Текст книги "Летающий пролетарий"

Владимир Маяковский
Летающий пролетарий

Предисловие

 
     В «Правде»
пишется правда.
          В «Известиях» –
    известия.
     Факты.
            Хоть возьми
       да положи на стол.
     А поэта
             интересует
       и то,
            что будет через двести
     лет
         или –
               через сто.
 

I. Война, которая будет сейчас

 
     Когда
           перелистываем
        газетный лист мы,
     перебираем
                новости
       заграницы болотной,
     натыкаемся –
 выдумали
          ученые империалистовы:
     то газ,
             то луч,
    то самолет беспилотный.
     Чт_о_ им,
             куриная судьба горька?
     Человечеству
                  помогают,
           лучи скрестя?
     Нет –
           с поднебесья
       новый аркан
     готовят
             на шеи
   рабочих и крестьян.
     Десятилетие
                страницы
        всех газетин
     смерть начиняла –
      увечья,
              горе…
     Но вздором
                покажутся
         бойни эти
     в ужасе
             грядущих фантасмагорий.
    ……………..
 
 
                2125 ГОД.
 
 
     Небо горсти сложило
        (звезды клянчит).
     Был вечер,
                выражаясь просто.
     На небе,
              как всегда,
         появился аэропланчик.
     Обычный –
               самопишущий –
             «Аэророста».
     Москва.
     Москвичи
     повылезли на крыши
     сорокаэтажных
  домов-коммун.
     – Посмотрим, что ли…
           Про что пропишет.
     Кто?
          Кого?
                Когда?
      Кому? –
 
 
ТРЕВОГА.
 
 
     Летчик
            открыл
  горящий газ,
     вывел
           на небе
  раму.
     Вывел
           крупными буквами:
 
 
ПРИКАЗ.
               МОБИЛИЗАЦИЯ.
 
 
           А потом –
    т_е_л_е_г_р_а_м_м_у –
     Р_а_п_о_р_т.
 Наблюдатели.
              Берег восточный.
     Доносим:
     «Точно –
     без пяти восемь,
     несмотря
              на время раннее,
     враг
          маяки
                потушил крайние».
     Ракета.
             Осветились
       в темноте
     приготовления –
    лихорадочный темп.
     Крыло к крылу,
   в крылья крылья,
     первая,
             вторая,
    сотая эскадрилья.
     Еще ракету!
Вспыхнула.
           Видели?
     Из ангаров
                выводятся истребители.
     «Зашифровали.
  Передали
           стам
     сторожевым
                советским постам.
     Порядок образцовый.
        Летим
              наперерез,
     в прикрытии
газовых завес».
     За рапортом –
  воззвание:
             «Товарищи,
       ясно!
     Угроза –
              Европе
    и Азии красной.
     Америка –
               разбитой буржуазии оплот –
     на нас
            подымает
    воздушный флот.
     Не врыть
              в нору
    рабочий класс.
     Рука – на руль!
    Глаз – на газ!»
     Казалось,
               газ,
   смертоносный и душненький,
     уже
         обволакивает
     миллионы голов.
     Заторопились.
  Хватали наушники.
     Бросали в радио:
     «Алло!
            Алло!!»
     Мотор умолк,
 тревогу отгаркав.
     Потух
           вверху
                  фосфорический свет.
     А люди
            выводили
    двухместки из ангариков,
     летели –
              с женой –
       в районный совет.
     Долетевшим
                до половины
     встречались –
                   побывавшие в штабе.
     Туда!
           Туда!!
 Где бомбы
           да мины
     сложил
            арсенальщик
       в страшный штабель.
 
 
               РАДИОМИТИНГ.
 
 
     – Товарищи!
На митинг! –
             радио кликал.
     Массы
           морем
вздымало бурно.
     А с Красной
площади
        взлетала восьмикрылка –
     походная
              коминтерновская трибуна.
     Не забудется
                  вовек
       картина эта.
     В масках,
               в противогазном платье
     земля
           разлеглась
     фантастическим макетом.
     А вверху –
                коминтерновский председатель:
     – Товарищи!
                 Сегодня
        Америка
     Союзу
           трудящихся
     навязывает войны! –
     От Шанхая
               до ирландского берега –
     фразы
           сразу
по радиоволнам.
 
 
             АВИОМОБИЛИЗАЦИЯ.
 
 
     Сегодня
             забыли
   сон и дрёму.
     Солнце
            искусственное
         в миллиард свечей
     включили,
               и от аэродрома
             к аэродрому
     сновали
     машины
   бессонных москвичей.
     Легкие разведчики,
       дредноуты из алюминия…
     И в газодежде,
   мускулами узловат,
     рабочий
             крепил
   подвески минные;
     бомбами –
     летучками
      набивал кузова.
     Штабные
             у машин
    разбились на группки.
     Небо кроили;
 место свое
     отмечали.
               Делали зарубки
     на звездах –
                  территории грядущих боев.
     Летчик.
             Рядом – ребятишки
              (с братом)
     шлем
          помогали
  надеть ему.
     И он
          объяснял
  пионерам и октябрятам,
     из-за чего тревога
       и что – к чему:
     – Из Европы выбили…
          из Азии…
    Ан,
     они – туда
                навострили лыжи, –
     в Америку, значит.
       В подводках.
   За океан.
     А там –
              свои.
   Буржуи.
           Кулиджи.
     Мы
        тут
            забыли и имя их.
     Заводы строим.
   Возносим трубы.
     А они
     не дремлют.
      У них –
              химия.
     Воняют газом.
  Точат зубы.
     Ну, и решили –
   дошло до точки.
     Бомбы взяли.
 С дом – в объем.
     Камня на камне,
    листочка на листочке
     не оставят.
Побьют…
          Если мы не побьем.
 
 
ВПЕРЕД.
 
 
     Одна
          машина
выскользнула плавно.
     Снизилась,
                смотрит…
          Чего бы надо еще?
     Потом рванулась –
      обрадовалась словно
     сигнализировала:
     «Главнокомандующий.
     Приказываю:
Пора!
     Вперед!!
              И до Марса
        винт отмашет!»
     Отземлились,
                  подняли рупора.
     И воздух
              гремит
    в давнишнем марше.
 
 
 МАРШ.
 
 
     Буржуи
            лезут в яри
     на самый
              небий свод.
     Товарищ
             пролетарий,
     садись на самолет!
     Катись
            назад,
  заводчики,
     по облакам свистя.
     Мы – летчики
     республики
                рабочих и крестьян.
     Где не проехать
   коннице,
     где не пройти
  ногам –
     там
         только
                летчик гонится
     за птицами врага.
     Вперед!
             Сквозь тучи-кочки!
     Летим,
            крылом блестя,
     Мы – летчики
     республики
                рабочих и крестьян!
     Себя
          с врагом померьте,
     дорогу
            кровью рдя;
     до самой
              небьей тверди
     коммуну
     утвердя.
     Наш флаг
              меж звезд
       полощется,
     рабочью
             власть
   растя.
     Мы – летчики,
  мы – летчицы,
     рабочих и крестьян!
 
 
НАЧАЛО.
 
 
     Сначала
             разведчики
       размахнулись полукругом.
     За разведчиками –
      истребителей дуга.
     А за ними
               газоносцы
        выстроились в угол.
     Тучи
          от винтов
                    размахиваются наугад.
     А за ними,
                почти
     закрывая многоокий,
     помноженный
фонарями
         небесный свод,
     летели
            огромней,
     чем корабельные доки,
     ангары –
              сразу
   на аэропланов пятьсот.
     Когда
           повороты
   были резк_и_, –
     на тысячи
               ладов и ладков
     ревели
            сонмы
                  окружающих мастерских
     свистоголосием
   сирен и гудков.
     За ними
             вслед
  пошли обозы,
     маскированные
  каким-то
           цветом седым.
     Тихо…
     Тебе – не телегой _о_б земь!..
     Арсеналы,
               склады
     медикаментов,
  еды…
     Под ними
              земля
   выгибалась миской.
     Ждали
           на каждой
    бетонной поляне.
     Ленинская
               эскадрилья
         взлетела из-под Минска…
     Присоединились
   крылатые смоляне…
     Выше,
           выше
                ввинчивались летчики.
     Совсем высоко…
     И – еще выше.
     Марш отшумел.
  Машины –
            точки.
     Внизу – пощурились
       и бросили крыши.
     Проверили.
                Есть –
      кислород и вода.
     Ед_у_
     машина
 в минуту подавала.
     И влезли,
               осмотрев
       провода и привода,
     в броню
             газонепроницаемых подвалов.
     На оборону!
Заводы гудят.
     А краны
     мины таскают.
     Под землю
               от вражьего газа уйдя,
     бежала
            жизнь заводская.
 
 
 ПОХОД.
 
 
     Летели.
     Птицы
           в изумленьи глядели.
               Летели…
     Винт,
     звезда блестит в темноте ли?
      Летели…
     Ввысь
           до того,
   что – иней на теле.
      Летели…
     Сами
          себя ж
догоняя еле,
             летели.
     С часами
              скорость
      творит чудеса:
     шло
         в сутки
двое сполна;
     два солнца –
 в 24 часа;
     и дважды
              всходила луна.
     Когда ж
             догоняли
     вращенье земли –
     сто мест
              перемахивал
         глаз.
     А циферблат
показывал
          им
     один
     неподвижный час.
     Взвивались,
прорезавши
           воздух весь.
     В удушьи
              разинув рот,
     с трудом
              рукой,
    потерявшей вес,
     выструивали
                 кислород.
     Врез_а_лись
разведчики
           в бурю
 и в гром
     и, бросив
               громовую одурь,
     на гладь
              океана
    кидались ядром
     и плыли,
              распенивши воду.
     Пловучей
              миной
   взорван один.
     И тотчас
              все остальные
     заторопились
 в воду уйти,
     сомкнувши
               брони стальные.
     Всплывали,
                опасное место пройдя,
     стряхнувши
                с пропеллеров
             капли;
     и вновь
             в небосвод,
        пылающ и рдян,
     машин
     многоточие
     вкрапили.
               Летели…
     Минуты…
               сутки…
       недели…
Летели.
     Сквозь россыпи солнца,
       сквозь луновы мели
     летели.
 
 
                НАПАДЕНИЕ.
 
 
     Начальник
               спокойно
       передвигает кожаный
     на два
            валика
  намотанный план.
     Все спокойно.
  И вдруг –
            как подкошенный,
     камнем –
              аэроплан.
     Ничего.
             И только
     лучище
     вытягивается
 разящей
         ручищей.
     Вставали,
               как в пустыне миражи,
     сто тысяч
               машин
    эскадрильи вражьей.
     Нацелив
             луч,
 истребленье готовящий,
     сторон с десяти
    – никак не менее –
     свистели,
               летели,
      мчались чудовища –
     из света,
               из стали,
        из алюминия.
     Качнула
             машины
   ветра река.
     Налево
            кренятся
    по склону.
     На правом
               крыле
    встает три «К»,
     три
         черных
                «К» –
     Ку-клукс-клана.
     А ветер
             с другого бока налез,
     направо
             качнул огульно –
     и чернью
              взметнулась
         на левом крыле
     фашистская
                загогулина.
     Секунда.
              Рассмерчились бешено.
     И нет.
            Исчезли,
    в газ занавешены.
     На каждом аэро,
    с каждого бока,
     как будто
               искра –
      в газовый бак,
     два слова
               взрывало сердца:
               «Тревога!
     Враг!»
 
 
                АЭРОБИТВА.
 
 
     Не различить
                  горизонта слитого.
     Небо,
           воздух,
  вода –
         воедино!
     И в этой
              синеве –
      последняя битва.
     Красных,
              белых
                    – последний поединок.
     Невероятная битва!
       Ни одного громыханийка!!
     Ни ядер,
              ни пуль не вижу мимо я –
     только
            винтов
  взбешенная механика,
     только
            одни
                 лучи да химия.
     Гнались,
              увлекались ловом,
     и вдруг –
               поворачивали
           назад.
     Свисали руки,
  а на лице
            лиловом –
     вылезшие
              остекленелые глаза.
     Эскадрильи,
атакующие,
           тучи рыли.
     Прожектор
               глаз
   открывает круглый –
     и нету
            никаких эскадрилий.
     Лишь падают
                 вниз
     обломки и угли.
     Иногда,
             невидимые,
       башня с башнею
     сходились,
                и тогда
       громыхало одно это.
     По старинке
дрались
        врукопашную
     два
         в абордаже
   воздушные дредноута.
     Один разбит,
 и сразу –
           идиллия:
     беззащитных,
 как щенят,
     в ангары
              поломанные
        дредноуты вводили,
     здесь же
              в воздухе
       клепая и чиня.
     Четырежды
               ночью,
     от звезд рябой,
     сменились
               дней глади,
     но все
            растет,
   расширяется бой,
     звереет
             со дня н_а_ день.
     В бою
           умирали
  пятые сутки.
     Враг
          отошел на миг.
     А после
             тысяча
   ясно видимых и жутких
     машин
           пошла напрямик.
     В атаку!
              В лучи!! –
         Не свернули лёта.
     В газ!!! –
                И газ не мутит.
     Неуязвимые,
прут без пилотов.
     Всё
         метут
               на пути.
 
 
 ГНУТ.
 
 
     Командав нахмурился.
         Кажется – крышка!
     Бросится наш,
  винтами взмашет –
     и падает
              мухой,
    сложивши крылышки.
     Нашим – плохо.
   Отходят наши.
     Работа –
              чистая.
     Сброшена тонна.
     Ни увечий,
                ни боли,
        ни раны…
     И город
             сметен
   без всякого стона
     тонной
            удушливой
     газовой дряни.
     Десятки
             столиц
   невидимый выел
     никого,
     ничего не щадящий газ.
     К самой
             к Москве
     машины передовые
     прут,
           как на парад,
        как на показ…
     Уже
         надеющихся
   звали вр_а_лями.
     Но летчики,
долг выполняя свой,
     аэропланными
 кольцами –
           спиралями
     сгрудились
                по-над самой Москвой.
     Расплывшись
во все
       небесное лоно,
     во весь
             непреклонный
         машинный дух,
     враг летел,
наступал неуклонно.
     Уже –
           в четырех километрах,
                в двух…
     Вспыхивали
                в черных рамках
     известия
              неизбежной ясности.
     Радио
           громко
     трубило:
              – Революция в опасности! –
     Скрежещущие звуки
     корежили
              и спокойное лицо, –
     это
     завинчивала люки
     Москва
            подвальных жильцов.
     Сверху
            видно:
  мура –
     так толпятся;
  а те –
     в дирижаблях
 да – на Урал.
     Прихватывают
 жен и детей.
     Растут,
             размножаются
         в небесном ситце
     надвигающиеся
  машины-горошины.
     Сейчас закидают!
     Сейчас разразится!
     Сейчас
     газобомбы
     обрушатся брошенные.
     Ну что ж,
               приготовимся
           к смерти душной.
     Нам ли
            клониться,
      пощаду моля?
     Напрягшись
                всей
    силищей воздушной,
     примолкла
               Советская Земля.
 
 
ПОБЕДА.
 
 
     И вдруг… –
  не верится! –
                будто
     кто-то
     машины
            вражьи
  дернул разом.
     На удивленье
 полувылезшим
              нашим пилотам,
     те скривились
  и грохнулись
               наземь.
     Не смея радоваться –
         не подвох ли?
     снизились, может,
      землею шествуют? –
     моторы
            затараторили,
         заохали,
     ринулись
              к месту происшествия.
     Снизились,
                к земле приникли…
     В яме,
            упавшими развороченной, –
     обломки
     алюминия,
      никеля…
     Без подвохов.
  Так. Точно.
     Летчики вылезли.
     Лбы – складки.
     Тысяча вопросов.
     Ответ –
             нем.
     И лишь
     под утро
    радио-разгадка:
     – Нью-Йорк.
Всем!
      Всем!
            Всем!
 
 
 РАДИО.
 
 
     Рабочих,
              крестьян
      и лётные кадры
     приветствуют
                  летчики
         первой эскадры.
     Пусть
           разиллюминуют
     Москву
            в миллион свечей.
     С этой минуты
  навек мин_у_ют
     войны.
            Мы –
                 эскадра москвичей –
     прорвались.
Нас
    не видели.
     Под водой –
до Америки рейс.
     Взлетели.
               Ночью
    громкоговорители
     поставили.
                И забасили
          на Нью-Йорк, на весь
     «Рабочие!
               Товарищи и братья!
     Скоро ль
              наций
   дурман развеется?!
     За какие серебренники,
           по какой плате
     вы
     предаете
нас, европейцев?
     Сегодня
             натравливают:
          – Идите!
     Европу
            окутайте
    в газовый мор! –
     А завтра
              возвратится победитель,
     чтоб здесь
                на вас
      навьючить ярмо.
     Что вам
             жизнь
  буржуями д_а_рена?
     Жмут
          из вас
то кровь,
          то пот.
     Спаяйтесь
               с нами
     в одну солидарность.
     В одну коммуну –
     без рабов,
                без господ!»
     Полицейские –
  за лисой лиса –
     на аэросипедах…
      Прож_е_ктора полоса…
     Напрасно! –
Качаясь мерно,
     громкоговорители
     раздували голоса
     лучших
            ораторов Коминтерна.
     Ничего!
             Ни связать,
        ни забрать его –
     радио.
     Видим,
            у них –
   сумятица.
     Вышли рабочие,
   полиция пятится.
     А город
             будто
  огни зажег –
     разгорается
за флагом флажок.
     Для нас
             приготовленные мины
     миллиардерам
 кладут под домины.
     Знаменами
               себя
   осеня,
     атаковывают
арсенал.
     Совсем как в Москве
        столетья назад
     Октябрьская
разрасталась гроза.
     Берут,
            на версты
     гром разбас_и_в,
     ломают
            замков
  хитроумный массив.
     Радиофорт…
                  Охраняющий –
              скинут.
     Атаковали.
                Взят вполовину.
     В другую!
               Схватка,
       с час горяча.
     Ухватывают
                какой-то рычаг.
     Рванули…
                еще крутнули…
               Мгновение, –
     и то чересчур –
    мгновения менее, –
     как с тыщи
                струнищ
       оборванный вой!
     И тыща
            чудовищ
   легла под Москвой.
 
 
РАДОСТЬ.
 
 
     В «ура» содрогающимся
          ртам еще
     хотелось орать
   и орать д_о_сыта, –
     а уже
           во все небеса
        телеграммищу
     вычерчивала
радиороста:
     «Мир!
     Народы
 кончили драться.
     Да здравствует
   минута эта!
     Великая
             Американская федерация
     присоединяется
   к Союзу советов!»
     Сомнений –
                ни в ком.
     Подпись:
              «Американский ревком».
 
 
               ВОЗВРАЩЕНИЕ.
 
 
     Утром
           с запада
   появились точки.
     Неслись,
              себя
  и марш растя:
     «Мы – летчики
  республики
             рабочих и крестьян.
     Недаром
             пролетали –
     очищен
            небий свод.
     Крестьянин!
Пролетарий!
     Снижайте самолет!
     Скатились
               вниз
                    заводчики,
              по облакам свистя.
     Мы летчики –
 республики
            рабочих и крестьян!
     Не вступит
                вражья
      конница,
     ни птица,
               ни нога.
     Наш летчик
                всюду гонится
     за силами врага.
     Наш флаг
              меж звезд полощется,
     рабочью власть растя.
     Мы – летчицы,
     мы – летчики
 рабочих и крестьян».
 

II. Будущий быт

 
СЕГОДНЯ.
 
 
     Комната –
               это,
   конечно,
            не роща.
     В ней
           ни пикников не устраивать,
    ни сражений.
     Но все ж
              не по мне –
         проклятая жилплощадь:
     при моей,
               при комплекции –
               проживи на саж_е_ни!
     Старики,
              старухи,
      дама с моською,
     дети
          без счета –
     вот население.
     Не квартира,
 а эскимосское
     или киргизское
   копченое селение.
     Ребенок –
               это вам не щенок.
     Весь день –
в работе упорной.
     То он тебя
                мячиком
       сбивает с ног,
     то
     на крючок
 запирает в уборной.
     Меж скарбом –
  тропинки,
            крымских окольней.
     От шума
             взбесятся
      и самые кроткие.
     Весь день –
звонки,
        как на колокольне.
     Гуртом,
             в одиночку,
        протяжные,
  короткие…
     И за это
              гнездо –
      между клеток
  и солений,
     где негде
               даже
   приткнуть тубу,
     носишься
              весь день,
        отмахиваясь
   от выселений
     мандатом союзным,
      бумажкой КУБу.
     Вернешься
               ночью,
     вымотан в городе.
     Морда – в пене, –
      смыть бы ее.
     В темноте
               в умывальной
           лупит по морде
     кем-то
            талантливо
      развешенное белье.
     Бр-р-р-р!
     Душит
           чад кухонный.
        Встаю на корточки.
     Тянусь
            с подоконника
         мордой к форточке.
     Вижу,
           в небесах –
      возня аэропланова.
     Приникаю
              к стеклам,
        в раму вбит.
     Вот кто
             должен
   переделать наново
     наш
         сардиночный
    унылый быт!
 
 
 БУДЕТ.
 
 
     Год какой-то
 нолями разн_у_лится.
     Отгремят
              последние
       битвы-грома.
     В Москве
              не будет
      ни переулка,
  ни улицы –
     одни аэродромы
   да дома.
     Темны,
     неясны
  грядущие дни нам.
     Но –
          для шутки
     изображу
              грядущего гражданина,
     проводящего
одни сутки.
 
 
 УТРО.
 
 
     Восемь.
             Кричит
                    радиобудильник вежливый:
     «Товарищ –
                вставайте,
          не спите ежели вы!
     Завод –
             зовет.
     Пока
          будильнику
    приказов нет?
     До свидания!
                  Привет!»
     Спросонок,
                но весь –
         в деловой прыти,
     гражданин
               включил
      электросамобритель.
     Минута –
              причесан,
       щеки –
              даже
     гражданки Милосской
        Венеры глаже.
     Воткнул штепсель,
      открыл губы:
     электрощетка –
   юрк! –
          и выблестила зубы.
     Прислуг – никаких!
       Кнопкой званная,
     сама
          под ним
 расплескалась ванная.
     Намылила
              вначале –
     и пошла:
              скребет и мочалит.
     Позвонил –
                гражданину
          под нос
     сам
         подносится
   чайный поднос.
     Одевается –
ни пиджаков,
             ни брюк;
     рубаха
            номерами
    не жмет узка.
     Сразу
     облекается
     от пяток до рук
     шелком
            гениально скроенного куска.
     В туфли –
               пару ног…
     В окно –
              звонок.
     Прямо
           к постели
    из небесных лон
     впархивает
                крылатый почтальон.
     Ни – приказ выселиться,
    ни – с налогом повестка.
     Письмо от любимой
      и дружеских несколько.
     Вбегает сын,
 здоровяк –
           карапуз.
     – До свидания,
  улетаю в вуз.
     – А где Ваня?
  – Он
       в саду
     порхает с няней.
 
 
                НА РАБОТУ.
 
 
     Сквозь комнату – лифт.
           Присел –
  и вышел
     на гладь
              расцветоченной крыши.
     К месту
             работы
   курс держа,
     к самому
              карнизу
    подлетает дирижабль.
     По задумчивости
    (не желая надуть)
     гражданин
               попробовал
         сесть на лету.
     Сделав
            самые вежливые лица,
     гражданина
                остановила
          авиомилиция.
     Ни протоколов,
   ни штрафа бряцания…
     Только –
              вежливенькое
          порицание.
     Высунувшись
из гондолы,
            на разные тона
     покрикивает
знакомым летунам:
     – Товарищ,
                куда спешите?
             Бросьте!
     Залетайте
               как-нибудь
 
 
         с женою
в гости!
     Если свободны –
    часа на пол
     запархивайте
 на авиобол!
     – Ладно!
              А вы
                   хотите пересесть?
     Садитесь,
               местечко в гондоле есть! –
     Пересел…
                Пятнадцать минут.
И вот –
     гражданин
               прибывает
        на место работ.
 
 
   ТРУД.
 
 
     Завод.
     Главвоздух.
       Делают вообще они
     воздух
            прессованный
 для междупланетных сообщений.
     Кубик
           на кабинку – в любую ширь,
     и сутки
             сосновым духом дыши.
     Так –
     в век оный
     из «Магги»
                делали бульоны.
     Так же
            вырабатываются
          из облаков
     искусственная сметана
          и молоко.
     Скоро
           забудут
                   о коровьем имени.
     Разве
           столько
  выдоишь
          из коровьего вымени!
     Фабрика.
              Корпусом сорокаярусным.
     Слезли.
             Сорок –
    в рвении яростном.
     Чисто-чисто.
 Ни копотей,
             ни сажи.
     Лифт
          развез
по одному на этаж.
     Ни гуда,
              ни люда!
     Одна клавиатура –
      вроде «Ундервуда».
     Хорошо работать!
     Легко – и так,
     а тут еще
               по радио –
         музыка в такт.
     Бей буквами,
 надо которыми,
     а все
           остальное
    доделается моторами.
     Четыре часа.
 Промелькнули мельком.
     И каждый –
                с воздухом,
           со сметаной,
       с молоком.
     Не скукситесь,
   как сонные совы.
     Рабочий день –
   четырехчасовый.
     Бодро, как белка…
        Еще бодрей.
     Под душ!
              И кончено –
         обедать рей!
 
 
 ОБЕД.
 
 
     Вылетел.
              Детишки.
      Крикнул:
               – Тише! –
     Нагнал
     из школы
    летящих детишек.
     – Куда, детвора?
     Обедать пора! –
     Никакой кухни,
   никакого быта!
     Летают сервированные
         аэростоловые Нарпита.
     Стал
     и сел.
     Взял
     и съел.
     Хочешь – из двух,
     хочешь – из пяти, –
     на любой дух,
     на всякий аппетит.
     Посуда –
              самоубирающаяся.
              Поел –
    и вон!
     Подносит
              к уху
   радиофон.
     Буркнул,
              детишек лаская:
     Дайте Чухломскую!
      Коммуна Чухломская?..
     Прошу –
             Иванова Десятого! –
     – Которого?
                 Бритого? –
           – Нет.
 Усатого!..
     – Как поживаешь?
     Добрый день.
     – Да вот –
                только
      вылетел за плетень.
     Пасу стадо.
     А что надо? –
     – Как что?!
Давно больно
     не видались.
 Залетай
         на матч авиобольный. –
     – Ладно!
              Еще с часок
         попасу
     и спланирую
в шестом часу.
     Может, опоздаю…
      Думаю – не слишком.
     Деревня
             поручила
     маленькое делишко.
     Хлеб_а_ –
               жарою мучимы,
     так я
            управляю
    искусственными тучами.
     Надо
          сделать дождь,
        да чтоб – без града.
     До свидания!
 
 
ЗАНЯТИЯ.
 
 
     Теперь –
              поучимся.
       Гражданин
в минуту
     подлетает
               к Высшему
        сметанному институту.
     Сопоставляя
новейшие
         технические данные,
     изучает
             в лаборатории
          дела сметанные…
     У нас пока –
 различные категории занятий.
     Скажем –
              грузят чернорабочие,
            а поэзия –
             для духовной знати,
     А тогда
             не будет
     более почетных
   и менее…
     И сапожники,
 и молочницы –
                все гении.
 
 
 ИГРА.
 
 
     Через час –
д_о_ма.
        Отдых.
               Смена.
     Вместо блузы –
   костюм спортсмена.
     В гоночной,
всякого ветра чище,
     прет,
           захватив
                    большой мячище.
     Небо –
            в самолетах юрких.
     Фигуры взрослых,
     детей фигурки.
     И старики
               повылезли,
         забыв апатию.
     Красные – на желтых.
         Партия – на партию.
     Подбросят
               мяч
  с высотищи
             с этакой,
     а ты подлетай,
   подхватывай сеткой.
     Откровенно говоря,
       футбол –
                тоска.
     Занятие
     разве что –
        для лошадиной расы.
     А здесь –
               хорошо!
      Башмаки – не истаскать.
     Нос
         тебе
              мячом не расквасят.
     Все кувыркаются –
      надо,
            нет ли;
     скользят на хвост,
       наматывают петли.
     Наконец
             один
 промахнется сачком;
     Тогда:
            – Ур-р-р-а!
       Выиграли очко! –
     Вверх,
     вниз,
 вперед,
         назад, –
     перекувырнутся
   и опять скользят.
     Ни вздоха запыханного,
           ни кислой мины –
     будто
           не ответственные работники,
              а – дельфины.
     Если дождь налетает
        с ветром в паре –
     подымутся
               над тучами
         и дальше шпарят.
     Стемнеет,
               а игры бросить
             лень;
     догонят солнце,
    и – снова день.
     Наконец
             устал
  от подбрасывания,
   от лова.
     Снизился
              и влетел
      в окно столовой.
     Кнопка.
             Нажимает.
      Стол чайный.
     Сын рассказывает:
      – Сегодня
                случайно
     крыло поломал.
   Пересел к Петьке,
     а то б
            опоздал
   на урок арифметики.
     Освободились на час
        (урока нету),
     полетели
              с Петькой
       ловить комету.
     Б-о-о-о-льшущая!
     С версту – рост.
     Еле
         вдвоем
                удержали за хвост.
     А потом
             выбросили –
        большая больно.
     В школу
             кометы таскать
           не позволено. –
     Сестра:
             – Сегодня
      от ветра
     скатился клубок
    с трех тысяч метров.
     Пришлось снизиться –
         нитку наматывать.
     Аж вся
            от ветра
    стала лохматовая. –
     А младший
               весь
 
 
   в работу вник.
     Сидит
           и записывает в дневник:
     «Сегодня
              в школе –
       практический урок.
     Решали –
              нет
 или есть бог.
     По-нашему –
религия опиум.
     Осматривали образ –
        богову копию.
     А потом
     с учителем
       полетели по небесам.
     Убеждайся – сам!
     Небо осмотрели
   и внутри
            и наружно.
     Никаких богов,
   ни ангелов
              не обнаружено».
     А папаше,
               чтоб не пропал
             ни единый миг,
     радио
           выбубнивает
      страницы книг…
 
 
 ВЕЧЕР.
 
 
     Звонок.
             – Алло!
    Не разбираю имя я…
     А!
        Это ты!
                Привет, любимая!
     Еду!
          Немедленно!
     В пять минут
     небо перемахну
   во всю длину.
     В такую погоду
   прекрасно едется.
     Жди
         у облака –
                    под Большой Медведицей.
     До свидания! –
     Сел,
          и попятились
      площади,
               здания…
     Щека – к щеке,
   к талии – талией, –
     небо
          раза три облетали.
     Что млечным путям
       за кометной кривизной,
     а сзади –
               жеребенком –
           аэроплан привязной.
     Простор!
              Тебе –
    не Петровский парк,
     где все
             протерто
     задами парок.
     На ходу
     рассказывает
 бывшее
        в двадцать пятом году.
     – Сегодня
               слушал
     радиокнижки.
     Да…
           это были
                    не дни, а днишки.
     Найдешь комнатенку,
        и то – не мед.
     В домком давай,
    фининспектору данные.
     А тут – благодать!
       Простор –
не жмет.
     Мироздание!
     Возьмем – наудачу.
     Тогда
           весной
 тащились на дачу.
     Ездили
            по железной дороге.
     Пыхтят
            и ползут понемножку.
     Все равно,
                что ласточку
            поставить на н_о_ги,
     чтоб шла,
               ступая
     с ножки на ножку.
     Свернуть,
               пойти по л_е_су –
     нельзя!
             Соблюдай рельсу.
     А то еще
              в древнее время
             были,
     так называемые
   автомобили.
     Тоже –
            мое почтеньице –
     способ сообщеньица!
     По воздуху –
 нельзя.
     По воде –
               не может.
     Через лес –
                 нельзя.
     Через дом –
тоже.
     Ну, скажите,
 это машина разве?
     Шины лопаются,
   неприятностей –
  масса.
     Даже
          на фонарь
                    не мог взлазить.
     Сейчас же –
ломался.
     Теперь захочу –
    и в сторону ринусь.
     А разве –
               езда с паровозом!
                Примус!
     Теперь
            приставил
     крыло и колёса
     да вместе с домом
      взял
           и понесся.
     А захотелось
 остановиться –
     вот тебе – Винница,
        вот тебе – Ницца.
     Больным
             во время оное
     прописывались
  солнечные ванны.
     Днем
          и то,
                сложивши ручки –
     жди,
          чтобы вылез
     луч из-за тучки.
     А нынче
             лети
                  хоть с самого полюса.
     Грейся!
             Пользуйся!.. –
     Любимой
             дни ушедшие мнятся.
     А под ними
                города,
       селения
     проносятся
                в иллюминации –
     ежедневные увеселения!
     Радиостанция
 Урала
     на всю
            на Сибирь
     концерты орала.
     Шаля,
           такие ноты наляпаны,
     что с зависти
  лопнули б
            все Шаляпины.
     А дальше
              в кинематографическом раж_е_
     по облакам –
 верстовые миражи.
     Это тебе
              не «Художественный»
да «Арс»,
     где в тесных стенках –
           партер да ярус.
     От земли
               до самого Марса
     становись,
                хоть партером,
              хоть ярусом.
     Наконец –
               в грядущем
         и это станется –
     прямо
           по небу
                   разводят танцы.
     Не топоча,
                не вздымая пыль,
     грациозно
               выгибая крылья,
     наяривают
               фантастическую кадриль.
     А в радио –
буря кадрилья.
     Вокруг
     миллионы
     летающих столиков.
     Пей и прохлаждайся –
         позвони только.
     Безалкогольное.
    От сапожника
и до портного –
     никто
           не выносит
     и запаха спиртного.
     Больному –
                рюмка норма,
     и то
          принимает
   под хлороформом.
     Никого
            не мутит
    никакая строфа.
     Не жизнь,
               а – лафа!
     Сообщаю это
     к прискорбию
 товарищей поэтов.
     Не то что нынче –
      тысячами
               высыпят
     на стихи,
               от которых дурно.
     А тут –
             хорошо!
     Ни диспута,
     ни заседания ни одного –
             культурно!
     Пол-двенадцатого.
      Радио проорал:
     – Граждане!
Напоминаю –
            спать пора! –
     От быстроты
засвистевши аж,
     прямо
           с суматохи бальной
     гражданин,
                завернув
        крутой вираж,
     влетает
             в окно спальной.
     Слез с самолета.
     Кнопка.
             Троньте!
     Самолет сложился
     и – в угол,
как зонтик.
     Разделся.
               В мембрану –
           три слова:
     – Завтра
              разбудить
       в пол-восьмого! –
     Повернулся
                на бок
      довольный гражданин,
     зевнул
            и закрыл веки.
     Так
         проводил
 свои дни
     гражданин
               в XXX веке.