Текст книги "Разбитое сердце богини"

– Все еще среди нас. Но ничего, Татьяна Александровна, мы скоро его отыщем, а вы пока отдыхайте. Приятных сновидений.

И, выходя, он тихо прикрыл за собой дверь.

Глава 22
Утренний завтрак

Полночи я честно пыталась заснуть, а остальные полночи мне снились убийцы, своими корявыми пальцами подбирающиеся к моему горлу. Я даже была рада, когда наступило утро и пришло время подниматься с постели.

Служанка в переднике и кружевной наколке (в этом доме водились и такие странные существа) сообщила мне, что завтрак будет через полчаса и что я приглашена за общий стол вместе со всеми. Я поплелась в столовую, по пути размышляя, пристойно ли будет завести речь о деньгах, которые мне причитались, прямо сейчас или лучше подождать, пока не окончится траур.

«Э, – мелькнуло у меня в голове, – с такими темпами смертности в этом доме он может никогда не окончиться! Сначала Алексей Шарлахов, потом депутат Лосев, потом глава клана… Интересно, кто будет следующим? Хорошо, если не я!»

Мое появление за общим столом было встречено не сказать чтобы дружелюбно.

– А эта зачем? – прошипел Никита Боголюбов, ковыряя ложкой какое-то навороченное фрикасе у себя на тарелке.

– Для нас Таня – почти как член семьи, – сказал Владислав и улыбнулся.

Я внимательно посмотрела на него. Что-то неуловимо изменилось в младшем Шарлахове, но что именно? Конечно, костюм на нем сегодня другой – темно-синего цвета, который так шел этому лысоватому блондину с выцветшим лицом и выцветшими же манерами. Но дело было вовсе не в костюме, дело было в лице. Оно совершенно преобразилось. Прежде оно казалось вялым и невыразительным, как у актера, который скверно чувствует себя в роли, навязанной ему против его воли. Теперь лицо оживляла неведомо откуда взявшаяся внутренняя энергия. Глаза, которые совсем недавно могли соперничать тусклостью с пасмурным днем, ярко блестели, линия рта, прежде выдававшая безволие своего владельца, перестроилась как по волшебству, заиграв всеми оттенками твердости, ироничности и проницательности. Актер наконец-то нашел роль, которая облегала его, как хорошо сшитая перчатка – руку. И даже голос у Владислава Шарлахова стал совсем другой, обретя глубину и звучность, а сутулые плечи распрямились.

«Вот так хамелеон! И всего-то было надо, чтобы папенька отправился на небеса и уступил ему свое место. Положительно, этот парень далеко пойдет».

Я устроилась на стуле между Охотником и Данилой Калиновским. Вышколенный слуга – не Ивар с заграничными манерами, а совсем другой – подлетел ко мне и с ловкостью фокусника стал метать на стол приборы. Есть люди, испытывающие удовольствие оттого, что заставляют других суетиться, я же в таких ситуациях всегда испытывала неловкость.

– Спасибо, – сказала я слуге, когда тарелки, бокалы, вилки и ножи выстроились на столе передо мной, как солдаты, готовые к бою. Марина укоризненно посмотрела на меня, и я с опозданием сообразила, что благодарить слуг, да и вообще кого бы то ни было в этом доме не принято.

– Погода сегодня великолепная, – изрек Владислав Ипполитович, как в плохом романе.

Я с недоумением покосилась на него. Неужели я ошиблась в человеке-хамелеоне и разительная перемена, происшедшая в нем, была всего лишь результатом игры обманчивых теней и моего живого воображения?

– А по-моему, – незамедлительно внесла свою ложку дегтя его супруга, имея в виду погоду, – то же дерьмо, что и вчера.

– Вы поедете сегодня в банк? – спросил Калиновский у Владислава. Тот кивнул. – Возьмите двойную охрану, – распорядился капитан. – И машину проверьте. Мало ли что.

Никита с грохотом уронил вилку.

– Послушайте, вы, – завелся он, на глазах наливаясь цветом, больше всего напоминающим оттенок грудки снегиря зимой. – Я не знаю, чего вы стоите, но…

– Я стою дорого, – спокойно отозвался Калиновский. – Во всяком случае, дороже, чем вы.

– Вот что я скажу. – Никита грохнул по столу кулаком. – Мы же знаем, кто все это заварил! Белозеров. Вот и надо замочить Белозерова, потому что эта тварь перешла всякие границы.

– Боюсь, что, убив Белозерова, вы не решите свои проблемы, – невозмутимо отчеканил Калиновский. Морщинки возле его глаз резко заострились, он весь подобрался и стал настороженным, как хищная птица.

– Как это? – Никита даже растерялся. – Замочим гада, и конец.

– Но Ангела вы еще не нашли, – напомнил Охотник. – Гибель заказчика ничего не решит. Ангел все равно будет продолжать исполнять свою работу. Такой уж он, понимаете?

Никита позеленел. Над столом неожиданно взметнулся злой голос Марины, высокий и тонкий:

– Мы, видите ли, его не нашли! Насколько я помню, это ваша работа – отыскать его. Ведь эта табуретка вспомнила, что у него нет одного сустава мизинца. Что, даже с такой приметой кишка тонка отыскать?

Мысленно я бросила в красивое голубое платье Марины самое жирное и политое обильным соусом блюдо – но только мысленно.

– Кстати о табуретках, – подала я голос. – Как насчет моих денег? Потому что, – тут я швырнула на стол вилку и отодвинула тарелку, – с меня хватит этого бреда. Я хочу мои деньги – и домой. Ваше общество очень вредно для здоровья.

В столовой на мгновение воцарилось молчание.

– Во-первых, – тихо заговорил Калиновский, – мои люди ищут человека с отсутствующей фалангой и ни на миг не прекращают поиски. Это что касается предъявленных мне обвинений. А во-вторых, – он взял бокал, отставив мизинец, и принялся пристально разглядывать рубиновую жидкость в нем, – боюсь, что ваше отсутствие, Татьяна Александровна, преждевременно. Когда мы найдем нашего хлопца, нам необходимо будет опознать его, и тут без вас нам никак не обойтись.

– Ах вот как! – Я побелела от злости. – Но у вас есть его портрет, его описание! Что еще вам от меня надо?

– Вы – свидетель, – повторил Владислав.

– Ну надо же, – издевательски проговорила я. – Разве мебель может быть свидетелем? А ведь ваша жена только что при всех обозвала меня табуреткой.

Калиновский искоса посмотрел на меня, но ничего не сказал. Лицо Охотника словно застыло. Я перевела взгляд на Владислава и заметила, что он неторопливо поставил на стол чашку чая, которую держал в руке. После чего жалкий подкаблучник аккуратно размахнулся и влепил жене такую пощечину, что она вместе со стулом упала на пол, где и осталась лежать, тихонько всхлипывая. Все свидетели этой необычной сцены окаменели, как изваяния. На шее Никиты дернулся кадык. Он сглотнул, но не проронил ни слова.

– Моя жена Марина, – с интонациями денди проговорил Владислав, неторопливо вытирая руки салфеткой, – очень сожалеет о том, что она сказала. Обещаю вам, больше это не повторится. Касательно же денег, – он взял в руку вилку и снова преспокойно принялся за еду, – то я хоть сейчас могу отдать вам всю сумму, о которой вы условились с моим отцом. Для Шарлаховых деньги – не проблема.

Мне было очень трудно продолжить разговор, но я решила расставить все точки над ё.

– И что, я так и буду сидеть сиднем в этом доме? Пока вы не…

– Именно так, – подтвердил Владислав. – Возражения не принимаются.

Никита наконец зашевелился на стуле. Похоже, он хотел помочь Марине подняться с пола, но Владислав взглядом пригвоздил его к месту. Боголюбов приподнял свой зад с сиденья и неловко опустился обратно. Марина сама поднялась на ноги, поставила стул на место и села на него. По щекам ее все еще текли слезы. Владислав же вел себя так, как будто ничего не произошло. Остаток трапезы протек в гробовом молчании.

Глава 23
Банкир Гнедич

Следующие два или три дня прошли без каких-либо заметных происшествий. О депутате Лосеве уже все забыли. Перестрелка в мирном подмосковном поселке упоминалась в средствах массовой информации, но как-то глухо, в виде то ли слуха, то ли непроверенных данных. Я постоянно смотрела телевизор и только раз поймала объявление о том, что Ипполит Шарлахов, известный бизнесмен и т. д., подозреваемый в связях с криминальным миром, неожиданно скончался в кругу семьи от сердечного приступа. Надо отдать должное клану: в нем умели хранить тайны. Но наступил день похорон Ипполита Сергеевича, а Ангел Смерти так и не был найден. Равно как и его таинственный сообщник, всыпавший яд в бутылку мартини.

Следуя совету Калиновского, Владислав принял на похоронах чрезвычайные меры охраны. Все, что можно оцепить, было оцеплено. За каждым забором, на каждом дереве и каждой крыше сидело по снайперу. Позже, уже после похорон, поговаривали, что на кладбище охранники в своем самопожертвовании дошли до того, что даже зарылись в землю под видом покойников, но это, конечно же, было шуткой.

Такие экстраординарные меры были приняты не только потому, что Калиновский, Охотник и оставшиеся в живых Шарлаховы опасались очередного убийства со стороны невидимого, но всемогущего Ангела. Дело в том, что с Кипра на похороны близкого друга прилетел сам банкир Гнедич, фигура во многих отношениях легендарная, но все-таки имеющая больше врагов, нежели друзей. Гнедич был колосс, титан, столп финансового мира. Ни один брокер, даже самый паршивый, в каком-нибудь захолустном Гадюкине, не смел и чихнуть без его разрешения. Но люди не любят столпы, и титаны им тоже не по нутру. Если бы с головы Гнедича (впрочем, совершенно лысой) упал хоть один волос, в винных магазинах непременно выстроилась бы очередь желающих немедленно отметить это событие. Потому что Гнедича ненавидели – за его богатство, за его власть и могущество, но более всего за то, что он был удачлив и неизменно выходил сухим из воды из любых переделок. Несколько раз его пытались убить, стреляли в него, взрывали его автомобиль, но похоже, что этот человек был заговорен. Пули не достигали до цели, автомобили взлетали на воздух именно в тот момент, когда ему вдруг взбредало в голову выйти из машины, чтобы самолично купить газету в каком-нибудь киоске, продавщица которого ему приглянулась. Поговаривали даже, что все эти покушения организовал он сам, чтобы повысить свою популярность, но зачем ему понадобилась эта популярность, никто толком объяснить не мог.

– Да нет, все это ерунда, – отмахнулся Охотник, когда я напрямик задала ему вопрос об этом. – Конечно, все эти покушения были не понарошку, но я не исключаю, что он загодя узнавал о них и делал так, что они срывались.

Я полагала, что в день похорон меня оставят в покое, но не тут-то было: накануне в мою комнату с поджатыми губами заглянула Марина и бросила мне на кровать какой-то продолговатый пакет.

– Это тебе, – процедила она сквозь зубы. – Завтра чтобы выглядела как огурчик.

После чего развернулась и горделиво проследовала прочь из комнаты.

– В чем дело, Охотник? – воззвала я к своему постоянному телохранителю, присутствовавшему при этом событии.

Охотник отвернулся от окна, пейзаж за которым рассматривал до того с преувеличенным вниманием.

– Капитан Калиновский считает, что ты должна пойти.

– С какой стати?

– С такой, – отозвался Охотник, – что там может оказаться убийца, а ты узнаешь его. Если он будет, ну, к примеру, переодет и всякое такое. Ходят слухи, что Ангел мастер менять свою внешность, так что…

Я остолбенела.

– Ты что, шутишь?

– Нет.

– Кретин этот Калиновский, – в сердцах сказала я. – Сколько времени прошло, а до сих пор ничего сделать не может.

– Это ты зря, – спокойно отозвался Охотник. – Данила его нашел.

– В самом деле? – недоверчиво спросила я. – Ну и где же он?

– Калиновский уже знает, кто это, – терпеливо пояснил Охотник. – Понимаешь? Он нашел киллера. Но тот скрылся прежде, чем наши его достали.

– Я же говорю, кретин, – подытожила я, прикладывая к себе изумительно скроенный черный костюмчик от очень известного лейбла (не скажу какого, не дождетесь. Пусть уж лейбл сначала заплатит мне за рекламу). Надо сказать, что некоторые женщины согласились бы носить траур всю жизнь, чтобы только облачиться в столь роскошные тряпки.

– И кто же оказался этот Ангел Смерти? – спросила я через минуту, чтобы поддержать разговор.

– Бывший спецназовец. Отличный стрелок, коротко знаком со взрывчаткой, по слухам, способен изготовить бомбу даже из куска мыла.

– А ларчик-то просто открывался, – хмыкнула я. – Выйди, мне одеться надо. Кажется, юбка мне чуть широковата, придется ушивать.

Охотник дошел до самых дверей и на пороге обернулся.

– Не придется, – сказал он. – Ты и в этом будешь хорошо смотреться.

– Надо же, – рассмеялась я, – а ты, оказывается, умеешь и комплименты говорить!

– Я вообще много чего умею, Таня.

И с этими загадочными словами Охотник удалился.

Я примерила костюм и констатировала, что оказалась права насчет юбки, но стоило мне попросить у горничной (той, что в переднике) иголку и катушку тонких ниток черного цвета, на меня посмотрели как на сумасшедшую.

– Вы хотите сами ушить? – недоверчиво спросила эта молодая женщина, которую все в доме называли Эллой.

– Да.

– Но зачем же вам утруждаться… Позвольте, я помогу…

– Послушайте, – разозлилась я, – я не безрукая и не привыкла, чтобы со мной носились как с писаной торбой. Дайте мне иголку и нитки, о большем я вас и не прошу.

Элла принесла требуемое и вышла за дверь с таким видом, будто я нанесла ей смертельное оскорбление, отказавшись от ее услуг.

Я ушила юбку, надела ее вместе с жакетом и повертелась перед зеркалом.

– Недурственно, – пробормотала я наконец себе под нос, – очень даже недурственно… А на ноги я что надену?

Пришлось вернуть Эллу обратно. Она высказалась за черные колготки и туфли на высоком каблуке.

– Нет уж, – заявила я, – колготки ажурные, но не слишком вызывающие, в мелкую сетку, ты знаешь? А высоких каблуков я не ношу, пусть будет обычный, сантиметров пять.

Элла спросила мой размер ноги и через четверть часа вошла, неся три обувные коробки и стопку пакетиков с колготками.

– Выбирайте, Татьяна Александровна.

Я выбрала туфли на отличном устойчивом каблуке и колготки с легким намеком на фривольность, в мелкую сетку. В конце концов, Ипполит Сергеевич вовсе не был мне родственником, и я не обязана соблюдать совсем уж строгий траур. Тут мне в голову пришла другая мысль.

– Послушайте, Элла, мы же поедем на кладбище, а на улице двенадцать градусов. Что же мне надеть поверх костюма?

– Не извольте беспокоиться, – ответила сообразительная Элла. Она исчезла и вскоре вернулась с черным приталенным пальто, которое пришлось мне как раз впору, и таким образом и эта проблема была снята с повестки дня.

Отослав Эллу, я некоторое время побродила перед зеркалом. То, что я в нем видела, мне нравилось, и, если бы зеркало обладало языком и могло бы внятно сказать мне об этом, я бы успокоилась. Потому что женщины – слабые и неуверенные в себе существа, постоянно нуждающиеся в одобрении.

Я подумала, что из всего дома Охотник был как раз тем человеком, от которого я бы с радостью услышала нечто подобное, и отправилась на его поиски. Пройдя мимо картин Сезанна (синие квадратные яблоки) и Дали (желто-лиловый бред), я спустилась по ступенькам и, проходя мимо зала с розовым роялем, услышала доносящиеся оттуда звуки. Человек, сидящий за инструментом, переходил от одной медленной мелодии к другой, которые складывались в какое-то меланхолическое попурри. Мне стало любопытно, кто это упражняется; я осторожно приоткрыла дверь и вошла.

Крышка инструмента была поднята, а на стуле перед ним сидел Охотник в белой рубашке с закатанными рукавами выше локтей. Сбоку стояла Марина, покачивая в пальцах бокал, и смотрела на сидящего. Бывают разные взгляды, но по тому, который был обращен на человека за роялем, я незамедлительно пришла к выводу, что жена Владислава Шарлахова имеет на моего телохранителя кое-какие виды. Следующая мысль, промелькнувшая в моей голове, формально не имела ничего общего с предыдущей. Интересно, подумала я, а Марина тоже входит в список Белозерова? Третья мысль, на сей раз логично вытекавшая из второй, оказалась довольно-таки кровожадной. Было бы очень хорошо, помыслила я, если бы Ангел и впрямь ее прикончил.

– Сыграйте еще раз, – попросила Охотника Марина, и меня поразил тон ее голоса. Не требовательный, как можно было бы ожидать, а попросту умоляющий.

Охотник надавил на клавишу верхней октавы. Звук долго дрожал и плыл в воздухе, пока наконец не растаял в нем, как тает в морской дали белоснежный корабль.

– Не хочу, – коротко ответил он.

Очевидно, врач, извлекавший пулю, поработал над ним как следует – левую руку он держал почти свободно, несмотря на то, что после ранения прошло совсем немного времени. Мускулы бугрились под кожей, но это не выглядело некрасиво, скорее наоборот.

Марина обратила стрелы своих тщательно загнутых ресниц в его лицо, но он упорно не поднимал глаз от клавиш, оскаленных, как рот мертвеца.

– Может, будем на «ты»? – предложила она.

Но это предложение равнялось приказанию, потому что она тотчас же спросила:

– Вообще мне кажется несправедливым, что он тебя отодвинул. Я имею в виду, этот сморчок… капитан.

Я расплылась в улыбке. Надо признать, что Марина весьма точно охарактеризовала Данилу Калиновского, так что в то же мгновение она была помилована и вычеркнута из ангельского списка.

– Ты ведь такой известный специалист, – продолжала Марина, придвигаясь ближе к своему собеседнику. – Я столько о тебе слышала. Правда-правда.

– Неужели? – довольно вяло спросил Охотник, нажимая на другую клавишу. – Это все ничего не значит. Думаю, Калиновский в состоянии справиться с делом и без меня… и уж меня он точно к расследованию не подпустит.

Чарующий звук заскользил между стен, словно лепесток, опадающий с вянущей розы.

– Я ему не доверяю, – внезапно сказала Марина. – А вот тебе доверяю, сама не знаю почему.

Она отпила из бокала.

– Калиновский – не тот человек, который придумывает себе неприятности, – заметил Охотник. – Если ему платят, он работает. Вот и все. Так что я уверен, Ангела он найдет непременно.

– Может, хватит об этом мерзком Ангеле? – промолвила Марина с гримасой капризного ребенка. – Целыми днями я только и слышу: Ангел может ударить тут, Ангел может ударить там. Хорошо, что эта идиотка его запомнила и его скоро схватят.

– Скоро?

– Калиновский говорил мужу, что это вопрос двух-трех дней. – При слове «муж» она машинально коснулась своей щеки, словно воспоминание о пощечине до сих пор жгло ее.

– Значит, так оно и есть, – пожал плечами Охотник.

– Ты вроде как не рад?

– Я хотел сам схватить его. Но, похоже, теперь мне это не удастся. И еще у меня такое чувство…

При слове «чувство» Марина подвинулась к Охотнику ближе.

– Какое же?

– Мне кажется, мы что-то упустили. – Охотник недовольно покачал головой. – И мне не нравится, что сообщник Ангела до сих пор не найден.

– Тот, кто положил яд в мартини? Так это Ивар. Он запирается, но Калиновский уже обещал, что выведет его на чистую воду.

– Все-таки Ивар? Но почему?

– Капитан сказал, что ему наверняка заплатили. И вообще, Ивар уже не в том возрасте, чтобы таскать подносы. Больше, по словам Калиновского, просто никто не мог отравить вермут.

– А что сам Ивар говорит об этом?

– Все отрицает. Калиновский говорит, что Ивар смертельно испуган, возможно, Ангел его чем-то шантажировал. Но это Ивар, однозначно. Мы его держали в доме, доверяли ему, а он…

– Как скучно, – пробормотал Охотник. – Все-таки дворецкий.

– Совершенно не захватывает, – подтвердила Марина.

Она протянула руку и как бы невзначай дотронулась до руки Охотника. Я сделала шаг назад, выскользнула из зала и тщательно прикрыла за собой дверь.

Вернувшись к себе, я первым делом сбросила костюм и туфли и из плакальщицы высшего разряда вновь преобразилась в гавроша с ямочками на щеках. Бутылочка уже знакомого шартреза в мини-баре подмигивала искристо-зеленым содержимым. Я налила себе на два пальца ликера в рюмку, которая, боюсь, была предназначена для красного вина, но мне на это было в высшей степени наплевать. Через мгновение я спохватилась и отлила часть жидкости обратно в бутылочку. Шартрез только выглядит безобидно, на самом деле он в полтора раза крепче коньяка, и пить его следует осторожно.

Мне надо было решить для себя один вопрос, которым я как-то не задавалась прежде. До этого дня я не особенно задумывалась о том, что именно для меня значит Охотник. Его общество не было мне неприятно, и это все, что я могла о нем сказать. Но сейчас, увидев, как его обхаживает Марина, я почувствовала… ну да, нечто вроде укола ревности.

Шартрез приятно согрел небо и пустился в путешествие по моему пищеводу. Я все же слегка поморщилась и поставила рюмку на место.

«Если вдуматься, то ничего особенного и не произошло. Обыкновенная мелкая женская ревность. Возьми любого кривого, хромого, убогого и испитого, повесь на него другую бабу – и каждая, кто увидит это, начнет терзаться от зависти: почему он не мой, не со мной, не для меня? Конечно, Охотник не кривой и не хромой. Он симпатичный и… э… вполне симпатичный. Более того, нас соединили общие приключения в виде перестрелок и погонь. Но, еж твою в коромысло, на кой тебе, Татьяна Александровна, дался коллега Ангела? Он только по прозвищу Охотник, а так он недалеко ушел от того, кого пытался выследить. Одного поля ягоды. А Марина… При том, что она вынуждена последнее время сидеть взаперти в охраняемой резиденции, она готова начать любому вешаться на шею. И это не мое дело, по правде говоря. Частная жизнь. Не касается, и точка. Недавно слуги шептались, что Марина после пощечины закатила мужу скандал и грозилась немедленно подать на развод, а он совершенно потерял лицо и чуть ли не в ногах у нее валялся. Эта девушка умеет добиваться своего… ну и что?»

Почти убедив себя в том, что Охотник ничего для меня не значит, я еще раз оглядела свой траурный костюм и вызвала Эллу. Второпях я совсем забыла о косметике, но Элла успокоила меня: накануне знаменательного события к нам приедет персональный стилист Марины Анатольевны и накрасит нас обеих, сначала – ее, а затем меня.

И наконец наступил день похорон.

С самого утра в доме царила невообразимая суета. Из фирмы, занимающейся упаковкой клиентов для отправки в место последнего пребывания, привезли гроб с телом покойного. Гроб был огромный и сверкающий. Несмотря на свое предназначение, он все-таки навевал неприличные мысли о роскоши и о том, что некоторые, вполне достойные, в общем-то, люди отправляются в землю в простых, кое-как обструганных домовинах, в отличие от других некоторых, чьи бренные останки нежатся в шелке в элегантных ящиках красного дерева. Мне запомнился благоговейный шепот одного из охранников, руководившего переноской гроба в дом:

– Вот красотища-то!

Гроб установили в большом зале на возвышении, утопавшем в цветах. Верхнюю крышку сдвинули, и под ней обнаружилось толстое стекло, под которым отчетливо виднелось некрасивое, восково-застывшее лицо усопшего.

– Тело забальзамировано, – объяснил мне Калиновский. – Под стеклом особые условия, чтобы оно не разлагалось как можно дольше.

– Ну надо же! – только и смогла вымолвить я.

– Вы, Владислав Ипполитович, будете стоять вот здесь, – распоряжался капитан, не слушая меня, – а вы, Танечка, – вот тут, в уголочке. Постарайтесь не бросаться в глаза, хорошо? Если заметите что-то подозрительное, сразу же к охране или ко мне.

– Слушаюсь, начальник, – с тоской отозвалась я. – А вы это неплохо придумали, а?

– Что именно? – Мне показалось, что в глазах Калиновского мелькнула тревога.

– Заново расставить западню, – пояснила я с прямодушной, открытой улыбкой. – Только приманкой на этот раз буду не я, а бесценный банкир Гнедич. Что, разве не так?

Калиновский улыбнулся, но глаза его оставались настороженными.

– Вы схватываете все на лету, Танечка, – ласково промолвил он.

– А не боитесь? – весело спросила я.

– Чего? – удивился мой собеседник.

Я сделала ему знак нагнуться и шепнула в самое ухо:

– Опростоволоситься!

Капитан отодвинулся и, скалясь, некоторое время смотрел на меня.

– Боюсь, – процедил он наконец. – Еще как боюсь, Татьяна.

– Ну ничего, не бойтесь, – ободрила его я. – В случае чего зовите меня на подмогу.

В голубых глазах Калиновского мелькнули искорки восхищения. Он не смог сдержать улыбки и покачал головой:

– Ну и зараза же вы, Танюша!

– Стараемся, стараемся, – весело сказала я, приглаживая на себе костюм.

Капитан кивнул мне напоследок и отошел.

Охрана тучами клубилась вдоль стен. Владислав с женой, одетой в простенькое с виду черное платье и такие же простенькие бриллианты, встали возле гроба. Отворились двери, и началось.

В это утро передо мною прошла вся Москва: банкирская, финансовая, подхалимская, чиновничья. Мужчины и женщины черными бабочками слетались к трупу засвидетельствовать свое уважение, выразить свое почтение, поклясться в верности наследникам и заодно попытаться подкопаться под своих конкурентов. Владислава и его супругу брали за локоть, шептали на ушко, им жали руки, кланялись и соболезновали без конца. Безбрежным потоком лились цветы и венки – самые дорогие, самые помпезные. С рукавов мужчин подмигивали баснословно дорогие запонки, гроздья бриллиантов громоздились в ушах и на шеях женщин. Я переминалась с ноги на ногу и проклинала туфли, которые не успела разносить и которые теперь невыносимо жали ноги. Уже несколько раз меня принимали за родственницу Шарлаховых и совались с сочувствием и пониманием, без чего я бы охотно обошлась. Охотник стоял в нескольких шагах от меня, и я видела его невозмутимый профиль. К нам подошел Калиновский.

– Ну, как дела, Танюша?

– Умираю, хочу в туалет, – шепотом пожаловалась я.

Капитан насмешливо прищурился.

– А вас же предупреждали.

– Никто меня не предупреждал, – рассердилась я.

Он удивился.

– Разве Марина Анатольевна не сказала вам? – Он смерил меня испытующим взглядом. – Ну да, конечно, не сказала. Вы его не видели?

– Кого? – уже теряя терпение, спросила я.

– Нашего друга.

– Нет. Его здесь нет.

– Уверены в этом?

– На все сто, многоуважаемый Данила Викторович! Могу я, наконец, пойти в туалет?

Но Калиновский ничего не ответил на этот страстный (не побоюсь этого слова) призыв, потому что в то же самое мгновение в дверях заволновались, стали оглядываться и привставать на цыпочки. Возник водоворот, и через мгновение из этого водоворота выкатился колобок с добродушным лицом, глазами с хитринкой и совершенно лысым черепом необычной вытянутой формы. Весьма возможно, что если бы Шерлок Холмс увидел такую голову, то признал бы, что у ее обладателя очень много мозгов.

– Ах, какое несчастье! – нараспев проговорил человечек и с объятьями наперевес ринулся к Владиславу.

Я все еще не могла опомниться от изумления. Неужели это и есть тот самый столп, титан, миллиардер и… Но не успела я додумать свою мысль, как колобок присосался к моей руке.

– Сочувствую, сударыня, весьма сочувствую, – говорил он, меж тем как его глаза изучили меня сверху донизу, до самых ажурных колготок, раздели, обшарили, ощупали и взвесили на невидимых банкирских весах. – Вы, наверное, Лариса, его двоюродная племянница?

– Нет, это Татьяна, – поспешно промолвил Владислав.

– Ах да, Татьяна. – И колобок отлип от меня, подхватил Владислава за руку и уволок его в сторону – без сомнения, обсуждать, разорить ли подчистую какого-нибудь несчастного нефтяного короля или оставить ему горсть долларов и нефтяную лужицу в придачу.

Воспользовавшись тем, что меня наконец-то оставили в покое, я сходила в туалет, после чего заняла свое место наискосок от гроба. Я никак не могла понять, что я тут забыла, но раз все остальные считали, что все в порядке, значит, все и впрямь так было.

Под конец появилась какая-то высокая, очень прямая женщина в черном, с лицом, покрытым густой вуалью. Владислав приветствовал ее весьма сдержанно.

– Кто это? – шепотом осведомилась я у Охотника.

– Мать Алексея, – ответил он тоже шепотом.

– То есть?

– У Владислава и Алексея, – пояснил Охотник, – разные матери. Они единокровные братья, Владислав – старший, а Алексей – младший. Мать Владислава умерла много лет назад – попала под машину. Это случилось, когда Ипполит Сергеевич еще работал инженером, если я не ошибаюсь. А с матерью Алексея они развелись несколько лет назад.

Прощание с покойным подходило к концу. Пора было ехать на кладбище.