Текст книги "Варшавские тайны"

Глава 10
Еще Полска нэ сгинжла!

Они сидели втроем: Гриневецкий, Лыков и Егор Иванов. В последние дни положение парня укрепилось. Пришла бумага о присвоении ему чина коллежского регистратора – необыкновенно быстро против обычного движения дел. Другие агенты перестали скрывать от русского сведения, учили и натаскивали. Смерть Нарбутта потрясла отделение. Люди лишились командира и наставника, за которым были как за каменной стеной. Эрнест Феликсович просто осиротел. Ему все труднее стало изображать начальника; по вечерам он начал выпивать.

Спокойная уверенность и методичная настойчивость Лыко ва помогли всем не рассыпаться. Командированный почти не ел, почти не спал и совершенно не собирался раскисать. Это подтянуло людей. Поляки впервые объединились с русскими. Пусть для единичной задачи: поймать Ежи Пехура. Но это заработало и стало давать результат.

Итак, сыщики сидели в кабинете и мозговали. Гриневецкий разлил по оловянным рюмкам яжембек[58]58
  Яжембек – рябиновая водка.


[Закрыть]. Лыков дал ему это сделать, после чего забрал бутылку и поставил на пол возле себя. Сказал примирительным тоном:

– По одной.

– По одной, – охотно согласился надворный советник.

– Итак, студент, которого зовут Рышард, – начал Алексей. – Уже кое-что. Надо обойти все варшавские высшие учебные заведения.

Егор усмехнулся:

– Навряд ли это поможет.

– Их здесь так много?

– Нет, я о другом. Ваш Рышард, скорее всего, никакой не студент.

– Почему? – удивился Лыков.

– Это местная особенность. Поляки – вежливые люди. Настолько вежливые, что всегда готовы сделать приятное соседу. Здесь в обычае завышать статус окружающих. Рядового писца называют радцей, то есть советником. Учителя гимназии – профессором. Журналиста – писателем. Студенту уже сейчас присвоят его будущую профессию инженера или адвоката.

– Чудеса! А кого же тогда назовут студентом?

– Гимназиста старших классов.

– А таких в Варшаве тысячи, – скривился Эрнест Феликсович. – Но что это мы опять о делах? Как говорят в «суконной гвардии»: совершим единоточие!

«Суконной гвардией» пренебрежительно называли полки 3-й гвардейской дивизии, расквартированной в Варшаве. Даже здесь паны усматривали для себя обиду: кавалергардов или лейб-гусар им не присылали!

Сыщики выпили, и Егор продолжил:

– Гимназистов тысячи, а «Дырка» одна. Я сяду там и стану наблюдать.

– И получите клинок между ребер, – сразу оборвал его Гриневецкий. – Слышал я о боевцах. Это не налетчики. Им убить шпицеля[59]59
  Шпицель — шпик (польск. уголовный жаргон).


[Закрыть] – раз плюнуть.

– А как они догадаются, что я шпицель? Там много молодежи кофей пьет!

– Эрнест Феликсович прав, тебе туда нельзя, – вмешался Лыков. – Только спугнешь. И никому из агентов нельзя. Они все примелькались в вашей деревеньке. А тут единственная ниточка. Новое лицо лишь испортит.

– Одному агенту туда можно, – благодушно изрек Гриневецкий. – Ему вообще везде можно.

– Кому? – вскричали русские.

– Догадайтесь! Он совсем не похож на шпицеля. Нисколько!

– Шмуль Сахер! – хлопнул себя по ляжке Алексей.

– Точно! – обрадовался Иванов. – Привести его сюда?

– Веди.

Громко топая ногами, явился Шмуль – рыжий, ражий и разбитной. Глядя на него, начальство непроизвольно заулыбалось.

– Скажи, ты бывал в кавярне «Дырка»? – начал Гриневецкий.

– Которая на Медовой? Бывал сто разов.

– А там знают, что ты агент?

– Откуда, пан надворный советник?! В Старе Мясте знают лишь моя фамилия. А в остальной Варшаве, спросите вы? А в остальной Варшаве, скажу я вам, все думают, что Шмуль Сахер – это махер[60]60
  Махер — делец (евр. жаргон).


[Закрыть], ха-ха! Я же веду обороты с Лодзью… маленькие такие обороты, панове начальники, тольки для прикрытия!

– Молодец, веди и дальше. Прикрытие – вещь важная. Теперь о «Дырке». Нам надо проследить там сообщника Ежи Пехура.

Шмуль сразу посерьезнел.

– По нашим данным, Пехур сколачивает из молодежи шайку боевцев. От него в кавярню ходит некто Рышард Студэнт. Слышал о таком?

– Нет. Какой он наружности?

– Мы не знаем. Мы ничего не знаем, кроме того, что он ходит в «Дырку» и водится там с молодежью. Хозяин заведения – бывший повстанец, у него не спросишь. Тебе поручается заглядывать туда. Так часто, насколько это возможно, не возбуждая подозрений. Перенеси в «Дырку» свои торговые операции, стань завсегдатаем. И смотри в оба глаза. Начни прямо сейчас. Выполняй!

Сахер ушел, задумчивый. А когда вскоре Алексей вышел на подъезд ратуши, агент его там поджидал.

– Ваше высокоблагородие, – сказал Шмуль без своих обычных гримас, – тут один старый еврей очень хочет до вас обратиться.

– Что за еврей? Пусть приходит, я с ним встречусь.

– То мой папаша, Гершель Сахер. Пшепрашэм, но не может ли ваше высокоблагородие уважить папашу и прийти к нам домой? Так будет лучше. Он имеет что сказать до правительства.

– Ну, если до правительства, то поехали прямо сейчас. Оказалось, что агент уже и фурмана арендовал. Сыщики сели в пролетку и отправились в Старе Място. Шмуль велел поднять верх экипажа, а сам сел так, чтобы поменьше высовываться. Лыков, наоборот, вертел головой. Служба не оставляла ему времени для прогулок по Варшаве, и он не успел налюбоваться прекрасным городом.

Пролетка выехала на Замковую площадь. Мелькнул знаменитый «дом под бляхой», затем последовали колонна Сигизмунда и сам королевский замок. Очень скоро экипаж оказался на узкой Свентоянской улице. Как интересно вокруг! Алексей любовался и жалел, что не зашел сюда раньше. Самые старые здания Варшавы здесь! Винный подвал Фукера, знаменитый на всю Европу, где-то за углом! Сахер показывал начальнику именные дома: «под кораблем», «под негром», «под Святым Марком». Вот и рыночная площадь. Коллежский асессор помнил из путеводителя, что она крохотная – всего 45 на 35 саженей[61]61
  Размеры Рыночной площади Старого Места – 90 на 73 метра.


[Закрыть]. Но когда увидел своими глазами, поразился: такая теснота! Экипаж не смог ехать дальше и вынужден был остановиться.

– Уже близко, – ободрил начальство Шмуль. – Мы живем вон за тем углом, возле Гнойной гуры.

– Гнойная гора? – удивился Лыков. – Что за странное название?

– Раньше то была свалка. Давно, тыщу лет назад. Может, пятьсот… А вот и Каменные Сходки, я тут вырос.

– Каменные Ступени? Любимая улица Наполеона?

– То так, – с гордостью подтвердил агент.

Улочка оказалась узкой лестницей, по сторонам которой уместились лишь четыре дома. Все они были средневековой постройки и принадлежали, судя по характерным признакам, иудейскому племени. Сахер открыл незапертую дверь и завел гостя в ближайший из домов. В нос Лыкову ударили запахи небогатого еврейского быта. Пожилая, очень полная женщина, увидев вошедших, тут же молча исчезла в комнатах.

– То моя матка, – пояснил Шмуль. – Стесняется. Зато папаша ничего не стесняется, раз вытребовал в гости самого господина коллежского асессора! Невозможно описать, ваше высокоблагородие, как я вам признателен. Вы такой негордый, посетили простого еврея. Ни один поляк никогда так не сделает. А вы! Это станет событием для папаши!

Они вошли в маленькую комнату окнами на улицу, и Шмуль сразу же сердито закричал:

– Фатер, я ведь просил вас убрать эту бебеху! Вы позорите меня перед паном начальником! И опять надели рваные пантофли? Ай-яй!

И бросился вынимать старую перину, которой от сквозняка было заткнуто окно. В комнате тут же сделалось светлее.

Сахер-старший, смущаясь, засунул ноги в дырявых тапочках под козетку.

– Шмуль, но в них еще много можно ходить…

– Ах, папаша! Посмотрите на него, пан Лыков. Это человек числится в шэдэмсэт тыщенц капитала! Он выдает пожички, половина Варшавы у него в вежичелах[62]62
  Пожички — ссуды, вежичел — клиент (польск.).


[Закрыть]. А сидит в обносках и затыкает окно бебехой.

– Ваш отец имеет семьсот тысяч капитала, а вы пошли служить в сыскную полицию? – поразился Алексей.

– Знакомства в полиции будут полезны, когда я заведу свое дело… Но вот знакомьтесь, ваше высокоблагородие, – то мой папаша.

Гершель Сахер оказался совсем не похож на сына. Пожилой и очень болезненный на вид, в домашнем халате, с грязными пейсами, он был колоритен и при этом карикатурен. Но умный встревоженный взгляд… Старик смотрел на гостя внимательно, одновременно и с надеждой, и с недоверием.

– Благодарю вас, ваше высокое благородие, что не пожалели драгоценное время посетить старого еврея, – начал он трескучим голосом.

Коллежский асессор вежливо поклонился и ответил:

– Ваш сын на хорошем счету, и поэтому я никак не мог отказать.

– Мой сын… – Старик на секунду прикрыл бесцветные глаза. – Речь именно о нем. Он привык полагаться на мой совет. А сейчас я впервые не знаю, что сказать ему. Возможно, это пустяк. Возможно, нет, и для правительства это очень нужно знать. И еще возможно, что он подвергнет себя опасности. Если сообщит вам то, что нечаянно узнал.

Агент, только что стыдивший отца, сидел теперь молча. На лице его была сыновья почтительность.

– Если Шмуль выяснил что-то, касающееся службы, ему лучше сообщить начальнику отделения, – осторожно сказал Лыков.

Сахер-старший вздохнул, потом спросил:

– Скажите, пожалуйста, кто сейчас начальник в выделе следячи?

– Надворный советник Гриневецкий.

– Да, так написано и в календаре. Но если он захочет, то сможет уволить вас от службы?

– Нет. Я подчиняюсь Петербургу, а здесь на временных основаниях.

– А вы, если захотите, сможете отставить пана Гриневецкого?

– Если сочту, что это необходимо, то да, смогу.

Отец покосился на сына и сказал:

– Хорошо, что ты привел его.

Тот лишь склонил голову.

– Пан Лыков! – торжественно начал Сахер-старший. – У меня только один сын. У вас есть дети?

– Да, двое.

– Тогда, наверное, вы меня поймете. Ведь и двоих любишь как одного… Шмуль столкнулся с необъяснимым. Повторю: возможно, это пустяк. И вы посмеетесь над двумя глупыми евреями, молодым и старым, что отняли ваше время. Мы сами не можем понять. И боимся сказать вам.

Лыков начал терять терпение:

– Если вы будете ходить вокруг да около, я не смогу ответить на ваш вопрос.

– Понимаю. Но боюсь. За него, за моего сына. Он для меня, пшепрашэм, дороже любого правительства. В отделении все решают поляки, а Шмуль еврей. Им не будет его жалко в случае чего… Пообещайте, что сохраните наш разговор в тайне. Ото всех. И от пана Гриневецкого, и от вашего русского помощника.

– Обещаю.

– А еще что не подвергнете моего сына опасности.

– Сам род его службы предполагает иногда опасность.

– Знаю и ежедневно прошу за него у нашего бога. Я имею в виду другую опасность. Сверх той, которой он и без того уже подвергается.

– Другая опасность?

– Да. Он расскажет вам, вы – кому-то еще, и потом честность Шмуля ударит по нему же. Вдруг сыну лучше молчать?

– Никто не знает это заранее. Если скажу, что он ничем не рискует, значит, солгу вам. А врать не хочется. Могу обещать лишь, что стану оберегать вашего сына от излишних угроз.

Гершель Сахер повернулся к сыну.

– Это честный ответ. Пан Лыков говорит: сделаю, что смогу. Не обещает того, чего не может. Это честный ответ. Расскажи ему все.

И Шмуль тут же стал говорить:

– Это случилось вчера утром, пан Лыков. Я шел помимо Уяздовских бараков. У меня там склад мануфактуры, что я получаю из Лодзи… для прикрытия. Вдруг попереди себя замечаю нашего шпика Пржибытека…

– Агента?

– Ну, пусть-таки будет агента. Пржибытек стоял за киоском и кого-то наблюдал. Привычное дело. Мы знаем: в таких случаях надо сразу уйти, чтобы не навредить слежке. Непрошеный шпик – он может провалить! И я свернул на Нововенскую.

– Вы не успели понять, за кем следил ваш сослуживец?

– Даже и не пытался. Человек почувствует на себе лишнюю пару глаз – зачем это надо?

– Что же вас насторожило? Привычное дело, сами сказали.

– То так. Но вечером я на всякий случай заглянул в журнал рапортов, которые наши шпики ежедневно пишут пану Яроховскому. И не нашел там Уяздовских бараков!

– Ваш товарищ забыл их отразить?

– То исключено. Очень строго спрашивают! Даже где и когда шпик ходил в устэмп, он обязан написать. Вдруг в те минуты объект и скрылся от наблюдения? Нет, тут другое.

– Пржибытек вел несанкционированную слежку?

– Не… какую?

– Не дозволенную начальством.

– Скорее наоборот, пан Лыков. Этот жлоб – приближенный до пана Яроховского. Тот даже крестил ему цурку!

– Дочку крестил? Франц Фомич?

– То так. И жалованья Пржибытек получает больше в отделении. А его ойчьец помер в Сибири, в каторге.

Лыков задумался. То, что сначала выглядело незначительной деталью, теперь представлялось ему серьезным сообщением. Алексей знал, что агенты не могут вести самостоятельных розысков. Каждый вечер они сдают отчет своему непосредственному начальнику. В деталях и подробностях. И так во всех сыскных отделениях империи! Речи быть не может, чтобы опытный сыщик что-то забыл занести в рапорт, а тем более слежку.

– Вы полагаете, Пржибытек выполнял секретное поручение своего начальника?

– Да. Секретное ото всех и от вас тоже. Не знаю насчет Гриневецкого, тот жмуд. А поляки… Мало они уже вас обманывали?

– Да уж. Мне казалось, что со смертью Нарбутта все переменилось.

– Мне тоже так казалось. До вчерашнего вечера.

– Я все понял. – Лыков встал, одернул сюртук. – Господа! Я благодарю вас обоих от имени правительства за важное сообщение.

Старик тоже встал, но смотрел тревожно. Лыков сказал, обращаясь к нему:

– Обещаю, что правдивость вашего сына не навлечет на него дополнительных опасностей. Честь имею!

Шмуль вышел проводить начальство до порога. Пояснил:

– Вам дальше одному, ваше высокоблагородие. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Евреи очень любопытны!

Сыщик решил пройтись до полицейского управления пешком. Когда он еще окажется в Старувке![63]63
  Старувка — Старе Място.


[Закрыть] Алексей спустился в подвал «У Фукера», которому уже двести лет, и купил там бутылку старого токая. Измерил шагами Васки Дунай – самую узкую улочку Варшавы. Зашел в собор Святого Яна, где могилы польских королей. Выпил пива на Пивной улице. Однако долго пропадать он не имел права и, нагулявшись, почти бегом отправился на службу.

Неожиданно на углу Подвальной и Капитулины его остановили трое парней.

– Пан Лыков? До вас опять есть разговор у пана Стробы. Он прознал новое и желает рассказать.

– Где пан Эугениуш?

– А вон ресурс, он ждет там.

Лыков замешкался. Во-первых, он не знал, что значит у поляков ресурс. Во-вторых, молодые люди отличались от тех солидных панов во главе со Збышняком, что тогда проводили его к «ивану». Скорее, они смахивали на «беков»[64]64
  «Беки» – боевики (польск. полиц. жаргон).


[Закрыть] Ежи Пехура.

Увидев сомнение, старший из парней добавил:

– Пан Эугениуш отыскал, кого обещал.

Сердце Лыкова учащенно забилось. Ловушка? А вдруг нет? Просто у Стробы имеются в подчинении разные люди? Покажешь настороженность – поляки посмеются… Но лучше быть смешным, чем мертвым!

Так ничего и не решив, сыщик направился к указанной двери. При этом незаметно перехватил бутылку, которую нес в бумажном пакете, за горлышко. На всякий случай – так удобнее бить. Тут в голове мелькнула неуместная мысль: пятьдесят шесть рублей отдал! Жалко!

Они напали на него в коридоре. Шедший впереди крепыш вдруг встал как вкопанный. Алексей с ходу налетел на него. Выручило лишь то, что он был наготове. Сыщик сбил парня с ног, шагнул на его место и одновременно развернулся в замахе. Боевик, шедший сзади, ударил Лыкова в спину ножом – и проткнул воздух. Лицо у него сделалось недоумевающее… Как не попал? Тут по дуге прилетела бутылка и ударила террориста в темечко. Бац! По лбу полилось красное – то ли вино, то ли кровь, и поляк рухнул на пол. Третий боевец уже целил в сыщика из револьвера, и тот не раздумывая ринулся вперед. Он делал короткие и быстрые зигзаги, как в свое время учил его Таубе. Грохнули три выстрела – мимо! Не сбавляя темпа, коллежский асессор забежал в ресурс.

– Где второй выход?

Через десять минут, все еще возбужденный, Лыков рассказывал свое приключение Гриневецкому с Ивановым. Страх выходил из него через самоиронию. Сыщик в карикатурном виде описал свое бегство с поля боя и заячьи увертки в тесном коридоре. Под конец выдохся и спросил:

– Эрнест Феликсович, у тебя осталось что-нибудь в комоде?

Гриневецкий засопел удовлетворенно и вынул бутылку мышливки[65]65
  Мышливка — охотничья настойка.


[Закрыть]. Налил Алексею целый стакан, а себе с Егором по рюмке.

– За твою ловкость! Так?

– Ага, – согласился ловкач и вмиг опростал посуду. Зубы его звякнули о стекло. – Вот теперь мне страшно… Ребята, а что такое ресурс?

– Это клуб по профессиональным интересам, – пояснил Егор. – Но там и пиво с водкой наливают, и буфет обычно хороший.

– Последняя бутылка урожая 1812 года! – вдруг воскликнул Лыков. – Пятьдесят шесть целковых! И разбил об чью-то дурную башку… Где я еще возьму подобный токай? Вот собаки! Ну, они мне ответят! – Затем попросил жалобно: – Эрнест, налей еще пендюрочку!

Но тот со словами «а помнишь, как ты меня лишал?» спрятал бутылку в комод. Алексей немного покручинился, а потом сообразил:

– Эти люди откуда-то знали, что я встречался с Большим Евгением. И пытались подражать его охране. Ну?

– Что «ну?» – не понял Егор.

– Кому вы двое пересказывали мое сообщение?

– Я – никому, – тут же заявил коллежский регистратор.

– А ты? – Алексей перевел взгляд на начальника отделения. – Например, Яроховскому?

Эрнест Феликсович смутился:

– Вчера вечером… как-то само с языка слетело. Но ведь он один из нас!

– Да, один из нас, – сразу согласился Алексей.

– И потом, я думаю выдвинуть его на освободившуюся должность… моего помощника. Франц Фомич – достойный человек и настоящий поляк. Пусть начинает входить в дела.

– Да, конечно. Из всех служащих отделения он самый подготовленный.

Гриневецкий подозрительно покосился на Лыкова:

– А чего это ты во всем со мной соглашаешься? Мину закладываешь?

– Зачем ты так? Я скоро уеду. А ловить польских жуликов должны поляки, это я уже понял.

И разговор на этом прекратился. Лыков, чтобы окончательно выгнать из себя страх, пошел прогуляться. Совсем, мол, вас не боюсь! Разумеется, никто на него не напал. Вооб ще, день у коллежского асессора получился туристический. Сначала он облазил Старе Място, а сейчас заглянул в Саксонский сад. Варшавские парки нравились столичному гостю. Жалко, не добрался он пока до Лазенок – говорят, там лучше всего. Но и в Саксонском было чудо как хорошо! Неожиданно посреди парка он заметил что-то необычное. Несколько чисто одетых юношей и барышень подошли к обелиску. Плюнули на него шумно, не скрываясь, и удалились. Заинтригованный Лыков решил посмотреть. Оказалось, молодежь плевала на памятник польским генералам, не поддержавшим Ноябрьского восстания 1830 года. Доска с надписью «Полякам, верным своему монарху» вся была захаркана. Ох уж эти варшавские штучки… Скорей бы домой, где никто не считает тебя захватчиком. И скорей бы уж отпустили несчастную Польшу – всем от этого станет лучше.

День закончился без приключений. Алексей поужинал в одиночестве в кухмистерской при доме и поднялся к себе в пустую квартиру. Пан Влодзимеж, как всегда величественный, вручил ему у конторки письмо. Писала Варенька. Сыщик положил конверт на стол и долго не распечатывал. Малгожата! Красивая и свободная. Совсем недавно она лежала на этой вот постели нагая и манила его пальчиком… И он, Лыков, до сих пор жалел, что Егорка прибежал так некстати! Но пришла весточка из дому, и теперь Алексея ел стыд. Он же венчаный! Как грех замаливать? А как Варваре в глаза посмотреть? Вдруг к его стыду добавился еще и страх. Что, если он подхватил от Малгожатки дурную болезнь? Запросто! Хоть и не гулящая, но явно охоча до мужского пола. Черт знает, с кем эта дурная баба спит! Ужас! Если это случилось, от жены не утаишь. Тогда конец семейному счастью – Варвара не простит…

Лыков с трудом заснул.

Приключения возобновились к обеду следующего дня. Прибежал агент Стжеминский и принес записку от Сахера: «Приходите в “Дырку” срочно». Лыков засунул сзади за ремень «Веблей», кликнул Егора, и они поспешили на Медовую.

Когда до кавярни оставалось пятьдесят саженей, из нее вышел паренек в синей конфедератке. Самый обычный на вид, ничем не выделяющийся из толпы. Но именно за ним потопал появившийся через минуту Шмуль. Сыщики укрылись за тумбой, а затем сели на хвост своему филеру. Дальше передвигались уже вчетвером. Лыков держал дистанцию в тридцать шагов и боялся ее сокращать. Так и шли, словно связанные незримой нитью. Боевик направлялся в Ново Мяс то. По Долгой он добрался до Феты и устремился по ней быстрым шагом. Сыщики тоже поднажали. Рышард был неутомим, и грузный Сахер начал отставать. Вдруг, когда поляк подходил к костелу Святого Франциска, случилось неожиданное. Из подворотни вынырнул мужчина, одетый мастеровым, и пристроился за спину филеру. Шмуль его не замечал и продолжал слежку. А «мастеровой» порылся в кармане и достал нож.

Все произошло стремительно. Если бы Лыков стал размышлять, Сахера бы зарезали. Но у коллежского асессора сработали рефлексы. Не отдавая себе отчет, что он делает, Алексей выхватил револьвер и выстрелил в спину «мастеровому». Тот уже занес руку для удара… Вспоминая потом случившееся, Лыков удивлялся себе. Пуля могла задеть Сахе ра или кого-нибудь из прохожих. Стрелять в толпе было категорически нельзя! Но он выстрелил не думая.

До боевца было двадцать шагов. Пуля попала ему в поясницу и сбила на колени. Нож со звоном полетел по мостовой. Тут только Сахер догадался обернуться. Увидел позади себя раненого человека, клинок под ногами и Лыкова с дымящимся «Веблеем» в руках. Агент переменился в лице. Но коллежский асессор со своим помощником уже мчались мимо него – Рышард ударился в бега.

– Останься с раненым! – на ходу приказал Алексей филеру. Упитанный Шмуль не годился для погони. И потом, он сейчас в шоке, а уж когда окончательно все поймет…

Между тем вербовщик стремительно убегал по Костельной. Русские, как могли быстро, неслись за ним.

– Куда выходит улица? – задыхаясь, спросил Лыков у Егора.

– Прямо к Висле. Там смотровая площадка у башни, а затем спуск – деться ему некуда!

Егор бежал легко и ровно, порываясь обогнать тяжелого Лыкова. И тот одернул парня:

– Цыц поперек батьки!

Прямо напротив очередного костела[66]66
  Это был костел Явления Девы Марии.


[Закрыть] из-за пояса у боевика вылетел револьвер. Он замер на секунду, оглянулся, понял, что не успеет поднять, и снова побежал. Но эта остановка была роковой – сыщики почти догнали его. Кроме того, Лыков вынул свисток и стал в него наяривать. Тут же снизу, от реки, и слева, от фортов, ответили постовые городовые. «Бек» оказался в ловушке.

Парень долетел до башни, что возле смотровой площадки, и остановился. К нему бежали с трех сторон. Боевик затравленно осмотрелся – и шагнул в башню. Каблуки его застучали по лестнице. Лыков с Ивановым бросились следом. Через четыре глухих пролета сыщики выскочили на верхний этаж. Рышард стоял у окна спиной к ним и смотрел на Вислу.

– Сдавайся! – крикнул Алексей. «Бек» даже не обернулся. Лыков сделал к нему шаг, второй, третий… Тут Рышард глянул через плечо. В глазах его стояли слезы, лицо было чистое, одухотворенное. Потом поляк снова перевел взгляд на медленные волны реки и прагские кварталы на том берегу. На пароходе толпились пассажиры. По железнодорожному мосту катил поезд. По крышам домов деловито шлялись голу би. Вокруг была жизнь…

– Сдавайся, – неуверенно повторил Алексей. Он уже понял, что сейчас произойдет. Действительно, Рышард одним прыжком вскочил на подоконник. Крикнул:

– Еще Полска нэ сгинжла!

И кинулся головой вниз.

Лыков сидел в общей комнате и с отвращением пил кофе. Ему очень хотелось уйти наверх, в свой маленький кабинетик. Но агенты сновали вокруг и всем видом показывали, что не считают его виноватым. Виноватым в том, что юноша, почти подросток, лежит в полицейском морге с разбитой головой.

Потом Алексею стало легче. Явилось начальство, и завертелся привычный маховик. Генерал Толстой что-то долго бубнил, а от него пахло дорогим о-де-колоном. Лыков молча смотрел обер-полицмейстеру в переносицу, не понимая ни слова, и изредка согласно кивал. Затем приехал Черенков и заставил сыщика в чем-то расписаться. Тут Лыков сбросил с себя оцепенение и внимательно прочел протоколы. Там все было правильно, и он подписал бумаги. Позже всех явился с важным видом надворный советник Петц. Заведующий военно-полицейским отделением стал мучить Алексея странными вопросами. Тот честно рассказал, как все произошло, но Петц не унимался. Вдруг Лыков понял, чего он добивается. Петц выяснял, не сам ли Лыков столкнул поляка с башни. Надворный советник увидел, как переменился в лице сыщик, и быстро удалился.

Когда все утихло, Алексей забрался в кабинет Гриневецкого и в отсутствие хозяина обыскал его. Но бутылки, что он нашел, были уже пустыми. Тут на пороге возник Эрнест Феликсович:

– Мне что, дверь запирать? Эдак мы с тобой совсем сопьемся!

Вывел Лыкова из сумеречного состояния Шмуль Сахер. Он подловил начальство в коридоре и подобострастно затараторил:

– Ваше высокоблагородие шановны пан Лыков! Вы обещали насчет меня папаше и таки удержали слово. Спасли мою жизню.

– Сам не знаю, как вышло, – начал оправдываться сыщик. – Ведь чуть в тебя не угодил!

Шмуль лукаво усмехнулся, как человек, который понимает недосказанное.

– Я видал, как пан уложил налетчика Гришку. Я видал, как пан гасил свечку. Если пан захочет застрелить летящую муху, таки он ее застрелит! Спасибо вам и от папаши, и от всей нашей фамилии!

Лыков отмахнулся, но после этого разговора повеселел и снова взялся за розыски Ежи Пехура.

Еще сутки прошли в большом напряжении. Утром следующего дня Алексей обнаружил перед своей дверью пожилого поляка. Тот сказал вежливо:

– Мне до пана Иванова. Бо до пана Лыкова.

– Я Лыков.

– Джень добры! Я Войцэх, кэлнэр из рэстуарацьи «У Ванды».

– А! Это вы в тот вечер обслуживали пани с офицером?

– То так.

– Вы снова ее встретили?

– Не. Я встретил фурмана. Фтшорай[67]67
  Фтшорай — вчера (польск.).


[Закрыть].

– Фурмана? Который поджидал пани?

– То так. Пан Иванов сказал: как что вспомню, не ходить в постарунэк[68]68
  Постарунэк – полицейский участок (польск.).


[Закрыть], но в выдел следячи, до пана Иванова бо до пана Лыкова…

Тут на счастье Алексея появился Егор. Он заговорил с кельнером по-польски и что-то долго у него выяснял. При этом старик чертил у себя на груди странные знаки. Сыщик решил, что у дедушки не в порядке с головой, но его помощник очень оживился. Выяснив все и с поклонами проводив кельнера к выходу, он объявил начальнику:

– Хорошая новость!

– У деда на груди красивые татуировки?

– Нет. Он вспомнил примету того фурмана. Увидел его вчера на улице и вспомнил.

– И что там?

– Наш извозчик одет в черкеску с газырями! Представляете? В Варшаве – газыри! Такого джигита мы быстро сыщем…

Тут Егор заметил, что собеседник смотрит на него вытаращив глаза.

– Что случилось?

А до Лыкова все дошло. Разом, в одну секунду. Он вспомнил четырех парней в парадном, так напугавших пана Влодзимежа. И себя, собравшегося уже идти в ванную комнату, оставив Малгожату без присмотра. Так бы его потом и нашли, с вывалившимися кишками и совсем без мундира…

– Что с вами? – деликатно потряс его за рукав Егор.

– Да так… Этот фурман – его зовут Марек – меня однажды уже катал.

– Когда?

– А помнишь, ты прибежал ко мне вечером домой с запиской Касъера? А я был не один.

– Да, – оживился коллежский регистратор. – У вас гостила очень красивая пани! Шатенка. А какая фигура! Вы еще были сердиты на меня. И хотели, чтобы я часик погулял, хе-хе…

– Вот если бы ты тогда послушался, сейчас бы гроб с моим телом уже в Петербург отсылал.

– ??

– Эта шатенка на самом деле брюнетка. Та, что увезла из ресторации штабс-капитана Сергеева-третьего. И оказывается, я видел Ежи Пехура! Живьем.

Лыков рассказал своему помощнику все, что произошло у него на квартире. Закончил так:

– Спасибо! Вот мы и квиты.

Новости от старого кельнера ставили все на свои места. План сложился сам собой: ловить «беков» на живца.

Лыков поехал в ресторан «У Владека», что на углу Мариенштата. Там его хорошо помнили и очень хотели услужить. Сыщик выяснил, что пани Малгожата наведывается сюда каждый вечер. И осведомляется, нет ли ей записки «от того русского богатыря». Кельнеры одобрили вкус Алексея:

– Пан знает толк в женщинах! Такая паненка – и ждет ваше го письма! Надо ее поощрить…

Лыков сочинил для нее записку, в которой блеснул лапидарностью: «Жду – не могу, приезжай сегодня!» Наживка была брошена, осталось подготовить засаду. Силы противника были известны: четыре-пять боевцев. Привлекать сыскных агентов было опасно – среди них есть предатели. Под прямым подозрением находились Яроховский и Пржибытек, но только ли они служат террористам? Коллежский асессор решил обойтись людьми Бурундукова, а начальство известить потом, после операции.

Так и сделали. Пока Егор внизу отвлекал пана Влодзимежа, пристав с пятью городовыми проникли на квартиру Лыко ва через черный ход. Еще трое затаились в угольном сарае, куда их спрятал дворник из пехотных запасных. Мыше ловка была взведена. В роли сыра состоял Лыков. Одетый в длинный плюшевый халат с глубокими карманами, он сидел в гостиной и ждал, стараясь не волноваться.

Малгожата позвонила в дверь ровно в десять. Алексей отодвинул засов и впустил ее. Полька была мертвенно-бледной, с алыми подкрашенными губами и напоминала ведьму. Время тянуть она опять не стала: отослала Лыкова за шампанским, а сама впустила с площадки «беков».

Услышав шум, Алексей вернулся из столовой и изобразил испуг. Убивать его пришли четверо. Крепкие парни с ножами и артиллерийскими тесаками в руках… Особенно выделялся один: гренадерского роста, со зловещей физиономией недоумка.

– Малгожата, кто эти люди? Как они здесь оказались?

Красавица закинула голову и расхохоталась. Ну прямо нечистая сила!

– Дупек! То мои други, боевцы Ежи Пехура. Тебе от него привет. Ты сейчас умрешь.

– Но… наши чувства… я полагал…

– Какие чувства, идиёт? Какие чувства может питать насто ящая полька к русскому?

– Но я в Варшаве временно! Я скоро уеду!

– Уедешь, – зловеще пообещала ему Малгожата. – В запаянном гробу. Хлопцы тебе помогут. Знакомься: Вилк, Ожэв, Тыгрис и Свонь. По-вашему будет Волк, Орел, Тигр и Слон. Они из «легиона смерти», созданного Ежи Пехуром. То палачи, очищающие польскую землю от русских шьвинев. Сегодня твой черед!

Тут Малгожата вынула из сумочки какой-то сверток и начала медленно его разворачивать, словно растягивала удовольствие. Внутри оказалась самая настоящая финка! В последние годы удобный и надежный нож стал очень популярен у уголовных. Было дико видеть его в изящных дамских пальчиках.

– Хлопцы будут тебя держать, а я – резать, – доверительно, как о чем-то хорошем, сообщила полька. – Так уже было с тем юным полицьянтом, а потом с отвратительным штабс-капитаном.

– А пристава Емельянова не ты убила? – деловито осведомился Лыков.

– Не я, – с сожалением призналась Малгожата. – Ежи сам его казнил. Емельянов был осторожен, никого к себе не подпускал. А вы… вы все дураки. Ляжешь с вами в постель – потом делай что хочешь.