Электронная библиотека » Николай Рубцов » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Стихотворения"


  • Текст добавлен: 8 января 2014, 21:46


Автор книги: Николай Рубцов


Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +
 
…И страшно немного
Без света, без друга…
 

И, наконец, особенно содержательный образ:

 
…Когда душе моей
Земная веет святость
И полная река
Несет небесный свет…
 

Свет в поэзии Николая Рубцова – это душа мира и в то же время истинное содержание человеческой души, «святое» в ней. В стихии света мир и человеческая душа обретают единство, говорят на одном «языке».

Мне могут возразить, что контраст света и тьмы и их ценностное соотношение извечно существует в народном сознании, и Николай Рубцов, так сказать, не открыл здесь ничего нового. Да, поэт действительно исходит из народного мироощущения. Но он дал древней идее света новое и вполне своеобразное, глубоко личностное бытие.

Стихия света в его поэзии предстает как поэтическая реальность, в которой совершается сложная, многогранная и в то же время единая жизнь. Эта жизнь воспринимается не только, так сказать, зрительно, но и всей целостностью нашего восприятия, ибо в стихии света преодолевается граница мира и души, свет непосредственно переходит, переливается из мира в душу и обратно.

Стихия света создает ту внутреннюю, глубинную музыкальность рубцовской поэзии, которая, как уже говорилось, по-настоящему роднит ее с искусством музыки. Стихотворный ритм и звуковая стройность лишь подкрепляют, поддерживают живущую в глубине музыку поэзии Николая Рубцова, музыку, которая отчетливо слышна, скажем, в этих вот просквоженных стихией света строфах:

 
Летят журавли высо́ко
Под куполом светлых небес,
И лодка, шурша осокой,
Плывет по каналу в лес.
 
 
И холодно так, и чисто,
И светлый канал волнист,
И с дерева с легким свистом
Слетает прохладный лист…
 
 
И словно душа простая
Проносится в мире чудес,
Как птиц одиноких стая
Под куполом светлых небес…
 

Слово «светлый», вспыхивающее в каждой строфе, – это только открытые проявления световой стихии, которые побуждают «светиться» все остальное (так, несомненный оттенок светового смысла получают здесь не только дважды повторенные слова «купол небес», но и «высоко», «чисто», «душа простая» и даже «холодно», «волнист», «легкий», «прохладный», «проносится», «птиц одиноких стая» и т. д.).

Мы говорим об эстетической (и вместе с тем, конечно, нравственной) ценности света в поэзии Николая Рубцова. Но стихия света имеет в ней еще и художественно-образную ценность. Из света созидается своеобразный предметно-чувственный мир рубцовской поэзии.

Поэзия Рубцова сравнима не с живописью, а с графикой. Она, так сказать, «черно-белая», и не случайно слова «черный» и «белый» употребляются в ней значительно чаще, чем обозначения других красок («синий», «красный», «зеленый» и т. п.). Это, собственно, и не краски, а крайние точки светотеневой гаммы. Ту же роль играет и слово «серый», встречающееся, впрочем, редко:

 
Много серой воды, много серого неба…
 
 
…Дождик знобящий и серый…
 
 
…И в затерянном сером краю…
 

Поэтическая графика Николая Рубцова чаще всего воплощает такие тонкие переливы светотени, что отсутствие цвета как бы полностью возмещается.

Искусствовед Н.А. Дмитриева метко писала о графике Михаила Врубеля: «Глаз Врубеля был настолько зорким и изощренным, что улавливал плоскости, на которые членится форма… даже в таких предметах, как, скажем, скомканная вуаль, или пелена снега с плавными перетеканиями поверхности, или внутренность перламутровой раковины… Ему удавалось графически, без помощи цвета, передавать переливы перламутра. «Эта удивительная игра переливов, – говорил художник, – заключается не в красках, а в сложности структуры раковины и в соотношениях светотени»[40]40
  Дмитриева Н. Изображение и слово. М.: Искусство, 1962. С. 61. (Разрядка моя. – В. К.)


[Закрыть]
.

Нечто подобное можно сказать и о поэзии Николая Рубцова. Вот его стихи «Наступление ночи»:

 
Когда заря
Смеркается и брезжит,
Как будто тонет
В омутной ночи,
И в гробовом
Затишье побережий
Скользят ее
Последние лучи,
 
 
Мне жаль ее…
Вот-вот… еще немножко…
И, поднимаясь
В гаснущей дали,
Весь ужас ночи
Прямо за окошком
Как будто встанет
Вдруг из-под земли!
 
 
И так тревожно
В час перед набегом
Кромешной тьмы
Без жизни и следа,
Как будто солнце
Красное над снегом,
Огромное,
Погасло навсегда…
 

За исключением традиционного «солнца красного» здесь нет ни одной цветовой детали, но сложность и глубина световой реальности воссозданы так пластично, что мы видим это «наступление ночи» словно во всей его красочности.

Но это, строго говоря, вовсе не пейзаж, не «картина». Здесь воссоздан не некий «предмет», но движение, течение, или, уж совсем точно, – изменяющееся свечение. И цвет здесь не только был бы излишним; он, безусловно, помешал бы воссозданию изменчивого и уводящего в глубину движения света. Сейчас есть немало поэтов, которые в тех или иных отношениях близки к Николаю Рубцову, – либо в силу прямого воздействия его поэзии (а это воздействие очень властно), либо потому, что сложились в то же самое время, в той же художественной атмосфере. Однако в подавляющем большинстве случаев это чисто внешняя близость. Стихи почти всех «спутников» Рубцова – в сравнении с его стихами – внутренне статичны и плоски. Они лишены того глубинного струящегося свечения, той живой светящейся музыки, которая составляет самую суть рубцовской поэзии.

* * *

Мы сосредоточились на стихии света, но, как уже отмечалось, это только одно из воплощений существа поэзии Николая Рубцова (хотя, может быть, и самое основное). Большую роль играет в творчестве поэта и стихия ветра (так называется, между прочим, упомянутая в начале этой книжки превосходная статья Михаила Лобанова).

Вот «ветровые» зачины ряда стихотворений поэта (а зачины имеют особенно существенное значение):

 
Был вечер и зловещ и ветрен…
 
 
Cтихи из дома гонят нас,
Как будто вьюга воет, воет…
 
 
Лошадь белая в поле темном.
Воет ветер, бурлит овраг…
 
 
Осень кончилась. Сильный ветер
Заметает ее следы…
 
 
Когда в окно осенний ветер свищет
И вносит в жизнь смятенье и тоску…
 
 
В который раз меня приветил
Уютный древний Липин Бор,
Где только ветер, снежный ветер
Заводит с хвоей вечный спор…
 
 
Грустные мысли наводит порывистый ветер…
 
 
Наслаждаясь ветром резким,
Допоздна по вечерам
Я брожу, брожу по сельским
Белым в сумраке холмам…
 
 
Люблю ветер. Больше всего на свете.
Как воет ветер! Как стонет ветер!..[41]41
  Это стихотворение целиком посвящено ветру.


[Закрыть]

 
 
Ветер, не ветер —
Иду из дома!..
 
 
Утром проснешься на чердаке,
Выглянешь – ветры свистят!..
 

Итак, дюжина стихотворений, у «истока» которых – ветер. Отмечу сразу же, что ветер, а также его «братья» – буря, вьюга, метель, пурга, буран и т. п. – присутствуют во множестве стихотворений поэта, хотя и не столь повсеместно, как свет.

Движение ветра, то есть воздуха, воплощается в поэзии Рубцова столь же живо и пластично, как свет и его движение:

 
…Вихревыми холодными струями
Ветер движется, ходит вокруг…
 
 
…Незримый ветер, словно в невода,
Со всех сторон затягивает листья…
 
 
…Стоит береза старая, как Русь, —
И вся она как огненная буря,
Когда по ветру вытянутся ветви
И зашумят, охваченные дрожью…
 
 
Вот он и кончился, покой!
Взрывая снег, завыла вьюга…
 
 
Где вьюга полночным набегом
Поля заметает кругом…
 

Нередко слово «ветер» вообще не называется:

 
Осень! Летит по дорогам
Осени стужа и стон…
 
 
И скрипят, не смолкая, ворота,
И дыхание близкой зимы
Все слышней с ледяного болота…
 
 
…И шум порывистых берез…
 
 
Кто-то стонет на темном кладбище,
Кто-то глухо стучится ко мне…
 
 
…Сад качается, стонут стропила…
 
 
…Видеть табор под бурею мглистой,
Видеть ливень, и грязь, и со свистом
Ворох листьев, летящий над ней…
 
 
И только слышно, как над полем
Негромко стонут провода…
 

Ветер сам по себе, как говорит поэт, «незрим»; движение воздуха наглядно воплощается в движении древесных ветвей и листьев, снега, дождя, осязается всем телесным существом (поразительной силы образ: «…Дыхание близкой зимы все слышней с ледяного болота…») и чаще всего выражается в звуке (стон, вой, свист, шум деревьев, скрипенье ворот…). Ветер – это, пожалуй, основная звучащая природная сила в поэзии Рубцова:

 
…Что сам не можешь, то может ветер
Сказать о жизни на целом свете…
 

И т. п.


Уже из приведенных отрывков, надо думать, явствует, что стихия ветра играет столь большую роль в творчестве поэта не случайно. Ветер – так же как и свет – летучая, непрерывно движущаяся, изменчивая, «музыкальная» стихия. Поэтому он легко входит в основу, сердцевину рубцовской поэзии.

Известно древнее представление о четырех созидающих бытие стихиях, которые располагаются в такой последовательности: огонь, воздух, вода, земля. Свет – это одно из наиболее существенных проявлений огня, а ветер – воздуха. Вода и в особенности земля (как твердое вещество, в пределе – камень) играют в поэзии Рубцова значительно меньшую роль, чем огонь (свет) и воздух (ветер)[42]42
  Конечно, в поэзии Рубцова есть отдельные образы воды, но для поэта Вологодской земли (где более двухсот значительных рек и более шестисот озер) их неоправданно мало. Стихия воды царит, пожалуй, только в одном замечательном произведении – «Седьмые сутки дождь не умолкает…». При этом вода чаще всего появляется у Николая Рубцова как стихия, отражающая и вбирающая в себя свет: «Вода недвижнее стекла. И в глубине ее светло»; «Солнечный блеск… с нашей играет рекой»; «И полная река несет небесный свет»; «Много серой воды, много серого неба…» и т. п.


[Закрыть]
.

Стихия ветра, как и света, воплощает в себе внутреннюю музыку поэзии Николая Рубцова. Но это, конечно, существенно иное начало. Стихия света раскрывается в творчестве поэта как сложное соотношение собственно света и, с другой стороны, тьмы. Стихия ветра едина, но в то же время многозначна, что явствует уже хотя бы из приведенных фрагментов: «…ветер свищет и вносит в жизнь смятенье и тоску»; «Грустные мысли наводит порывистый ветер»; «Был вечер и зловещ и ветрен», и вместе с тем: «Люблю ветер. Больше всего на свете»; «Наслаждаясь ветром резким, допоздна по вечерам я брожу»…

Стихия ветра в поэзии Рубцова непосредственно связана с человеческой судьбой, точнее, с судьбой самого поэта (как стихия света с душой). Уже приводилась строфа о скитаниях по родной земле:

 
…Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле – по селам и столицам!
 

Поэт обращается к ветру:

 
…Спасибо, ветер! Твой слышу стон.
Как облегчает, как мучит он!
 
 
Спасибо, ветер! Я слышу, слышу!
Я сам покинул родную крышу…
 

Или очень «предметный», но имеющий и внутренний, символический смысл образ:

 
…В обнимку с ветром
иду по скверу
В потемках ночи…
 

Или, наконец, прямая связь судьбы и ветра (метели):

 
Пускай меня за тысячу земель
Уносит жизнь! Пускай меня проносит
По всей земле надежда и метель,
Какую кто-то больше не выносит!
 
 
Когда ж почую близость похорон,
Приду сюда, где белые ромашки,
Где каждый смертный
свято погребен
В такой же белой горестной рубашке…
 

В последней строфе – конец земной судьбы, но сама эта судьба предстает перед поэтом как инобытие ветра.

Стихия ветра имеет в поэзии Рубцова трагедийное звучание. Но, конечно, не в бытовом смысле слова «трагедия», означающем только мрачную скорбь, несчастье, безысходность. Подлинная трагедия всегда несет в себе торжество смертельной борьбы и даже высокое чувство трагической радости. И в стихах Рубцова ветер не только «вносит в жизнь смятенье и тоску»; поэт бродит допоздна, «наслаждаясь ветром резким». Трагедийная сущность ветра раскрывается в своего рода гимне, которым поэт завершил свою первую книгу «Звезда полей»:

 
Люблю ветер. Больше всего на свете.
Как воет ветер! Как стонет ветер!
……………………………………………………….
О ветер, ветер! Как стонет в уши!
Как выражает живую душу!
……………………………………………………….
 
 
Спасибо, ветер! Твой слышу стон.
Как облегчает, как мучит он!
 

Здесь точно выражена мучительная и в то же время облегчающая, просветляющая или, говоря философски, содержащая катарсис природа трагедийного.

Михаил Лобанов говорит в своей статье «Стихия ветра»: «Николаю Рубцову дано было сказать свое слово о природе и, что очень трудно после Тютчева, – о стихии ветра. Это было бы невозможно, если бы поэт не обладал своим сильным мирочувствованием, в основе которого была «жгучая, смертная» связь с родной землей. Но что-то «жгучее, смертное» есть и в связи поэта с самой природой, ветром, вьюгой, вызывающими в его душе отклик чувств – мирных, тревожных, вплоть до трагических предчувствий. В стихотворении «Памяти матери», думая ночью в пургу о могиле матери «во мгле снегов», поэт вдруг как бы вздрагивает:

 
Кто там стучит?
Уйдите прочь!
Я завтра жду гостей заветных…
А может, мама?
Может, ночь, —
Ночные ветры?
 

…В ветре всё сейчас, вся жизнь человека… Эта обнаженность мирочувствования в какой-нибудь стихийной точке, она переносит сознание уже за грань привычного, как в том же стихотворении:

 
Меня ведь свалят с ног снега,
Сведут с ума ночные ветры!
 

С этим нельзя долго жить, но и без этого нельзя…»[43]43
  День поэзии. 1972. М.: Советский писатель, 1973. С. 181.


[Закрыть]

Можно добавить, что стук ветра в этих стихах – как стук судьбы.

Говоря о стихии света и ветра, я стремился охарактеризовать природу поэзии Николая Рубцова в целом. Мир поэта, конечно, отнюдь не сводится полностью к этим стихиям, но все же в них с особенной силой и ясностью раскрывается его целостная суть.

Глубокая значительность, подлинность и властное обаяние творчества Рубцова объясняется не просто «искренностью», «душевностью», «нравственной чистотой» и другими общечеловеческими, «житейскими» качествами (а именно так, к сожалению, решается вопрос во многих статьях о поэте). Поэзия – это искусство, а не «бесхитростная» исповедь. Можно быть превосходнейшим человеком и писать из рук вон плохие и оставляющие всех равнодушными стихи.

Николай Рубцов был поэтом, художником по самой своей крови. Уместно упомянуть здесь об одном выразительном случае. В городской библиотеке Тотьмы (где Николай Рубцов не раз бывал в последние годы жизни) мне рассказывали, как поэт, читая стихи, вдруг оборвал их на полуслове и потребовал остановить громко стучавший маятник стенных часов. «Вы не стихи слушаете, вы его слушаете!» – с раздражением воскликнул он, указывая на маятник, и стал снова читать лишь после того, как часы остановили…

Люди, которые рассказывали мне об этом эпизоде, поняли его, увы, как проявление капризности и даже самодурства поэта. Между тем это было, конечно, естественным и по-своему прекрасным проявлением натуры истинного художника.

Представим себе этот дом в Тотьме, на берегу величавой Сухоны, дом, за стенами, за окнами которого – таящие и покой, и тревогу просторы родной земли. Поэт как бы вслушивается и в музыку этих просторов, и в свои строки, созданные для того, чтобы воплотить эту музыку и передать ее людям. Но что такое? В это совершающееся здесь и сейчас действо, в это таинство вторгся посторонний, механический и монотонный звук…[44]44
  Звук маятника в принципе имеет свою особенную содержательность (ведь это «голос времени»), но он явно не соответствует широкому дыханию поэзии Рубцова.


[Закрыть]
Вполне возможно, что он не помешал бы поэту так сильно в иной обстановке, где-нибудь в большом и чужом городе. Но здесь, в Тотьме, он оказался невыносимым.

В этом выразилось предельно внимательное и остроревнивое отношение поэта к ритмическому движению своего стиха. Однако дело, конечно, не в «форме» как таковой. Внешний ритм воплощает ритм самого содержания, в частности, ритм того льющегося свечения, которое, как я стремился показать, образует одну из основ рубцовской поэзии. Не будем забывать, что художественная форма – это не «оболочка», а неотъемлемая плоть смысла.

Поэзия Николая Рубцова, как и любая истинная поэзия, несет в себе богатый и сложный смысл (который можно действительно понять и оценить только лишь на пути изучения единства содержания и формы, – что я и пытался делать). Чрезвычайно существенна для поэзии Рубцова, например, стихия предвечернести (непосредственно связанная не только со смыслом, но и его воплощением), о которой говорит в уже упоминавшейся работе Валерий Дементьев. Очень большое значение имеет в его творчестве поэтическое решение темы смерти, о чем хорошо сказал Виктор Коротаев[45]45
  Коротаев В. Горит его звезда… // Вологодский комсомолец. 1973, 19 января. С. 4.


[Закрыть]
. Большое место занимает в стихах Николая Рубцова традиционный для русской поэзии образ дороги, пути, странствия и т. д.

Я стремился показать, что истинное существо поэзии Николая Рубцова – в воплощении слияния человека и мира, слияния, которое осуществляется прежде всего в проникающих творчество поэта стихиях света и ветра, образующих своего рода внутреннюю музыку. Истоки этой музыки – в тысячелетнем народном мироощущении и в то же время в неповторимом личностном мироощущении поэта (я хочу сказать, что поэт другого душевного склада опирался бы на иные стороны духовного творчества народа). Никто не мог бы увидеть светящийся снег и услышать гудящий на ветру бор так, как Николай Рубцов:

 
Ах, кто не любит первый снег
В замерзших руслах тихих рек,
В полях, в селеньях и в бору,
Слегка гудящем на ветру!
 
 
В деревне празднуют дожинки.
И на гармонь летят снежинки.
И, весь в светящемся снегу,
Лось замирает на бегу
На отдаленном берегу…
 

Образы света и ветра в поэзии Рубцова ни в коей мере не повторяют соответствующие образы народной мифологии. Так, например, «светящийся снег» – это совершенно самостоятельный образ современного поэта. Но в то же время стихии света и ветра, воплощающие в поэзии Рубцова богатый смысл – смысл эстетический, нравственный, образно-художественный, – никак не отгорожены от народного мироощущения, они подлинно народны, не переставая быть глубоко личными.

О народности того или иного поэта часто говорят, основываясь на тематических и языковых чертах его творчества – то есть на осваиваемом им «готовом» материале жизни и слова. Такая внешняя народность достижима без особого дара и творческого накала. Между тем народность Николая Рубцова осуществлена в самой сердцевине его поэзии, в том органическом единстве смысла и формы, которое определяет живую жизнь стиха.

Дело вовсе не в том, что поэт говорит нечто о природе, истории, народе; сказать о чем-либо могут многие, и совершенно ясно, в частности, что многие современные поэты говорят о природе, истории, народе гораздо больше, чем Николай Рубцов. Дело в том, что в его поэзии как бы говорят сами природа, история, народ. Их живые и подлинные голоса естественно звучат в голосе поэта, ибо Николай Рубцов – возвращусь к тому, с чего я начал разговор, – был, по слову Есенина, поэт «от чего-то», а не «для чего-то». Он стремился внести в литературу не самого себя, а то высшее и глубинное, что ему открывалось.

Именно поэтому его стихи органичны и не несут на себе того отпечатка «сделанности», «конструктивности», который неизбежно лежит на стихах, написанных «для чего-то». И сложность его поэзии – это неисчерпаемая сложность жизни, а не сложность конструкций, любая из которых состоит из ограниченного количества элементов и связей.

По определению П.А. Флоренского, сделанные предметы блестят, а рожденные мерцают[46]46
  См.: Прометей. Вып. 9. М.: Молодая гвардия, 1972. С. 147.


[Закрыть]
. В поэзии Николая Рубцова есть это живое мерцание (в данном случае речь идет не только о световом явлении, а и о непрерывном трепете всего живого).

Николай Рубцов успел написать очень немного: его зрелые стихи уместятся в книжке карманного формата. «Но – вспоминается невольно – эта книжка небольшая…»

В этом кратком и первом по времени очерке о поэте невозможно было говорить обо всем. Помимо самой общей характеристики жизни и творчества поэта, мне хотелось так или иначе выявить собственно художественную ценность его наследия, ту ценность, благодаря которой лучшие стихи Николая Рубцова, как я полагаю, останутся в истории великой русской поэзии.

1975

Стихотворения

Два пути
 
Рассыпа́лись
листья по дорогам.
От лесов угрюмых падал мрак:
Спите все до утреннего срока!
Почему выходите
на тракт?
 
 
Но, мечтая, видимо, о чуде,
По нему, по тракту, под дождем
Все на пристань
двигаются люди
На телегах, в седлах и пешком.
 
 
А от тракта, в сторону далеко,
В лес уходит узкая тропа.
Хоть на ней бывает одиноко,
Но порой влечет меня туда.
 
 
Кто же знает,
может быть, навеки
Людный тракт окутается мглой,
Как туман окутывает реки:
Я уйду тропой.
 
Деревенские ночи
 
Ветер под окошками,
тихий, как мечтание,
А за огородами
в сумерках полей
Крики перепелок,
ранних звезд мерцание,
Ржание стреноженных молодых коней.
К табуну
с уздечкою
выбегу из мрака я,
Самого горячего
выберу коня,
И по травам скошенным,
удилами звякая,
Конь в село соседнее
понесет меня.
Пусть ромашки встречные
от копыт сторонятся,
Вздрогнувшие ивы
брызгают росой, —
Для меня, как музыкой,
снова мир наполнится
Радостью свидания
с девушкой простой!
Все люблю без памяти
в деревенском стане я,
Будоражат сердце мне
в сумерках полей
Крики перепелок,
ранних звезд мерцание,
Ржание стреноженных молодых коней…
 

1953

Да, умру я!
 
Да! Умру я!
И что ж такого?
Хоть сейчас из нагана в лоб!
 
 
Может быть,
гробовщик толковый
смастерит мне хороший гроб…
 
 
А на что мне
хороший гроб-то?
Зарывайте меня хоть как!
Жалкий след мой
будет затоптан
башмаками других бродяг.
И останется все,
как было —
на Земле,
не для всех родной…
Будет так же
светить Светило
на заплеванный шар земной!..
 

Ташкент, 1954

Уж сколько лет слоняюсь по планете
 
Уж сколько лет слоняюсь по планете!
И до сих пор пристанища мне нет…
Есть в мире этом страшные приметы,
Но нет такой печальнее примет!
Вокруг меня ничто неразличимо,
И путь укрыт от взора моего,
Иду, бреду туманами седыми;
Не знаю сам, куда и для чего?
В лицо невзгодам гордою улыбкой
Ужели мне смеяться целый век?
Ужели я, рожденный по ошибке,
Не идиот, не гад, не человек?
Иль нам унынью рано предаваться,
На все запас терпения иметь?
Пройти сквозь бури, грозы, чтоб назваться
Среди других глупцом и… умереть?
Когда ж до слез, до боли надоели,
Заботы все забвению предать?
И слушать птиц заливистые трели
И с безнадежной грустью вспоминать?
И вспомню я…
Полярною зимою
Как ночь была темна и холодна!
Казалось, в мире этом под луною
Она губить все чувства рождена!
Как за окном скулил, не умолкая,
Бездомный ветер, шляясь над землей,
Ему щенки вторили, подвывая, —
И все в один сливалось жуткий вой!
Как, надрываясь, плакала гармошка,
И, сквозь кошмар в ночной врываясь час,
Как где-то дико грохали сапожки —
Под вой гармошки – русский перепляс.
…Бродить и петь про тонкую рябину,
Чтоб голос мой услышала она:
Ты не одна томишься на чужбине
И одинокой быть обречена!..
 

<Январь, 1955>


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации