свои седые волосы, он был бодрым, живым, творящим участником прекрасно замысленных культурно-образовательных Учреждений. Он старательно заботился о привлечении новых сил, молодых, известных, которые могли бы жизненно улучшать Учреждения. И. действительно любил музыку, и вся его жизнь, начиная от раннего завтрака, сопровожденного органом, была наполнена лучшими мелодиями. Он неотвлеченно хотел помочь утончать сознания молодого поколения Америки. Если мы возьмем списки всех прошедших через его Учреждения, мы увидим действительно широкое понимание вне кружковщины и партийности. Если же вспомним многие его путешествия и его личную неустанную работу по всем своим Учреждениям, то именно от И. невозможно было бы ждать страшного, безрадостного восклицания – «Зачем ждать?».

В знаменитых японских приемах борьбы всегда говорится о двух повторных ударах, из которых последний бывает особенно решающим. Эти два страшные признания выдающихся мультимиллионеров и деятелей повторностью своею особенно поразительны. Не заставят ли эти два возгласа, облетевшие сейчас мир, подумать многих и многих о том, что заставило этих действительно больших, без преувеличения выдающихся людей кончить широчайшую деятельность на страшном восклицании безрадостности? Ведь это не отчаяние бедняка, задавленного безысходностью. Ведь это не последний приказ капитана корабля, знающего неизбежность крушения. В этих двух случаях на весь мир возопила сильная воля, увидевшая какую-то очевидно вставшую перед ними действительность. По сравнению с этою страшною действительностью, может быть, уже никакие зовы друзей не могли бы перекричать это рычание убивающей действительности. И назвать ее можно лишь самым страшным во всем словаре словом: Безрадостием. Даже не удар отчаяния, не ужас последствий, но мертвящее сознание невозможности радости. Конечно, сказано всегда и во всем: «Радость есть особая Мудрость». Радость человека далеко разнится от радостей теленка на цветочном лугу. Но человек тоже радуется цветам, и может он им радоваться, если не убито сердце его. Неизлечимая разрушающая болезнь еще может создать вопрос – зачем ждать? Но сердце, для которого не может быть ни возраста, ни разочарований перед великою действительностью, не может устать.

Конечно, земные пути сообщения приводят к ужасу ограниченности. Повторяю и твержу: если человек не знает, зачем он стремительно кружится над всею землею в быстрейшем воздушном корабле, то даже само солнце, сама красота пространства рано или поздно станут для него оловянною заслонкою. И в этой печальной ограниченности человек может впасть в великую из ошибок, может прийти к мысли о самоуничтожении. Совершенно очевидно, что тому, кому пришла губительная мысль о самоуничтожении, никто никогда не твердил о последствиях этого акта, противозаконного всему сущему. К Заветам религий должны наконец присоединиться и голоса науки, которые во имя незыблемых законов бытия сказали бы во всевозможных выражениях, насколько самоуничтожение противоестественно и какие последствия оно неизбежно порождает. Ведь тот, кто хотя бы однажды, хотя бы мгновенно, осознал мир Невидимый, для того Беспредельность перестала бы быть кругосветным путешествием по коре одной из самых крошечных планет. Его воздушный корабль переносил бы не только цифры торговых фирм, которые к месту их достижения уже теряли всякий свой смысл, а радио кричало бы не о ненужностях, но действительно о том, что могло бы порождать радость сердца. Подчеркнем именно радость сердца, потому что формы жизни вряд ли могут дать эту неисчерпаемую радость, если только сознание не будет устремляться в будущее, в то будущее, где все неразрешимые проблемы будут разрешены преображением жизни.

Все страшные заключения «зачем ждать?» и «я устал» не являются виною одного человека, они лежат на ответственности всего общества человеческого. Можно поверить, что один индивидуум может устать, если он изо дня в день видит лишь лед, корысть и предательство. Если он безошибочно замечает, что его самые сердечные, самые лучшие устремления учитываются на чужих весах мерзостными и пошлыми гирями.

Ни на каких газетных листах не сказано, а может быть, и не будет сказано, какие именно причины расхитили сердце этих двух людей. Может быть, не относится ли трагический возглас «я устал» к тем темным клеветникам, которые поразили сердечное равновесие? Кто знает, сколько зависти, сколько предательства, лживых измышлений, утаиваний, своекорыстных извращений окружало этих больших деятелей? Устремляясь в какие-то дальние страны, не стремились ли они уйти от действительности и не мечтали ли они в ночном одиночестве где-то найти тех, кто понял бы истинность их стремлений? Не забуду, как один большой писатель незадолго до смерти своей, болея тоже расхищенным сердцем, мучительно сознавался мне: «Может быть, и есть где-то мои друзья и читатели, но ведь я-то не вижу их и не знаю, где живут они». Страшное одиночество больших людей звучало в этом признании, исшедшем из последних биений отягощенного сердца. Вероятно, это сердце чувствовало, что ему не прощена мысль его о человечестве, стремление его о мире вне опошленной обыденности, и он же через несколько дней сообщал мне: «Они боятся меня, точно я отнял от них что-то». И он еще раз болел о том, что малое сознание не только не хочет стремиться к расширению и приобретению истинных радостей, но, как бы для спокойствия своего, оно старается задушить то, что не в их мерках.

Тот, кто сказал об усталости, знал он все эти мерки и устал он не жить, но, может быть, показалось ему нестерпимо ужасным продолжать бороться с этими бесчисленными мерами скверны. Расхитители сердца! Когда читаем сказки о вампирах и оборотнях, не ими ли названы расхитители сердец и извратители прекрасного Бытия, всем сужденного! Потому-то эти два крика смертельной тоски, сейчас облетевшие мир, не случайны. В этой повторной предсмертной исповеди заключается обращение к человеческому обществу. Тот, кто сказал среди огромнейшей деятельности: «Зачем ждать?», тот, конечно, мысленно обращался ко всем тем, которые принесли величайшее разочарование и на его глазах умерщвляли то, чем горело это большое сердце человеческое. Расхищение сердца – так можно назвать это преступление, приносящее самое страшное последствие – Безрадостность.

Похищение Сердца, разве не заключается оно и в похищении детей, о котором сейчас тоже были наполнены листы газетные. Может быть, тоже именно не – случай, но это известие было связано с именем национального героя Америки Линдберга; пусть величина этого имени обратит внимание человечества на те ужасы, которые продолжают твориться и усиливаться в мире двуногих. Мир был потрясен этим известием. Множество сообщений и писем пронизали пространство. Газеты принесли известие, что в спешном порядке был усилен закон против вымогательств и угроз, давший преступнику двадцать лет тюремного заключения и несколько тысяч долларов штрафа. Конечно, иначе и быть не может. Бесчеловечность вымогательства и угроз должны быть достаточно ограждены государством. Обеспечивая существование личности, государство уже тем самым пытается бороться против гнета безрадостного, против расхищения сердца. Если расхитители сердец, похитители всего самого драгоценного, разрушители и разлагатели будут извергаться из Общества человеческого как сор, как элемент недостойный, то ведь и усталость жизнью пойдет по пути прекращения. В убеждении неприкосновенности сердца люди начнут радоваться радостями расширенными и неисчерпаемыми. Никто уже не спросит тогда в мучительном вздохе: «Зачем ждать?», но скажет в обновленном понятии: «Чаю воскресения!» И сама Беспредельность, от которой не уйти уже существующему, не только не испугает, но вдохновит и призовет к новому бесконечному творчеству. И облегченно вздохнет наболевшее сердце, ибо оно узнает, зачем ждать, на что надеяться и что знать. Во имя великого Знания, во имя Прекрасного пошлем наши мысли тем, кто своими наболевшими зовами, не боясь действительности, пронзил мир признанием, о котором все мы должны подумать, собираясь к новым путям.

1932.

Гималаи