Текст книги "Русские анархисты. 1905-1917"

Глава 6
ОКТЯБРЬСКОЕ ВОССТАНИЕ

Хозяева часто бывают свиньями, но от хозяев никуда не деться, не так ли? Чего толку ломать себе голову над этим и думать, как от них избавиться?

Э. Золя. Жерминаль

Анархисты отличались от всех прочих радикальных группировок в России своим непримиримым отрицанием любой формы государства. Они хранили верность словам Бакунина, что любое правительство, кто бы его ни контролировал, является инструментом насилия. Этот приговор относился и к «диктатуре пролетариата», хотя это был основной принцип их союзников-большевиков. Хотя анархисты разделяли решимость Ленина уничтожить Временное правительство, они не могли забыть предупреждение Бакунина о марксистах, которые жаждут дорваться до власти.

Их скрытые подозрения в адрес «социалистов-карьеристов» дали о себе знать в начале сентября, когда большевистская партия на выборах в Совет завоевала большинство и в Москве и в Петрограде. «Свободная коммуна», орган Петроградской федерации анархистов, вспомнила слова Бакунина и Кропоткина, которые часто повторяли, что так называемая диктатура пролетариата на самом деле представляет собой «диктатуру социал-демократической партии»[23]23
  В 1917 году социал-демократическая партия включала в себя и меньшевиков и большевиков; последние стали называть себя коммунистической партией в 1918 году.


[Закрыть].

В прошлом каждая революция, напоминал журнал своим читателям, просто приводила к власти новый набор тиранов, новый привилегированный класс, который и господствовал над массами. Давайте будем надеяться, заявлял журнал, что люди станут достаточно умны, дабы не позволить Ленину и Керенскому стать новыми хозяевами над собой – «Дантоном и Робеспьером русской революции».

Опасения Петроградской федерации разделял и Союз анархо-синдикалистской пропаганды. «На самом верху, – писал Волин, новый шеф-редактор «Голоса труда» (в августе после выхода первого номера Раевский неожиданно подал в отставку и впредь играл в движении только пассивную роль), – всегда сидят бестолковые политики, пустые болтуны, бесстыдные ренегаты, неврастеничные трусы, которые не верят в свободную волю и творческий дух масс».

Победы большевиков в Петроградском и Московском Советах еще были свежи в памяти, и лидеры анархо-синдикалистов стали опасаться, что Советы могут стать орудием обретения политической власти. Советы же, с точки зрения синдикалистов, были неполитическими организациями; их избирали непосредственно на местах, без всяких партийных списков. В их функции входили такие вещи, как надзор за жилым фондом, доставка продовольствия, организация рабочих мест, образование, то есть в каком-то смысле они напоминали французские bourses du travail. В самом первом выпуске «Голоса труда» Раевский подчеркивал тот факт, что Советы стремительно и самопроизвольно возникли из среды рабочего класса, а не «в мозгах тех или других партийных лидеров»; русский народ, писал он, не позволит им подпасть под власть профессиональных революционеров, о чем неприкрыто мечтал Ленин, судя по его полубланкистским заявлениям в «Что делать?». Раевский писал, что лозунг большевиков «Вся власть Советам!» приемлем для синдикалистов лишь в том случае, если он означает «децентрализацию и разделение власти», а не переход ее от одной группы к другой.

Но как было избежать этого политического соблазна, который представал в различных обликах и формах? Только путем «полной децентрализации и широчайшего самоуправления в организациях на местах», отвечал Александр Шапиро группе «Голос труда». За этим должно было последовать полное разрушение государства сверху донизу и предупредительные меры, чтобы не позволить на его месте возникнуть новому государственному аппарату. Первым шагом, как говорил оратор от анархистов на конференции рабочих в сентябре, должна стать немедленная всеобщая забастовка. Нет никаких «законов истории», заявлял он, чтобы заставить людей отступить, нет никаких предопределенных этапов революции, как утверждают социал-демократы. Последователи Маркса – и меньшевики и большевики – обманывают рабочий класс «обещаниями Царства Божьего на земле, которое возникнет через сотню лет». Нет никакого смысла ждать, восклицал он. Рабочие должны предпринять прямые действия – и не после сотен лет тяжелого исторического развития, а прямо сейчас! «Да здравствует восстание рабов и равенство в доходах!»

Для анархистов столь же отвратительным, как перспектива «диктатуры пролетариата», был и российский парламент. В их глазах голосование – это всего лишь средство, чтобы не дать личности управлять собой. «Я индивидуальность!» – в октябре 1917 года заявлял анархист из Ростова, фактически повторяя слова Макса Штирнера, что «нет власти выше, чем мое «я». (Точно так же Прудон учил, что всеобщее избирательное право «контрреволюционно».) Когда в 1906 году состоялись выборы в Государственную думу, она стала для анархистов объектом поношения и издевательств. Теперь, в 1917 году, когда невдалеке маячило Учредительное собрание, отношение к нему было таким же презрительным. Народ в массе своей настолько неприкрыто поддерживал собрание, что даже большевики – и вряд ли они испытывали добрые чувства к парламентской демократии – благоразумно предпочли лицемерно выступить в пользу Учредительного собрания[24]24
  В частном порядке Ленин весьма презрительно отзывался об Учредительном собрании, но его мнение было опубликовано лишь спустя несколько лет после революции.


[Закрыть]. Но анархисты, у которых никогда не было привычки играть словами, оценили будущий парламент как бесстыдный обман.

Широко распространявшаяся критика представительного правительства выходила из-под пера Аполлона Карелина, известного анархо-коммуниста. По Карелину, на практике демократия становится равна плутократии. Если даже рабочие получают право участия в выборах, доказывал он, кандидатов в парламент продолжат отбирать политические партии, а поскольку лидеры партии будут отбирать только бизнесменов, профессионалов и полуобразованных рабочих, которые хотят побегать на зеленой лужайке за пределами завода, при такой парламентской системе у обыкновенного работяги никогда не будет своих представителей. Во всяком случае, добавлял он, представительное правительство по сути своей всегда будет авторитарным, потому что оно лишает индивидуальность права свободно выражать свою волю.

В Петрограде на съезде заводских комитетов двое рабочих-анархистов в своих речах на той же основе отрицали и парламентскую демократию. Первый оратор упрекнул большевиков за поддержку Учредительного собрания, где господствуют «священники и помещики». Только чисто рабочая организация, заявил он, только фабричные комитеты и советы могут защитить интересы пролетариата. Его товарищ подчеркнуто повторил эти замечания. Заметив, что в списке кандидатов в Учредительное собрание всего несколько рабочих, он выступил с протестом – Учредительное собрание монополизировали «капиталисты и интеллектуалы». Он предупредил, что последние «ни в коем случае не могут представлять интересы рабочих. Они знают, как обвести нас вокруг пальца, и они предадут нас». Рабочий класс, громогласно заявил он, может одержать победу только в ходе «прямого столкновения». «Освобождение рабочих есть дело самих рабочих!»

В течение сентября и октября, по мере того как приближались выборы в Учредительное собрание, ораторы от анархистов продолжали обрушивать мощный поток оскорблений и обличительных речей на представительное правительство. Русский народ, писал Шапиро в «Голосе труда», должен проснуться и осознать, что ни один парламент не сможет проложить пути к свободе, что идеальное общество можно создать только через «отрицание любой власти, только путем революционного творчества». За несколько дней до Октябрьской революции Билл Шатов развил эту тему, продемонстрировав свой незаурядный ораторский дар перед делегатами Всероссийской конференции фабричных комитетов.

Политическая власть в любой форме, начал он, «не стоит и выеденного яйца». По сути своей российская революция – это не борьба за лидерство соперничающих политических партий, а экономический конфликт, в ходе которого решается, кто станет боссом в промышленности и сельском хозяйстве. Пока капиталисты будут владеть заводами, продолжал Шатов, рабочие обречены оставаться их рабами, даже при парламентской республике. «Я повторяю, – заявил он, – что политическая власть ничего нам не даст». Подготовка к Учредительному собранию – это пустая трата драгоценной энергии; кроме того, разделение рабочих на политические фракции разрушает их классовую солидарность. Вместо этого рабочие должны быть готовы к захвату заводов, а крестьяне – земли. «Мы должны создавать экономические организации. Мы должны быть готовы к тому, что на следующий день после революции мы запустим производство и будем управлять им».

Учитывая такую мощную и неприкрытую враждебность к парламентскому правительству, кажется символичным, что именно анархист возглавил отряд, который в январе 1918 года разогнал Учредительное собрание, отпустив ему срок жизни всего в один день. По приказу нового большевистского правительства им стал кронштадтский моряк Железняков, командовавший в то время охраной Таврического дворца. Он и согнал с места Виктора Чернова, угрожающе заявив: «Караул устал».

В конце сентября «Голос труда» опубликовал письмо разгневанной женщины, жительницы Петрограда. Она заявила, что сыта по горло разговорами о свержении Временного правительства, и потребовала прямых действий, а не пустой суеты. «Когда придет конец бесконечному потоку слов и бумаг? – спрашивала она. – Долой слова! Долой резолюции! Да здравствует действие! Да здравствует творческий труд трудящегося народа!»

Писавшая эти слова, скорее всего, не знала, что через несколько недель анархисты, большевики, левые эсеры и другие приверженцы левых взглядов, вооружившись, свергнут режим Керенского. Его крах начался в конце августа, когда генерал Корнилов в попытке совершить переворот двинулся на столицу, вынудив Керенского обратиться за помощью к левым. Фабричные комитеты и рабочие профсоюзы быстро организовали отряды Красной гвардии, состоящие главным образом из большевиков, но дополненные немалым количеством анархистов, левых эсеров, меньшевиков и других радикалов, которых заставила сплотиться близкая угроза контрреволюции.

Когда силы Корнилова подходили к городу, железнодорожники останавливали поезда, телеграфисты отказывались передавать депеши генерала, а левые агитаторы успешно действовали в войсках, подрывая их боевой дух. Иустин Жук, который организовывал конфискацию Шлиссельбургского порохового завода, послал в столицу баржу с гранатами, которые Центральный совет рабочих комитетов Петрограда раздал рабочим Выборгской стороны. Но прежде чем пролилась чья-то кровь, авантюра Корнилова закончилась крахом. И теперь Керенский был обречен, потому что рабочие получили оружие и объединились под руководством крайних левых сил. По иронии судьбы марш Корнилова на Петроград проложил путь к свержению правительства его самым злейшим врагам.

Но едва только Временное правительство устранило опасность справа, оно предстало перед куда более серьезной угрозой слева. В середине сентября Керенский, тщетно пытаясь убедить народ поддержать его шаткое правительство, собрал представителей советов, кооперативов, профсоюзов и органов власти на местах в столицу на так называемую «демократическую конференцию». Анархисты осмеяли это собрание, как «фиаско контрреволюционеров», последние судороги умирающей эпохи, как оценил его «Голос труда». Большевики приняли в нем участие, но составили группу неуправляемой оппозиции; и когда конференция на первой же сессии (7 октября) организовала Предпарламент, Троцкий и его соратники проголосовали ногами.

С этого момента события стали развиваться стремительно. Большевики и их союзники удвоили усилия, чтобы набрать милиционеров и обеспечить их оружием и боеприпасами. «На заводах, – писал Джон Рид, – помещения комитетов были завалены грудами винтовок, приходили и убегали курьеры, Красная гвардия готовилась... На второй неделе октября Петроградский Совет создал Военно-революционный комитет, который вскоре под талантливым руководством Троцкого подготовил свержение Временного правительства. Хотя преимущество принадлежало большевикам с их 48 членами, 14 левых эсеров и 4 анархистов – среди них был и Шатов, – принимали в нем самое активное участие. Один из анархистов, рабочий Обуховского завода, снова и снова повторял знакомое требование «дела, а не слов», дел, которые «смахнут капиталистов с лица земли, как навоз». Долго ждать не пришлось. 25 октября красногвардейцы, солдаты местного гарнизона и моряки из Кронштадта заняли узловые пункты в столице, нигде не встретив сопротивления, кроме как в Зимнем дворце, штаб-квартире Керенского и его министров. В резком контрасте с массовым восстанием в феврале этот переворот был совершен относительно небольшим количеством решительных личностей – по подсчетам Троцкого, «вряд ли их было больше, чем максимум 25 или 30 тысяч». Этот факт в немалой мере определил характер последовавших событий.

Октябрьская революция вызвала мощное возрождение революционного идеализма и веры в грядущее столетие. В день восстания Военно-революционный комитет выпустил торжественную прокламацию «К гражданам России»: «Дело, за которое народ вступил в бой – немедленное провозглашение демократического мира, лишение помещиков права владеть землей, рабочий контроль на производстве, создание правительства Советов, – это дело одержало победу. ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ РАБОЧИХ, СОЛДАТ И КРЕСТЬЯН!» Хотя анархисты разделяли всеобщее торжество, они в то же время были обеспокоены словами о правительстве Советов. Они помогали большевикам свергнуть правительство Керенского, слепо надеясь, что «творческие массы» не позволят какому-то новому правительству занять его место. Забыв предостережения Бакунина и Кропоткина по поводу политических переворотов, они приняли участие в захвате власти, полные уверенности, что, стоит захватить власть, она как-то сама собой рассеется и исчезнет. Но сейчас с провозглашением «правительства Советов» их старые страхи «диктатуры пролетариата» внезапно вернулись.

Первое потрясение постигло их на другой день после восстания, когда большевики создали Центральный Совет народных комиссаров (Совнарком), состоящий исключительно из членов их собственной партии. Анархисты немедленно возразили, доказывая, что такая концентрация политической власти может погубить социальную революцию; успех революции, настаивали они, зиждится на децентрализации политической и экономической власти. «Мы взываем к рабам, – на следующий день объявил «Голос труда», – уничтожить любую форму господства. Мы призываем их создавать свои собственные внепартийные рабочие организации, которые установят свободные союзы между собой в городах, деревнях, в губерниях и провинциях и будут помогать друг другу...» Советы, предупреждал журнал синдикалистов, должны оставаться децентрализованными организациями, свободными от партийных боссов и так называемых народных комиссаров. И если какая-то политическая группа попробует превратить их в инструмент насилия, народ должен быть готов снова взяться за оружие.

В анархистских кругах Петрограда скоро стали ходить глухие разговоры о «третьем и последнем этапе революции», о конечной схватке между «социал-демократической властью и творческим духом масс... между последователями марксизма и анархизма... между либертарианской и авторитарной системами». Кронштадтские моряки мрачно перешептывались, что, если новый Совнарком осмелится предать революцию, пушки, которые взяли Зимний дворец, столь же легко возьмут и Смольный (штаб-квартиру большевистского правительства). «Где начинается власть, – восклицал «Голос труда», – там кончается революция!»

Всего лишь неделю спустя анархисты испытали еще одно потрясение. 2 ноября правительство Советов опубликовало «Декларацию прав народов России», которая подтверждала «неотъемлемое право» каждой национальности на самоопределение путем создания собственного государства. Для анархистов это был шаг назад, контрреволюционное отступление от интернационального идеала, не знающего государства. Редакция «Голоса труда» поторопилась предсказать, что Декларация скоро станет «ненужным бумажным памятником в истории великой русской революции!». Н.И. Павлов, анархо-синдикалистский лидер Московского союза пекарей, упрекнул большевиков в том, что они загрязнили чистоту революции своей политикой, и предложил следующий манифест как лекарство от «партийной слепоты» новых правителей России:

«Да здравствует неизбежная социальная революция!

Долой грызню политических партий!

Долой Учредительное собрание, где партии снова будут переругиваться из-за «взглядов», «программ», «лозунгов» – и из-за власти!

Да здравствуют советы на местах, заново организованные вокруг новой, поистине революционной, рабочей и непартийной линии!»

Обеспокоенные аппетитом к власти, проявляемым большевиками, анархисты меньше волновались из-за того, что новый режим вмешивается в автономию заводских комитетов или пытается подмять под себя рабочий контроль над производством. Особые причины для опасений были у анархо-коммунистов, потому что Ленин в преддверии Октябрьского восстания оспаривал их убеждение, что рабочие не должны ограничиваться только контролем, а захватывать все предприятие. «Ключ к этому вопросу, – писал Ленин в своей работе «Удержат ли большевики власть?», – будет лежать не в конфискации собственности капиталистов, а в общегосударственном всеобъемлющем рабочем контроле над капиталистами и их сторонниками. Одной конфискацией вы ничего не добьетесь, потому что в ней нет элементов организации, учета и распределения». В этом абзаце Ленин просто повторяет то, что он вкратце сказал после возвращения в Россию: рабочий контроль предполагает контроль со стороны советов, а не «смешной переход железной дороги в руки железнодорожников или кожевенного завода в руки кожевенников», в результате чего наступит скорее анархия, а не социализм.

Если рабочая программа, разработанная большевиками сразу же после Октябрьского переворота, показалась анархо-коммунистам слишком мягкой, то у анархо-синдикалистов практически не было поводов для неудовольствия. И действительно, они могли испытывать приятное чувство удовлетворения, потому что в первом варианте декрета о рабочем контроле, написанном самим Лениным, сильно чувствовался дух синдикализма. Опубликованный 3 ноября, этот вариант обеспечивал появление рабочего контроля на всех предприятиях, где трудилось не менее пяти рабочих или выпускалось продукции не меньше чем на 10 000 рублей в год.

Фабричные комитеты, как инстанции, отвечающие за контроль, должны были получить доступ ко всей документации компании, ко всем запасам материалов, инструментов и продукции. Более того, решения комитета были обязательны для администрации. В конечной редакции декрет о рабочем контроле делал фабком контрольным органом на каждом промышленном предприятии, хотя сам комитет нес ответственность перед местным советом рабочего контроля, который, в свою очередь, был подчинен Всероссийскому Совету рабочего контроля. Тем не менее на практике реальная власть принадлежала отдельному завкому, уделявшему скудное внимание новой иерархии контрольных органов. Рабочий комитет, как сообщил директору электрической фабрики «Урания» Петроградский совет фабричных комитетов, был «высшим хозяином на предприятии».

Эффект указа заключался в том, что он дал мощный толчок идее синдикализма, позволявшей рабочим контролировать ход производства на местах, а она граничила с полным хаосом. Перед Октябрем рабочий контроль при всей своей распространенности в общем играл пассивную роль наблюдателя; инстанции, которые в самом деле могли конфисковывать или реально вмешиваться в производство, были разбросаны, особенно в сравнении с бесчисленными случаями захвата земли крестьянами черноземных губерний. Тем не менее, получив официальное указание, рабочий контроль быстро собирался и активно принимался за дело.

Многие рабочие были убеждены, что новый декрет передает всю продукцию в их руки, и несколько месяцев после революции российский рабочий класс наслаждался свободой и чувством силы, уникальными для его истории. Но чем больше и больше рабочих тянулось за своими наследственными правами, тем стремительнее страна приближалась к экономической катастрофе. Издавая этот радикальный указ, Ленин, вне всяких сомнений, не предполагал, что он может настолько ухудшить и без того трагическую ситуацию, но с тактической точки зрения он стремился укрепить преданность рабочих, обещая им быструю реализацию их утопии.

К концу 1917 года российская промышленность стремительно теряла эффективность управления[25]25
  Джон Мейнард в своей книге «Россия в движении» (Нью-Йорк, 1951) писал, что спустя несколько месяцев после Октябрьской революции всего лишь около одной пятой всех предприятий работало под руководством старых владельцев и управляющих. Все остальные были примерно поровну национализированы или переданы под рабочий контроль, что на практике мало чем отличалось друг от друга.


[Закрыть].

Делегация британских тред-юнионов, посетившая Россию в 1924 году, с характерной для англичан сдержанностью отмечала, что в 1917 году рабочий контроль «оказал очень плохое воздействие на производство». Рабочие, говорилось в отчете, буквально за сутки превратились в «новый коллектив акционеров». К сходным выводам пришел и большевистский комментатор в 1918 году: рабочие, писал он, сочли инструменты и оборудование «своей собственностью». Случаи грабежей и воровства стали довольно обычным делом. В.Х. Чемберлен приводил анекдот о рабочем, у которого спросили, что он будет делать, если станет директором завода. «Украду сто рублей и унесу ноги», – ответил он. Отдельные завкомы посылали в провинцию «толкачей» для закупок горючего и сырья, за что порой приходилось платить сумасшедшие цены. Часто следовали отказы делиться своими обильными запасами с другими предприятиями, остро нуждавшимися в них. На местах комитеты свободно, ни с чем не считаясь, поднимали зарплаты и цены и, случалось, привлекали к сотрудничеству владельцев в обмен на особые «бонусы».

Если делегация британских профсоюзов просто отметила, что рабочий контроль «оказал очень плохое воздействие» на производство, куда более живой и яркий отчет был представлен другим наблюдателем из Англии, репортером «Манчестер гардиан», который путешествовал по России в 1917 – 1918 годах.

«Не будет преувеличением сказать, что в течение ноября, декабря и большей части января промышленностью Северной России стала править анархия...

Не было никаких производственных планов. Для фабричных комитетов не было никаких авторитетов, которые могли бы определять направление развития. Они действовали исключительно по собственному усмотрению и пытались решать лишь те проблемы производства и распределения, которые казались наиболее существенными для данного места и ближайшего будущего. Порой для приобретения сырья продавались станки и инструменты. Заводы становились чем-то вроде анархистских коммун...»

В более откровенном признании известные российско-американские анархисты Эмма Голдман и Александр Беркман, посещавшие промышленные предприятия Петрограда в 1920 году (в декабре 1919 года их депортировали из Соединенных Штатов), отмечали, что табачная фабрика Лаферма находится в относительно приличном рабочем состоянии лишь потому, что «бывшие владелец и управляющий продолжают на ней работать» .

Анархия на предприятиях была кошмаром не только для производственников, но и для многих интеллигентов и рабочих. Представители профсоюзов – и большевики и меньшевики – отстаивали государственный контроль над промышленностью. Профсоюзные ораторы осуждали фабричные комитеты за то, что они эгоистически заняты лишь проблемами своего предприятия, за их «фанатический патриотизм» по отношению к «своей хате». Они предупреждали, что «местная гордость» отдельных комитетов может вконец разрушить национальную экономику, в результате чего возникнет «то же самое раздробление, что и при капиталистической системе».

«Рабочий контроль, – писал рабочий лидер из большевиков в журнале металлистов, – это анархистская попытка создать социализм на одном предприятии. Но на самом деле он ведет к столкновению между самими рабочими, когда они отказывают друг другу в горючем, в металле и т. д.» Сходным образом союз печатников, в котором доминировали меньшевики, осудил «анархо-синдикалистские иллюзии» неквалифицированных и неопытных рабочих других производств, которые не видят дальше ворот своего предприятия. Анархо-синдикалисты из «Голоса труда» часто выслушивали обвинения в пропаганде ограниченности и «менталитете кустарничества», потому что они упорно отрицали центральную власть, и экономическую и политическую.

Если профсоюзы атаковали рабочий контроль справа, считая его иллюзией синдикалистов, то анархо-коммунисты осуждали его слева, как компромисс с капиталистической системой, и продолжали шумно требовать полной экспроприации заводов, шахт, портов, железных дорог в пользу рабочих на местах. Пока остаются рамки капитализма, писал Аполлон Карелин в «Буревестнике» (газете Петроградской федерации анархистов), рабочий будет оставаться рабочим, а хозяин – хозяином, и, какие бы роли они ни играли в производстве продукции или распределении рабочего времени, это не изменит фундаментальных основ их отношений «хозяин и раб».

Тут требуются более решительные меры, заявлял «Буревестник». Необходимо полностью разрушить весь буржуазный мир и торжественно ввести совершенно новые формы труда, «корни которых кроются в свободе, а не в рабстве». Рабочие массы поддержат взметнувшееся черное знамя анархизма и выйдут на баррикады против нового правительства «каннибалов и людоедов». «Разоблачим ложь Учредительного собрания, эту чушь о «контроле над производством», все беды и опасности государственной централизации, – восклицал «Буревестник», – и призовем всех угнетенных к социальной революции». Ропот недовольства опять отчетливо был слышен в Екатеринославе, который в первые годы столетия был центром анархистского насилия. В декабре анархо-коммунисты распространили среди заводских рабочих города зажигательный манифест:

«Вы поднимали восстание не для того, чтобы кто-то сохранил свое благосостояние, не для того, чтобы производство контролировали не вы, а ваши враги – капиталисты. Или вы их сторожевые псы?

Все производство – рабочим!

Долой контроль социалистов!

Долой Учредительное собрание!

Долой все власти!

Долой частную собственность!

Да здравствует Анархистская коммуна и с ней Мир, Свобода, Равенство и Братство!»

Конечно, большевики не собирались одобрять случайные захваты предприятий. Не собирались они и неопределенное время терпеть рабочий контроль – даже в ограниченных рамках ведения бухгалтерии и инспекции ее. Ленин легализовал рабочий контроль, чтобы обеспечить надежную поддержку рабочего класса в условиях нестабильного режима, но вряд ли он собирался разрешить рабочим уничтожать экономику России и мешать процессу создания его нового правительства. Решительно настроенный предотвратить новую «анархию производства», он предпринял ряд мер, целью которых было поставить рабочие комитеты под контроль государства и передать вопросы регулирования промышленности в руки центральной власти.

В виде своего первого шага Ленин 1 декабря создал Высший совет народного хозяйства (ВСНХ), поручив ему задачу «разработать план регулирования экономической жизни страны». Новая организация включила в себя Всероссийский совет рабочего контроля и занялась планами общего управления национальной экономикой. Хотя напор синдикалистов не мог схлынуть за одни сутки – и действительно, на местах контроль рабочих комитетов процветал до лета 1918 года, – был сделан важный шаг для «огосударствления» руководства экономикой.

Но прежде чем передать руководство экономикой в руки государства, необходимо было ограничить необузданную свободу промышленных рабочих. Был выкинут официальный лозунг требования «железной дисциплины» на заводах, фабриках и в шахтах. Профсоюзы, которым до сих пор Ленин отводил подчиненную роль в заводских комитетах, были избраны, чтобы навести порядок в хаосе пролетарского мира. Об этой миссии профсоюзов уже раньше пророчествовал анархо-синдикалист из Одессы (Пиотровский) – они «поглотят» фабричные комитеты и превратят рабочий контроль в контроль государства.

Решительные меры для введения в «государственные рамки» рабочего движения в России были предприняты на I Всероссийском съезде профсоюзов, который проходил в Петрограде с 7 по 14 января 1918 года, сразу же после разгона Учредительного собрания. Из 416 делегатов с правом голоса, представлявших 2 500 000 членов профсоюза, большевикам принадлежало большинство, 216 голосов, не считая 21 левого эсера, которые голосовали в унисон с ними. У меньшевиков было 66 делегатов, а у анархо-синдикалистов, которые в массе своей избегали участия в профсоюзах, отдавая предпочтение заводским комитетам, – всего 6[26]26
  Анархо-синдикалисты пользовались влиянием в союзах пекарей, речников, докеров и портовых рабочих, у шахтеров Донецка, среди работников пищевой промышленности, почтовиков и телеграфистов и – в меньшей степени – среди металлистов, текстильщиков и железнодорожников.


[Закрыть]. Среди оставшихся делегатов было 10 правых эсеров, 6 максималистов и 34 беспартийных рабочих.

В центре всех дискуссий на съезде стоял вопрос о характере российской революции. В своем длинном обращении Мартов изложил точку зрения меньшевиков: в России произошла «буржуазно-демократическая революция», в которой отсутствуют «основные условия для достижения социализма». Его коллега Черевянин развил эту тему на последующем заседании съезда. Россия – довольно отсталая страна, заявил он, а «чем более отстала страна, тем менее она с марксистской точки зрения готова к переходу к социализму». Черевянин отметил, что в этом вопросе и во многих других его партия и анархо-синдикалисты придерживаются диаметрально противоположных точек зрения. Хорошо известный ученый-марксист Д.В. Рязанов, несмотря на то что недавно перешел к большевикам, сообщил, что в этом вопросе он полностью согласен с меньшевиками. Его заявление «мы еще не достигли предварительных условий для социализма» было встречено аплодисментами справа и из центра. Ведь в любом случае социализма невозможно добиться «за сутки», – повторил Рязанов фразу из ленинской работы «Государство и революция»[27]27
  Ленин, цитируя фразу Энгельса из «Анти-Дюринга», обвинил анархистов в наивном желании «за одну ночь» избавиться от государства.


[Закрыть].

Меньшевики присоединились к большевикам, осуждая анархистов за их преждевременные старания добиться бесклассового общества. Большевик-профсоюзник Лозовский заявил, что, настаивая на «промышленном федерализме», анархо-синдикалисты на самом деле пустились в «идиллические» поиски «синей птицы счастья», в то время как реалистическая оценка положения дел на фабриках и заводах указывает, что России требуется «централизация рабочего контроля», согласованного с генеральным планом. Делегаты от меньшевиков осуждали тот факт, что «анархистская волна» в виде заводских комитетов и рабочего контроля «захлестнула наше российское рабочее движение». Присоединяясь к этим критическим высказываниям, Рязанов посоветовал фабричным комитетам «совершить самоубийство», став «неотъемлемыми элементами» структуры профсоюзов.