Текст книги "Всеобщая мифология. Часть II. Люди, бросавшие вызов богам"

Томас Балфинч
Всеобщая мифология.
Часть II. Люди, бросавшие вызов богам

© ООО «Остеон-Пресс», 2015

* * *

От издательства

Мы продолжаем публикацию грандиозного труда Томаса Балфинча. Этот том затрагивает темы взаимоотношений людей и богов. Боги здесь предстают не только могущественными и сверхъестественно сильными, но и необычайно алчными, гипертрофированно себялюбивыми, сверхестественно жестокими… Словом, все свойственные обычным людям слабости и недостатки применительно к богам надо умножать на 100 порядков.

Эта книга написана хотя и несколько поверхностно для того, чтобы рекомендовать его книгу в качестве учебного пособия, но всё же достаточно талантливо для того, чтобы заинтересовать молодых людей и побудить их подробнее изучить настоящий предмет, а значит способствует развитию интеллекта и нравственности подрастающего поколения. Поскольку даже самый игривый из древних мифов содержит в себе воспитательное начало и аллегорически подсказывает человеку правильную линию поведения.

Познание мифологии иных народов позволяет нам лучше понять философию и психологию этих народов, а взаимопонимание – это самое главное, что необходимо нам в век, когда вражда и ненависть приводит нации к войнам, не сравнимыми с теми, которые бушевали во времена Балфинча.

Об авторе

Издание классического труда Балфинча, в котором увековечена его широкая эрудиция и кропотливый труд, необходимо дополнить некоторым сообщением об этом американском ученом. «Эпоха легенд» может быть поставлена в один ряд с более ранними книгами, такими как «Путешествие пилигрима», «Путешествия Гулливера», «Арабские ночи» («Тысяча и одна ночь»), «Робинзон Крузо» и пятью-шестью другими всемирно известными произведениями, знать которые должен каждый по-настоящему образованный человек. Многим читателям данное издание, возможно, напомнит детство, и, добавим, почти несомненно откроет при свежем прочтении источник бесчисленных крупиц знания, которые сохранились в их памяти с тех юных лет. Однако само имя Балфинча для большинства этого широкого круга читателей и студентов мало знакомо.

Томас Балфинч был коренным жителем Бостона (штат Массачусетс), где он родился в 1796 г. Его отрочество прошло в этом городе, и он подготовился к поступлению в колледж в школе Бостона. Балфинч закончил образование в Гарвардском колледже, и после получения ученого звания последовал период его преподавания в родном городе. Потом в течение длительного времени он занимался бухгалтерией в Бостонском коммерческом банке. Свое свободное время он посвящал дальнейшим классическим штудиям, которые начал в Гарварде, и главное удовольствие его жизни заключалось в записи результатов своего чтения в простой, сжатой форме для юных или занятых читателей. Замысел, которому Балфинч следовал в этой работе, чтобы она была полезна, помещен ниже в Предисловии автора.

Помимо этой работы у Томаса Балфинча выходили:

«Эпоха мифа», Первое издание, 1855;

«Эпоха рыцарства», 1858;

«Мальчик-фантазер», 1860;

«Легенды о Шарлемане или Роман Средних веков», 1863;

«Поэзия эпохи мифа», 1863;

«Орегон и Эльдорадо или Роман рек», 1860.

В настоящее полное издание мифов и легенд включены «Эпоха легенд», «Век рыцарства» и «Легенды о Шарлемане». Мы особо позаботились о том, чтобы четко следовать оригинальному тексту Балфинча, но отметим, для того, чтобы работа стала полностью завершенной, в нее дополнительно были включены некоторые разделы, которые, как надеются издатели, были бы одобрены самим автором. Они не вторгаются в его оригинальный замысел, но просто осуществляют его более детально. Раздел по Северной мифологии был расширен за счет пересказа эпоса «Песни нибелунгов» и краткого изложения вагнеровской версии легенды в его оперной тетралогии (серии музыкальных драм). Под заголовком «Героические мифы британцев» кратко изложены истории о Беовульфе, Кухулине, Гереварде и Робин Гуде. Из стихотворных отрывков, которые попадаются в тексте, тридцать или более были добавлены из литературы, которая появилась после Балфинча, отрывки, которые он, похоже, должен был процитировать, если бы лично контролировал новое издание.

Глава I. Герои высоких страстей

Пирам и Фисба

В древнем Вавилоне, где в ту пору правила царица Семирамида, жили Пирам и Фисба. Пирам был красивейшим юношей, а Фисба – прекраснейшей девушкой. Их родители жили в соседних домах; и соседство свело молодых людей друг с другом, а знакомство перешло в любовь. Они были бы рады пожениться, но их родители были против. Единственное, чего они не могли запретить, это любовь, горевшую в обоих сердцах с одинаковой силой. Они обменивались знаками и взглядами, и пламя в их сердцах горело еще сильнее от того, что должно было быть скрыто. В стене, которая разделяла два дома, была щель, которая возникла из-за какой-то ошибки в конструкции. Никто раньше не замечал ее, но любящие ее обнаружили. Чего только не откроет любовь! Щель пропускала голоса, и нежные послания проникали туда и обратно через нее. Когда они стояли, Пирам с одной стороны, а Фисба – с другой, их дыхания смешивались.

– О жестокая стена, – говорили они, – почему ты разделяешь влюбленных? Но мы не будем неблагодарными. Осознаем, что тебе мы обязаны возможностью передавать слова любви жаждущим их ушам.

Такие слова они произнесли с разных сторон стены; а когда пришла ночь и нужно было прощаться, прижались губами к стене: она со своей стороны, а он со своей, так как не могли быть ближе.

На следующее утро, когда Аврора убрала звезды, а солнце растопило иней на траве, они встретились на привычном месте.

Потом, пожаловавшись на свою жестокую судьбу, они договорились, что следующей ночью, когда все будет тихо, они ускользнут от бдительных взглядов, покинут свои дома и выйдут погулять в поля; а, чтобы обезопасить встречу, направятся в хорошо знакомое сооружение за пределами города, названное Гробница Нины. Тот, кто придет первым, должен был ждать второго у подножия определенного дерева.

Это было белое тутовое дерево, стоявшее около холодного источника. Все было согласовано, и они страстно ждали, когда же солнце опустится в воды, и ночь поднимется из них. Потом Фисба осторожно прокралась наружу, не замеченная семьей; ее голова была покрыта вуалью. Она проделала свой путь до памятника и села под деревом. Когда она сидела одна, то в слабом вечернем свете разглядела львицу, чья пасть дышала недавним кровопролитием. Львица приближалась к фонтану, чтобы утолить жажду. Фисба скрылась и постаралась спрятаться в углублении скалы. Когда она бежала, то уронила вуаль. Львица, напившись из источника, повернулась, чтобы уйти в лес, но, увидев вуаль на земле, вскинула и разорвала ее своей окровавленной пастью.

Спустя несколько минут задержавшийся Пирам достиг места встречи. Он увидел на песке следы льва и тотчас побледнел. Вот он нашел вуаль, всю окровавленную и порванную.

– О бедная девочка, – сказал он, – Я стал причиной твоей смерти! Ты, более достойная жить, чем я, пала первой жертвой. Я буду следующей. Я виноват в том, что заманил тебя в такое опасное место, и сам не был здесь, чтобы защитить тебя. Выходите вы, львы, из скал и разорвите тело виновного вашими зубами. Моя кровь тоже запятнает ткань, – сказал он и вонзил меч в свое сердце. Кровь хлынула из раны и окрасила белые ягоды тутового дерева в красный цвет; а, капая на землю, достигла его корней, так что красный цвет поднялся по стволу до плодов.

В это время Фисба, трепещущая от страха, все еще не хотевшая разочаровывать своего любимого, осторожно вышла, с тревогой ища юношу, жаждущая рассказать ему об опасности, которой она избежала. Когда она пришла на место и увидела изменившийся цвет тутового дерева, то засомневалась, то ли это место. Пока она колебалась, увидела фигуру человека, корчившегося в агонии смерти. Она бросилась назад, дрожь пробежала по ее телу, как рябь на поверхности спокойной воды, когда внезапный ветерок проносится над ней. Но как только Фисба узнала своего любимого, она вскрикнула, била себя в грудь, обнимая безжизненное тело, проливая слезы на его раны и оставляя поцелуи на его холодных губах.

– О, Пирам, – рыдала она, – что же ты сделал? Ответь мне, Пирам; это я, твоя Фисба, говорю. Услышь меня, дорогой, и подними свою поникшую голову!

При имени Фисбы Пирам открыл глаза, но снова их закрыл. Фисба увидела свою вуаль, запятнанную кровью и пустые ножны от его меча.

– Ты своей рукой окрасил дерево, и это по моей вине, – сказала она, – Я тоже могу быть смелой, и моя любовь столь же сильная, как твоя. Я последую за тобой в обитель смерти, потому что я стала ее причиной; и смерть, которая лишь одна может разлучить нас, не помешает мне соединиться с тобой. А вы, бедные наши родители, не откажите нам в нашей общей просьбе. Как любовь и смерть соединили нас, поместите нас в одну могилу. А ты, дерево, сохрани отметины убийства. Пусть твои ягоды всегда служат напоминанием о нашей невинной крови.

Сказав так, она погрузила меч в свою грудь. Родители Фисбы выполнили ее просьбу, и боги тоже. Два тела были похоронены в одной могиле, а шелковичное (тутовое) дерево с тех пор всегда приносит пурпурные ягоды.

Пирам и Фисба. С картины Абрахама Хондиуса (1625/30–1691/95)

Поэт Джордж Байрон вспоминает этих влюбленных в своем «Дон-Жуане»:

 
Нас Вавилон пленяет до сих пор:
Там роскошь небывалая дарила.
Там царь царей Навуходоносор
Травой питался. Святость Даниила
Там усмиряла львов, умильный взор
Там на Пирама Фисба обратила;
Там, совершая громкие дела,
Семирамида славная жила!
 

В переводе «Лузиады» присутствует следующее упоминание истории Пирама и Фисбы и превращения тутовых ягод. Поэт описывает Остров Любви:

 
«… здесь все дары рука Помоны раздает
В возделанном саду растет привольно,
Вкус слаще их, а краски ярче,
Чем может этого добиться садовод.
Здесь вишня багрецом горит,
В рядах висячих кровию влюбленных
Налиты ягоды тутовые, отягощая ветви».
 

Если же кто-нибудь из наших юных читателей будет столь бессердечен, что пожелает высмеять бедных Пирама и Фисбу, он может обратиться к шекспировской пьесе «Сон в летнюю ночь», где эта история пародируется забавнейшим образом.

Кефал и Прокрида

Кефал был прекрасным юношей и любил мужественные забавы. Он вставал до рассвета, чтобы отправиться на охоту. Богиня утренней зари Аврора как-то раз увидела его, когда впервые выглянула, чтобы взглянуть на белый свет, который озаряла, влюбилась и похитила его. Но у Кефала к тому времениуже была очаровательная жена, которую он преданно любил. Ее звали Прокрида. Она была любимицей Дианы, богини охоты. Диана подарила ей собаку Лелапса, которая могла догнать любого соперника, и копье, которое никогда не промахивалось мимо цели; а Прокрида передала эти дары своему мужу.

Кефал был так счастлив со своей женой, что сопротивлялся всем мольбам Авроры, которая, наконец, с недовольством освободила его, сказав: «Уходи, неблагодарный смертный, будь счастлив со своей женой, но, если я не очень ошибаюсь, настанет день, когда ты будешь скорбеть о том, что больше никогда не сможешь увидеть ее».

Кефал вернулся и был так же счастлив, как всегда, своей женой и своей охотой. Но вот случилось так, что какой-то гневный бог наслал на эту местность прожорливую лису, которая изводила страну; и, чтобы поймать ее, были вызваны охотники. Ходили слухи, что боги специально наделили ее способностью никогда не быть пойманной. Все попытки изловить ее были напрасными; никакая собака не могла ее догнать; и, наконец, охотники пришли к Кефалу за его знаменитым псом, которого звали Лелапс. Как только его спустили, он кинулся в погоню быстрее, чем можно было проследить за ним взглядом. Если бы не было его следов на песке, можно было бы подумать, что он летит.

Кефал и другие стояли на холме и наблюдали за погоней. Лиса применяла всевозможные уловки; она бежала по кругу и запутывала свои следы, собака приблизилась к ней с открытой пастью, щелкая зубами у самых пяток; но ловила лишь воздух. Кефал был готов бросить копье, когда внезапно увидел, что собака и лисица, обе, внезапно остановились.

Небесные силы, которыми были наделены обе, не пожелали, чтобы что-нибудь из них победил. На пике жизни и движения обы животных обратились в камень. Они выглядели столь естественно, как живые; что глядя на них, можно было подумать, что одна собиралась залаять, а другая – скакать дальше.

Кефал, хотя и потерял свою собаку, продолжал с удовольствием охотиться. Он выходил ранним утром, скитался по лесам и холмам в полном одиночестве, не нуждающийся в помощи, потому что его копье было надежным оружием в любом деле. Утомленный охотой, когда солнце поднялось, он находил тенистый уголок, где протекал холодный источник, и, простершись на траве со сброшенной одеждой, наслаждался ветерком.

Иногда он говорил вслух: «Приди, о сладостная авра, приди и обдуй мою грудь, приди и облегчи жару, которая сжигает меня».

А надо вам сказать, что «аврой» на одном из ионийских диалектов, а позже и по латыни, называлось легкое дуновение ветерка.

Однажды кто-то проходил мимо и, услышав, как Кефал обращался таким образом к воздуху, по глупости подумал, что он говорит это какой-то девушке с таким именем (а имена в ту пору были самые разные, могло быть и Дуновение). И этому типу хватило ума прийти и рассказать этот секрет Прокриде, жене Кефала.

Любовь доверчива и наивна. Прокрида от внезапного шока лишилась чувств. Придя в себя, она сказала себе: «Это не может быть правдой; Я не смогу поверить в это, пока сама не увижу». И она стала ждать с тревожным сердцем следующего утра, когда Кефал пойдет на охоту, как обычно. Потом она прокралась за ним и затаилась в месте, которое ей указал доносчик.

Кефал пришел, как обычно, когда утомился охотой, и разлегся на зеленом валу, бормоча себе под нос: «Приди, о авра, сладкое дуновение ветерка, приди и обдуй меня; ты знаешь, как я люблю тебя! Ты делаешь рощи и мои одинокие прогулки восхитительными».

Он продолжал в том же роде, когда услышал или подумал, что услышал, всхлипывания в кустах. Предположив, что это какое-то дикое животное, он метнул туда копье. Крик его любимой Прокриды дал ему понять, что оружие очень точно попало в цель. Он бросился туда и нашел ее, истекающую кровью, и со слабеющими силами постарался вытащить из раны копье, ее собственный дар. Она едва открыла глаза и постаралась произнести эти несколько слов:

– Умоляю тебя, если ты когда-нибудь меня любил, если я заслужила хоть какой-то твоей доброты, мой муж, исполни мою последнюю просьбу – не женись на этой отвратительной Авре!

Кефал и Прокрида стали самым трогательным сюжетом для поэтов и художников будущих времён. С картины Пьеро ди Козимо.

Так открылась вся тайна – но увы! Что толку разоблачать ее теперь?! Прокрида умерла; но ее лицо было спокойно, и она смотрела с жалостью и прощением на мужа, когда он раскрыл ей всю правду.

Среди «Баллад-легенд» Мура есть одна о Кефале и Прокриде, начинающаяся так:

 
«Охотник в роще как-то раз прилег,
И, чтоб укрыться от дневного зноя,
Позвал к себе привольный ветерок
Чуток прохлады принести с собою.
От зноя даже пчелка не поёт,
Не щевельнется даже лист осины,
Охотник пел: «Приди, о сладкий ветерок!»
А эхо песне вторило невинной.
 

Главк и Сцилла

Главк был рыбаком. Однажды он вытянул свои сети и поймал очень много разной рыбы. Он освободил сеть и продолжил сортировать рыбу на траве. Место, где он находился, было прекрасным островом на реке, одиноким куском земли, на котором никто не жил и не пас скот, и никто, кроме Главка, этот остров не посещал. Вдруг рыбы, которые лежали на траве, начали оживать и двигать жабрами, как в воде; и пока он смотрел на это с изумлением, все они продвинулись к воде, нырнули в нее и уплыли. Он не знал, как это понимать: то ли какой-то бог сделал это, то ли какая-то сила в траве. «Какое растение обладает такой силой?» – воскликнул он и, собирая травы, пробовал некоторые из них. Едва соки одной травки достигли его нёба, он почувствовал, что одержим страстным стремлением к воде. Он не мог больше сдерживаться, и, попрощавшись с землей, нырнул в поток.

Боги воды ласково приняли его и ввели его в славу своего общества. Они получили согласие Океана и Тефиды, властелинов моря, на то, что смертное в нем должно быть отмыто. Сотни рек пролили свои воды на него. И Главк потерял все чувство своей прежней природы и все сознание.

Когда он пришел в себя, обнаружил, что изменился внешне и внутренне. Его волосы стали зелеными и тянулись за ним в воде; его плечи стали шире, а вместо ног появился рыбий хвост. Морские боги горячо похвалили изменение его внешности, и он вообразил, что стал красавцем.

Однажды Главк увидел прекрасную деву Сциллу, предводительницу морских нимф; она бродила по берегу и, когда нашла укромный уголок, омывала свое тело в чистой воде. Он влюбился в нее и, показавшись над поверхностью, обратился к ней, говоря то, чем, как он думал, можно уговорить ее остаться; но она при виде него пустилась в бегство и бежала, пока не достигла обрыва, обращенного в море. Она остановилась и повернулась назад посмотреть, кто это: бог или морское животное, и с удивлением рассматривала его фигуру и цвет. Главк же, частично высунувшись из воды и опираясь на скалу, сказал:

– Дева, я не чудовище, и не морское животное, а бог; и я выше и Протея, и Тритона. Раньше я был смертным, но последовал жить в море; и теперь полностью принадлежу ему.

Затем он рассказал о своем превращении, о том, как он достиг своего нынешнего величия, и добавил:

– Но что толку от всего этого, если это не может тронуть твоего сердца?

Главк продолжал в том же роде, но Сцилла отвернулась и поспешила прочь. Юноша был в отчаянии, но ему пришло на ум посоветоваться с колдуньей Киркой. Он отправился на ее остров – тот самый, где потом жил Одиссей (о чем будет рассказано в одной из последующих историй). После взаимного приветствия он сказал:

– Богиня, я молю о твоем сострадании; ты одна можешь справиться с болью, от которой я страдаю. Как никто другой я знаю о силе растений, потому что обязан им изменением своей внешности. Я люблю Сциллу. Мне стыдно рассказывать тебе о том, как я добивался ее, и как пренебрежительно она отнеслась ко мне. Умоляю тебя использовать твои заклинания или магические травы, если они сильнее, не для того, чтобы излечить мою любовь – потому что этого я не желаю – но чтобы она разделила ее и ответила мне взаимностью.

На это Кирка, которая совершенно не сочувствовала страстям морского божества, отвечала:

– Лучше бы ты следовал за любящим существом; ты стоишь того, чтобы к тебе стремились, а не сам ты искал напрасно. Не будь застенчив, знай себе цену. Уверяю тебя, даже я, хотя и богиня, знающая силы растений и ароматов, не знала бы, как тебе отказать. Если она презирает тебя, то и ты презирай ее. Обратись к той, которая уже наполовину готова быть с тобой, и так сразу же оба получите должный ответ.

На эти слова Главк ответил:

– Скорее деревья вырастут на дне океана, а морские водоросли – на вершинах гор, чем я перестану любить Сциллу и ее одну.

Богиня была в гневе, но не могла наказать его и не хотела этого делать, поскольку он ей самой очень нравился; поэтому она направила все злые чары, что были в ее распоряжении против своей соперницы, бедной Сциллы. Она взяла ядовитые растения и смешала их с заклинаниями и заклятиями. Затем она прошла через толпу скачущих зверей, жертв ее искусства, и последовала к побережью Сицилии, где жила Сцилла. Там была маленькая бухта, в которой Сцилла обычно отдыхала днем в жару, дышала морским воздухом и купалась в морской воде. Здесь богиня вылила свою ядовитую смесь и произнесла над ней заклинания огромной силы.

На следующий день Сцилла, как обычно, пришла искупаться и погрузилась в воду по талию. В каком же она пришла ужас, когда почувствовала стаю змей и лающих монстров, окружающих ее! Сначала она не могла представить, что они – часть ее самой, и старалась убежать от них и прогнать их; но, когда она бежала, то несла их с собой, и, когда пыталась прикоснуться к своим членам, обнаружила, что ее руки задевают только зияющие пасти монстров… И так несчастная Сцилла осталась прикованной к месту.

Ее характер стал таким же гадким, как и внешность, и она получала удовольствие в том, чтобы пожирать несчастных моряков, которые попадали в ее объятия. Так она погубила шестерых спутников Одиссея и старалась погубить корабли Энея, пока, наконец, не превратилась в скалу, каковойона и до сих пор и остается к ужасу моряков.

Китс в своем «Эндимионе» дает новую версию окончания «Главка и Сциллы». По его версии Главк соглашается с уговорами Кирки, пока случайно не становится свидетелем ее сделок со зверями. Питая отвращение к ее вероломству и жестокости, он старается уйти от Кирки, но его берут и приносят назад; однако она с упреками изгоняет его, приговаривая его провести тысячу лет в старости и страданиях. Он возвращается в море и здесь находит тело Сциллы, которую богиня не превратила, а утопила.

Главк узнает, что его судьба заключается в том что, если он в течение тысячи лет будет собирать тела всех утонувших любовников, то появится юноша, возлюбленный богами, и поможет ему. Эндимион осуществляет это предсказание и помогает вернуть Главку молодость, а Сцилле и всем утонувшим любовникам – жизнь.

К образу Сциллы обращается и Мильтон в своем «Комосе»:

 
Часто слышал
Я трех сирен и мать мою Цирцею,
Когда с толпой наяд в венках цветочных
Своим волшебным пением они
В Элисий душу жертвы увлекали.
Их слушая, рыдала даже Сцилла,
И хриплый лай ее на миг смолкал,
И затихала злобная Харибда.
 

Нис и Скилла

Однажды Минос, царь Крита, воевал с городом Мегарой. Царем Мегары был Нис, у которого была дочь Скилла. Осада длилась уже шесть месяцев, но город все держался, ибо богами было суждено, что он не будет взят, пока пурпурный локон, который сиял среди волос царя Ниса, будет оставаться на его голове. На городской стене была башня, которая выходила на равнину, где расположился лагерь Миноса и его армии. Скилла, бывало, поднималась на ту башню, чтобы посмотреть на палатки вражеской армии. Осада длилась так долго, что она научилась различать внешность предводителей. Минос особенно взволновал ее воображение. Обряженный в красивый золотой шлем, с сияющим бронзой мечом в руке он восхищал ее своей грациозной выправкой; когда бросал свое копье. Умение его, казалось, сочеталось с силой; если он пускал стрелу, сам Аполлон не мог сделать это изящнее. Но когда он отбрасывал свой шлем и в своих пурпурных одеждах садился верхом на белого коня с серой попоной и держал его, взмыленного, под уздцы, дочь Ниса едва могла владеть собой; она была почти без ума от восхищения. Она завидовала оружию, которое он сжимал, вожжам, которые он держал.

Она чувствовала, что смогла бы, если бы это было возможно, пошла бы к нему через неприятельские ряды; у нее было острое желание броситься вниз с башни в середину его лагеря, открыть ему ворота или сделать еще что-нибудь, если бы только это могло порадовать Миноса.

Сидя, одинокая, в башне, она говорила сама с собой: «Я не знаю, радоваться или горевать из-за этой грустной войны. Я жалею, что Минос наш враг; но рада тому, что это дало мне повод его увидеть. Возможно, он желал бы дать нам мира и получить меня в залог. Я бы улетела, если бы могла, и села в его лагере, и сказала бы ему, что мы сами сдаемся ему на милость. Но это значит предать отца! Нет! Лучше я больше никогда не увижу Миноса. Но все же, несомненно, иногда самое лучшее для города быть завоеванным, когда победитель милостивый и великодушный. Минос, определенно, со своей стороны прав. Я думаю, что мы будем завоеваны; и если таким должен быть конец, почему бы любви не открыть ворота, вместо того, чтобы предоставить это сделать войне? Лучше сберечь время и остановить бойню, если мы можем. О, а если кто-то ранит или убьет Миноса! Никто не сделал бы этого специально, но нечаянно, не узнав его, может. Я, я предамся ему с моей страной как с приданым, и так положу конец войне. Но как? Ворота охраняются, и ключи хранит мой отец; только он стоит у меня на пути. О, если бы богам было угодно убрать его прочь! Но зачем просить богов сделать это? Другая женщина, любя, как я, отодвинула бы собственными руками все, что стоит на пути ее любви. И может ли другая осмелиться на большее, чем я? Я встретилась бы с огнем и мечом, чтобы получить свое; но здесь не нужен огонь и меч. Мне нужен только пурпурный локон моего отца. Более дорогой для меня, чем золото, он даст мне все, что я желаю».

Пока она так рассуждала, пришла ночь, и весь дворец погрузился в сон. Она вошла в спальню отца отрезала роковую прядь; потом вышла из города и вошла в лагерь врага. Она потребовала, чтобы ее провели к царю и так обратилась к нему:

– Я Скилла, дочь царя Ниса. Я предаю тебе свою страну и дом моего отца. Я не прошу никакой награды, кроме тебя самого; потому что из любви к тебе я сделала это. Видишь пурпурный локон! С ним я отдаю тебе моего отца и его царство.

Она протянула руку с роковой добычей. Но Минос отпрянул и не притронулся к подарку.

– Боги покарают тебя, бесчестная, – воскликнул он, – Ты – позор нашего времени! Ни земля, ни море не смогут дать тебе места для упокоения! Ни за что мой Крит, где был вскормлен сам Зевс, не будет осквернен таким чудовищем!

Затем Минос отдал приказ, чтобы завоеванному городу были предоставлены справедливые условия мира, и чтобыего флотилия немедленно отчалила от берега.

Скилла была в ярости.

– Неблагодарный, – воскликнула она, – так ты покинешь меня? Меня, которая подарила тебе эту победу, которая пожертвовала ради тебя своим отцом и страной! Я согласна, что виновата и заслужила смерти, но не от твоей руки.

Когда корабли покинули берег, она прыгнула в воду и, схватив руль того корабля, который нес Миноса, стала его нежеланным спутником. Морской орел, сидящий на реях (а это был ее отец, который принял такое обличье) увидев ее, набросился и стал бить неблагодарную дочь своим клювом и когтями. В страхе она отпустила корабль и упала бы в воду, но какое-то милосердное божество превратило ее в чайку.

С той поры морской орел по-прежнему питает к ней старую злобу; и где бы ни заметил ее в своем высоком полете, можно увидеть, как он бросается на нее и начинает бить клювом и когтями, чтобы отомстить за былое преступление.

Дриопа

Дриопа и Иола были сестрами. Первая из них была женой Андремона, любима мужем, и была счастлива рождением первого ребенка. Однажды сестры шли по берегу реки, который постепенно спускался к краю воды, а на возвышенности рос мирт. Они хотели собирать цветы для венков на алтарь нимф, и Дриопа несла своего ребенка, прекрасную ношу, на груди и нянчила его на ходу. Около воды рос лотос, покрытый пурпурными цветами. Дриопа собрала некоторые из них и дала ребенку, и Иола тоже собиралась это сделать, как вдруг заметила кровь, капающую с места, где ее сестра сломила цветы со стебля. Растение оказалось ни чем иным, как нимфой Лотой, которая, убегая от низкого преследователя, превратилась в такую форму. Это они узнали от сельчан, когда было уже слишком поздно.

Когда Дриопа поняла, что сделала, то, пораженная ужасом, была бы рада поспешить с этого места, но обнаружила, что ее ноги приросли к земле. Она пыталась вытянуть их, но могла двигать только руками. Оцепенение прокрадывалась вверх, и постепенно окутывало ее тело. В муках она попыталась рвать на себе волосы, но обнаружила, что ее руки полны листьев. Ребенок почувствовал, что грудь матери начала твердеть, и молоко перестало течь. Иола смотрела на печальную участь своей сестры, но не могла помочь. Она обняла растущий ствол, как если бы могла остановить происходящее превращение и словно была бы рада сама покрыться такой же корой. В это время подошли Андремон, супруг Дриопы, и ее отец; когда они спросили о Дриопе, Иола показала им на новообразованный лотос. Долго они обнимали ствол еще теплого дерева и покрывали поцелуями его листья.

Теперь от Дриопы ничего не осталось, кроме лица. Ее слезы струились и падали на листья, и, пока могла, она говорила.

– Я не виновата. Я не заслужила такой судьбы. Я никого не обижала. Если я говорю неправду, пусть моя листва погибнет от засухи, в ствол сломается и сгорит. Возьмите ребенка и отдайте его няне. Пусть его часто приносят и нянчат под моими ветвями, пусть он играет в моей тени; и когда он станет достаточно взрослым для разговора, скажите, чтобы он назвал меня матерью и сказал с грустью: «Моя мать сокрыта под этой корой». Накажите ему быть осторожным на берегах реки, пусть он опасается собирать цветы, помня, что каждый куст, который он видит, может быть замаскированной богиней. Прощайте, дорогой супруг, и сестра, и отец. Если в вас остается немного любви ко мне, не давайте топору ранить меня и скоту кусать и рвать мои ветви. Так как я не могу наклониться к вам, поднимитесь и поцелуйте меня; и пока мои губы продолжают чувствовать, поднимите вверх ребенка, чтобы я могла поцеловать его. Больше я не могу говорить, потому что кора уже поднимается по моей шее и скоро закроет меня. Вам не нужно закрывать мне глаза – кора закроет их без вашей помощи».

Потом ее губы перестали двигаться, и жизнь угасла; но ветви еще некоторое время сохраняли живое тепло.

А ребенок ее стал богом Паном – творителем всего живого на земле. Китс в «Гимне Пану» упоминает Дриопу следующим образом:

 
Творитель звуков, что из-под земли
Доносятся на пустошах, вдали
Средь вересков лиловых угасая, –
Ты отворяешь двери, ужасая
Безмерным знаньем неземных пучин,
Дриопы славный сын,
Узри к тебе идущих без числа
С венками вкруг чела!
 

Кадм и Гармония

Как-то раз Юпитера угораздило влюбиться в Европу, дочь Агенора, царя Финикии. Однако, поскольку в своем истинном облике он показаться не мог, опасаясь ревнивой Юноны, он принял образ быка унес и унес с собой девушку в море. Разгневанный Агенор приказал своему сыну Кадму отправиться на поиски его сестры и без нее не возвращаться. Кадм искал свою сестру долго и забрёл в её поисках очень далеко, но нигде не смог найти ее. Не осмеливаясь возвратиться, не добившись успеха, он посоветовался с оракулом Аполлона, чтобы узнать в какой стране ему стоило бы должен поселиться, чтобы не привлекать внимания отца. Оракул сказал ему, что ему надо найти в поле корову и следовать за ней, куда бы она ни пошла, и там, где она остановится, должен построить город и назвать его Фивами. Едва Кадм покинул касталийскую пещеру, из которой вещал оракул, как увидел юную коровку, медленно шедшую перед ним. Он следовал прямо за ней, принося в то же время молитвы Фебу. Корова шла, пока не перешла мелкий канал Кефиса и не вышла на равнину Панопе. Здесь она смирно остановилась и, подняв свою широкую морду к небу, наполнила воздух мычанием. Кадм принес благодарения и, склонившись вниз, поцеловал чужую землю; потом, подняв глаза, приветствовал окружающие горы.