Текст книги "Банда профессора Перри Хименса"

– Мне что-то угрожает в этом аспекте?

– Пока нет, – противно захихикал Фелуччи. – Но вам нужно быть поосмотрительней. Если мы вышли на вашу встречу с Чезаро, а он, надеюсь, вы догадываетесь, человек дона Лаки Дженовази, то то же самое могли проделать и мальчики из ФБР.

– Хорошо, Вито. Благодарю за предупреждение. И хватит! – профессор все еще никак не мог прийти в себя от сообщения Фелуччи.

А тот опять улыбнулся, поправляя пальцем усы. Он, очевидно, был доволен собой. Фелуччи пустил в ход свой основной козырь как-то небрежно, под конец их разговора, но он дал понять Хименсу, что в случае отказа, может последовать непредсказуемое воздействие. Завуалированный, скромный, итальянский шантаж – так расценил эти слова Фелуччи профессор. И, наверно, не ошибся. В самый последний момент, когда он решал, принимать ли условия или отказаться, когда он задумался о морали, о человеческих жертвах, которые повлекла бы за собой авария, Вито и открыл припрятанный до нужного времени козырь… И свой мизер, казалось бы, с одним слабеньким проколом, был проигран Хименсом.

– Когда вы сможете приступить к «иглоукалыванию»? – нажимал уже открыто на психику Хименса итальянец.

– Через две недели.

– Кто примет участие в операции?

– Я должен перед вами отчитываться, Вито? – вскипел профессор.

– Не сердитесь, Перри. Это же в ваших интересах. Чем меньше людей будет задействовано, тем лучше. От нас буду я сам.

– Скорее всего, это будут Дик Ричардсон и Коннет Стерджен. Первого, я думаю, вам представлять не надо. Второй – из отдела «Четвероногие мутанты»… Да, вот что я хотел спросить. Кто будет осуществлять доставку аппаратуры, выбирать время и место?

– Пусть это вас не волнует, профессор, – ухмыльнулся опять Фелуччи. – Я беру все на себя. Но почему через две недели? Мы могли бы подготовить все и раньше… Улетаете на Цейлон?

– А вот этого я вам уже и не скажу, – засмеялся профессор, пожимая на прощание руку Вито Фелуччи.

Глава 12. СЛУЧАЙНОЕ БЕЗДЕЛЬЕ

Хименс попросил его задержаться после работы и зайти в шесть часов в спецзал для совещаний. Когда Дик Ричардсон поднялся на скоростном лифте на двадцатый этаж и пошел по коридору, то навстречу ему уже никто не попадался. Все разошлись по домам. В спецзале он увидел Хименса, сидевшего за первым столиком. Рядом с ним сидели Тони Эдкок и сотрудник отдела «Четвероногие мутанты», принимавшего участие в разработках ГСД, вялый и неповоротливый Коннет Стерджен. За другим столиком сидел, положив перед собой лакированный чемоданчик, смуглый брюнет, лет под сорок, уставившийся сразу же на Дика своими карими нагловатыми глазами, как только он вошел.

– Вито Фелуччи, представитель фирмы «Сверхточные приборы», наш новый друг и компаньон. Прошу любить и жаловать, – сказал профессор, подводя Дика к гостю.

Фелуччи привстал, улыбнулся, поздоровался с Диком за руку. Потом, считая, что вступительная часть окончена, открыл чемоданчик и бросил на стол пачку документов. Хименс уже информировал Дика о предстоящем щепетильном мероприятии. И сейчас, пока они с Коннетом выбирали из кучи бумаг свои разные паспорта и шоферские удостоверения, еще раз напомнил им, посматривая на Фелуччи, их задачу. Они отправляются разными путями в Хьюстон. Части генераторов с батареями питания упакованы в беспорядке в три разные чемодана. Там, на месте, и состыкуете. Неприбытие одного из вас влечет за собой автоматический срыв «научного эксперимента».

Коннет хихикнул как-то невнятно, Дик был и сам готов разразиться глупым смешком. Фелуччи уже сально улыбался. Профессор еще раз подчеркнул, что они берут два биогснератора с излучателями альфа-волн и пси-волн. Этим он как бы поставил точку на сказанном.

Дик вспомнил как в Аппалачских горах профессор убеждал, скорее всего, себя, а не его, в пользе проведения операции «иглоукалывание». Два гиганта электронной промышленности вцепились друг другу в горло. И если они немного изойдут кровью, то это не повредит фирме «Хименс и Электроника», а даже напротив, улучшит ее финансовое положение. А значит, они смогут спокойно завершить начатые исследовательские работы по перебросу, мгновенному перебросу, человека уже в ближайшие три-четыре месяца. И их разработки необходимы всему человечеству, а не только этим разъевшимся буржуям. Тут профессор, конечно, хватил лишку в своей агитации, как бы относя себя к пролетариям, к бедному классу.

Вито Фелуччи задал Дику и Коннету маршрут их следования, попросил держаться как можно более естественно, не опаздывать в Хьюстон.

* * *

В тот же вечер Дик Ричардсон с чемоданом выехал в аэропорт им. Дж. Кеннеди. Под именем Мериэна Фишера он отбыл в Канзас-Сити на «Боинге-1307». Там он, пересев на небольшой реактивный самолет компании «Текас эйруэйс», под именем Оуэна Плика вылетел в Даллас. И валясь уже от усталости, – небольшой чемодан с деталями генератора был все же тяжеловатым – он заказал тут же билет до Хьюстона на имя Клайда Гонсалеса. Уже поздно ночью его поджидали в аэропорту Хьюстона тот усатый итальянец с каким-то низеньким аборигеном в кожаной замасленной курточке, не то китайцем, не то мексиканцем. Ткнув пальцем в кургузого, заулыбавшись, Фелуччи сказал: «Лим Чень – наш водитель. Свое дело знает хорошо».

Китаец, поблескивая плешью, поклонился, подхватил чемодан Дика и потащил его к машине. Пока Дик усаживался в старенькую снаружи «ясуру», без оранжевых кругов на дверцах, но по светящейся приборной доске он определил, что машина снабжена гравитром последней модели, Вито кому-то позвонил, а потом грузно ввалился в кабину, сев рядом с китайцем.

Было душно как перед грозой. «Ясура» выехала на скоростную магистраль и понеслась к городу. Возле отеля «Прерия» их уже поджидал с чемоданом Коннет Стерд-жен. Тот втиснулся на заднее сиденье к Дику, протянул тому пакет с сандвичами. «Ясура» снова выбралась на федеральное шоссе и со скоростью двухсот километров в час устремилась к мексиканской границе.

Ехали молча, не разговаривая. Темень сгустилась еще больше, и сзади, наседая им на хвост, приближался ураган. По стеклам ударили крупные капли дождя, вспыхнула молния, и сразу же загрохотало, словно кто-то пытался расколоть шоссе надвое. «Как в преисподней», – подумал Дик.

– Заденет, заденет он нас, – лопотал китаец. – Нам будет совсем-совсем плёхо. Он может поднять «ясуру» и унести в Мексиканский залив.

Лим Чень пронзительно засмеялся, зыркнул узкими глазками в боковое зеркало и нажал на акселератор. Стрелка поползла к отметке 220. И тотчас китаец включил гравитр. Машина присела, отяжелела, улучшив сцепление протекторов с асфальтом. Но и с гравитром их слегка покачивало. Одно неосторожное движение руля могло прервать их поездку. Спидометр уже показывал 250. Другого выхода, вероятно, у китайца не было. Шутки с ураганом на мексиканском побережье были «осень и осень» опасны, повторял все китаец.

– Тебе тоже будет плёхо! Совсем-совсем плёхо! – не выдержал Вито Фелуччи, повернувшись к китайцу сердитым лицом. – Я тебе кишки выпущу здесь же, в машине.

Лим задиристо хихикнул, оценив весьма и весьма оригинальную шутку этого янки, и снова взревел мотор, увеличивая скорость «ясуры». Дождь приотстал от них, молнии продолжали вспыхивать, озаряя чернеющие островки деревьев на раскинувшейся вокруг необъятной прерии. Было похоже, что им все же удалось оторваться от тайфуна, что тот идет стороной, сметая на своем пути все живое и неживое.

Они ехали еще часа полтора, потом свернули с основной автострады вправо, на узкую дорогу и где-то километров через пять подрулили к затерявшемуся среди мески-товой рощи дому китайца.

Окна на первом этаже еще светились, и тотчас во двор на звук двигателя машины повыскакивали чумазые детишки. За ними как колобок выкатилась толстая неопрятно одетая женщина, загнала мальчиков в дом.

На втором этаже для них уже были приготовлены постели. Лим шустро затаскивал, скрипя половицами, чемоданы. Когда они немного отдохнули и привели себя в порядок, толстушка, скорее всего, мексиканка, жена китайца, внесла на подносе зажаренную большую индюшку, сложенные горкой пухлые белые тортильи[8]8
  Тортильи – лепешки (мекс.)


[Закрыть], два пузатых графина с какой-то розовой жидкостью, стаканы, вилки, ножи. Поводя по комнате черными глазками, толстушка не переставала улыбаться, повторяя: «Кушайте, господа! Кушайте!»

И на этот раз, почти как в Кейптауне, Дик чуть не объелся. Он все старался потушить вином пожар во рту от чиле[9]9
  Чиле – перец (мекс.)


[Закрыть], которым была посыпана густо индюшка. Коннету же показалось мало, и он подбивал Фелуччи попросить у мексиканки еще такую же живность и еще графинчик вина. Вито недовольно потопал вниз, там и пропал. Они уже и спать завалились, а тот все о чем-то беседовал с китайцем, часто взвизгивавшим от хохота и лопотавшим что-то неразборчивое. Видимо, Фелуччи что-то смешное наговаривал коротышке, позабыв об индюшке. Да она уже и была не нужна. Стерджен, развалившись спиной на кровати, мощно похрапывал.

Как вспышки магния в распахнутое окно влетали всполохи далекой зарницы, раздавались глухие раскаты грома, долетавшие до стен гасиенды мексиканки, ударяясь об них, отражаясь и затихая эхом в мескитовой роще.

* * *

Дик открыл глаза, проснулся, уставился недоуменно на стропила, на свисавшие с них желтые связки лука, пучки какой-то травы. В комнате было тихо. Кровать Вито была пуста. Коннет лежал на боку и не храпел. Снизу донесся неимоверный металлический стук. Поняв, что спать ему уже не дадут, Дик встал, выглянул во двор. Трое чумазых детей Лим Ченя, трое чернявых как цыгапчата мальчиков, забравшись на капот «ясуры», отплясывали никак харабе тапатио[10]10
  Харабе тапатио – популярный танец (мекс.)


[Закрыть]. Заметив физиономию Дика, те чуть не свалились с машины, торопливо начали сползать, нащупывая грязными босыми ногами упоры. Дик рассмеялся, погрозил им пальцем, посмотрел на небо. Тучи, тяжелые, грозовые, надвигались откуда-то с моря, затягивая все голубое серым, черным, мрачным. Накрапывал редкий дождик. Погода явно испортилась.

Дожди шли четыре дня. Как с самого раннего утра принималось моросить, так и до ночи. Выпросив у китайца плащ – тот чуть покрывал спину Дика – и резиновые сапоги, приличного размера, вероятно, мексиканки, он облазил уже все окрестности, всю мескитовую рощу, выбираясь за ее пределы, в овраги и прерию. Издали, в дымке дождя, роща была сходна с персиковыми зарослями. В неописуемый восторг Дика приводили коренья и сложенные полусухие стволы деревьев. А там, где они были сложены кучей, москитом топились печи, причудливые формы, причудливые изгибы, переплетения, создавали иррациональный хаос, черную сюрреалистическую скульптуру. Законченность же этого произведения, возникшего по воле случая, еще больше подчеркивал глянцевый блеск, этот лак дождя и воды.

Вот бы сюда Хименса, подумал Дик, радуясь, что идет дождь, что не надо куда-то лететь, что у них возникло случайное незапланированное безделье. Рощу и прилегавшие овраги и прерии населяли разные животные, что-то рыжее вдруг промелькнет среди деревьев, какой-то зверек – не то земляная белка, не то кенгуровые мыши нырнут тут же в норку. А один раз – он сидел тогда за рощей на поваленном бурей дереве – подбежал большеухий заяц и замер, глядя на него. Заяц не мог, видимо, понять, что это там за изваяние в плаще, живое или неживое. Ветер подувал в сторону зайца, и если бы он не кашлянул, если бы Дик не рассмеялся и не засвистел, тот бы еще долго сидел рядом с ним. И тут заяц сорвался с места и огромными прыжками понесся в прерию. Дик видел его далеко, видел его желто-коричневую спинку, мелькавшую между чахлой растительностью. Заяц бежал по прямой, но все же эта кажущаяся прямая, будто подчиняясь законам Лобачевского, где-то там, далеко, в бесконечности прерии, сжималась, сворачивалась в дугу, забирая большим кругом влево. Возможно, – на охоте в штате Огайо, профессор ему рассказывал, посвящая во все тонкости мужского хобби, – заяц спустя час-два выбежит на это же место, описав пустынный гигантский круг.

Вито Фелуччи ходил мрачный, злой. Все зло косился на них, будто это они с Коннетом накликали туман, дождь, все курил и бормотал под нос:

– Песте! Песте!..[11]11
  Песте – зараза (итал.)


[Закрыть] Бастарди!..[12]12
  Бастарди – ублюдки (итал.)


[Закрыть]

Держался он особняком, часто куда-то уходил с китайцем, о чем-то с ним совещался, размахивая руками, жестикулируя ими, как тот знаменитый дирижер в оперном театре, в «Метрополитене»…

Дик осклабился. Они тогда были в нем с Кэти. Он достал с трудом два билета в ложу бельэтажа. Колумбийская знаменитая труппа. Но Кэти музыка не понравилась. А вот певица – та изображала Джульетту и была как эта мексиканка толстая и жеманная – кажется, да. И Кэти на ухо ему с упоением шептала: «Ну и корова! Ну и жирнющая! Бомбу бы сюда! Бомбу бы в нее швырнуть!» И пнув локтем под бок прижимавшегося справа к ней какого-то очкатого студентика, пропищала: «Из нее такая же Джульетта, как из меня кот Базилио». Почему-то ей кот Базилио очень нравился. Она вообще обожала все мультики, старые и новые.

Жаль, что отсюда нельзя позвонить Кэти. А то бы вызвал ее сюда, по роще бы мескитовой погуляла, поносила бы важно свой живот. Он опять про себя фыркнул. Дик сейчас завидовал китайцу, завидовал этому щупленькому хитроватому человечку. Такой дом, такая роща, такие вокруг прерии, ни небоскребов, ни машин, ни шума. За эти четыре дня он даже посвежел, отдохнул, не вскакивал на малейший детский крик, спал после дневных прогулок, как убитый. А по вечерам было единственное развлечение – телепрограммы.

Вот и сейчас детишки тащат к телевизору стулья, шумно спорят, кто и где должен сесть. Спорят, пока не вмешается Лим Чень. Тот щедро, направо и налево, раздавал подзатыльники. Сначала все смотрели мультики, – то приключения тигренка на Луне, то космические войны с какими-то прилетевшими из бездны страшилищами, то тот же кот Базилио, захватив чей-то звездолет, подняв на нем пиратский флаг, высунув в иллюминатор когтистую лапу с пистолетом, носился от планеты к планете, разбойничая и грабя невинных жителей, с длинными, как у мышей, мордочками. Ну а потом слушали выступления политических обозревателей, и как и в тот вечер, обязательно показывали «Вдовушку». И как всегда в это время в этот импровизированный зал отдыха, расположенный в просторной гостиной первого этажа, входила миссис Чень. Все работы, возможно, были выполнены, и толстушка позволяла себе отдохнуть.

«Вдовушка» была еще наряднее. Ее комплекция была копией увеличенной в сотни раз фигуры мексиканки. Никакой совершенно талии, от ног и до головы, повязанной красным платочком, одни толстые бока, сверкавшие под лучами юпитеров. Коротенькие плоские ручки, растопыренные во все стороны, будто «Вдовушка» чему-то удивлялась. Такие же плоские ножки, и тоже не двое, а много, сколько и рук. И они, эти плоские блестящие ножки, казалось, прочно вросли в землю и никак не соглашались с ней расставаться. А придется…

Комментатор с кислой миной на холеной мордочке уже в который раз сообщал, что до дня «Т» осталось столько-то и столько дней и часов. Его физиономия как никак лучше подходила именно ко дню «Т», то есть к дню «Траура», как его окрестили некоторые политиканы из партии «Сильная нация». Так это слово и прижилось. Обозреватели говорили одни и те же слова, что, дескать, вот наш президент в последний год своего правления, в последние месяцы совершил такой мужественный поступок – ему удалось уговорить конгресс ратифицировать, наконец, тот уникальный договор. И, как вы знаете, по этому договору мы должны уничтожить нашу «Вдовушку».

Обозреватель, с длинной как у лошади головой, чуть не плакал с экрана. Дав, наверно, ему выплакаться в сторонке, его место занял другой политик, круглолицый. Но и у этого была такая же постная физиономия. Он минут десять восхвалял губернатора штата Пенсильвания Ральфа Хилдбера за заботу о «Вдовушке», за его преемственную старательность, что дало нашей «Вдовушке» прожить безбедно одной более полувека. Но теперь мы с ней прощаемся и навсегда.

Мексиканка захлюпала носом, вытирая слезы, Фелуччи вскочил, отшвырнув от себя стул, чуть не угодив им в аляповатое трюмо, доставая сигарету и выкрикивая: «Слюнтяи! Бастарди!»

Лим, подняв бровишки, вытаращился на Вито, не понимая того волнения. Детишки смеялись, толкаясь между собой, хотели переключить канал, но хорошо поужинавший Коннет, развалившийся в единственном во всем доме, в этой гасиенде, кресле и ковырявшийся в зубах зубочисткой, сказал: – нет! И те поняли – янки не разрешает.

По поводу уничтожения «Вдовушки» у Дика было двойственное мнение. С одной стороны, он не разделял того плебейского ликования, с которым лидеры кругликов в пространных статьях и выступлениях подводили итоги своей многолетней общественной борьбы, констатируя, что первая половина их программы выполнена. Они обещали добиться выполнения и второй, более грандиозной части своей программы. А с другой стороны – чего было ее, «Вдовушку», бояться. Что она одна могла сделать. Ведь вся научная документация на воспроизводство подобных реликвий, на технологию, все заводы, занимавшиеся этим, были давно уничтожены и переведены на выпуск детской продукции.

В то же время, копнувшись поглубже в своей душе, Ричардсон как-то ехидненько, почти как иногда Фелуччи, посмеиваясь, был рад, что скоро не станет «Вдовушки». Он чувствовал в ней конкурента. Да, конкурента. Пока в мире есть «Вдовушка» им, с их ГСД делать нечего. «Вдовушка» на их биоволны никак не реагирует, хоть ты обойди ее со всех боков, хоть ты приблизься к ней, как к тому прокурору в Кейптауне, на метр, на полметра. Она из неорганики. Она не мыслит. У нее нет в башке ни одной извилины. Даже укороченной. И этим все сказано. Конечно, их генераторы биоволн – это не гиперболоиды далекого предка, лорда Петра Ричардсона, но все же, хи-хи-хи, с ними шутки плохи.

Еще один обозреватель протащил мысль о коварстве русских азиатов, взворошил и материалы чуть ли не двухсотлетней давности, когда те, подписав договоры, тут же их нарушали. И он высказался за то, что нужно быть осторожными, все еще раз взвесить и не допускать неблагонадежных военных спецов на похороны «Вдовушки».

Дик еще подумал, что в те далекие времена было намного проще, легче подняться наверх. А что бы он сделал, если бы стал властелином мира?…Он бы установил равноправие, искоренил бедность, с ней бы исчезли и преступность, коррупция, а следовательно, полицию можно бы разогнать, все карательные органы распустить, государственный аппарат упразднить. Он бы настроил везде колледжей университетов, музеев, филармоний, консерваторий, стадионов, теннисных кортов, бассейнов, разных спортивных площадок. Ибо только образованный и здоровый человек, гармонически развитый, способен творчески работать. И здесь, возможно, был прав Н. Ефимов, рисуя в своем романе «Зарево Андромеды» такое общество будущего. Но нельзя и не согласиться с Дагеном, что человека там изобразили послушным роботом. А уж что касается любви, отношений между женщиной и мужчиной, то и вовсе что-то примитивное, рабское.

Дик подумал еще, что для Кэти он построил, конечно, бы хрустальный замок, с пальмами и павлинами, и обязательно, чтобы неподалеку от него был оборудованный полигон, где Кэти могла бы бросать свои бомбы в различные макеты… Вот до чего додумался я, сидя в этой, пропахшей чесноком и чиле, комнате. Еще он подумал, что если дождь будет идти и дальше, то он превратится здесь в философа и приступит к написанию трактата о влиянии окружающей среды на мозговую деятельность гомо сапиенса.

На пятый день проглянуло солнце, но Фелуччи, все еще такой же мрачноватый и злой, махнул рукой, мол, гуляйте, господа ученые, отдыхайте, дышите свежим воздухом, и куда-то уехал с китайцем.

А в обед опять пошел дождь, и он изрядно промок в мескитовой роще. Появился насморк, кашель. Не хватало еще тут простыть и заболеть, а то и умереть. Ведь в доме нет ни одного тевида, ни одного лечащего компьютера. Он начал поругивать этого «макаронника», заманившего их в эту глушь. Мысль о том, что он может умереть, так его напугала, что он покрылся холодным потом, дрожащей рукой отыскивая пульс. Как это он может умереть? Ведь он еще даже не взошел на первую ступень власти, ведь они с Хименсом еще не закончили даже свои исследования! И вдруг – «умереть»! Нет, так нельзя! Он должен еще жить!

И он тут же спустился вниз, на кухню к миссис Чень, пару раз чихнул возле нее, шмыгнул носом. И толстушка тоже всполошилась, а не заболел ли сэр Ричардсон, а не простыл ли он. И давай его поить всевозможными настойками из трав, горячими и невкусными, противными. Но он пил, морщась от отвращения и обиды. Да и руки у мексиканки были грязные, черные, заскорузлые. И его чуть не стошнило. А она все подавала ему какие-то микстуры, все вздыхая: «Как же это так, сэр Ричардсон? Где же это вы так простыли?»

На ночь она его укрыла ватным одеялом и еще чем-то. Он пропотел и утром встал бодр и свеж, как огурчик. И даже иронизировал по поводу страхов мексиканки.

И день начинался лучезарным, пахнувшим прерией, скошенной травой. На небе ни облачка. Одна голубизна и бесконечность. Техас, самый большой штат страны, дышал озоном, полынью, пыреем. В листве деревьев пищала какая-то пичужка, как бы спрашивая: «Кто вы? Кто вы?» Дик, в трусах и майке, стоял у окна и все смотрел на расстилавшийся перед гасиендой пейзаж, словно он видел его в первый раз.

Заскрипели половицы лестницы, кто-то подымался к ним. Вошел Фелуччи, приветливо поздоровался, толкнул в плечо дрыхнувшего еще Коннета.

– Пора приниматься за дело, господа ученые. Спите много, – сказал он, шутя, подмигивая Дику. – Через два часа мы должны быть над заданным районом Мексиканского залива. Позавтракаете в самолете. Миссис Чень уже все приготовила. Опять индюшка…

Последние слова Вито подействовали на Стерджена лучше всяких тумаков под бок. Он тут же открыл глаза и стал водить ими по комнате, отыскивая зажаренную индюшку. Мясистые губы его уже сами собой шевелились, жуя что-то воображаемое. Фелуччи с Диком разразились диким хохотом.