Текст книги "Здравствуй, Таня!"

Юлия Симбирская
Здравствуй, Таня!

© Ю. С. Симбирская, текст, 2014

© ЗАО «РОСМЭН», 2014

* * *

 
Школьная форма
Так же, как я, сутула.
Спит, подвернув рукава,
Свесив колготки со стула.
 
 
Даже фонарь в окне
Сон её не тревожит.
Школьная форма спит.
Делит во сне и множит.
 

* * *

Осенние каникулы короткие и скучные. Я вешаю в шкаф школьную форму, задвигаю под стол портфель и звоню Тане.

Мы с Таней живём в одном городе, в одном доме, в одном подъезде. Только я живу на третьем этаже, а Таня на пятом. И учимся мы в одной школе. Я – в третьем «Г», а Таня – в третьем «А». Имена у нас тоже одинаковые, а фамилии, конечно, разные. У Тани вкусная – Арбузова, у меня обыкновенная – Веткина. Такие маленькие несовпадения не мешают нам дружить.

На самом деле несовпадений много. Таня низенькая и круглая, как неваляшка, я – длинная и тощая, как макаронина. У Тани густые тёмные волосы, а стрижка называется каре. У меня светло-русая коса. Довольно тонкая и лохматая, но коса. Таня носит очки. Наверное, из-за этого у неё очень серьёзный и важный вид. У меня очков нет. Я отлично вижу во все стороны и на любом расстоянии. Таня любит яблоки, а я – груши. У Тани есть мама и папа, а у меня – мама и бабушка Вера. Таня редко смеётся, а я хохочу по пустякам. Если задуматься, при таком количестве несовпадений дружить должно быть очень трудно. Но мы не задумываемся, мы дружим.

* * *

На первом этаже живёт Серёжка. Когда мы с Таней проходим мимо его квартиры, я всегда предлагаю:

– Давай Серёжку позовём?

А Таня всегда отвечает:

– Зачем он нам? Пусть с мальчишками играет.

– Втроём интереснее, – настаиваю я.

Таня вздыхает и соглашается.

Серёжке семь лет, но он такой маленький и худенький, никто не даст ему больше шести. А ещё он часто болеет. Даже в школу в этом году не пошёл. Мама у него всё время на работе, а сестра Люда всё время бегает. Она занимается лёгкой атлетикой в спортивной школе. Папы у Серёжки нет. В этом у нас с ним совпадение. Ещё мы оба умеем сворачивать язык в трубочку.

У Серёжки рыжая, лохматая голова и белые ресницы. Алька и Пашка дразнят его поросёнком. Разве бывают такие тощие рыжие поросята? Бабушка Вера говорит, что у поросят бывают белые ресницы. Алька и Пашка – близнецы с шестого этажа. Они учатся в первом классе, а выглядят, как будто в третьем. Это наши злейшие враги. Бывает, я их так ненавижу, что сама пугаюсь.

Серёжка настоящий изобретатель и выдумщик. Он изобретает космические корабли и вездеходы из табуреток. Мы звоним в дверь, он открывает и сразу тащит нас в свою комнату показывать какое-нибудь чудо техники. Таня фыркает, а сама так и косится на Серёжкины изобретения.

– Это что? – спрашивает она.

– Звездолёт десятого поколения, – гордо заявляет Серёжка.

Таня отыскивает кабину и пытается протиснуться внутрь.

– Чур, я капитан звездолёта!

Серёжка замирает со страдальческим видом.

– А может, гулять пойдём? – подаю голос я.

Таня не слушает. Она изучает пульт управления.

– А это что? Запуск? – интересуется Таня и дёргает шнурок вентилятора.

– Ты неправильно запускаешь, – грустным голосом говорит Серёжка, – сначала надо турбины.

Он нажимает красную кнопку электрической мясорубки. Мясорубка визжит и ревёт, как сто бешеных мясорубок. Таня затыкает уши и кричит:

– Выключи! Я боюсь!

– Пожалуйста! – орёт Серёжка и глушит турбины.

– Ладно, пошли гулять, – соглашается Таня и выкарабкивается из космического корабля. Она поправляет съехавшую набок юбку и сопит.

– С приземлением! – поздравляю я.

Пока Серёжка одевается, мы стоим в прихожей и рассматриваем разноцветные тюбики с губной помадой, нюхаем духи на полочке у зеркала.

– У твоей мамы столько же? – спрашивает Таня.

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – У моей всё спрятано.

– А у моей больше. – Таня вывинчивает розовую помаду. – И такая тоже есть.

Серёжка возится где-то в комнате, наверное, ищет носки или свитер. На дворе ноябрь, а уже так холодно, что впору шубу надевать.

– Давай сбежим потихоньку, – шепчет Таня, – он выйдет, а нас нет.

– Зачем? – удивляюсь я.

– Ну, смешно ведь.

– Нет, давай подождём. – Мне эта затея совсем не кажется смешной.

– С тобой каши не сваришь. – Таня хмурится, нахлобучивает свою полосатую шапку с красным помпоном и открывает дверь.

– Ты куда? – Я хватаю её за рукав.

– На улице подожду! – Таня стряхивает мою руку. – Копуши!

Она хлопает дверью, а я жду Серёжку. Он выбегает в прихожую в свитере задом наперёд и прыгает, чтобы снять куртку с верхнего крючка. Я помогаю, потому что с моим ростом это пара пустяков.

– А где Таня? – спрашивает Серёжка.

– На улице ждёт.

Мы выходим из подъезда и оглядываемся. Тани нигде нет.

– Ушла? – Серёжка смотрит на меня с недоумением.

Я пожимаю плечами.

– Пошли в парк?

– Давай подождём. – Серёжка садится на карусели. – Вдруг она придёт, а нас нет.

Я раскручиваю карусели, а он свешивается с сиденья и чертит палочкой круг. Карусели дребезжат и ходят ходуном. У меня кружится голова. Я стараюсь не попадать сапогом в лужу, потому что там приютилось толстое облако и мне жалко его топтать.

Из-за угла торчит красный помпон Таниной шапки.

* * *

Осенние каникулы короткие и скучные. Когда идёт дождь, мы с Таней ходим друг к другу в гости. У меня едим булочки с повидлом и самодельные конфеты из сухофруктов – бабушкины произведения, у Тани – сухую колбасу. Я не люблю сухую колбасу, а Таня обожает. Она пилит колбасу ножом, пыхтит, а потом долго жуёт и жмурится от удовольствия. Я сижу рядом.

– Угощайся. – Таня придвигает ко мне горку криво напиленных кусочков.

– Спасибо. – Мне надоело объяснять Тане, что я люблю и чего не люблю, поэтому я просто сижу.

– Не понимаю, как можно не любить такую вкуснятину, – удивляется Таня, облизывая пальцы, – и вообще в гостях надо есть, что дают. Это правила вежливости, – рассуждает она с умным видом. – Давай чаю налью?

Таня наливает мне чай в красивую чашку с лошадкой.

– Точно не хочешь колбасы? А то я убираю в холодильник.

Я мотаю головой. Мне нравится просто пить чай из красивой чашки с лошадкой. Таня открывает холодильник, и с верхней полки на меня смотрит баночка с шоколадной пастой. Я тоже на неё смотрю.

– Шоколадную пасту я тебе не предлагаю. Это крайне вредная еда! – говорит Таня голосом своего папы.

– А колбаса – полезная, – бурчу я.

– Давай не будем спорить. – Таня захлопывает дверцу холодильника.

– Пошли играть в дочки-матери?

Таня стоит насупившись.

– Ты что, думаешь, я жадная? Я могу три банки шоколадной пасты тебе подарить! – Она смотрит на меня с вызовом.

– Не надо, я объемся и умру! – смеюсь я. – Пошли играть, а то скоро родители придут.

Как хорошо, когда друг о тебе заботится.

* * *

Серёжке подарили маленькую белую мышку. Мы сидим на полу в его комнате вокруг трёхлитровой банки и наблюдаем. У мышки красные глазки, тонкий розовый хвостик и розовые, просвечивающие ушки. Я смотрю на неё, и сердце у меня ёкает, потому что мне вдруг становится страшно за всех мышек на свете. Такие они крошечные, беззащитные.

– Хорошая мышь, только противная! – говорит Таня.

– Сама ты противная, – тут же отвечает Серёжка.

– Ты что обзываешься? – Не отрывая глаз от банки, Таня пихает Серёжку в бок.

Серёжка заваливается на одну сторону и пытается лягнуть Таню ногой. Я вклиниваюсь между ними, и Серёжка лягает меня.

– Прости, Таня. – Голос у него виноватый.

– Ладно, – отвечает Таня.

Серёжка смотрит с недоумением на неё, потом на меня. Я пожимаю плечами.

Мышка шебуршит в стружках, встаёт на задние лапки. На лапках у неё малюсенькие пальчики.

– Тесновато ей в банке, – говорю я.

Серёжка просовывает в банку свою тоненькую руку, и мышка нюхает его пальцы.

– Мы завтра клетку просторную купим в зоомагазине.

– А как её зовут? – интересуется Таня.

– Элен! – гордо сообщает Серёжка.

– Как? – спрашиваем мы с Таней хором.

– Элен, – повторяет Серёжка. – А что такого?

– Да ничего, только у мышей таких имён не бывает, – говорит Таня.

– Почему не бывает? – Серёжка вскидывает белёсые брови. – У моей бывает. Она сама мне сообщила, что её зовут Элен.

– Ага, так и пропищала: пи-пи-пи, – ехидничает Таня.

Серёжка вскакивает и выбегает из комнаты.

– Зачем ему мышь? Лучше бы хомяка завёл. Они пушистые.

Таня дует в горлышко банки на мышку. Мышка крутит головой, а стружки летят Тане в лицо.

– Фу! – Таня смахивает стружку с подбородка.

– У Серёжки тётя работает в институте, там много таких мышек для опытов. Вот ему одну и подарили. – Я стучу ногтем по банке, мышка Элен встаёт на задние лапки и водит носом.

– Для опытов? – Таня смотрит на меня круглыми глазами. – Это что за институт такой?

– Биологический вроде, – пожимаю я плечами.

– Ужас! – выдыхает Таня.

Тут возвращается Серёжка. Он весь красный, а в руках – картонная коробка.

– Вот, нашёл, ещё не успели выбросить. Здесь мышка сидела. – Он суёт коробку Тане под нос. – Читай, что написано.

– «ЭЛЕН», – читает Таня.

– Вот, видела? – торжествует Серёжка.

На коробке действительно написано «ЭЛЕН» большими синими буквами.

– Видела, конечно. А ты вот это видел? – Таня тычет пальцем в маленькие буковки сверху.

Серёжка читает:

– «Фен».

– Это фен так называется – «ЭЛЕН». А ты – дурень! – заявляет Таня.

Серёжка смотрит на меня несчастными глазами.

Я снова стучу ногтем по банке и зову:

– Элен, Элен! – Мышка встаёт на задние лапки и водит носом. – Вот, она отзывается, – торжествую я, – никакой фен на мой зов не прибежал.

Мы с Серёжкой смеёмся. Таня открывает рот, чтобы возразить, но я за Серёжкиной спиной делаю страшное лицо, и она молчит.

* * *

Детская библиотека совсем рядом с нашим домом. Даже дорогу переходить не надо. Мы с Таней часто туда заходим. А в каникулы тем более. Мне нравятся большие кожаные кресла. В таком кресле очень уютно сидеть со стопкой журналов «Друг» на коленях. Стопка «Кот и пёс» тоже годится.

Я одинаково люблю кошек и собак, и мне одинаково нельзя заводить ни тех, ни других. У моей мамы аллергия на шерсть. Однажды я предложила завести голую кошку, но бабушка Вера посмотрела на её портрет в журнале и замахала руками:

– Ужас какой!

– Можно привыкнуть, – сказала я с надеждой.

– Сомневаюсь, – сказала бабушка голосом, которым обычно говорят «ни за что» и «никогда».

Таня тоже смотрит журналы. Но ей больше нравится расставлять их на полках в алфавитном порядке. Когда в библиотеке побывает целая группа детского сада или продлёнка, Тане раздолье. Они такой беспорядок оставляют, что она целый час журналы сортирует – «Мурзилку» к «Мурзилке», «Муравейник» к «Муравейнику». А я в это время читаю «Весёлые животные» или «Юный натуралист». Потом, по дороге домой, рассказываю Тане интересные новости: про крокодила, который живёт в африканской деревушке в одной семье вместо собаки и сторожит дом, а детишки хозяев ездят на нём верхом (кстати, у крокодилов нет шерсти, на них не должно быть аллергии), про рысь Пушинку, у которой в зоопарке родились рысята-альбиносы. Таня внимательно слушает, но потом обязательно интересуется, поставила ли я журналы на место.

Библиотекари любят Таню, как родную дочь. В конце года ей всегда вручают грамоту «Лучший читатель».

* * *

У Тани в квартире есть замечательная кладовка, которую домочадцы называют «папин кабинет». Дядя Боря – Танин папа – в этом кабинете, конечно, не сидит, но то, что кабинет именно его, понятно сразу. Там высятся башни из толстых картонных папок с белыми шнурками. В башнях, то есть в папках, прячется старая дяди-Борина диссертация. Из них очень удобно строить королевский замок, главное – не развязывать шнурки. Нам строго-настрого запретили выпускать диссертацию на волю, как злую колдунью или джинна из бутылки. Хотя шнурки завязаны такими узлами, что можно было и не запрещать.

Ещё в кладовке хранятся старые пластинки. Наша учительница труда Евгения Генриховна однажды рассказывала, что из таких пластинок можно сделать цветочные горшки. Таня очень заинтересовалась и притащила несколько папиных из кладовки, а учительница сказала, что у неё рука не поднимается превратить Луи Армстронга в цветочный горшок. Таня обещала принести другие, очень уж хотелось узнать секрет изготовления горшков, но Евгения Генриховна унесла эту тайну с собой на другую работу – в «Лавку чудес». Дяди-Борины пластинки не пострадали.

Кроме пластинок, в кладовке хранятся: самоучитель игры на гитаре и сама гитара, русско-испанский разговорник, плакаты с какими-то лохматыми музыкантами, лодочный мотор, ракетки для настольного тенниса, стопка старинных журналов «Наука и жизнь» за 1981 год, ящик с молотками, гвоздями и разными другими железками, который совершенно невозможно сдвинуть с места.

Играть на гитаре нам тоже строго запрещено. Мы с Таней не умеем играть, поэтому с чистой совестью по очереди дёргаем струны одним пальцем (Таня своим, я своим, конечно же) или водим по струнам расчёской. Тоже интересно звучит.

На стене в кладовке висит карта мира. Таня садится на ящик с инструментами, а я на стопку старинных журналов. Мы утыкаемся носами в карту и принимаемся изучать названия стран. Тане очень нравится Венесуэла.

– Когда я вырасту и у меня родится дочь, я обязательно назову её Венесуэла, – говорит Таня.

– Так страна называется, вообще-то, – сомневаюсь я в правильности её выбора.

– И что теперь? – Таня смотрит на меня с вызовом. – Страну можно красивым именем называть, а мою дочь нет?

Я не знаю, что отвечать. На всякий случай предлагаю ей два подходящих имени для сыновей – Эквадор и Гондурас.

* * *

Пока у дождя передышка, мы с Таней и Серёжкой бежим гулять.

– Каникулы вот-вот закончатся, а мы всё дома сидим, – сокрушается Таня.

– Ага, – поддерживает её Серёжка.

– Что «ага»? – передразнивает Таня. – Ты в своём детском саду вообще без каникул.

– Нет, с каникулами! – не уступает Серёжка.

Я допрыгиваю до рябиновой ветки, наклоняю, чтобы Таня с Серёжкой дотянулись, и мы срываем по гроздочке. Просто так. Серёжка кладёт в рот одну ягодку и морщится.

– Вот, а птицы клюют, и ничего, – говорит Таня.

Серёжка выплёвывает горькую рябину:

– Просто она ещё не проморозилась. Проморозится, тогда будет сладкая.

– А пойдёмте на пруд лягушек ловить, – неожиданно предлагает Таня.

Она выжидательно смотрит на нас и облизывает губы. Мне становится не по себе. А вдруг лягушки интересуют Таню только в виде лягушачьих лапок? Я смотрела недавно по телевизору кулинарную передачу про то, что едят в разных странах. Когда Таня начала ещё и руки потирать, мне стало окончательно не по себе. Я икнула и отошла на три шага.

– Все лягушки давно спят, – говорит Серёжка со знанием дела.

– Много ты знаешь про лягушек! – Таня смотрит на него сверху вниз, как на муравья.

– Они правда спят. Почитай в энциклопедии, – вмешиваюсь я, – ик!

Таня пытается посмотреть на меня, как на муравья, но бесполезно – я на голову выше. Тогда она оглядывается, встаёт на бортик песочницы и снова смотрит. Опять не получается, потому что я уже забираюсь по лесенке на горку.

– Ну и не надо! – Таня садится на скамейку и дуется.

– А зачем тебе, ик, лягушки? – интересуюсь я.

– Я вам такое хотела показать!

– Что мы, лягушек не видели? – смеётся Серёжка и карабкается на турник.

– Ты вообще мало что видел, – злится Таня, – вам бы только на горках кататься и на турниках висеть, а я вам хотела показать операцию по пересадке сердца.

– Чего? – переспрашиваю я и с грохотом скатываюсь с горки.

Таня встаёт со скамейки, идёт к спортивному комплексу и виснет на гимнастических кольцах. Я считаю, сколько она продержится. На девять Таня разжимает пальцы и спрыгивает на мокрый песок. Она стоит красная, в съехавших набок очках и сопит.

– Вы что, только мультики смотрите? Вот я вчера одну медицинскую передачу смотрела. Там человека разрезали вот так. – Таня чертит ребром ладони вертикальную линию от шеи до пупа (под курткой, конечно, не видно, где у Тани пуп). – Там всё было в крови, врач брал острый нож, который называется скальпель, и какие-то клещи…

– Ла-ла-ла! – перебиваю я Таню и затыкаю уши.

– Ты чего? Ку-ку? – Таня подходит и стучит мне пальцем по лбу.

– Сама ты ку-ку. Я не хочу про это слушать. Ик-ик!

– Да это ведь интересно. Я хочу на лягушках попробовать. Это научный опыт.

– А как ты узнаешь, что лягушкам надо сердце поменять? – подключается к разговору Серёжка.

– Никак. Я квакать не умею, поэтому у них не спрошу, – отмахивается Таня.

– Зачем тогда их разрезать? А вдруг у них ничего не болит?

– Ну и что. Это научный опыт, – повторяет Таня и топает ногой.

– Нет, – говорит Серёжка твёрдым голосом, – если ты просто так зарежешь лягушку, тогда ты живодёрка.

Таня смотрит на него так, что Серёжка просто обязан провалиться сквозь землю.

– Ты нюня и девчонка! Ты поросёнок! Ты вообще ничего не соображаешь! – Танины слова летят в Серёжку, как камни. Я встаю между ними, чтобы камни попадали в меня. – Вы оба нюни! – Голос у Тани дрожит. Она вот-вот расплачется, а я совершенно не понимаю, что делать. Стою и икаю на всю улицу. – Предатели! – всхлипывает Таня и бежит к подъезду.

– Всё равно нельзя просто так резать лягушек, – говорит Серёжка.

* * *

Бабушка Вера собирается печь блины.

– Батюшки! Молока нет! – Она всплёскивает руками и смотрит на меня вопросительно.

– Я сбегаю!

Бабушка Вера даёт мне деньги на молоко и на большую конфету «Гулливер».

Магазин рядом. Мне нравятся двери, которые распахиваются сами, вернее, разъезжаются, хотя никаких заклинаний я не произношу. Просто умные двери. А жаль. Я каждый раз немножечко верю, что они волшебные.

Ещё мне очень нравятся разноцветные тележки. Бессмысленно брать огромную тележку, если тебе нужен один пакет молока и одна конфета, пусть даже большая. Проще взять корзинку, но катить тележку, наваливаясь пузом на ручку и отталкиваясь одной ногой, куда интереснее. Мимо проносятся стеллажи с булками, батонами, соками в коробках, печеньем, вареньем, сыром, колбасой, макаронами, кофе, чаем… Однажды, когда я вот так неслась мимо фруктов, в мою тележку спрыгнул маленький лохматый кокосовый орех. Я вернула его на полку к папе и маме, но он спрыгнул опять. Наверное, это были не его папа и мама. Наверное, просто чужие кокосовые дядя и тётя. Пришлось взять его с собой.

На ходу я хватаю с полки пакет молока и отправляю его в тележку. Потом торможу возле кондитерского прилавка и долго рассматриваю торты. Их так много и они такие красивые, что кажутся абсолютно несъедобными. Я любуюсь ими, как картинами в музее, потому что бабушка Вера умеет печь съедобные.

– Привет! У вас что, праздник намечается? – Кто-то хлопает меня по плечу.

Я оборачиваюсь и вижу Женьку Липкину. На ней какая-то расчудесная голубая куртка в белый горошек и сказочный берет с двумя помпонами на макушке.

– Привет! Никакого праздника, просто экскурсия, – улыбаюсь я, потому что ужасно рада её видеть.

Женька учится в одном классе с Таней. Больше того, они сидят за одной партой. Таня совершенно не понимает своего счастья и считает Женьку задавакой, а Женька замечательная. Я вообще не знаю человека в нашей школе интереснее, чем Женька. У неё столько фантазии, что хватило бы на весь земной шар. Она знает, где искать клады, она умеет скакать на лошади, она кидала в море послание в бутылке. И я точно знаю, что оно дошло именно тому, кому было адресовано, – дикому австралийскому племени. Правда, я не знаю, как они его прочитали.

– Меня за хлебом послали. – Она кивает в сторону своей тележки, на дне которой скучает одинокий батон.

– А меня за молоком. – Мы разгоняемся на своих тележках в сторону кассы, благо проходы в нашем магазине широкие и посетителей в это время мало. Покупаем по конфете «Гулливер» и вместе идём домой.

– Мы вчера в театр ходили, в кукольный, на спектакль «Как валенки землю грели». Там все герои – валенки, – рассказывает Женька и разворачивает конфету. – Между прочим, это мой папа придумал, он ведь декорации рисовал.

Я тоже разворачиваю конфету и смотрю на Женьку с восторгом.

– А за кулисами ты была?

– Сто раз. Я в разных театрах за кулисами была. Даже не только в нашем городе. А в кукольный папа даже весь наш класс водил.

– Я попрошу маму билеты купить. Тоже хочу на спектакль про валенки.

– Приходи сегодня вечером ко мне, я тебе один маленький валеночек подарю. У папы пробные остались. Будем смотреть фильм про пеликана и есть сухарики. Моя мама делает самые лучшие сухарики с перцем и с солью. А ещё можно понаряжаться в индийских принцесс.

Мы с Женькой останавливаемся на углу. Ей теперь в другую сторону, к дому с колоннами. Женька живёт в доме с колоннами. У этого дома очень доброе лицо. Наверное, мне было лет пять, когда я обнаружила, что у домов есть лица. Они разные – добрые и злые, усталые и довольные, радостные и мечтательные. Например, у Центрального универмага очень высокомерное лицо, он равнодушно глотает толпы народу, разевая свои автоматические двери, и тут же выплёвывает такие же толпы, только увешанные пакетами и сумками. Старенькое и родное лицо у краеведческого музея. Там работает моя мама.

У Женьки большая квартира с высокими потолками, больше похожая на мастерскую, потому что её родители художники и дедушка художник. Мне ужасно хочется оказаться сегодня вечером у Женьки в гостях, смотреть фильм, грызть сухарики, рассматривать картины на стенах и в подрамниках. Я знаю, что совершенно запросто могу поковырять пальцем засохшую краску на палитре и примерить настоящую африканскую маску, которая висит на стене в гостиной. Женькина мама, похожая в своих ярких, летящих платьях на тропическую бабочку, будет сидеть в кресле и вязать крючком маленькие игрушечки, которые можно надеть на палец. Мне становится так хорошо от предвкушения, что я хватаю Женьку за руки, и мы, хохоча и размахивая пакетами, кружимся прямо в луже.

– Я ещё Серёжку захвачу, можно?

– Захватывай, – не возражает Женька, – втроём веселее.

– Конечно веселее! И Таню…

– Нет! – вдруг перебивает меня Женька и перестаёт кружиться.

Мне становится как-то не по себе.

– Я думала, вчетвером тоже будет хорошо.

– Понимаешь, она мне в школе надоела. Я сижу с ней за одной партой второй год, – кривится Женька, – если честно, я вообще не понимаю, как ты с ней дружишь. Меня Ольга Владимировна с ней посадила, и я терплю, а ты зачем терпишь?

– Да я не терплю вроде, просто дружим, – бормочу я.

– Разве с ней можно дружить?! Это ведь тоска!

– Ну, как-то…

– Ладно, приходи с Серёжкой, и точка! – Женька кладёт мне руку на плечо и пристально смотрит в глаза. Наверное, целую минуту. Я успеваю подумать, что такие глаза – зелёные с золотым ободком – бывают у русалок.

– Хорошо, – говорю я тихим и каким-то виноватым голосом.

– Слушай, а по-моему, тебе просто нравится кого-нибудь спасать. Вот с Таней Арбузовой никто не дружит, потому что Таня Арбузова дура и задавака! – Женька запрыгивает на бордюр и как бы между прочим делает «ласточку». – Ты не обижайся, что я про твою подругу так говорю, просто я стараюсь всегда говорить честно.

– Жень, не бывает, чтобы человек был со всех сторон плохой.

– Наверное, только пока раскопаешь в Тане Арбузовой что-нибудь хорошее, вся жизнь пройдёт.

Женька бежит к своему дому с колоннами, и длинная тёмная коса хлопает её по спине.

Пока я плетусь на третий этаж, разные мысли толпятся у меня в голове. Сначала я расстраиваюсь, что нельзя взять с собой Таню, а если пойду без неё, то получится вроде бы предательство. Потом я начинаю злиться. В памяти всплывают все обиды. И мне кажется, что Таня действительно не такой уж большой друг. Эх, если бы Женька Липкина жила со мной в одном подъезде. Почему я должна мучиться и сомневаться? Пойду вместе с Серёжкой, и всё. А ей ничего не скажу. Не обязана я никому ничего говорить. Мне представляется, как Таня спускается вечером со своего пятого этажа на мой третий, звонит в дверь, ей открывает мама или бабушка Вера и сообщает, что я ушла в гости к Женьке Липкиной вместе с Серёжкой. Я представляю Танино расстроенное и озадаченное лицо. Её никто не сможет убедить, что мой поступок не имеет никакого отношения к предательству. Она никогда не делится по-честному, если приходится что-то делить, она презирает Серёжку, она тысячу раз выдавала мои секреты. Я снова распаляюсь и добираюсь до квартиры с твёрдым решением пойти к Женьке, несмотря ни на что. Нажимаю кнопку звонка, а наверху громко хлопает дверь и кто-то бежит вниз по лестнице.

– Что так долго? – интересуется бабушка Вера и берёт из моих рук пакет с молоком.

Я не успеваю ответить, потому что в дверь звонят и на пороге появляется Таня. В руках у неё большущая стопка старых журналов мод.

– Здрасте, Вера Матвеевна. Привет! – обращается она сначала к бабушке, потом ко мне. – Вот, мама разрешила взять. Повырезаем?

Я снимаю куртку, сапоги, и мы идём в мою комнату.

– Родители уехали до вечера, мне опять одной сидеть.

Таня смотрит на меня грустными глазами. Чёлка доросла ей до носа, и Таня стала похожа на скотчтерьера из соседнего подъезда. Конечно, я никогда не скажу ей об этом. Я не умею всегда быть честной, как Женька Липкина.

Вся моя решимость исчезает, сдувается, как дырявый воздушный шар. Таня кладёт стопку журналов на стол и делит:

– Тебе, мне, тебе, мне…

Журналов оказывается нечётное количество. Последний, пятнадцатый журнал замирает в Таниной руке:

– Держи. Я просматривала. Этот самый лучший.

Мы садимся вырезать. Бабушка приоткрывает дверь в комнату и зовёт нас пить чай.

– Таня, тебе с мёдом или с вареньем?

– С мёдом, – отвечаем мы хором.

Я смотрю, как Таня намазывает блин мёдом, и думаю: «Всё-таки мы с самого детского сада…»

* * *

Алька и Пашка никогда не выходят на открытый бой. Они способны только мелко пакостить: измазать какой-то вонючей гадостью дверную ручку Таниной квартиры, подкрасться на улице и бросить Серёжке за шиворот мохнатую гусеницу или позвонить по телефону моей бабушке и сообщить, что в нашем доме на целый день отключают воду, а когда запыхавшаяся бабушка наполнит все тазы и вёдра, они звонят снова и, глупо хихикая, сообщают, что сейчас придут слона купать. Как ни странно, бабушка не обижается.

Они придумывают такие гадкие прозвища, что их противно повторять. Я изо всех сил стараюсь не обращать внимание и в любой момент готова к открытому бою. Но получается, что не готовы они и по-прежнему швыряются камнями из-за угла или держат изнутри подъездную дверь.

– Они сами трусишки, – смеётся моя мама.

– Трусишки! – возмущаюсь я. – Трусишки зайки серенькие под ёлочками сидят, а они… – Я не нахожу подходящего слова, чтобы его можно было сказать при маме.

– Ты преувеличиваешь. Не забывай, что перед тобой первоклашки, мальчишки-шалуны. Всё, что они делают, – это по большому счёту детские проказы. А проказничают все. – Мама обнимает меня за плечи, но я вырываюсь.

– Нет. А как они Серёжке бант завязали, помнишь?

Мама задумывается.

– Скорее всего, они сами толком не понимали…

– Всё они понимали! – перебиваю я маму. – Они вдвоём подкараулили Серёжку, который в тысячу раз слабее, завязали ему девчачий бант и выпихнули из подъезда во двор, чтобы большие мальчишки посмеялись.

– Ты хочешь, чтобы я вмешалась и поговорила с тётей Любой? – спрашивает мама.

– Нет, с тётей Любой уже говорила Серёжкина мама. Это бесполезно, потому что все мамы одинаковые и все защищают своих детей. Я сама вызову их на открытый бой!

– По-моему, ты зря кипятишься.

Но я уже не могу успокоиться. Я вспоминаю, как они закинули на дерево Танину шапку, как летом при Серёжке давили божьих коровок и отрывали бабочкам крылья.

– Что такого ужасного сделали они ТЕБЕ? – недоумевает мама.

– Просто пока я чуть-чуть сильнее, а Таня и Серёжка…

– Ну, что ж, если тебе так хочется примерить на себя роль защитницы слабых, тогда я понимаю, зачем тебе вызывать близнецов на открытый бой. Но учти: это всё же не метод.

Бабушка Вера тоже не одобряет мой план. Вернее, она вообще не принимает всё это всерьёз. Поэтому, когда в разгар моих переживаний звонит тётя Люба и спрашивает, нет ли у нас жаропонижающего в сиропе, бабушка Вера вынимает из аптечки коробочку с лекарством, вручает её мне и отправляет на шестой этаж спасать близнецов от температуры.

– Я не пойду! Им надо, пусть сами приходят.

– Они болеют.

– Их мама не болеет.

– Иди, пожалуйста, не топай ногами. Людям надо помогать.

– Да, они к тебе в следующий раз двух слонов приведут купать!

Бабушка подталкивает меня к двери и смеётся.

Я поднимаюсь по лестнице и думаю, что жизнь страшно несправедливая и странная штука. Я иду спасать от температуры тех, кого готова вызвать на открытый бой, чтобы отомстить за своих друзей. Я несу им сироп. Не горькие таблетки, а сладенькую малиновую водичку. И спасаю, потому что на следующий день они уже плюются с балкона.

* * *

Тане купили новое пальто. Она зовёт меня гулять и, пока я напяливаю свою любимую зелёную куртку с надвязанными рукавами, любуется в наше большое зеркало. Оно отражает круглую Танину фигуру в синюю клеточку, перетянутую широким блестящим ремнём.

– Красавица! Барышня! – восклицает бабушка Вера.

Таня улыбается и расстёгивает красную молнию на кармане, к молнии прицеплен маленький брелочек, и Тане очень хочется, чтобы мы с бабушкой его заметили. Мы заметили.

– И подкладка красная. – Таня отворачивает краешек подола, и мы убеждаемся, что подкладка действительно красная, как петушиный гребень.

– Вот, и капюшон есть. – Таня накидывает капюшон, и он падает ей на нос, сбивая очки.

Отличный капюшон! Мы с бабушкой Верой убеждаемся, что в таком капюшоне Тане не страшны ни дожди, ни ветра, ни прочие неприятности. На моей куртке тоже есть капюшон, и пусть он не налезает на голову, зато по краешку пришита симпатичная жёлтенькая оборочка. Мне хочется похвастаться этой оборочкой, но я решаю не расстраивать Таню.

Мы выходим на улицу. Там нет ни дождя, ни ветра, а стоит вполне себе солнечный денёк, тихий и скромный. Осень вдруг решила нас побаловать, а мы вроде бы и не рады, потому что Тане очень хочется надеть свой капюшон и чувствовать себя полностью защищённой.

Но мы уже предвкушаем, как сейчас же отправимся в парк и покидаемся последними листьями. Не успеваем отойти от подъезда, и я слышу, как Серёжка барабанит в окно. Он сидит на подоконнике в толстом свитере такой несчастный и бледный, что мне тут же становится ясно – Серёжка болеет. Я подбегаю к окну и начинаю разговаривать с Серёжкой жестами и знаками, потому что форточку открывать ему категорически нельзя. Серёжка дышит на стекло и рисует какие-то закорючки. Приглядевшись, я различаю буквы и читаю:

ТЕВИРП.

Серёжка улыбается, а я озадачиваюсь.

– Ты что застряла? Пошли! – Таня тянет меня за рукав.

– Слушай, ты не знаешь, что такое тевирп?

– Понятия не имею, пошли! – злится Таня.