Текст книги "«Лав – из» (сборник)"

Подходят двое молодых парней с рюкзаками.

– С чем пирожки, пани?

Жанка молча хлопает глазами.

– Вы продаете пирожки, пани?

Жанка сияет от гордости.

Парни пожимают плечами и отступаются.

– А каких пирожков вам хочется? – кричит Жанка им вслед так, что слышит весь мироновский вокзал. – Есть пирожки с картошкой, с мясом, с капустой, с луком и яйцом, с горохом и… и… и… С АБРИ КОСОВЫМ ДЖЕМОМ! Выбирайте! Но будет трудно выбрать! У нас ассортимент! Все пирожки как куколки!

Ирма Ивановна похорошела. Следит за собой. Ни тебе потрепанных колготок, ни жирных волос, ни грязного фартука. Ногти в порядке – покрашены розовеньким лаком.

– И я тебе скажу, Жанка, – говорит Ирма Ивановна, – самое важное в женщине – это ее ногти. Женщины почему-то забывают про ногти. Халтурят. Думают, если они не видят свои ногти, то и никто не видит…

Жанка прячет руки в карманы.

Ирма Ивановна продолжает:

– И вообще, в последнее время женщины перестали за собой следить. Думают, накрасят губы, покроют лаком волосы – и дело сделано. А я бы вообще запретила пользоваться помадами и лаком. Пусть учатся быть красивыми без химии…

На платформе появляется дежурный по вокзалу. Он сворачивает на асфальтированную дорожку, что ведет прямо сюда. Приближается. Жанка опускает голову. Сердце колотится, руки дрожат.

Я не должна себе этого позволять, думает Жанка, какая же я все-таки никчемная.

– Ирма, посмотри за пирожками, – Жанка срывается с места, – я в туалет хочу. Сейчас вернусь.

– Ну конечно, Жанна, иди в туалет, – демонстративно громко говорит Ирма Ивановна, внимательно наблюдая за его приближением.

– Хотя нет, – Жанка подбирает свои пожитки, – я, наверное, вообще уйду. Сегодня у меня сокращенный рабочий день…

Жанка сидит за раскладным столом в читальном зале мироновской библиотеки. Библиотекарша искоса поглядывает на Жанку. Коробка с непроданными пирожками спрятана под столом, из нее доносится пряный масляный запах.

– Вы уже выбрали, что хотите читать? – спрашивает у Жанки библиотекарша.

– Нет еще.

– Может быть, вам помочь? Что-нибудь посоветовать? Есть целая связка журналов мод. Не хотите посмотреть? Ко мне много мироновских женщин приходят за выкройками.

Жанка молчит. Оглядывается. Читальный зал мироновской библиотеки пуст. Возле окна растет гигантский фикус, и на его листьях столько же пыли, сколько на книжных полках вдоль стен. Пахнет цвелью и сыростью. У библиотекарши волосы по-старомодному уложены «халой», сзади – совершенно седые.

– Вы знаете, – говорит Жанка, и ее голос разносится эхом по залу, – я прочитала очень мало книг.

Библиотекарша пожимает плечами.

– Сейчас мало кто читает.

– Честно говоря, я в последний раз была здесь в девятом классе. Помню здешнюю библиотекаршу. У нее была большая родинка на носу. Очень культурная женщина…

– Иванна Степановна. Покончила с собой.

Разговор оборвался. Жанка уставилась в стол. Проходит полчаса.

– Так что же вам принести? – снова говорит библиотекарша. – Вы уже решили?

– Нет.

– В читальном зале нужно читать книжки, – библиотекарша выговаривает эту фразу с чрезвычайным достоинством, словно репетировала ее перед зеркалом не один год.

– Я зашла сюда, потому что на улице очень много тополиного пуха, понимаете? У меня аллергия на тополиный пух. Был приступ. Пух всюду – в воздухе, в носу, в легких.

Библиотекарша с осуждением глянула на Жанку.

– И что будем делать? Может, вызвать «скорую»?

– Нет, – Жанка заходится в кашле. – Мне сейчас станет лучше, и я пойду.

Библиотекарша резко встает со стула.

– Знаете, я принесу вам что-нибудь! Пусть на столе будет книжка. В читальном зале люди книжки читают, а не прячутся от тополиного пуха!

Она исчезает в соседней комнате и вскоре возвращается с огромной книгой – Жанна таких еще в жизни не видела.

– Зачем мне такую толстую?! Я не прочту!

– А я на это и не надеюсь, – строго отвечает библиотекарша и кладет книжку Жанке на стол. – Пусть просто здесь лежит. Делайте вид, что читаете.

– Это как?

– Ну, глядите на нее.

Жанка пододвинулась к книжке поближе. «Мир бабочек».

– Я специально выбрала с картинками, – говорит библиотекарша, возвращаясь на свое рабочее место. – Можете полистать, посмотреть на бабочек. Там есть очень красивые.

Ночь. Жанка не верит в Бога. Она просто стоит в темноте перед открытым окном. Не молится. Ничего не говорит. Ничего не чувствует.

Я могу скоро умереть, почему-то думает она, а если не скоро, то лет через двадцать. Все равно. Я все равно умру, и тогда зачем это все? Зачем я здесь стою? Зачем чего-то хочу?

Окно молчит. Жанка продолжает стоять. С улицы веет легкий свежий ветерок. Кажется, этот май никогда не кончится.

– Я перестала на что-либо надеяться, – говорит Жанка. – Ты ведь этого хотел? Я теперь реалистка. Я понимаю, что он никогда на меня не посмотрит. Он слишком хорош для меня. Такой красивый… И все. На этом все, Боже. Я не верю в Тебя, а Ты в меня, и расходимся по-хорошему. Ни я Тебе, ни Ты мне. Мы свободны.

Жанка забирается в постель, укрывается одеялом, но ей холодно. Ветер из окна становится сильнее и холодней.

– Я не буду Тебя слушать! – кричит Жанка. – Ну что Ты хочешь мне сказать?! Я уже все слышала!

Бородатая голова Бога нервно летает под потолком, ударяется об люстру, и люстра падает на пол.

– Ты мне здесь истерик не устраивай! – кричит Жанка. – Лети себе на свое небо, или в Лапландию, или на Карибские острова, а меня оставь. Я не хочу Тебя слушать. Я достаточно намучилась. И теперь все. Буду продавать пирожки, есть их, смотреть телевизор, ходить в туалет, покупать себе импортные блузки раз в два месяца. И все. И буду так жить. Как насекомое.

Голова Бога ударяется об оконное стекло, и оно, дзенькнув, разбивается.

– Что Ты мне все портишь! – кричит Жанка. – Вот так Бог! Поглядите на него! Вместо того чтоб помогать и строить, он окна разбивает!!! Тоже мне! Я подам на Тебя в суд! Ирма говорила, сейчас каждый, кто хочет, может подать в суд…

Жанка включает свет. Заметает веником оконные осколки. Чувствует, как бородатая голова Бога тихонько садится ей на шею.

Теперь у меня две головы, думает Жанка, боясь пошевелиться, одна голова моя, вторая – Богова.

– Ну хорошо, говори, что хочешь сказать.

Жанка напрягается, вслушиваясь в Божий шепот.

– Заслужить? – Ее удивлению нет границ. – Что значит заслужить? Разве я до сих пор не заслужила?!

Я молилась каждый вечер! Я никого не убивала… и не крала… и маму похоронила по-человечески… Что значит делать добро? Разве я злая?

Жанка берется за голову, потому что ей кажется, что голова сейчас треснет.

– Что Ты мне мозги пудришь! Как я могу заслужить его? А Ты прожорливый! Тебе мало моей веры – хочешь меня целиком!..

Заслужить его… – Жанка ложится на пол, так что вы можете видеть ее всю. – Хорошо, Боже. Я сделаю так, как Ты говоришь. Но смотри, если опять обманешь, то я забью окно.

3

Этот май никогда не кончится. Ирма Ивановна лениво листает журнал «Отдохни».

– Нужно что-то делать, Жанка, – говорит она. – Так жить нельзя.

– Нельзя, – вздыхает в ответ Жанка.

– Я вот думаю серьезным делом заняться. Фирму свою открою.

– Ты?

– А что, я тут нанялась мороженое продавать до скончания лет?!

– Не знаю. Чем мороженое плохое?

– Ты, Жанка, униженно мыслишь. Тебе скажут мыть туалеты – и ты будешь мыть. Не пискнешь.

«Смирение», – думает про себя Жанка.

Ирма Ивановна продолжает:

– Я уже разузнала, что почем. Сначала нужно оформиться частным предпринимателем. Чтоб платить один налог. Потом регистрирую у себя дома фирму, и глядишь – пойдет как по маслу.

– А что твоя фирма будет продавать?

– Услуги!

– Услуги, – повторяет Жанка. – Звучит очень солидно.

– А сейчас, Жанка, всюду так. Сейчас целые состояния на продаже услуг зарабатывают. Все продают услуги. А Мироновка в смысле услуг очень недоразвита. Из Киева еще не наприезжали. Просто рай для начинающих бизнесменов. Приходи – и только успевай доллары в морозилку складывать.

– И какие услуги ты будешь продавать, Ирма?

Ирма Ивановна запнулась:

– Вот какие именно услуги – еще не придумала.

Виктория Викторовна ночью вызывала «скорую» – «дергало» под ребрами.

– Знаешь что, Жанка, – говорит она, – нужно бизнес наш приостановить, а то я боюсь.

– Чего боитесь, Виктория Викторовна?

– Понимаешь, Жанка, я целый день жарю пирожки. А потом, ночью, думаю про пирожки. Если не жарю, то думаю, если не думаю, то жарю. Пирожки отбирают у меня все время. А у меня его и так очень мало. Я боюсь.

– Чего?

– Смерти, Жанка. Боюсь смерти.

– Не бойтесь, Виктория Викторовна. Вам до смерти еще далеко. Сколько вам лет?

– Шестьдесят семь.

Женщина молчит.

– Этот май никогда не кончится, – неожиданно меланхолически говорит баба Вика. – И не тепло, и не холодно. Ненавижу такую погоду. Дождь льет каждый день. Все цветет…

– Да. В городе очень много тополиного пуха, а у меня на него аллергия. В этом году тополя рано зацвели.

– Видишь, Жанка, – говорит баба Вика, одной рукой массируя там, где должно быть сердце, – в этой стране никто ничего хорошего другим не сделает. Понасажали тополей, потому что они быстро растут. А то, что у людей бывает аллергия на тополиный пух, их не интересует. Ну разве так можно? Это же преступление.

– Преступление, – повторяет Жанка.

– Вот насадили бы подсолнухов…

– Подсолнухов?

– Подсолнухов.

– Подсолнухов.

Баба Вика мечтательно смотрит в окно. Жанка смотрит на бабу Вику.

– Я десять лет продавала на вокзале семушки, – говорит баба Вика. – Ну, до пирожков, ты знаешь. Жарила семушки, расходовала целые мешки семушек, и никогда, чтоб ты, Жанка, знала, я не видела подсолнухов. Что называется – мещанка до мозга костей, – баба Вика не очень натурально смеется.

– Если ехать электричкой в Киев, можно целые поля подсолнухов увидеть.

– А ты их видела, Жанка?

Жанка мнется. Она точно не помнит.

– Кажется, видела, – говорит она, – но, может, это по телевизору.

– Вот и я так! По телевизору. По телевизору все показывают… Знаешь что, Жанка? Давай поедем в Киев, а? На электричке. Когда подсолнухи будут цвести. Давай?

– Хорошо, Виктория Викторовна, поедем.

Она не смеет поднять голову. Разглядывает потрескавшийся асфальт под ногами. Свои ноги. Форму собственных туфель.

Но он идет – Жанка в этом уверена. Он приближается. Прилавок с мороженым сегодня выходной. Он идет к ней, к Жанке.

– Один пирожок, – говорит он и протягивает Жанке гривну пятьдесят.

– С чем? – Жанка дрожащими руками берет деньги и исподлобья смотрит на него.

Боже, думает Жанка, какой он красивый.

– А с чем есть?

– С картошкой… с мясом… с капустой… с луком и яйцом… с горохом… и… и… с абрикосовым джемом.

– Ого! Непросто выбрать!

Он впервые за два года глядит на Жанку.

В меру толстоватая, ничем не примечательная женщина средних лет. Она ли это здесь продавала пирожки вчера? И на прошлой неделе?

– Как вас зовут? – вдруг спрашивает он.

Жанка поднимается со скамейки. Она с ним почти одного роста, а раньше казалось, что он высокий, как столб.

– Жанна. Меня зовут Жанна.

– Какое… пышное имя. – Его громкоговоритель падает с плеча на землю. Он смущен.

– Пышное? Вы намекаете на то, что я толстая?

– Нет-нет! – Он наклоняется, чтобы поднять громкоговоритель, ощупывает асфальт, словно слепой. – Я говорил только про имя. Имя пышное. Так можно было бы назвать торт.

– Торт?

Он исследует асфальт, она роется в коробке с пирожками.

– Так какой вам пирожок?

К первому пути тихо, словно змея, подползает киевская электричка. Двери открываются: толпа людей вываливается на платформу. Часы на привокзальном столбе показывают 13:48. Тополиный пух зависает в воздухе. Конец. Это конец, думает Жанка.

Подходят сразу четверо любителей Жанкиных пирожков.

– Четыре с мясом, Жануся.

– С картошкой.

– Дай-ка мне, солнце, два с абрикосами. В кулечек.

Громкоговоритель опять на плече. Он протискивается вперед, сквозь стену кожаных курток и кроссовок.

– Извините, мужики, но сейчас моя очередь. Жанна, – обращается он к ней, – прошу, один пирожок на ваше усмотрение. Какой дадите, такой и съем.

Жанка деревенеет. Перебирает в руках пирожки с разными начинками. Картошка. Горох. Мясо. Лук/яйцо. Абрикосовый джем. Холера.

Беспомощно смотрит на него.

– Послушайте, – шепчет она приговор самой себе, – что же вы за человек, который не может даже пирожок самостоятельно выбрать?!

Жанка завесила темными шторами окно. Сидит на кровати, положив руки на колени. Через окно теперь ничто не проберется.

– Жанна, – говорит Бог, – мне не нужны окна, чтобы добраться до тебя. Я вездесущий.

– А я не прячусь, Боже. Я просто не хочу Тебя видеть.

4

Становится все жарче и жарче. Жанке приходится надевать на работу все более легкую и светлую одежду. Ее лицо обгорело на солнце, кожа облупилась.

– Ты, Жанка, похожа на обезьяну, – ради шутки замечает Ирма Ивановна, хотя ее шутки мало кого могут развеселить.

– Не обижай меня, Ирма, я тебе придумала бизнес.

Жанка многозначительно замолкает.

– Бизнес?

– Ну помнишь, ты говорила недавно, что хочешь открыть свое дело? По продаже услуг? Помнишь?

– Помню.

– Вот я и придумала тебе дело.

Ирма Ивановна подсаживается к Жанке на лавку.

– Какое дело?

– Вот смотри, – начинает Жанка, – недавно я случайно зашла в мироновскую библиотеку. Ну мне нечего было делать… взяла наугад книжку. И знаешь, Ирма, иногда это приходит само.

– Что приходит?

– То, что тебе нужно. Именно так. Понимаешь?

– Не очень. Какую книжку ты взяла?

– Энциклопедию бабочек.

Тишина. Ирма Ивановна обдумывает полученную информацию.

– Не морочь мне жопу, Жанка, – наконец говорит она. – Продавать энциклопедии – гиблое дело. В Мироновке они никому не нужны.

– Ты меня не поняла, – вскрикивает Жанка, – я не предлагаю продавать энциклопедии! Я предлагаю продавать бабочек, мотыльков!

– То есть как это?

– Так. Продавать мотыльков на всякие празднества.

Ирма Ивановна округляет от удивления глаза, потирает вспотевший лоб.

– Первый раз такое слышу.

– Я тоже. Но в мире этот бизнес очень развит. В мире сейчас модно покупать в специальных конторах… ну, как бы это сказать, одноразовых мотыльков.

– Что значит одноразовых, Жанна?

– Мотыльки, Ирма, они вообще существа одноразовые. Живут по два-три дня, так что здесь нет большого греха.

Ирма Ивановна думает.

– А где я их возьму? И кому эти мотыльки нужны?

– Это не проблема, Ирма. В Киеве есть коммерческие фирмы мотыльков. На первых порах будешь брать личинки, а потом и сама научишься их выращивать. Кому они нужны? Да всем! Люди тянутся к прекрасному! Хотят подержать прекрасное в руках. Представь: у кого-то свадьба, ты привозишь на заказ коробку, открываешь ее перед гостями, а оттуда – облако белых мотыльков. Красиво, правда?

– Не знаю, Жанка, все это так сложно…

– Ничего сложного. Все просто, как двери. Затрат фактически никаких, главное – организовать хорошую рекламу. А самих мотыльков содержать очень дешево: они только воду с медом пьют.

Я должна начать все сначала, думает Жанка, собираясь вечером домой. Я еще молода. Скоро лето. Поеду в Крым на море. Отдохну. Я устала. Мне нужно хорошо отдохнуть и начать все сначала. С нуля.

Баба Зоряна подметает опустевшую мироновскую платформу.

– Будете пирожок, баба Зоряна? – говорит Жанка. – У меня как раз один остался – не хочу тащить его домой. Испортится.

– Я хочу пирожок.

Жанка оглядывается.

Он.

Стоит.

Смотрит на нее улыбаясь.

Жанка растерянно молчит.

– С чем остался пирожок?

– С горохом.

– Покупаю.

– Гривна пятьдесят, – автоматически произносит Жанна.

Он роется в карманах в поисках мелочи.

– Знаете, я могу отдать пирожок просто так, – говорит Жанка. – Это последний. Я всегда так делаю – последний отдаю просто так. У меня такая традиция.

Он смотрит на нее и улыбается. У Жанки по телу маршируют мурашки. Она ни с чем не спутает этот взгляд. Он заигрывает со мной, думает Жанка, Боже, он заигрывает со мной!

– Хорошо, – говорит он, – я беру пирожок просто так, но взамен помогаю вам отнести домой эту коробку.

– Коробку? – Жанка смотрит, хлопая ресницами, на пустую, заляпанную маслом коробку из-под пирожков.

– Я думаю, это будет достаточная плата за такой чудесный подарок?

Жанка не отвечает. Она, собственно, сейчас не в состоянии говорить что-либо.

Они вместе идут в сторону города.

У него в одной руке пирожок с горохом, в другой – коробка. Жанка плетется рядом.

– Жанна, вы были ко мне несправедливы. Вы сказали, что я не способен самостоятельно выбрать себе пирожок.

– Я… ну… я погорячилась!

– Пирожки такие вкусные, что выбирать между ними – преступление.

Они проходят мимо магазина с вывеской «Железный».

– Меня, кстати, Иваном звать.

– Жанна.

– Я уже знаю.

Молчание.

Мы молчим, думает Жанна, но в этой тишине я согласна умереть.

– Вы, Жанна, недавно стали продавать на вокзале пирожки?

– Можно и так сказать.

– Точно недавно. Я бы вас заметил.

– Вы в этом уверены?

– На сто процентов.

Они подходят к ее подъезду.

Жанна говорит:

– Спасибо, что помогли мне донести коробку. Хоть это и не нужно было, она совсем легкая.

– Ну что вы! – почти выкрикивает, словно в громкоговоритель, он. – Я с удовольствием.

Жанка не смотрит на него. Он не смотрит на Жанку.

«Боже, неужели Ты все-таки сделал это?! – думает Жанка. – Вот оно: мое тело как вата, мое сердце колотится, и жить – Боже! – как же мне хочется жить!»

– Может, – несмело говорит Иван, – Жанна, может, сходите со мной в кафе?

– В кафе?

– Ну да. Поговорим по душам. Выпьем «Закарпатского» коньячка.

– Не знаю.

– Вы завтра будете на работе?

– Буду.

– Тогда завтра увидимся. Оставьте для меня свой самый лучший пирожок.

– У меня все пирожки хорошие.

Он собирается уходить. Он смущен.

Какой он робкий, думает Жанка. Такой красивый и такой робкий. Редко можно встретить красоту, которая не выпячивает себя.

– А вы тут живете? – тихо говорит он.

– Да. Давно.

– Хороший район.

– Недалеко от вокзала.

Жанка не знает, что еще сказать.

– Вы женаты? – вдруг непонятно почему спрашивает она.

– Я? Нет!

– Хорошо.

– Не знаю, хорошо ли, – он выглядит каким-то грустным, – иногда, знаете, так хочется, чтобы кто-то спросил, о чем я думаю.

– И о чем вы думаете?

– Мне стыдно признаться.

Жанка вспыхивает, хоть и не уверена, правильно ли поняла его намек.

Все. На сегодня хватит.

– До завтра, Иван.

– До завтра, Жанна.

Баба Вика не открывает. Жанка в третий раз нажимает звонок. По ту сторону двери подозрительная тишина.

– Виктория Викторовна! – кричит Жанка. – Вы дома?! Виктория Викторовна!

Жанка слегка толкает дверь, и та открывается. Жанка заходит в квартиру.

– Виктория Викторовна!

Баба Вика сидит, выставив ноги, в своем любимом мягком кресле на балконе, с которого удобно смотреть на то, как проходит май.

– Виктория Викторовна, – тихо зовет Жанка.

Баба Вика никак не реагирует. Наверное, спит, думает Жанка. Выходит на балкон. Глаза бабы Вики широко раскрыты. Глаза выпучены – так, словно хотят вобрать в себя все, что видят в этот момент.

Только теперь Жанка замечает, что левая рука бабы Вики свешивается с поручня кресла и нервно подрагивает.

– Виктория Викторовна, вам плохо? – догадывается Жанка.

– А ты разве не видишь, – еле слышно шепчет баба Вика правым уголком рта. – Меня парализовало.

Жанка несколько секунд беспомощно смотрит на парализованную, а затем вдруг заливается слезами:

– О боже! Что же теперь будет! Виктория Викторовна! Что теперь будет!

– Дура, – шепчет баба Вика. – Не реви. Сядь возле меня.

Жанка вытирает слезы рукавом, точно как в детстве. Послушно садится на соседнее мягкое кресло, но это выглядит как-то неправильно, даже немного абсурдно.

– Не нужно сидеть, – говорит Жанка, – нужно что-то делать! Надо вызвать «скорую»!

– Дура, – повторяет баба Вика.

Жанке кажется, что голос бабы Вики становится все слабее, словно доносится из глубокого колодца, мгновенно углубляющегося еще больше.

– Жанка, – шепчет баба Вика, – они всегда были около меня, а я их не видела.

– Кто?

– Они.

– Кто они, Виктория Викторовна?

– Подсолнухи.

– Подсолнухи?

– Подсолнухи.

– Подсолнухи.

Баба Вика напряженно смотрит куда-то вперед. Жанка ничего особенного там не видит. Бредит, думает она. Нужно вызвать «скорую». О боже…

Жанка снова начинает беспомощно всхлипывать. Окружающее становится каким-то слишком ярким и отчетливым, и Жанка все замечает. Все-все. Замечает лысого дядьку, который сидит на балконе второго этажа в доме напротив. Замечает бездомного пса на детской площадке во дворе и то, что он играется… чем?.. да, он играется чьими-то трусами. Замечает чистое-чистейшее небо в кронах тополей.

Нужно запомнить этот момент, думает Жанка.

– Посмотри, Жанка, как красиво они цветут.

Жанка беззвучно плачет.

– Кто красиво цветет?

– Подсолнухи.

– Где подсолнухи?

– Всюду.

Ее голова ей уже не принадлежит, думает Жанка. Но лучше видеть перед смертью подсолнухи в цвету, чем тех ужасных адских чудовищ, что приходили к Жанкиной матери в ее последнюю ночь… Вдруг рука бабы Вики перестает подрагивать.

Жанка бросается к телефону в коридоре:

– Алло, – кричит она в телефонную трубку, – тут, кажется, умер человек… в кресле… на балконе.

Адрес? Возраст? Семейное и социальное положение? Возможная причина смерти?

– Я не знаю, от чего она умерла! – кричит Жанка. – Ее последним словом было «Всюду»…

На том конце провода сообщили, что карета «скорой помощи» уже выехала, пусть Жанка не паникует и не нервничает, пусть выпьет успокоительное, глубоко дышит, думает о чем-нибудь хорошем.

– Смерть – это не самое страшное, что может случиться с человеком, – спокойно сообщают Жанке на том конце провода.

– Да. Я знаю. Но, понимаете, Виктория Викторовна всегда была такой оживленной.

На том конце провода ничего не отвечают.

– Послушайте, – говорит Жанка. – Вы меня, конечно, извините, но я должна уходить на работу. Не могу вас дождаться, понимаете ли, нет времени, должна бежать на работу. Вы уж тут сделайте все что нужно, хорошо? Она лежит на балконе.

Жанка кладет телефонную трубку. Берет на кухне аккуратно сложенную бабой Викой коробку со свежими пирожками и идет на вокзал. Возле подъезда бабы-Викиной пятиэтажки смотрит по сторонам.

– Подсолнухи.

И правда.

Все клумбы вокруг устланы желто-горячими цветами одуванчиков.

На платформе мироновского вокзала людно. Как раз прибыла киевская электричка.

Жанка с образцовой улыбкой продает пирожки, очевидно, последний раз в своей жизни.

Сегодня я должна особенно доброжелательно продавать пирожки, думает Жанка, чтобы люди запомнили этот день, и эти пирожки, и чтобы меня запомнили.

Жанке грустно. Коробка с пирожками неумолимо пустеет.

– Ирма, – говорит Жанка мороженщице, – я тут все голову ломаю про твой бизнес. Ну про мотыльков, помнишь?

– Угу.

– Так вот. Я прочла, что мотыльки бывают дневные и ночные. Тебе нужно специализироваться на ночных. Они, во-первых, больше, чем дневные. А больше – значит, дороже. Во-вторых, все свои празднества люди отмечают вечером или даже ночью. Поэтому нужно, чтоб мотыльки вечером и ночью хорошо выглядели. Чтоб летали, а не дремали. Дневные мотыльки ночью не будут летать, что ты с ними ни делай. А ночные летают как надо. Лучше птиц. Нужно специализироваться на ночных мотыльках. Верно я говорю?

Ирма Ивановна не слушает. Она смотрит туда, где стоит дежурный по вокзалу, в пятидесяти метрах от них, с громкоговорителем на плече, в новой летней униформе, гладенько выбритый, «цветущий», как могла бы подумать Ирма Ивановна.

Дежурный по вокзалу идет к ним, но Жанка его не видит.

– Ирма, – продолжает она, – ты, если возьмешься за дело, будешь очень довольна. Мотыльки, они какие-то такие… непохожие на людей… Посмотри, коты и собаки, те на людей похожи. Иногда смотришь им в морду и думаешь: какие у них все-таки мудрые, человечьи глаза; а с мотыльками совсем иначе. Понимаешь, о чем я говорю? У мотыльков совсем нечеловеческие глаза. Мотыльки не похожи на людей. Они из другого царства. Как будто из другого мира. Их так трудно понять…

Ирма Ивановна отворачивается от Жанки, всем своим телом демонстрируя, что гусь свинье не товарищ, что она с Жанкой вообще не знакома. Дежурный по вокзалу останавливается в нескольких шагах и что-то объясняет толстой женщине в соломенной шляпе и в белых бриджах.

– Ирма, ты меня слушаешь?

– Слушаю, Жанка, слушаю, – Ирма Ивановна вытаскивает из-под прилавка косметичку и украдкой подкрашивает губы.

– Я уже немного разузнала про ночных мотыльков. Их еще называют совками. Красиво, правда? У ночных мотыльков на крылышках черные кружочки, словно глаза совы. Поэтому они и совки. У самого большого ночного мотылька размах крыльев 30 сантиметров. Он серебристого цвета и называется Агриппина. Тебе нужно будет его достать. То есть ее. Кстати, можешь и свою фирму так назвать. «Агриппина».

– Угу, – бормочет Ирма Ивановна, и Жанка снова повторяет:

– Агриппина.

Дежурный по вокзалу тихо заходит Жанке за спину и почти на ухо шепчет:

– Один с абрикосовым джемом, пожалуйста.

Жанка вздрагивает. И Ирма Ивановна вздрагивает. Ирме Ивановне хорошо все видно и все понятно. Она в таких вещах не ошибается. Она знает мужчин как облупленных. Он с ней заигрывает! Он подбивает клинья к этой абрикосовой… тьфу… к пирожковой принцессе.

– Гривна пятьдесят, – шепчет в ответ Жанка и смущенно, как это бывает только в дамских романах, опускает глаза вниз.

– Я думал, мне бесплатно.

– Бесплатно только последний пирожок.

– Тогда я беру последний.

– Но у меня еще полная коробка. Я не знаю, какой пирожок окажется последним.

Он молчит, но Жанка слышит, как учащенно он дышит. Его дыхание щекочет ей шею.

– Пойдем сегодня в кафе, Жанна?

– Не знаю.

– Ну так решай.

– Я люблю, когда у меня есть много времени, чтобы решать.

– Не раздумывай долго, а то я могу раздумать.

– Если можешь, то раздумывай сразу.

Ирма Ивановна брезгливо сплевывает на старенькую брусчатку мироновского вокзала. Баба Зоряна, которая как раз подметала рядом, бросает на Ирму Ивановну осуждающий взгляд. Фу, думает баба Зоряна, женщине стыдно так харкать.

Какая я счастливая, думает Жанка, прости мне, Боже, простите мне, Виктория Викторовна, простите мне все, но я такая счастливая.

– В восемь буду ждать тебя возле твоего дома, – говорит он.

– Не знаю, приду ли, – отвечает Жанка, а сама блаженно улыбается.

– Ты разобьешь мне сердце, и все поезда по всей Украине остановятся в знак траура.

– А мне-то что? Я не езжу на поездах.

– Со мной будешь ездить.

Жанка мечтательно закрывает глаза и представляет, как они вдвоем едут на поезде, а за окном слепящее приветливое солнце и нескончаемые поля подсолнухов.

– До восьми, – еще немного – и он дотронется губами до ее уха.

Жанка бормочет что-то невразумительное.

– До восьми.

Я такая счастливая, что мне аж страшно, думает Жанка, чем больше счастья, тем больше боишься его потерять. Боже, не забирай его у меня. Ты меня слышишь?

– Ты пойдешь? – Ирма Ивановна стоит над Жанкой, угрожающе сложив руки на груди.

– Куда?

– На свидание.

– На какое свидание, Ирма?

– За дуру меня держишь?

Жанка хочет встать с лавки, но Ирма Ивановна ей не дает.

– Чего ты от меня хочешь, Ирма?

Только сейчас Жанка замечает, каким кроваво-красным цветом накрашены губы у продавщицы мороженого.

– Корова, – выговаривают эти губы с такой ненавистью, которую Жанка до сих пор на себе никогда не испытывала.

– Ирма…

– Корова! Мужика у меня уводишь! Я тебе все ребра пересчитаю. Повыбиваю все оставшиеся зубы.

Жанка прикрывает рот рукой.

– Ты со мной тягаться вздумала, обезьяна конченая! Смотри, а то будет са-тря-сение мозга! Я такая сильная, что тебе и не снилось! – Ирма Ивановна для большего убеждения демонстрирует бицепс на правой руке. – Двадцать раз отжимаюсь от пола и десять раз подтягиваюсь на турнике! Ты меня поняла?!

– Ирма, отступись от меня. Я никого у тебя не увожу. Люди не уводятся.

– Ах ты ж сука! – Ирма Ивановна пинает коробку с Жанкиными пирожками, и та отлетает на полметра. – Что значит не уводятся?! Мужики клюют где легче! Недотрогу из себя корчила, биологию мне два часа впаривала, а сама блядь натуральная!

– Умоляю тебя, Ирма, не кричи, на нас люди оглядываются.

– Пусть! Пусть они видят, какая у нас блядь вокзальная объявилась.

Ирма Ивановна поднимает коробку с пирожками и кидает ею в Жанку.

– Забирай свои вонючие пирожки и урывай отсюда! – кричит Ирма Ивановна. – И чтоб я тебя здесь больше не видела! Явишься – кости попереламываю!

5

Я не хочу ни с кем ни за что бороться, думает Жанка. Я не хочу бороться ради того, о чем мечтаю. Я не хочу, чтобы кому-то становилось хуже из-за осуществления моей мечты.

Жанка сидит на подоконнике у себя дома, на четвертом этаже, в своей комнате.

Смеркается.

Может быть, он уже ждет меня, думает Жанка.

На ней только нижнее белье. Платье – самое лучшее, какое у нее есть, – лежит аккуратно, вместе с вешалкой, на кровати. Черные капроновые колготки. Туфли, украшенные крошечными разноцветными камешками, дешевыми, зато блестящими.

Жанка смотрит то во двор перед домом, то на платье.

Мне не так больно, как я думала. Я не из стекла. Не разобьюсь. И вообще, можно совсем ничего не чувствовать, если захотеть. Можно собой владеть. Нужно собой владеть. Я же все-таки человек.

С улицы веет холодком. Жанка беззвучно повторяет: «Человек все-таки, человек все-таки», – и постепенно, от осознания своей человеческости, ей становится ужасно себя жаль.

Он появляется ровно в восемь. Пунктуальный, думает Жанка. Такой нарядный.

Жанке хорошо его видно. Стоит, облокотясь спиной на детские качели, делает вид, что спокоен, а на самом деле очень встревожен. Беспрерывно оглядывается, нервно застегивает и вновь расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке. Ждет. Боится, что не приду.

Может, я поступаю неправильно, думает Жанка, жадно глотая каждое его движение, каждый жест. Может, иногда нужно думать только о себе. Может, это такое испытание.

Жанка бросается быстро натягивать платье. Подожди, шепчет она, подожди, я сейчас!

Слышно чей-то разговор. Жанка смотрит в окно.

Он стоит, как и раньше, облокотясь о детские качели. Рядом с ним Ирма Ивановна переминается с ноги на ногу.

– Ваня?! – громко говорит Ирма Ивановна. – Что ты здесь делаешь?! Вот так встреча!

– Встреча, – неохотно говорит он, растерянно оглядываясь. – Вот так встреча, Ирма.

– Я вообще-то собиралась на день рождения к одной знакомой, но, помнится, кто-то недавно грозился повести меня в кафе… Если предложение остается в силе, то я са-гласна, ладно, так и быть…

Ирма Ивановна кокетничает своим довольно натренированным телом, всеми своими бицепсами и трицепсами.

Ваня молчит.

Жанка плачет.

– Я жду одного человека, – неуверенно оправдывается Ваня.

– Женшчину?! – Ирма Ивановна театрально надувает губки.

Ваня молчит.

Жанка плачет.

– Если ты ждешь Жанку, Ва-ничка, то тебе не повезло, да-ра-гой. Я ее еще полчаса назад встретила в парке. Со Степой-кондуктором…