Книга: Первый субботник - Владимир Сорокин

В музыке есть такое течение - ноу-вейв (no wave). Музыканты-ноувейверы отвергали привычные музыкальные структуры, баловались диссонансами, иными словами - разрушали стиль. Потом всё это переросло в жанр нойз-рок. Так вот в литературе СССР в начале 1980-х годов возник свой "ноу-вейв", только назывался он "ЁПС", то есть, Ерофеев, Пригов и вот как раз-таки Сорокин.

В частности автор рассказов, собранных в "Первом субботнике" отличился главным образом своей стилистической деструктивностью. Это слово - "деструктивный" - обычно ассоциируется с чем-то негативным, однако есть одно "но": и в деструктивности есть своя эстетика. Если грамотно ею оперировать, то в результате разрушительное перетекает в созидательное. Сорокин берет всю эту унылую совковщину, всё самое худшее, что когда-либо было в соцреализме со всеми его штампами, строит из этого сырья "красивую" историю о веселых комсомольцах, трудолюбивых работниках счастливых влюбленных, бог весть о чем еще - и вдруг разваливает к черту. Ловко пристроенный мат внезапно нарушит идиллию в милой любовной истории, в комнату внезапно ворвется милиционер, орущий "Порубоно! Порубоно!", заражая своим безумием всех в зале, а благодарный выпускник в знак признания втихаря слопает фекалии своего учителя. Да, мерзко, но кто сказал, что мерзкое не может быть прекрасным? Так искренне выглядит сладкая парочка, которая не стесняется ляпнуть грубость. Так честен тот самый ученик, поедающий испражнения. Ай, да бог с ней, с честностью. Это уже притянуто за уши (или нет). Я к тому, что читая это, можно испытать двоякие чувства. Если вдумываться, конечно, а не воспринимать, как трэш (что, в принципе, тоже вполне нормально).

Кто пришел сюда за сюжетом - ну, удачи, что еще можно сказать. Здесь не сюжет важен. Вы на стиль посмотрите! Нет, конечно, можно упрекнуть Владимира Георгиевича в некотором однообразии, в том, что его рассказы (по крайней мере, в этом сборнике) развиваются по схеме "всё красиво - и вдруг трэш", и где-то в комментариях об этом уже говорилось. Но как сравнить да посмотреть, то сколько книг написано по "голливудскому" сценарию, только почему-то никто этого не замечает. Я ничего не имею против классических схем развития событий, но давайте всё же признаем, что Сорокин внес в литературу какую-никакую альтернативу им. Дело не в схеме ведь, а в наполнении. Да и у него, если так порыться и объективно оценить есть масса отхождений от такой структуры. А повесть "Соловьиная роща", где каждый абзац - это отдельные, никак не связанные между собой, с позволения сказать, истории, которые плавно перетекают одна в другую? Это просто что-то абсолютно уникальное!

Нет, друзья, литература в России жива и процветает, только в несколько иной форме, не такой, как мы привыкли. Но это ничего, Пушкин с его просторечиями тоже когда-то казался совершеннейшей дичью. Тут вопрос лишь в вашей консервативности или открытости новому. Ни то, ни другое не плохо, кстати.

Школа русского формализма в своё время ввела такое понятие как остранение (нет, я не пропустил там букву, это слово так и пишется). Классический пример это повесть Льва Толстого "Холстомер" в котором повествование ведёт лошадь и, смотря на многие привычные для нас вещи, описывает их другими словами. Создаётся ощущение, что и мы на них смотрим как бы впервой. Делается это для того, чтобы создать некоторое преткновение во время чтения, чтобы вывести читателя из автоматизма восприятия и заставить задуматься, по-новому посмотреть на старый предмет. Может и ещё для чего другого, но сейчас речь не об этом.

Так вот... Все говорят, что Сорокин это про экскременты, а я говорю, что Сорокин — это новая репрезентация старых вещей. Это как компания Apple, которая каждый год выпускают "новый" iPhone. Столь же элитарно, сколь и массово; столь же классически, сколь и ново. В большинстве случаев чтение Сорокина выглядит примерно так: ты читаешь плавный текст, обычно это стилизация, но всегда это безупречно продуманный текст, который просто заставляет восхищаться мастерством автора. Ты втягиваешься в этот текст и вот уже бежишь по строчкам словно инерции, как вдруг начинаешь понимать, что чего-то не так. И действительно! Текст начинает скатываться в бред, абсурд, классический текст разрывается неожиданными вставками мата, из него внезапно вылазят органы и выделения. Вводится элементы безумия в виде бессмысленных слов, или же слов со смыслом, но составленных в таком порядке, что они не несут никакой смысловой нагрузки, формальная сохраняя грамматический и даже в чём-то логический строй языка, или абзацев, которые между собой не связаны, либо же связь крайне условна и эфемерна.

Второй часто встречаемый приём — обыгрывание и переворачивание штампов. Он берёт какие-то штампы и выворачивает их, издевается над ними, обыгрывает их, буквализирует их, заменяет формально схожими, но абсурдными по смыслу. Сорокин может взять что-то, что условно принято считать осмысленным и показывает, что на самом деле смысла в этом нет, что всё — условности. Сорокин доводит до абсурда такой подменой. Только максимально гипертрофировав штамп, извратив его, доведя его до бреда он обретает новый и свежий вид в нашем восприятии и мы наконец-то начинаем его воспринимать осмысленно. Он берёт простую устоявшуюся штуку и извращает её в привычном понимании. Читаешь рассказ, вроде бы всё нормально, а потом — хлоп! — жесть какая-то, трэш, полнейшее безумие, дикость и фу. И думаешь: а о чём рассказ-то был? А был ли он о чём-либо вообще? А бывает ли вообще, что что-либо о чём-либо вообще? А есть ли вообще в чём-либо какой-либо смысл изначально? И прочая экзистенция начинает бить бурным фонтаном. Сорокин — это философия, напрочь лишённая философии.

Сорокин это такой современный Рабле. Он вводит в художественный текст то, чего бы там быть не должно было бы быть. Вот небольшой кошерный список: копрофагия, немотивированное насилие, бред, испускание газов, некрофилия, гомосексуализм, педофилия, обсценная лексика, гной, телесные выделения и всякие прочие мерзости. Всё то, что есть, но о чём другие обычно не говорят, о чём не принято говорить. Но это же есть. Это всё имеет место быть и более того мы сами порой многое из названного творим без какого-либо зазрения совести.

Говорят, что Сорокин занимается деконструкцией или деструкцией советской действительности, советского менталитета. Мне кажется, что он занимается вообще деструкцией действительности и любого менталитета. Он рушит привычное и автоматическое, то что прижилось. Всегда есть общие черты у эпох, менталитетов, культур, какие-то общие принципы — вот именно их расшатыванием он и занимается.

Я часто встречаю вопрос "Зачем было это писать?". Затем, что обо всё должно быть написано, наверное; затем, что кто-то должен был бы это написать; затем, чтобы люди читали это и понимали, насколько же ничтожно узок их кругозор, насколько они в плену штампов, предвзятых суждений, стереотипов; затем, чтобы понять, что наша культура и наш взгляд на мир это не единая истинная система; затем, чтобы сказать, что нет абсолютной нормы и меры в этом мире. Мир больше и шире, культура это нечто большее, чем мы себе представляем. Люди испускают газы, принцессы тоже какают. Сорокин это предельная правда обо всём. Поэтому, Владимира Георгиевича читать обязательно нужно. Освобождаемся от иллюзий, автоматизма и начинаем жить осмысленно, ага.

С одной стороны, да. Я знаю прекрасно, что постмодернизм явился как вызов обществу, как крик замкнутой в ограничениях и навязанных идеалах души. Как попытка шокировать и тем самым пробудить человека в человеке. Насилие, грязь, маты, физиологичность описаний в литературе – все это средства чтобы достичь этого. С этой точки зрения Сорокин буквально каноничен. Он берет за основу советский быт, речь коммунистических патриотов, идеологически крепких и надежных людей. Его вступление просто образец советского стиля. И потом он добавляет то самое – бред, абсурд, маразм, насилие, грязь. Не знаю, насколько такой резкий контраст оправдан художественной ценностью… с одной стороны, да, за счет этого контраста поступки людей кажутся еще более отвратительными, преувеличенно яркими, невообразимыми, чем если бы это было написано в одном ключе. С другой, его позиция кажется гротескно извращенной. Те способы которыми он пытается "достучаться до читателя" слишком выходят за нормы морали, этики и эстетики. Я не верю, что для того чтобы условно показать человеку пятно на столе, его нужно бить мордой об стол. А от Сорокина именно такой эффект. Он не срывает маску с общества. Он сразу показывает его гной, рвоту, испражнения. Все то, от чего любого человека передернет. Зачем? Ради какой глубокой интенции?

Знаете, мне это напоминает, школьные сомнения. Когда на уроках литературы нам расшифровывали то, что хотели сказать Достоевский, Лермонтов и Толстой. И я всегда ставила эти выводы под сомнения. Кто сказал, что они хотели нам сообщить именно это? Почему мы должны все расшифровывать, объяснять именно в таком ключе? И должны ли вообще? Может быть, некоторые вещи нужно принять такими какие они есть? Что если не копать так глубоко? Я думаю, и сейчас я говорю, как человек с высшим образованием, первичный смысл произведения иногда более важен, чем вторичный. Потому что именно он несет основную смысловую нагрузку. А вторичный смысл будешь искать если перечитаешь, вдумаешься, заглянешь внутрь. И, о господи, покажите мне того человека который захочет перечитывать Сорокина после того, как он буквально вызвал у вас рвотный рефлекс?

Как читатель, могу сказать одно – читать это невыносимо. Я знаю есть такие картины (литературные в том числе), которые вызывая отвращение, тем не менее, приковывают взгляд. На них смотришь и не можешь оторваться, столь много животных инстинктов просыпается где-то на подсознательном уровне. Но это… Отвращение – это социальное, а не биологическое в нас. И мой порог отвращения не позволил читать дальше… я не смогла. Я понимаю суть этой культуры как критик, но как потребитель, я не понимаю как можно развиваться, расти благодаря такому искусству? Оно делает меня лучше? Нет. Я не могу читать о том, как старую женщину раздевают и забивают железные трубы ей в спину. Я не понимаю перехода от описаний природы к мужскому члену. Во всех подробностях. Когда я стала искать в интернете информацию о соц-арте, я подумала – да, я все это знаю, но почему сейчас не принимаю? Я не думаю, что со мной что-то не то. Скорее это естественная реакция организма. Сорокин хотел вывести обывателя из равновесия, шокировать. Но это не конечная цель. Так вот я считаю, что добиться конечного – более глубокого «сотрясания основ» стандартного, ограниченного рамками ума ему не удалось.

Если честно, то я ожидал чего-нибудь вроде пыток, орущих от боли людей, кровь, тщательно описанных рваных ран. Тут явно другая категория. Читая первые несколько рассказов испытывал отвращение, а потом до конца книги — скуку. Единственные исключения — «Открытие сезона» (он меня приятно удивил) и «Соловьиная роща» (тоже более менее нормальный). Все остальное написано по шаблону: начинается как обыкновенный рассказ, несколько предложений про природу, повседневная жизнь, все нормально. И тут вдруг к концу (или к середине рассказа) выскакивает отвратительное нечто. К середине сборника глаза закатываются уже машинально. Уже не только отвратительно, но и смешно. К концу рассказы идут уже слегка получше, но всего лишь на чуть чуть.

Не знаю даже, чего я тут ожидал, знал ведь, что читаю мусор. Но хотелось, чтобы этот мусор оказался... ну, поинтересней, что-ли. Бывает же трэш, который вполне имеет право на жизнь.

(Кстати почему сборник назвали именно «Первый субботник» — непонятно. Рассказ коротенький, неинтересный, и если бы книга не носила его название, я бы его благополучно забыл).

"Первый субботник" Сорокина — это классическая стенд-ап комеди в форме рассказов. Есть сет-ап, есть панчлайн. В роли сет-апа выступает традиционная проза, определённая советскими канонами так же чётко, как порядок рисования узоров в хохломской росписи. Панчлайн же — сорокинские вставки о том, о чём обычно молчат. А разницы-то между сет-апом и панчлайном не так уж и много, они одно целое и дополняют друг друга. Более того, вторая шок-часть не является чем-то чужеродным, она вполне вписывается в антураж сет-апа.

"Первый субботник" Сорокина — это рассчётливое ожидание. Автор ожидает от читателя либо брезгливого ужаса (проза Сорокина обнесена колючей проволокой, ага), либо полного вкуривания ситуации. Читатель ожидает от Сорокина, что за следующим поворотом с красной звездой скрывается очередной поток табуированного контента. Игра в загадки: что Сорокин спрятал в чёрном ящике? Будут ли герои трахаться, есть говно или друг друга, блевать, разбрасывать всюду кишки, смешно матюгаться или пердеть?

"Первый субботник" Сорокина — это советская литература лакировочного сусального периода. И неважно, что завершается традиционная советская ситуация (завод, субботник, пионеры в лесу, комсомольское собрание и т.д.) чем-нибудь весёлым и фекалийным. В данном случае все советизмы — как раз не декорация, а суть. Которая не меняется даже от того, что в антураж проникает гной-сало-некрофилия.

"Первый субботник" Сорокина — это тонкая грань между издевательской пошлостью штампов и филигранностью прозы.

"Первый субботник" Сорокина — это саундтрек второй половины двадцатого века.

"Первый субботник" Сорокина — поток вытесненного подсознания, я не могу в постмодернизм, остановите эту карусель — я сойду.

"Первый субботник" Сорокина — это ещё и более поздний сборник рассказов "Обелиск", в котором те же самые рассказы расставлены в другом порядке. Так что считайте, будто прочитали сразу две разные книги.