Текст книги "Естественное убийство – 2. Подозреваемые"

Когда он вернулся, Сеня уже немного пришёл в себя и наворачивал из своего персонального тазика пельмени. Несколько лет назад Северный, предпочитавший куда меньшие порции куда более здоровой и вкусной пищи, купил специально для Соколова эту фаянсовую развесёлую миску.

– Ты правда думаешь, что ничего серьёзного? – заглотив очередную порцию, поднял на него щенячий взгляд Соколов.

– Разумеется. Твои дети любят и вас, и друг друга. А то, что вы все немного безумны, – так то бывает. Главное, чтобы безумие было контролируемое. Но если ты беспокоишься, то можно ещё раз посетить психолога. Но хорошего. Не из серии «Туроператор «Фобос и Деймос» предоставит психолога в детские клубы Египта» и не из центра «Ваша семья – наша забота!», а нормального, хорошего, вдумчивого специалиста. Не выносящего психологические «приговоры» на основании одноразовых рисунков и поверхностно-стандартных тестов.

– Она сказала, что достаточно понаблюдала…

– Так, больше ни слова про ту профаншу, которую ты вызвал на дом. Вот тебе телефон грамотного мужика, – Северный вырвал лист из лежащего на столе блокнота, – он работает в департаменте судебно-психологических экспертиз, сошлёшься на меня – не откажет…

– Ой, зачем же мне судебно-психологическая…

– Затем! Затем, что вызванная тобою на дом «из чистого любопытства» психологиня уже, поди, позвонила «куда следует». А грамотный мужик как раз занимается в том числе психологической экспертизой детско-родительских отношений по делам о месте проживания ребёнка, участии в воспитании, целесообразности усыновления и прочим таким… по предписанию суда! – завершил Северный «страшным» голосом после паузы.

Сеня аж ложку в тазик с пельменями уронил.

– Как так по предписанию суда? Почему по предписанию суда? Я столько бабок вкатал, чтобы процесс усыновления… Тьфу ты!.. удочерения был сильно ускорен! Я хочу эту девочку!!!

– Тсс! Тихо! Не разбрасывайся словосочетанием «Я хочу эту девочку» в наши очередные смутные времена. Забудь про предписание суда. Грамотный мужик грамотно проведёт экспертизу, потому как… – Всеволод Алексеевич сменил тон на деловой, – по договорам с юридическими и гражданскими лицами отдел судебно-психологических экспертиз осуществляет возмездную консультативную деятельность и выполняет несудебные психологические экспертизы. Так понятней? – Он усмехнулся.

– А то! То есть – за бабки.

– За деньги, да… Вот чёрт!

– Ты чего…

– Да так, одну заразную хворь подхватил. Странно, что за годы общения с тобой я не стал материться, как последний забулдыга… У них даже сайт есть, у департамента этого. Отвечают вменяемо, вежливо, быстро.

– Слушай, а рестораторшу освободили, – сказал Сеня Северному, немного помолчав.

– Я в курсе, мать писала. И не освободили, а изменили меру пресечения.

– Чего?

– Мерой пресечения, мой далеко уже не юный друг, в уголовно-процессуальном праве называют принудительную меру, временно ограничивающую права личности и применяемую органами дознания, следователем и судом к обвиняемым. В исключительных случаях – к подозреваемым. При наличии предусмотренных в законе оснований с целью лишить их возможности скрыться от дознания, предварительного следствия и суда, воспрепятствовать установлению истины по делу или продолжить преступную деятельность. А также для обеспечения исполнения приговора. К мерам пресечения относятся: подписка о невыезде; личное поручительство; наблюдение командования воинской части; присмотр за несовершеннолетним подозреваемым или обвиняемым; залог; домашний арест; заключение под стражу. Гражданке Румянцевой Евгении Васильевне изменили меру пресечения. С заключения под стражу на подписку о невыезде… – Северный вздохнул.

– Наблюдение командования воинской части? – недоумённо вопросил Сеня после недолгого молчания.

– Не в её случае, – криво усмехнулся его старший товарищ.

– Так она что, не оправдана?

– Оправдать, Сеня, может лишь суд. Ей предъявлено обвинение. Прости, не могу раскрывать тайну следствия. Иначе люди, помогшие мне эту тайну раскрыть, более никогда и ничьих тайн мне не раскроют. Она, впрочем, как и Егоров, не подозреваемые, а обвиняемые. Иногда всё случается очень быстро. Практически – молниеносно. Как при HELLP-синдроме. С той только разницей, что HELLP-синдром – патология существования белковых тел, а чересчур быстрые обвинения иногда бывают… – Всеволод Алексеевич замолчал.

– Что бывают?!

– Соколов! Я взялся за это вовсе не интересное дело исключительно из долга перед монетным двором США.

– Чего?!

– Ты повторяешься… Ещё наливать? Тебя, помнится, привело ко мне большое личное горе. Ты даже в очередной раз, подозреваю, отпросился у мамы Леси ко мне ночевать, мотивируя это какой-нибудь заботой обо всём озабоченном человечестве. Не мог же ты ей сдать тот факт, что у ваших детишек – куча психологических проблем, и ты подставился, как последний лох, под систему, и так слишком запускающую свои липкие длинные пальцы в частную жизнь добропорядочных обывателей. – Северный посмотрел на своего друга, чуть повернув голову набок.

– Это шантаж?

– Да. Семён Петрович, давай пить, курить, о бабах и о детях говорить, но ни в коем случае не касаться дел гражданки Румянцевой Евгении Васильевны и гражданина Егорова Виталия Андреевича. Я не собираюсь касаться этих дел ни сейчас, ни когда-либо впредь. Это ясно?

Сеня было открыл рот, чтобы… Чтобы, возможно, возразить, оспорить… Или согласиться… Неизвестно. Потому что именно в этот момент раздался грозный рык из-под стола. Некондиционный терьер рычал во сне. Он рычал и дёргал всеми четырьмя лапами. Он стонал и пыхтел, он огрызался и плакал…

– Тихо, тихо! Папа здесь! – Северный присел на корточки и погладил пса. – Это всего лишь страшный сон. Тут тебе ничего не грозит, идиотина.

«Идиотина» продрала мутные глаза, посмотрела на Северного и раскрыла пасть.

– Будь я проклят, но он – улыбается! Улыбается, блядина! – воскликнул Сеня.

– Не матерись, поганец!

– Ладно… – в стотысячный раз пообещал Сеня. – Бля буду, куплю Дашке собаку. Пусть для неё собака будет существующим животным.

– Слушай, у этого пса есть только одна проблема. Я ему насыпаю в миску корм. И зову. А он – не идёт. Он ждёт, пока я отойду от миски – и только потом подходит. Опасливо. Я бы даже сказал, затравленно. Ветеринарша сказала, что, вероятно, это детская психологическая травма. Скорее всего, кондиционных чистолинейных щенков кормили первыми, а его отпихивали, мол, пожрёшь, что останется.

– Да ну! Разве люди на такое способны?! Люди, у которых есть собаки, должны их одинаково кормить и одинаково любить!

– Ты путаешь, друг мой, ты путаешь… Ты путаешь людей с собой, а щенков с детьми. Если ты заведёшь Дашке собаку, пообещай, что не выкинешь её и не усыпишь, когда Дашка псиной наиграется.

– Ты чё, Сев, охуел?! – искренне возмутился Соколов. – Как ты можешь даже предположить такое! Чтобы я усыпил собаку только потому, что…

– Матерщинник ты мой любимый! – вдруг умилился Северный. – Семён Петрович, наверное, я старею…

– Гонишь ты, а не стареешь!.. Но ты же расскажешь, расскажешь?

– Нет! Ни слова! Пошли, прогуляем пса. Это будет так трогательно. Чистое Сан-Франциско! Два немолодых уже, нетрезвых мужика и маленькая палевая собачка.

– Почему палевая?

– Потому что так у неё в международном ветеринарном паспорте записано.

– Так собакам ещё и паспорт положен?!

– А то! Пошли, я расскажу, во сколько тебе выльется собачка для твоей милой дочурки…

И друзья, сопровождаемые беспрестанно прыгающим саквояжем, не совсем твёрдыми походками отправились на прогулку.

– Ты, толстый пельмень, завтра будешь спать! А мне – опять бежать…

– Так не беги! Плюнь на свои пробежки. Почувствуй себя свободным!

– Ты чувствуешь себя свободным?

– У меня жена и пятеро детей! О какой свободе ты говоришь?! Я закабалён. За-кам-балён! – Соколов рассмеялся.

– Но ты счастлив в своём закабалении?

– В за-кам-балении!.. Я настаиваю! – пьяненько хихикал Сеня.

– Так счастлив?

– А то!

– Никогда после мне об этом не говори. О том, о чём я тебе сейчас скажу. Не смей напоминать, щенок, понял, да?! Счастье, Сеня, – в несвободе. В несвободе от любви. В несвободе от пса. В несвободе от пробежек. Счастье – в свободе закабаления! И в ответственности за закабаливших тебя.

– За-кам-ба-лив-ших! – с ослиным упрямством повторил Семён Петрович.

Безымянный некондиционный терьер распластался камбалой на полу добропорядочного лифта примерного кондоминиума на Рублёвском шоссе. Друзья чуть не надорвали животы от хохота.

Виски никогда не бывает много, но иногда его бывает слишком.

Глава шестнадцатая

Я не могу придумать собаке имя, не увидав, собственно, собаку. Имя для собаки – это всё равно что имя для ребёнка. Правда, многие мамаши придумывают имя для своего ребёнка, когда он ещё в животе. И многие же из этих многих, родив ребёнка, меняют прежде придуманное имя на другое. Не совсем корректная аналогия. Потому что собаку вынашивает собака. И об имени совсем не думает. В общем, я тут немного с перепою, и потому мысль моя тревожно путается и рвётся. Мы вчера с подругой до одиннадцати пили громко, а потом стали пить тише. Потому что если пить громко после одиннадцати, то добропорядочные граждане США, проживающие по соседству с громко пьющими, не просто могут вызвать полицию – они её непременно вызовут. И будут, разумеется, правы. Мы громко пили с подругой за то, и про это, и за бог с нами, и за хрен с ними. Обсудили даже, почему красивым, умным, деятельным бабам не везёт с мужиками. Вот так новость, да? Бабы обсуждают мужиков. Мужики обсуждают баб… Я читала подруге твои письма, и она сказала мне: «Женись!» – и мы долго ржали, потому что я не могу на тебе жениться, Северный. В Калифорнии – возможно. Тут даже поворачивают на красную стрелку, не говоря уже о жениться на ком хочешь. Я не могу на тебе жениться, но могу выйти за тебя замуж, давай уже скорее ресторан, букет и кольцо. Потом мы говорили о детях… Не знаю, говорят ли о детях мужчины после того, как поговорят о бабах (со мной ни один мужчина, кроме Семёна Петровича, о детях не говорил, но он не в счёт), но бабы всегда говорят о детях после того, как поговорят о мужиках. Я с тобой никогда не говорила о детях?.. Нет, разумеется. Мужчинам интересна красивая, умная, деятельная, но плевать они хотели на её детей (вот уж на кого бабе никогда не плевать!). И с тобой я не говорила о детях, Северный. Потому что ты мужчина. Вот когда ты станешь моим мужем, возможно, я поговорю с тобой о детях. Потому что с мужем можно говорить о ком и о чём угодно, особенно если у вас есть собака. Собака – это очень уютно. Я всегда хотела собаку, но мой образ жизни… Подруга сейчас принесла мне похмельную дозу. Сама она не может – ей меня ещё на winery везти. И хотя в Калифорнии можно немного пить за рулём, но не слишком. А моя подруга – добропорядочная гражданка США. Так о чём я? Сейчас, подожди. Выпью, закурю… Об имени. Когда я была беременна, мне было некогда думать об имени. Я не разговаривала с моей дочерью, когда она была «в животике». (Я не очень нежный акушер-гинеколог, меня тошнит от сисечек и писичек, потому что названия им «грудь» и «половые органы».) Мне казалось странным петь песни плоду, сюсюкать с плодом и прочее такое. Всё равно что сюсюкать с собственной рукой. Слабоумие… Да и некогда. Но когда она родилась, я сразу поняла, что она – Алина. Алина очень похоже на Алёна. Но всё же не Алёна. А другой, отдельный, человек. Не моя рука. Не моя нога. Не мой плод. Мой ребёнок – но не я. Очень похожий на меня ребёнок, и потому не Катя или Василиса. Алина. Вот она родилась, я её увидела – и поняла, что она – Алина. Это имя позволяет ей, оставаясь похожей на меня, не становиться мной. Хотя и это всё чушь собачья… Да. Так о собаке – для того, чтобы придумать ей имя, я должна эту самую собаку увидать. Но я рада, что у нас с тобой будет собака. То есть – есть. Как мы назовём нашу собаку?.. Шутка!

Мы громко пили о детях. То есть – говорили. Моя Алина никогда не доставляла мне ни малейших проблем. Не знаю почему… Возможно, потому, что каждый вечер мы – бабушка (ты же в курсе, что я выросла с бабушкой?), я (если была дома, а не в больнице) и Алина собирались за кухонным столом – и болтали. Обо всём на свете и безо всяких табу, потому что мы вообще такие, нетабуированные. Кто-то считает, что нетабуированность – это плохо. Я считаю, что нетабуированность – это хорошо. А что ещё мне оставалось считать, если мой ребёнок рос по раздевалкам интернов, по дежуркам и по друзьям-товарищам-подругам, если не медикам, то на всю голову биохимикам и стоматологам? Отсутствие табу на жанр разговорный позволяет чётко определиться человеку с табу на жанр действенный, извини за плохой почерк. У подруги с детьми были проблемы, но принцип оставался тот же – отсутствие табуированных тем за вечерним семейным столом. В общем, наши с подругой дети выросли в атмосфере знания о том, что какие бы – в зюзю пьяные, обоссанные и/или обосранные – они ни пришли домой, им помогут. Сперва ПХО[25]25
  ПХО – первичная хирургическая обработка.


[Закрыть] всех возможных ран, включая душевные, вакцинация против бешенства, профилактика ЗППП и нежелательных беременностей, а ремень – потом, понял, да? Очевидно. В теории. В теории очевидно для всех. Мало у кого хватает мужества применять теорию на практике. Нам с подругой некогда было слишком много думать над теорией – мы для этого были слишком незамужни и работающи (каковы? Есть такие слова – «незамужни» и «работающи»? Ты же у нас умник-книгочей!) – было время только на отработку практических навыков за вечерним семейным столом. И моя Алина, и подругины дети знали, что к нам они могут прийти всегда. И со всем. И с двойкой по математике. И с первой (второй, третьей, пятой) любовью. У нас они могут спросить, что такое хуй и с чем его едят, с солью или без. И за это им ничего не будет (кроме по жопе, по роже и долгой занудной лекции на тему «что такое хорошо и что такое плохо, и как отличить первое от второго», гы). И почему-то дети выросли не наглые, не капризные, не требующие у мамок винтажных «БМВ» (тебе привет от старого-нестарого еврея, он уже тоже хочет с тобой выпить, хотя пить и курить завязал, ему жена запрещает, поэтому он таскается со мной по Сан-Франциско, и мы выпиваем на его, куря мои). Возможно, потому, что наши дети знали, что иногда – от пуза каждый день, а частенько питание трёхразовое: понедельник, среда, пятница, «вынь да положь!», как говорит моя подруга, ныне благополучная гражданка США, прежде хлебнувшая щедро и там и тут. А возможно, мамы (в виде нас с подругой) были настолько плохи, что их дети выросли хорошими людьми. Не знаю, из меня ещё тот Сухомлинский…

Так вот, вчера, когда мы стали пить тихо, подруга рассказала одну забавную историю. То есть мне эта история кажется забавной. Подруга рассказывала её тоном серьёзным и даже трагическим, всё-таки она уже сильно гражданка США – со всеми вытекающими. Так вот, есть у неё сотрудница в лаборатории. Нашего разлива. Вышла замуж за гражданина США по большой любви к… своему сыну от первого, отечественного, брака. Опять этот проклятый девиз: «Всё ради детей!» Сыну тогда было годика два, так что он совсем-совсем американец по поведению, но наше родное говно – по сути. Тем более что папка его генетический был совсем-совсем такой среднеполосный, как положено, мужик. Сильно талантливый, непризнанный театральный художник мухосранского театра не то оперы и балета, не то половой ебли и минета (извини за сквернословие, окосела от похмельной дозы и скучаю по Соколову). И вот нашла себе наша соотечественница американского жениха, вышла замуж и укатила с двухлетним отроком в США. Ради отрока, разумеется. Так она и говорит моей подруге, своей начальнице: «Если бы не мой сын, сидела бы я до сих пор в своём Мухосранске!» Балует сотрудница сынка так, что мама не горюй! Всегда у него было тут самое лучшее, и даже тряпки ему покупаются вовсе не в аутлетах, всякие дорогостоящие девайсы и книги – по первому требованию, и так далее, и так далее, и так далее… Когда она поняла, что её дитя куда умнее и способнее среднестатистического ребёнка вообще, не говоря уже об американских детках, – крышу у неё снесло окончательно. Она стала покупать ему самые последние компьютеры, телефоны, айфоны-айпады – и проч. В двенадцать лет он поступил (бесплатно!) в какую-то шибко заумную школу (колледж?), потому как результаты тестирования этого гениального ребёнка показали, что способности чудесного мальчика выше неба и всех вместе взятых сотрудников НАСА. Красиво и радостно, не правда ли? Мечта, а не сын! Мама ради него готова на всё… А он не готов ради мамы даже лишних пять минут задержаться в магазине, чтобы она выбрала себе носочки подешевле. (Зарабатывает она вовсе не up middle, чем её сынишка крайне недоволен, постоянно говорит ей, что он не будет жить так дерьмово.) Не готов сделать маме чай, когда она, еле волоча копыта, приходит с работы. Не готов даже две минуты с ней поговорить, потому что у него «конференция в Сети»! И как-то раз эта святая дура, мама этого сильно умного мальчика, не выдержала – и дала ему пощёчину. Она вернулась из командировки, привезла ему брендовые джинсы, третью кожаную куртку, банку красной икры и чего-то ещё. А он ей, мельком так, даже не поздоровавшись толком, а схватив свои подарки, разочарованно протянул: «Красная икра?.. И это всё, на что ты способна?!» И вот тут она выписала ему пощёчину.

А на следующий день этой даме (из лаборатории моей подруги) позвонили. И сказали, чтобы тогда-то и тогда-то она была дома. Потому что к ней придёт офицер. Проверять, насколько ужасно живёт её ребёнок. Настучавший на маму за жестокое с ним обращение. Стуканул на мамку, Павлик Морозов, никакое американское гражданство не помогло.

В общем, пришёл этот офицер какой-то там службы ювенальной юстиции – и офигел. В комнате у мальчонки – дворец. Только картин Рубенса и скрипки Гварнери не хватает. А рояль кабинетный, все прочие мебеля-джакузи, компьютеры-спортивные тренажёры и проч. – присутствуют. Как и дорогой ремонт вкупе с шёлковыми простынями. Мамка с папкой американским на первом этаже жмутся и в душике омываются, на обычном бельишке почивают. В холодильник офицер заглянул. «Это едим мы! – показал американский папка. – А это – сынишка!» Офицер немного обалдел от ассортимента сынишки унижаемого-притесняемого-избиваемого, а про банку икры так и вовсе спросил: «Что это?!» Объяснили. Офицер пожаловался, что никогда такого не пробовал. Американский папка давай офицеру на жену плакаться, де, если бы ему хотя бы йоту такого внимания, как сыну, жена уделяла… Офицер папку прервал, сказав, что этим самым своим, недолюбленным этим самым, сигнализируйте… в другую службу. А сынишке-гадёнышу сказал, чтобы паковал вещи. В семье с ним, в натуре, очень плохо обращаются, и он, офицер, этот факт зафиксировал. И потому маму и папу лишают родительских прав, а его, бедного мальчика, переводят в государственный интернат, где будет он жить на полном довольствии, в просторной комнатке на четверых, с завтраком-обедом-ужином из продуктов куда менее экзотических, чем рыбьи яйца, коими мамка дитя несовершеннолетнее чуть не умучила насмерть. Естественно, мальчик сможет работать на компьютере в компьютерном классе интерната, пользоваться публичной библиотекой и даже играть на пианино. По воскресеньям. В общем, не без чувства юмора и педагогических талантов офицер оказался. На своём месте человек, что называется. Теперь сын сотрудницы моей подруги ходит как то постельное бельё – шёлковый. Боится, что его от мамкиных истязаний отлучат.

Зачем я тебе это пересказываю? Ты же терпеть не можешь детей. И я их терпеть не могу. В отличие от сотрудницы лаборатории моей подруги, любящей своего маленького мальчика, который в двенадцать лет выше её на целую голову. Два года назад этот любимый мальчик захотел собаку. Сейчас мама этого милого мальчика пристраивает красавца-умницу лабрадора (породу сы́ночка заказывал), потому что чудо-дитя наигралось, каково тебе? Хорошо, что в США ты обязан собаку пристроить. Если выгонишь на помойку – так тебе не поздоровится ой как. Тут бездомных неухоженных собак как класса не существует, слава богу.

Наверное, рассказываю, потому что с собаки ассоциативный ряд и начался. Вот пусть он собакой и закончится.

Ни черта я, Северный, не смыслю ни в детях, ни в собаках. Генетику не перепрёшь ни одним воспитанием. Сенбернар до последнего вздоха останется сенбернаром, как его ни калечь. Гиено-свинья при первом же удобном случае вонзит зубы тебе в шею, как ни вбивай в неё Закон.

Мне было лет семь, когда я читала «Остров доктора Моро». Ночью. На кухне. При свече. Не помню, почему именно так. Помню, что мне было очень страшно. И я оплакивала сенбернара так, как больше никого и никогда не оплакивала. Смешно, не правда ли?

Вчера мы с подругой допились до енота. Натурально! Пьём-пьём-пьём, веселимся-жалуемся, истории разные вспоминаем, а тут – енот. Нет, не так. ЕНОТ! Здоровенная такая полосатая шапка на забор влезла и смотрит на нас круглыми глазами, типа, тётки, вы чего здесь? Это же мой двор! Я кофе выпить, покурить вышел, а тут – тётки! Минуты три на нас смотрел, пока мы не рассмеялись. И тогда он медленно ушёл, сполз куда-то по лимонному дереву.

Хочется, чтобы мир был полон людей с чувством юмора, не без педагогических талантов. Хочется, чтобы родители любили детей – и наоборот. Хочется, чтобы собак не бросали – и тогда собаки не будут бросаться. Все думают, что я циничная прожжённая стерва, а я – наивный трепетный идеалист. Об этом знает только моя подруга (про которую думают то же, а она – суть то же, что и я), но она никому не проговорится, потому что Калифорния далеко. И ты теперь знаешь. Не сдашь властям? Мне стыдно, что я наивный трепетный идеалист. Так стыдно, как будто у меня сифилис или ещё чего похуже.

А ещё я очень по тебе соскучилась и уже жду не дождусь того ресторана-букета-кольца (хотя теперь, после того как ты узнал о том, что я – наивный трепетный идеалист, ты, возможно, не сделаешь мне предложения руки и сердца). Мне очень нравится здесь. И ещё мне нравится писать тебе письма. Мне этого будет не хватать. Когда люди вместе – они редко пишут друг другу письма. А жаль.

В любом случае я прилетаю в следующую субботу, в 10.45, в Домодедово. Номер рейса я не помню, смотреть мне лень, подруга подгоняет меня уже быстрее ехать на winery, не думаю, что именно в следующую субботу, именно в 10.45 Домодедово будет завалено рейсами из JFK, так что не ошибёшься. Прилетать в субботу утром – это очень удобно. Сперва я высплюсь в самолёте Сан-Франциско – Нью-Йорк (пять часов), затем я окончательно высплюсь в самолёте Нью-Йорк – Москва (десять часов). Ты меня встретишь и отвезёшь в квартиру моей дочери. Потому что мыться и одеваться, будучи почти невестой, не пристало в доме жениха. Назначай ресторан часов на семь вечера. В ресторан я прибуду сама.

Писем я тебе больше не буду писать.

Как только увижу пса – сразу скажу, как его имя.

Северный хотел было ответить. Но захлопнул лэптоп, погладил безымянного терьера, лежащего у ног, посмотрел на сопящего на софе Соколова, написал записку: «Ещё раз выгуляй пса! И напомни Дарию, что если он не напишет мне о прочитанном, то подарков от меня никогда больше не получит!» – и отправился на работу. Ему было очень хорошо. Почему – он не мог объяснить. Само желание анализировать своё состояние пропало. Всю дорогу в голове крутился какой-то учебно-протокольный текст: «По большей части эмоции возникают в ответ на внешние стимулы. Ощущение эмоций зависит от характера стимулов и индивидуальной восприимчивости этих стимулов. Физические аспекты эмоциональных ощущений можно разделить на два основных элемента: неврологический процесс, инициируемый внешними или психологическими стимулами; физиологическое возбуждение, вызванное стимулами…» И что-то там, бла-бла-бла, про роль: миндалины, коры головного мозга, психологических и культурных факторов… Всеволод Алексеевич был законченно, беспричинно счастлив.

В этом благостном состоянии он пребывал до самого вечера. И даже безымянный терьер не испортил ему настроения – ничего не погрыз и нигде не нагадил. Разве что подпрыгивал до самого потолка по прибытии Северного домой. Чем настроение только улучшил. Удивительно прыгучее существо, удивительно!

Северный выгулял пса. И присел к лэптопу. Счастье счастьем, а текущих рабочих вопросов никто не отменял. Он открыл почту, перечитал последнее письмо Алёны. Несколько раз перечитал. На сосредоточенную аналитическую работу мозг никак не хотел настраиваться. Счастливые люди глупеют. Давно доказано. Им, счастливым, сложнее сосредоточиться. Особенно – на чужих несчастьях. Пока он варил себе кофе, бродил по любимому маршруту с «кухонной зоны» на лоджию, в почту вывалилось письмо от… Дария Соколова.

Здравствуй, дядя Сева!

Я прочитал те книги, что ты мне купил. Это очень хорошие книги. Папа завёл мне почтовый ящик, чтобы я с ним переписывался. Но я подумал, что это глупо, и спросил его, как можно написать тебе. А ещё папа говорит про «Остров доктора Моро», что сто лет назад никто не мог представить, что эта книга станет книгой для детей. Её читали взрослые. Такая она была разноплановая. Мне она понравилась. «Волшебная лавка» мне тоже понравилась, спасибо!

Спокойной тебе ночи, дядя Сева.

Северному почему-то вспомнился убитый горем шеф-повар «Пожарских котлет» с его милым акцентом. Он улыбнулся и нажал «ответить»:

Здравствуй, идиот!

И ты ещё больший идиот, чем даже я мог предположить! Можно учить детишек обманывать «для пользы правды» – в жизни пригодится. Но становиться инициатором и пособником глупого вранья своих своим – это развращение. Увы тебе, друг мой, ты совсем не понимаешь собственных детей. Но ты их любишь настолько огромной, безразмерной любовью, что тебе многое простится. Наверное… Передай Дарию, наверняка вертящемуся у тебя под ногами, хотя ему давно пора в койку, что у него есть время до конца недели. На собственные мысли «о». А не на твои отмазки «про».

Привет супруге и Дашуте.

Через две минуты в почту упало:

Ладно. Всё передал.

Твой дядя Сеня.

И ещё через минуту:

Севка, у Леськи в субботу день рождения! Я ей тут, короче, типа стишок начал писать. Вот, смотри, уже четыре строчки наваял – целый час потел. Мне кажется, это самое лучшее, что у меня когда-то получалось!

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Правда хорошо? Талантливо? Сейчас буду дальше сочинять!

– Угу, угу, – покачал головой Северный и тут же отправил другу ответ:

«У меня налицо все пошлые признаки влюблённости: отсутствие аппетита, бессонница и маниакальное стремление сочинять стихи. Слушайте, что я накрапал вчера ночью при колеблющемся свете электрической лампы: „Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты“. Правда хорошо? Талантливо? И только на рассвете, когда дописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уже написал А. Пушкин. Такой удар со стороны классика! А?»[26]26
  Илья Ильф, Евгений Петров. «Золотой телёнок».


[Закрыть]

Так что не мучайся, брат Сеня, за тебя уже давным-давно «дальше» написал Б. Пастернак:

…

А в рифмах умирает рок

И правдой входит в наш мирок

Миров разноголосица.

И рифма не вторенье строк,

А гардеробный номерок,

Талон на место у колонн

В загробный гул корней и лон.

И в рифмах дышит та любовь,

Что тут с трудом выносится,

Перед которой хмурят бровь

И морщат переносицу.

И рифма не вторенье строк,

Но вход и пропуск на порог,

Чтоб сдать, как плащ за бляшкою

Болезни тягость тяжкую,

Боязнь огласки и греха

За громкой бляшкою стиха.

Красавица моя, вся суть,

Вся стать твоя, красавица,

Спирает грудь и тянет в путь,

И тянет петь и – нравится.

Тебе молился Поликлет.

Твои законы изданы.

Твои законы в далях лет.

Ты мне знакома издавна.[27]27
  «Красавица моя, вся стать…», Борис Пастернак, 1931.


[Закрыть]

Паршивый, кстати, стишок. Но ты, Соколов, прекрасен. Просто как явление природы. Никогда не понимал и, наверное, уже никогда не пойму, как ты умудряешься зарабатывать вполне приличные деньги! Лови, малыш, это тебе и твоим метаниям (даже вспотеть не успел):

Какой кошмар, родившись здесь поэтом,

С душой – увеличительным стеклом,

Разглядывать мельчайшие предметы:

«Зачем», «Когда», «Кому» и «Что – почём».

Vale!

Ровно через одну сигарету вывалился ответ:

Сука ты, Северный!

Северный захлопнул лэптоп и лёг спать. В прекраснейшем, кстати, расположении духа.