Текст книги "Вся правда"

Из разговора с психоаналитиком.

– Расскажите мне, как она относится к ребенку.

– Что рассказать? Она никак к нему не относится.

– То есть? – не понял доктор. – Они совсем не общаются? Она же еще совсем малышка…

– Ну да. Всего год. Недавно исполнился. – Миша выглядел несколько спокойнее, чем в прошлый раз. По крайней мере, отметил про себя психолог, он не дергается и не покрывается пятнами каждую минуту.

– Вот как? И вы это событие как-то праздновали?

– По правде говоря… Я узнал об этом только вечером. Алиса сидела на кухне и так невзначай бросила, что, мол, этой малолетней гадюке уже год.

– Гадюке? Она ее ненавидит?

– Да нет. Это типа шутки. Она с ней вообще не церемонится. А гадюкой зовет так просто, из вредности.

– Нормальное ласкательное прозвище. Значит, она не стала праздновать годовщину? Это все-таки первая дата.

– Я спросил: почему ты не сказала об этом раньше? А она только подняла на меня взгляд и спросила: а что в этом такого?

– Действительно, – фыркнул врач. Надо же, он из кожи вон лезет, выдумывая, чем порадовать свою малышню. А кто-то просто не считает день рождения достойным поводом… Наверное, это просто ее реакция.

– Мать закудахтала, сбегала за тортом и игрушкой. В общем, посидели…

– А Алиса что?

– Алиса… – помрачнел Михаил. – Она молча выпила водки и ушла спать. Ума не приложу, как наладить их отношения.

– Пока никак. Помните, я вам говорил, что процедура возврата Алисы в мир нормальных людей будет очень непростой. А возможно, что и вообще не удастся.

– Угу, – буркнул тот. Он, конечно, надеялся, что все будет гораздо проще. Со времени последнего разговора прошел месяц, в течение которого Миша заваливал Алису цветами, подарками и мелкими знаками внимания, пытаясь поднять ее самооценку. Но Алиса молча оставляла цветы засыхать на подоконнике, отказывалась идти в театр и только еще больше мрачнела.

– Так, я могу вам пояснить еще кое-что. Нормализовать отношения с Олесей пока что практически невозможно. Но именно в Олесе и скрыт наш главный ресурс.

– Как это, – уставился на него Потапов.

– А так. Именно Олеся начала то, что мы с вами пытаемся продолжить. Смею предположить, что сама девочка любит мать.

– Очень. У меня иногда прям сердце останавливается, как я вижу это. Олеся, когда мама приходит откуда-нибудь, бежит к ней, кричит: мама, мама, ура. Она пока еще больше ничего не говорит. А та только скользнет по ней равнодушно глазами и отсылает ее в комнату. Она вообще все время ее отсылает куда-нибудь.

– Это нормально. Мы с вами только в начале пути. Скажите, а Алиса на ваш взгляд принимает много наркотиков? – Мишка задумался.

– Да не то чтобы. Она вообще-то не часто из дому отлучается, хотя с ребенком больше сидит моя мама. Так, иногда она уходит в город, бродит где-то сутками, а потом приходит. И от нее может пахнуть анашой.

– То есть, не колется.

– Пожалуй, нет. Странно. Я как-то об этом не думал, но похоже, что она действительно не колется.

– А в Питере точно кололась?

– Так она рассказывала. Я думаю, да.

– Но до зависимости, видимо, не дошло. У нее не было ломок.

– Не знаю. Когда мы приехали, ей было очень плохо. Может, это были и ломки. Она почти все время плакала.

– Не думаю, на абстиненцию не похоже. Да Бог с ней. Когда Элис родила Олесю, то получился такой мини-парадокс. Олеся нуждается в Алисе, любит ее по определению и всеми возможными способами показывает ей это. А Алиса была уверена, что она никому не нужна. Исчезнет, и никто не вспомнит. И даже стремится поскорее исчезнуть. Умереть или, хотя бы, сторчаться, не существовать, как личность. Женщину в ней полностью опустили, и она с этим уже смирилась. Полюбила никчемного наркомана и стала бегать за ним беспородной собачкой. Но вот она в качестве женщины дает жизнь другому человеку. У нее появляется настоящая семья, где ее любят, без нее и минуты не могут прожить. Она реализована, уважаема, любима этим маленьким существом. Это существо без нее пропадет, она за него отвечает. И Алиса принимает эту ответственность.

– А может, и нет.

– Если бы не приняла, то бросила бы Олесю. Оставила у свекрови и убежала бы опять к наркоманам. Или сдала бы в детдом. Я вас уверяю, что подавляющее число наркоманов именно так и делают. Она остается с Олесей. Но она не может так просто это пережить, она боится. Боится, что если вернется к миру «нормы», станет жить обычной жизнью, заботиться о ребенке, любить его, то настанет день, когда кто-нибудь придет и снова ее уничтожит. Этот самый ребенок. Вырастет и ее предаст. Алисе снова приходится раздваиваться.

– Точно. С Олесей она словно бы перестает быть собой. Все делает молча, не улыбается, не разговаривает. Или кричит.

– Рядом с Олесей мы имеем честь видеть Алису собственной персоной. Рядом с Олесей нет и не может быть Элис. Там только то, что осталось от нормальной девочки Алисы Новацкой.

– Очень сомнительный остаток, – поморщился Миша. Если бы не его сильная любовь, он бы возмутился, как Алиса обращается с невинной малюсенькой девочкой, отвешивая ей тумаки и оглушая окриками: иди спать, не приставай, вот и ходи мокрой и т.п.

– А что вы хотите. Она как бы спрашивает: ну когда же и ты, маленькое чудовище, откажешься от меня. Все вы – предатели, и ты наверняка не исключение. Да она за своими проблемами и не видит ребенка. Но ничего страшного в этом нет. Теперь, когда мы видим, что Алиса не бежит без оглядки от реальности, можно делать новые шаги.

– Какие, – оживился Миша. От всех этих сложных рассуждений ему было не по себе. Пусть ему лучше скажут, что делать.

– Вы приносите ей журналы?

– Да-да, а как же! И вы знаете, доктор, она их действительно читает. Стоит только оставить ее одну, как она утыкается в них. По-моему, она их перечитывает от корки до корки. Но ведь там в основном полный бред!

– Это для нас с вами в них полный бред. Потому что мы – мужчины, да еще и нормальные. А для нее любая статья сейчас будет откровением. Знаете, каким тезисам в основном посвящен любой номер Космополитена?

– Мода, косметика, тряпки? – Миша пробовал продраться сквозь литры разлитой на страницах журнала рекламы, но так и не смог.

– А вот и нет. Первое – Ты (дорогая и любимая читательница) прекрасна. Ты лучше всех и плюнь в глаза тем, кто так не считает. Причем многие статьи посвящены именно тому, что плюнуть надо в глаза маме и папе с их комментариями о распущенности и бесстыдстве. А равно и тете с бабулей. Второе – мужики – это сволочи, которым наплевать на понятие «человеколюбие». Отдельно освящается тема их трусости при расставании. Ее бросил Артем, оставив записку на столе. А кого-то послали по телефону путем отправки «смс». Кому-то о завершении романа стало известно только на свадьбе у любимого. На свадьбе с другой, соответственно. А кто-то на всякий случай от греха подальше рассказывал на каждом углу о том, что она (дорогая и любимая читательница) дура набитая, инфантильная фригидная стерва, не умеющая делать даже минет. И это после того, как она так старалась… И вот наша Элис понимает, что Артем с Алисой обошелся не хуже и не лучше, чем все эти козлы. Третье – тезис о силе и крутизне женщин, как таковых. Мол, ты, дорогая и любимая сама знаешь кто, можешь все и всего, чего хочешь, достигнешь. Вот так-то. А вы говорите – реклама.

– Надо же! – восхитился Миша. Интересно, что он этого ничего не заметил, но, по-видимому, Алиса и правда нашла. Иначе чего бы она употребляла эту глянцевую муру в таких количествах. Миша уже ползарплаты перевел на продукты журнальной промышленности.

– Так. А дальше нам с вами надо потихоньку вводить Алису в ритм нормальной социальной жизни.

– То есть?

– Она у вас наверняка спит до полудня, читает до полуночи, гулять не ходит и не интересуется, откуда берется в холодильнике еда.

– Примерно, – восхитился точности профессионала Потапов.

– Нормальное поведение наркомана или алкоголика. С ним надо завязывать. Только не резко. А то будет отторжение. Что ей вообще по жизни интересно?

– Гитара? – предположил Миша

– Исключено. Ставим табу на ее стандартный набор. Музыка, стихи, прогулки под дождем и пустые, ничем не заполненные дни.

– Тогда что?

– Ходите вместе по магазинам. Пусть выбирает занавески в ванну. Или отремонтирует вашу комнату. И попытайтесь ее увлечь чем-то. Может, кулинарией или шитьем.

– Может, устроить ее на работу? – предложил Михаил.

– Пока рано. Может и не выдержать. Вы еще подумайте. В конце концов, поговорите с ней. Может, она натолкнет вас на какую-нибудь путную мысль. И еще, это очень важно. Жизнь Алисы должна приобрести некую четкую систему. Ну, по типу того: утром зарядка, умывание, прогулка с ребенком. В два – обед, сделанный ею или хотя бы с ее помощью. По вечерам вместе занимайтесь ее хобби. После десяти – в кровать. Обязательно следите, чтобы она высыпалась. От бессонницы происходит половина всех возможных срывов.

– Как же мне ее к этому приучить? – опешил он.

– Примером, не иначе. Делайте все для этого сами. Будем надеяться, она присоединится. Подсознательное желание занять свое место в семье у нее быть должно. В любом случае, если что-то пойдет не так, приедете и подумаем. А пока – с вас тридцать долларов. И звоните, как только решите, что это нужно.

– Обязательно. А как мне понять, что нужно?

– Не знаю. Эта стадия – самая трудная. Имейте в виду, что выход из наркотического образа жизни равносилен переходу из космоса в плотные слои атмосферы земли. Чуть не тот угол – вылетаешь обратно в вакуум. А если пережать, то сгоришь.

– Образно! – улыбнулся Миша.

– Да к черту образность. Алиса чувствует себя, как бутерброд под стальным колпаком. Темно, холодно и страшно, но если приподнять колпак – наверняка сожрут. Так что звоните, не стесняйтесь. Вот ваша сдача. – Миша вышел. Жизнь с Алисой не была подарком, но сегодня он впервые почувствовал, что надежда все-таки есть. Вернувшись домой, он подхватил Олесю на ручки и предложил ей на выбор прогулку, мороженое и аттракционы. Олеся выбрала все. Алиса смотрела на них через плечо, и нельзя было понять, нравится ей это или нет.

– Ничего, всему свое время, – решил Миша.

Часть III. Алиса.

Глава 1. Почему не я?

Мне кажется, что дежавю – это не просто призраки знакомых из прошлой жизни. Еще это недосмотренные или недожитые фрагменты твоей собственной жизни, по недоразумению попавшие в параллельные измерения. Звучит как бред. Мои параллельные миры настигли меня, но не сумели поглотить. Видимо, в очередной новый год что-то где-то перемкнуло или заклинило. Все пошло не так. Или так? Трудно сказать об этом определенно даже сейчас, по прошествии времени лежа на обжигающем песке пляжа, ставшего мне новым домом. О чем же можно было говорить тогда? И все-таки именно в тот день я впервые почувствовала, что самое страшное позади. Странно…

– Что тебе здесь нужно? – набросилась на меня свекровь. В то утро она должна была уйти на свои бессмысленные сутки. Работа, которая не приносит ни удовольствия, ни денег, была для меня загадкой. Сидеть в будке под землей и глядеть на бесконечную ленту эскалатора. Сидеть, представляя, что над тобой неизмеримая толща земли, сквозь которую не пройдет ни глоток воздуха, ни луч света? Каково? Тем паче, когда за это тебе выдают мятых бумажек ровно на неделю сытой жизни или на две голодной.

– А вы почему не на работе? – спокойно спросила я. Не в первый раз она выуживала меня из недр своего секретера. А что она хотела? Если я знаю, что там лежат деньги, я что, должна их искать под бачком унитаза? По-моему, я действовала абсолютно логично.

– Я вернулась, – промямлила она и попыталась заглянуть через мое плечо. Составить, так сказать, первичное впечатление относительно размера потерь. Ибо то, что я уже захапала, обратно отнять было невозможно.

– А я искала тут кое-что, – кивнула я и направилась к выходу.

– Как не стыдно красть у пенсионерки? – спросила она. Как не стыдно? А почему, интересно, мне должно быть стыдно? Я же не могу работать и одновременно утрясать ее внучку.

– Как вам не стыдно совсем не оставить нам еды. Чем мне кормить Олеську?

– Спрашивай у Сашки. Он тебя обрюхатил.

– У Сашки можно спросить разве что героина.

– А мне плевать. Я не тяну. – Гордо развернулась она. Это, в общем-то, рядовое утро шло своим чередом. Я замотала полугодовалую дочь в пуховое одеяло и выперлась на прогулку. Класть мне было на эту прогулку, тем более в такой мороз, но еду меняли на деньги только в магазине, а он был довольно далеко. Жаль, что мы не живем на окраине, где есть похожие на московские ярмарки и рынки. Что толку от этих немытых питерских красот, если кругом только дорогущие супермаркеты. Я в них чувствовала себя по-дурацки, завешивая две морковки и три картошки. Но какой у меня, спрашивается выбор? Мы перли через январскую пургу в сторону московского вокзала. Бог с ним, со стыдом, он, как известно, глаз не колет. А вот стрелять сигареты на вокзале гораздо проще. Надо настрелять дня на три.

– Зверский холод.

– Да уж.

– Сигаретки не найдется? – спрашивала я.

– Держи. А разве можно курить с маленьким? – интересовался каждый второй.

– Пить нельзя, а курить разрешают. Для снятия стресса, – с умным видом заверяла их я и нагло выцарапывала из предложенной пачки не одну, а три-четыре сигареты. Иногда владельцы этого не одобряли. Тогда я округляла глаза в умоляющем ракурсе и произносила:

– Прямо пропадаю. Разрешите? – от этого, как правило, все обалдевали и кивали. Был еще один вид спорта, в котором я сделалась профессионалом.

– Мелочи не найдется? Очень надо позвонить. – Но в январе слишком холодно, чтобы человек полез выуживать из кошелька монетки.

– Не найдется, – отвечали бы они и отводили бы глаза. Так что я и не пробовала, оставляя бизнес до весны. А ведь в лучшие дни набиралось на приличный обед. Можно было бы, махая ребенком, выпрашивать и большие суммы, просто так, без объяснения их целевого назначения. Но нищенствовать мне претило, мешало прошлое обывательское воспитание. Итак, восьмого января, истратив очередную Ванессину заначку на макароны, сморщенные овощи и овсянку, настреляв сигарет на полную пачку, я отправилась домой. С настроением у меня был полный порядок, я даже не слишком замерзла, переваливая через сугробы Олеськину тарантайку.

– Где шлялась? – встретил меня вопросом нежданно нагрянувший Лекс. Надо сказать, что видела его я все реже. Желание быть примерным отцом покинуло его через месяц после родов, но иногда он все-таки вспоминал о своем священном долге перед нами. Обычно когда заканчивался героин или просто негде было переночевать. В эти моменты мы с Ванессой удивительно дружно и слаженно действовали в сторону его скорейшей ликвидации, так что больше пары дней он не оставался никогда. Странно, но я совсем не чувствовала больше извращенного страха остаться без его монаршего внимания.

– Вышла прогуляться. Развеяться. Тебе что за дело? – огрызнулась я. Его вид в шароварах, футболке и моих тапках меня прямо бесил.

– Чего тебе веяться? Сидела б дома. Холод собачий, – вымолвил он. Стало быть, негде ночевать, решила я про себя.

– Скука, – отмахнулась я.

– Матери нет?

– Ну?

– То есть мы одни? – зазывно покосился он и почесал промежность. Меня замутило. Только не это. Не хочу с ним спать.

– Мы с Олесей.

– Мелочь не в счет. Ну иди же. Иди ко мне, моя рыбка, – паясничал он, развалившись на кровати. Что же делать? Все же я живу в этом доме именно в качестве жены этого убожества с куцей бороденкой, непонятно зачем он ее отрастил.

– У меня много дел, – развернулась я в сторону кухни. Может, отсижусь?

– Ага. Голова болит и дни не те. Угадал?

– Примерно, – посмотрела я на него с вызовом. Но он настолько чувствовал себя хозяином положения, что только рассмеялся.

– А у меня для тебя кое-что есть.

– Что?

– Кое-что. Тебе понравится, – подмигнул он и достал из рюкзака пакетик черняшки из мака. С паршивой овцы хоть шерсти клок, решила я. Через час мы, вполне довольные друг другом лежали на кровати. Олеськины завывания никого не напрягали, шевелиться не хотелось совсем. Я сунула ей морковку и дремала, пока в дверь не позвонили.

– Открой, – прошепелявил Лекс.

– С чего бы? Ванесса сама откроет.

– Это Снейк.

– А зачем? – полюбопытствовала я. Снейк был самым непонятным из питерской наркобратии. Приличный высокий мальчик с голубыми глазами и кошельком, набитым папиными баксами. Он ходил в институт, думал о сессиях, трахал движущиеся объекты и, до кучи, колол, глотал и курил все, что только мог ему предложить дружественный наркосервис. С Лексом его не связывало ничего, кроме редких совместных вечеринок. Дома у нас он не появлялся до этого ни разу.

– Это его герыч. Я его сюда и зазвал. Мать-то все равно на работе.

– Арбайтен, арбайтен, – покачивала я свисающей с кровати стопой. Хорошо, что ни говори.

– Открывай, я не могу встать.

– О-кей – я прочапала в прихожую. На самом деле, последний раз Лекс притаскивал мне наркотики с пару месяцев назад. Я жила гораздо спокойней и без него, и без уколов. Ревущая грязная девчонка, ползающая в мокрых ползунках среди обдолбанных тел нарушала мое равновесие, так что расслабиться до конца все равно не получалось. Но раз уж подворачивался случай, чего отказываться?

– Привет, Элис. Ты, как я вижу, уже… – подмигнул мне Снейк. Его челюсти непрерывно разжевывали нескончаемую жвачку, а глаза ощупывали мое тело, словно бы на мне и вовсе не было халата.

– Здравствуй – здравствуй, – молвила я в ответ. Лекс с трудом вынырнул из полусна и вяло приступил к вывариванию новой порции счастья. Снейк заворожено следил за его руками, как дитя смотрит на фокусника. Я бы даже не исключала, что процесс нравился ему больше, чем результат. Он был из тех, о ком говорят – без царя в голове.

– Хорошие у тебя вены, – одобрил Снейковы природные данные Лекс и мы все втроем залегли на кровать. Надо сказать, у нас и шанса не было, что Ванесса все это одобрит. Но кто ж о ней думал? Нам было хорошо, Олеська то спала, то не спала, то опять засыпала. Свекровь вернулась на следующее утро и возмущенно фыркала, глядя на дрыхнущую композицию из шести рук и ног.

– Вот же скоты, ей-богу! – восклицала она каждые пять минут.

– Сволочи! И ты, Алиска, дрянь! – заверещала она, когда выяснила, что все запасы еды, включая те, что она хранила в шкафу на балконе, исчезли.

– Отвали, – устало махал на нее муженек. Снейк спал и во сне жевал жвачку

– Ты как с матерью…

– Да пошла ты. – День обещал выдаться нервным. Ванесса устала и сегодня, соответственно, не работала. Она отличалась склонностью к скандалам и на дух не выносила наркоманов. Особенно чужих. До обеда героин еще как-то примирял Лекса с действительностью. Но к вечеру выяснилось, что за ту пару месяцев, что я его не видела, он заимел себе дозу. Причем немалую. Ночью его начало ломать не по-детски. Поскольку с таким синдромом я, по сути, дел никогда не умела, то впала в ступор. Мне и самой было несладко, что не говори, а отходняк есть отходняк. Но его вопли, стоны и активное участие в скандале с мамашей напрягали меня сверх меры. Олеська орала, Снейк жевал, пытался меня облапать по-тихому и иногда подло раздувал азарт в Лексе или его прародительнице.

– А вот приличные матери своих деток любят. Не морят голодом, не попрекают куском хлеба, – громко говорил он и чета Бобковых, словно свора собак с костью, начинали лаяться с новой силой. Лексу было плохо. Весь потный, красный, с трясущимися руками, он раздражал меня, мешал мне, напрягал. Что с этим поделать, я не знала.

– Поеду-ка я за догоном, – родил наконец Снейк.

– Только посмей! В моем доме не позволю! – высказала неприятие предложения Ванесса Илларионовна. Ну и имечко, в самом деле.

– Кому ты не позволишь? Тля! Да я тебя сейчас запру до второго пришествия.

– Мразь! Милицию вызову!

– Без пальцев останешься! Все повырву! – орал Сашенька мамочке и даже попытался привести угрозу в исполнение. Они по-дурацки пыхтели, входя в раж.

– Пойду я… Ребенка уложу, – решила ретироваться я, пока они не втянули и меня. Все-таки был уже час ночи. Снейк вернулся без героина. Может, было бы лучше, если бы он его нашел-таки. Но он его не нашел. С бутылкой пива в одной руке и с бутылкой водки в другой он вперся к нам.

– Азера уже разошлись. Говорят, облава была.

– Черт, черт, черт… – завертелся волчком Лексик.

– Так тебе и надо! Наркоман проклятый, – орала через щель в двери мать. Она заперлась на цепочку и от этого очень осмелела.

– Нет, я ее все-таки грохну! – взвился Лекс. Вместо дрожи в его глазах зазвенело бешенство и злоба. Если бы мне довелось когда-то видеть глаза бешеной собаки, я уверена – они бы выглядели точно также. Лексу для полноты картины не хватало только пены у рта. Я заперлась у себя и попыталась раствориться. Предчувствие беды охватило меня снова. Оно было таким сильным, что сводило меня с ума. Когда Эдисон улетал в вечность, меня также трясло. Прошло какое-то время, я, кажется, уснула, положив голову к плечику Олеськи. Очнулась от криков.

– Ах ты сволочь. Издеваться надумал. Убью! – услышала я. Разлепила глаза, с трудом собрав мысли в связанную нить, посмотрела на часы. Три пятнадцать.

– Караул! – взвизгнула вдруг Ванесса.

– А вы чего не спите, – высунулась я. И обомлела. Лекс на полу в кухне пинал ногами Снейка, который хрипел, отплевывался кровью и пытался ухватить Лексов ботинок.

– Да что ж такое, люди добрые! – кричала Ванесса, пытаясь схватить сына за руку.

– Прекрати! – закричала я.

– Отвяньте, дуры! Убью! – рычал Лекс.

– Что случилось? – пыталась выяснить я у очумевшей Ванессы.

– Не знаю, боже! Он его убьет.

– Ах ты гад! Зажал? Дозу зажал? – волком выл Лекс. Ситуация прояснилась. Итак, они подрались на почве героина. Но только мне от этого легче не стало. Не желая влететь в разборки, я бросилась в комнату.

– Вызывай милицию! – заорала Ванесса и бросилась к входной двери. Лекс недобро посмотрел на меня и прыгнул ей наперерез.

– Молчи, сука! Сына решила посадить?! Да я тебя сейчас саму порешу.

– Спасите, кто-нибудь! – махала неумело она кулачками и отступала к комнате. Я поймала себя на мысли, что хохочу, вцепившись в Олеську. Театр абсурда, вход рубль, выход – два. Или без выхода. Цыганочка без выхода. Лекс обернулся ко мне и я приготовилась отлететь на небо вместе со всеми. В газетах напишут: «Сегодня ночью в Перекупном переулке совершено тройное убийство. В приступе бешенства наркоман забил ногами свою мать, жену и знакомого. Молодого человека по кличке «Снейк». И потом сам выбросился из окна. Из всей семьи выжил только полугодовалый ребенок.» Так ли напишут или как-нибудь все переврут? Лекс переступил через недвижимого Снейка и рванул ко мне. Я даже не стала сопротивляться. Разве не к этому я всегда стремилась? Вот и все. Его пальцы сомкнулись вокруг моей шеи. Сначала было очень больно, потом стало просто нечем дышать. Я уронила Леську и пальцами отдирала от своей шеи хомут его ладоней. И, наконец, инстинкт начал угасать. Я отключалась. Жить хотелось неимоверно, но сил не было никаких.

– Ах ты сволочь! – раздался чей-то голос и моментально руки на моей шее разлетелись в стороны. Люди мышиного цвета махали дубинками. Ритмично и слаженно, в такт друг другу. Раз – два, раз – два. Лекс дергался как в танце, безумно ощупывая стены глазами. Потом наручники сцепили у него за спиной те самые руки, следы от которых еще оставались на моей шее. Олеська, до сих пор почему-то молчавшая, взвыла с невиданной силой. Я тоже на всякий случай зарыдала. Свекровь валялась в проходе к комнате. Сердце – сказали мне потом. Ничего страшного, покой и хороший уход. Не нужна даже госпитализация. До нее Лекс добраться не успел.

– Фамилия?

– Что? – не поняла я.

– Как вас зовут?

– Алиса Новацкая. Вот паспорт.

– Вы же поменяли фамилию. Вы его жена?

– Да, – кивнула я. – Я его жена. – В голове крутился только один вопрос. Почему я жива? По всему, я должна была сегодня умереть. Именно к этой ночи я шла столько времени. Именно для этого я неотвязно следовала за мужем-убийцей и терпела все от него. Я хотела бы навсегда покинуть этот мир. С того самого дня, когда Артем Быстров черкнул мне свою записку, я не хотела жить. Но все время что-то меня держало. То инстинкты, то трусость и страх, то десять таблеток прокопана. Потом накрепко привязала к себе Олеся. Вся-то надежда была на Лекса. Ведь знала я, что рано или поздно человек, утопивший Эдисона из-за дозы Винта, разделается и со мной. Знала и терпеливо ждала момента. И что теперь? Жить? Мне жить? И если жить, то как? Мне очень нужно это узнать, ведь теперь я оказалась свободна. К утру, в госпитале, от черепно-мозговой травмы, осложненной аспирацией кровью скончался Снейк, в миру Павлик Чуйков. Почему-то не я.

* * *

Как выяснилось потом, милицию вызвали соседи. Почему они не спали, как услышали и поняли, что у нас происходит, и как, наконец, умудрились не опоздать люди с дубинками – вопросы без ответа. Мне в этом всем виделся промысел божий. До утра нас истязали вопросами, делали анализы, фотографировали и прочее, прочее, прочее… Свекровь накормили валидолом, напоили валокордином и уложили стонать на кровать. Соседи поминутно входили – выходили в незапертые двери и впитывали подробности такого «вкусного» скандала. А уж когда выяснилось, что один из участников спектакля все-таки сподобился помереть, все пришли в полный экстаз. Олесю причислили к лику святых безвинных младенцев.

– Ах ты, бедненькая. Что ж с тобой теперь будет, – причитали они так, что становилось понятно – ничего хорошего не будет. Причем никто не пояснил мне, что же это такое изменится для Леськи при отсутствии папаши. Особенно если учесть, что его участие в воспитании сводилось исключительно к просьбам «заткнуть эту дрянь» и «перестать к нему приставать уже».

– Ах, Алиса, как ты? – спрашивали меня и заботливо вставляли мне в зубы сигареты.

– Нормально, – отвечала я и, что самое интересное, это была совершеннейшая правда. Снейк, хоть и умер, а сам тоже ангелом не был. Я не любила его. Он был для меня ничем, и не мое дело по нему плакать. А вот то, что я осталась жива, я посчитала чудом и поворотом судьбы. Потому что именно теперь я со всей ясностью поняла, что жить я хочу. Невзирая на Артема и на прочие «обстоятельства».

– Что же теперь с Сашенькой будет? – простонала Ванесса, когда я зашла посмотреть, как она. А действительно, что? Одно ясно, в скором времени мы его не увидим. Его увезли куда-то в неведомое мне СИЗО. Никакого желания его проведать у меня не было. Вместо Лекса в моей душе образовалась пустота, некая черная дыра, от которой только немного веяло холодом, не больше. Впервые за все то время, что провела в его обществе, я спокойно засыпала и просыпалась. Спокойно читала книжки, подогревала чай, варила Леське кашку.

– Что же теперь с Сашенькой будет? – снова и снова приставала ко мне свекровь, полагая, что мне, как его жене, положено разделить с ней страхи и страдания.

– Не знаю. Наверно, посадят.

– Какой ужас, – начинала плакать она. Интересно, что Снейк, забитый насмерть Лексовыми ногами в тяжелых сапогах – казаках, не кажется ей «таким ужасом». А вот то, что Лекса посадят в клетку, как обезьяну, ее пугает и приводит в состояние нервной невменяемости.

– Зато в тюрьме он от наркотиков отучится, – старалась я хоть чем-то порадовать ее.

– Какая же ты черствая! – ужасалась она. Весь следующий месяц мы с ней давали показания следователю, усталому мужичку с рязанским выговором. Наши показания разнились. Ванесса пыталась доказать, что Лекс совершенно случайно споткнулся о Снейка, я же честно говорила, что видела, как он его пинал.

– А по голове он его бил?

– Ну… Он его, в основном, именно по ней и бил. Снейк еще отплевывался кровью и хрипел.

– Скажите, а вы обвинение предъявлять будете? – интересовался он, и я понимала, почему. В деле лежали документы о травмах, нанесенных мне. Снятие побоев, кажется, так.

– Не буду, – утешала я его. Что могут решить какие-то побои жены, раз есть труп. В любом случае, у меня будет достаточно времени, чтобы понять, что делать дальше.

– Сколько ему могут дать?

– От пяти до пятнадцати лет.

– А кто это будет решать?

– Судья. Это будет решать судья на суде, – он вздохнул и принялся что-то писать в листке. Я расписалась и встала. Значит, у меня есть не меньше пяти лет. Не оправдают же его, в конце концов.

– А в чем его обвинят? В убийстве? – обернулась я на пороге.

– Зачем? Причинение тяжкого вреда здоровью, – «утешил» он меня.

– Как это? Снейк же умер.

– Но ваш муж не имел изначально таких намерений. Он же его просто хотел побить, – пояснил следователь. Не понимаю, как можно так решить. Если он его бил сапогом по голове и кричал – убью – то как же он мог хотеть всего лишь подраться. Странная у нас система правосудия, мне ее не понять. Впрочем, мне многого в этом мире не понять. Например, Ванесса Илларионовна, осознав, что от меня ни поддержки, ни сочувствия не дождешься, принялась виться ужом, раздобывая деньги на адвоката. Она вывернулась наизнанку и завернулась обратно, но таки нашла одного юриста – энтузиаста, который принялся воевать не на жизнь, а на смерть со следствием. Эта борьба длилась четыре месяца, за которые свекровь попала в рабскую зависимость от этого адвоката. Она продала все, что только было в доме ценного, заняла у всех, кто еще что-то был готов ей дать, а на остальное написала расписки.

– Зачем вам это? – спрашивала я ее.

– Как же? Надо мальчика спасать, – поражала меня своей тупостью она.

– Какого мальчика? Это же наркоман, который вернется и превратит вашу жизнь в ад. И никогда уже ничего с этим не сделать! Чего вы добиваетесь? Чтобы он вернулся как можно быстрее?

– Ты не понимаешь, ничего не понимаешь, – плакала она в ответ. – Этот ж мой сын, у меня больше нет никого.

– А мы? А Леська?

– Но с вами же все в порядке.

– Да что вы? – поражалась я. Оказывается, с нами все в полном порядке. Если бы не моя уверенность, что все это – нереальная, исчезающая навсегда часть моей жизни – я бы реагировала на такие заявления более резко. А так, я смотрела на все как на ленту кино, когда развязка уже ясна и скоро потекут снизу вверх титры.

– Что ты знаешь? Ты так откровенно его ненавидишь, а ты хоть слышала, как он стал таким?

– Нет, – я на самом деле думала, что Лекс был таким всегда.

– А ведь был отличный ребенок. Маленький мальчик, ангел, которого мне послал Бог на старости лет.

– Правда? – заинтересовалась я. Честно говоря, вообще не представляла, что он мог бы быть малышом. Хотя, если уж быть до конца честной, не мог же он родиться вместе с пеналом и шприцами. Уж наверное, он и в садик ходил, и в школе решал уравнения с несколькими неизвестными.