Текст книги "Металлическое чудовище"

Абрахам Меррит
Металлическое чудовище
(Доктор Гудвин – 2)

ПРЕДИСЛОВИЕ

До того, как нижеследующее изложение попало в мои руки, я никогда не встречался с его автором доктором Уолтером Т.Гудвином.

Когда рукопись с описанием его приключений среди доисторических руин Нан-Матала на Каролинских островах («Лунный бассейн») была передана мне Международной Научной Ассоциацией для подготовки к печати, доктора Гудвина в Америке не было. Он пояснил, что еще слишком потрясен и угнетен; слишком болезненны для него воспоминания о тех, кого он любил и с которыми – он был в этом уверен – никогда не встретится.

Я знал, что он отправился в какой-то отдаленный район Азии в поисках определенных ботанических образцов, и потому с большим удивлением и интересом воспринял приглашение президента Международной Ассоциации встретиться с доктором Гудвином в определенном месте и в указанное время.

Внимательно изучая документы, связанные с Лунным бассейном, я составил себе мысленное представление об их авторе. Прочел я и его ботанические исследования, которые поставили его выше всех американских специалистов в этой области. Любопытное смешение точных научных данных и поэтических описаний позволило мне уточнить свое мысленное представление. И я был рад, что угадал довольно точно.

Президент Ассоциации познакомил меня с крепким, хорошо сложенным человеком чуть ниже среднего роста. У него оказался широкий, но довольно низкий лоб, напомнивший мне покойного волшебника электричества Стайнметца [1]1
  Чарлз Протеус Стайнметц, известный американский инженер и изобретатель


[Закрыть]. Под прямыми черными бровями добрые проницательные карие глаза, немного печальные, с легким оттенком юмора; глаза одновременно мечтателя и деятельного человека.

Не старше сорока, решил я. Короткая заостренная бородка не скрывает решительной твердой нижней челюсти и хорошей формы рта. Волосы густые, черные, с проблесками седины: точки и полоски серебра, сверкающие тусклым металлическим блеском.

Правая рука на перевязи и прижата к груди. Приветствовал он меня застенчиво. Протянул левую руку, и, когда я пожал ее, меня поразило странное, но приятное ощущение: тепло, чуть ли не электричество.

Президент Ассоциации осторожно помог ему сесть.

– Доктор Гудвин, – сказал он мне, – еще не вполне оправился от последствий своих приключений. Их суть он позже сам объяснит вам. А тем временем не согласитесь ли, мистер Меррит, прочесть это?

Он протянул мне несколько листков, и, читая их, я ощущал на себе взгляд доктора Гудвина, ищущий, взвешивающий, оценивающий. Оторвав взгляд от письма, я увидел в его глазах новое выражение. Застенчивость исчезла; взгляд его был дружеским. Очевидно, я прошел испытание.

– Принимаете, сэр? – вежливо и серьезно спросил президент.

– Принимаю? – воскликнул я. – Конечно! Для меня не только большая честь, но и радость сотрудничать с доктором Гудвином.

Президент улыбнулся.

– В таком случае, сэр, мне нет необходимости тут задерживаться, – сказал он. – Завершенная часть рукописи у доктора Гудвина. Вы сможете обсудить ее.

Он поклонился и, прихватив старомодную шляпу и тяжелую трость, удалился. Доктор Гудвин повернулся ко мне.

– Начну, – сказал он после небольшой паузы, – со встречи с Ричардом Дрейком на поле голубых маков, подобном молитвенному ковру у подножия безымянной горы.

Зашло солнце, стемнело, вспыхнули огни города, много часов Нью-Йорк шумел вокруг, но я ни на что не обращал внимания, слушая рассказ об удивительной, совершенно необычной драме неизвестной жизни, о необыкновенных существах, неведомых силах и о непобедимом человеческом героизме – в тайных ущельях неисследованной Азии.

Только на рассвете ушел я домой. И еще много часов спустя отложил незавершенную рукопись, попытался уснуть, и сон мой был неспокоен.

А. Меррит

1. ДОЛИНА ГОЛУБЫХ МАКОВ

В великом тигле жизни, который мы зовем нашим миром, в еще более обширном тигле, называемом вселенной, тайн и загадок как песчинок на берегу океана. Они преодолевают гигантские, заполненные звездами пространства; таятся, крошечные, под ищущим глазом микроскопа. Они рядом с нами, невидимые и неслышные, зовут нас, спрашивают, почему мы не слышим их призывов, не видим их чудес.

Иногда покров с глаз человека спадает, и он видит – и рассказывает о своих видениях. И тогда те, кто не видел, вопросительно поднимают брови, насмехаются над ним, а если видение было действительно великим, обрушиваются на него и уничтожают.

Чем грандиозней тайна, тем яростнее оспаривается ее существование; а если она не так значительна, человек может сообщить свои свидетельства и добиться, чтобы его выслушали.

И для этого есть причина. Жизнь – это фермент, и над ней и вокруг нее, изменяясь и перемещаясь, добавляя или отбирая, бьются бесчисленные силы, видимые и невидимые, известные и неизвестные. И человек, атом в этом ферменте, цепляется за то, что кажется ему устойчивым; и совсем без радости встречает утверждения, что опирается он, так сказать, на сломанную трость и не видит более прочной.

Земля – это корабль, прокладывающий свой путь по неведомым океанам пространства, где есть неизвестные течения, тайные мели и рифы и где дуют непостижимые ветры космоса.

И если к путникам, с трудом движущимся своим курсом, подходит некто и заявляет, что курс неверен и карты нужно переделать, его вряд ли встретят приветливо!

Поэтому люди привыкли осторожно рассказывать о тайнах. Но каждый в глубине сердца знает, что в реальность своего видения он должен верить.

Я разбил свой лагерь в необыкновенно прекрасном месте, таком прекрасном, что дыхание перехватывало и в груди начинало болеть; но потом охватывало ощущение спокойствия, как целительный туман.

Я шел с самого начала марта. Теперь же была середина июля. И впервые с начала пути ощутил – не забытье, этого никогда не будет, – успокоение, впервые со своего возвращения с Каролинских островов год назад.

Нет необходимости останавливаться на этом – все это уже описано. И не буду говорить о причинах своей непоседливости: те, кто читали мой предыдущий рассказ, знают их. Не нужно также описывать шаги, приведшие меня в эту мирную долину. Достаточно сказать, что однажды вечером в Нью-Йорке, перечитывая свою, может быть, самую значительную работу – «Маки и примулы Южного Тибета», результат моих путешествий 1910-1911 годов, я решил вернуться в эти тихие, заброшенные места. Только там мог я найти что-то похожее на забвение.

Я давно хотел изучить некое растение, все разновидности той его формы, что растет на южных склонах Эльбруса, горного хребта в Персии, который тянется от Азербайджана на западе до Хорасана на востоке. Оттуда я собирался следовать за модификациями этого растения в хребтах Гиндукуша и в южных отрогах Транс-Гималаев – огромной горной цепи, выше самих Гималаев, глубоко изрезанной ущельями и пропастями; такое название этим горам дал Свен Хедин в своем путешествии в Лхасу.

После этого я собирался по горным переходам добраться до озер Манасаровар, где, согласно легенде, растет светящийся пурпурный лотос.

Честолюбивый проект, и очень опасный; но ведь сказано, что серьезные болезни требуют сильнодействующих средств; я знал, что пока вдохновение или какое-то сообщение не подскажет мне, как добраться до тех, кого я так люблю, ничто меньшее не утишит мою сердечную боль.

И, откровенно говоря, я чувствовал, что такого вдохновения или сообщения никогда не будет, и потому конец меня не особенно беспокоил.

В Тегеране я нашел необычного слугу; больше того, товарища, советника и переводчика.

Это китаец по имени Чу-Минг. Первые тридцать лет своей жизни он провел в большом монастыре Палкхор-Чойнд в Гуанцзе, к западу от Лхасы. Я не спрашивал у него, почему он оттуда ушел и как оказался в Тегеране. Мне просто повезло, что он из монастыря ушел, а я нашел его. Он отрекомендовался как лучший повар на десять тысяч миль от Пекина.

Мы путешествовали почти три месяца: Чу-Минг. я и два пони с моим имуществом.

Мы шли по горным дорогам, которые помнили эхо марширующих войск Дария и орд сатрапов. Высокогорные пути Ахеменидов, да, и еще раньше они дрожали от топота ног мириад богоподобных завоевателей-дравидов.

Мы прошли древними иранскими тропами; дорогами воинов победоносного Александра; прах македонцев, греков, римлян вздымался вокруг нас; пепел пламенного честолюбия Сасанидов стонал у нас под ногами – ногами американского ботаника, китайца и двух пони. Мы проходили ущельями, чьи стены отражали возгласы эфталитов, белых гуннов, разрушивших мощь гордых Сасанидов; но и они сами, в свою очередь, пали перед турками.

Мы вчетвером: два человека, два животных – прошли путями персидской славы, позора и смерти Персии. И уже сорок дней не видели мы ни одной живой души, ни следа пребывания человека.

Дичи было в изобилии; Чу Мингу иногда не хватало зелени, но мяса – никогда. Вокруг нас сумбур могучих вершин. Я знал, что мы находимся вблизи слияния Гиндукуша с Транс-Гималаями.

Утром из неровного ущелья мы вышли в очаровательную долину, и, хоть было еще рано, я разбил палатку, решив до завтра никуда не двигаться.

Долина напоминала гигантскую чашу, наполненную спокойствием. В ней жил спокойный, величественный, невозмутимый дух – как непоколебимое спокойствие, которое, согласно верованиям бирманцев, охватывает место, где спит Будда. На востоке начинался гигантский склон безымянной вершины, через ущелье в нем мы пришли сюда. Вершина была увенчана серебряной шапкой, усаженной бледными изумрудами, – это снежные поля и ледники. Далеко на западе другой серо-красный гигант вздымался, закрывая выход из долины. На севере и юге горизонт представлял хаотическую линию башен, шпилей, минаретов, ступенчатых, куполообразных, и каждый увенчан короной из серебра и зелени вечных снегов и льда.

Вся долина представляла собой непрерывное поле голубых маков, блистающее под утренним небом середины июля. Маки на мили тянулись вдоль пройденной нами тропы и уходили вперед на мили, которые еще предстояло пройти. Они кивали, склонялись друг к другу, казалось, они перешептываются, вот-вот поднимут головы и посмотрят, как толпа миниатюрных лазоревых фей, посмотрят полуозорно, полудоверчиво в лица охраняющих их венценосных гигантов. И когда поднимался легкий ветерок, маки, казалось, сгибаются под легкой походкой невидимой торопливой принцессы.

Как обширный молитвенный ковер, сапфировый, шелковый, маки тянулись до серых подножий гор. Между их южной оконечностью и толпящимися вершинами виднелся ряд поблекших коричневых низких холмов – будто увядшие и усталые старики в коричневой одежде, лежат, согнув спины, спрятав лица между вытянутыми руками, упираясь ладонями в землю и касаясь ее лбом, – лежат в бессмертной позе преклонения.

Я почти ожидал, что они встанут, – и тут на одном каменистом склоне появился человек, неожиданно, с той внезапностью, в какой этих широтах при необычном свете возникают предметы. Он стоял, разглядывая наш лагерь; и в это время рядом с ним показался нагруженный пони и тибетский крестьянин. Первый помахал рукой и большими шагами начал спускаться с холма.

Когда он приблизился, я внимательно разглядел его. Молодой гигант, на добрых три дюйма выше шести футов, энергичная голова с непослушными черными волосами; приятное чисто выбритое лицо американца.

– Я Дик Дрейк, – сказал он, протягивая руку. – Ричард Кин Дрейк, недавно военный инженер в армии дядюшки Сэма во Франции.

– Меня зовут Гудвин, – я взял протянутую руку, тепло пожал ее. – Доктор Уолтер Т. Гудвин.

– Ботаник Гудвин? Я вас знаю! – воскликнул он. – Вернее, знаю о вас. Мой отец восхищался вашими работами. Вы его знали, профессор Элвин Дрейк.

Я кивнул. Итак, он сын Элвина Дрейка. Я знал, что Элвин умер за год до начала этого моего путешествия. Но что его сын делает в этой дикой местности?

– Гадаете, откуда я взялся? – ответил он на мой невысказанный вопрос.

– Короткая история. Война кончилась. И я ощутил непреодолимое желание какой-то перемены. И не смог придумать ничего более иного, чем Тибет. Я всегда хотел там побывать. Ну, и поехал. Решил пробиться напрямик в Туркестан. И вот я здесь.

Молодой гигант сразу мне понравился. Несомненно, подсознательно я ощущал необходимость в товарище. И даже подумал, возвращаясь с ним в свой маленький лагерь, не согласится ли он участвовать в моих путешествиях.

Я хорошо знал труды его отца, и хотя меньше всего можно было ожидать, что у Элвина Дрейка, сухого, чопорного, всегда погруженного в свои опыты, родится такой крепкий сын, я подумал, что иногда наследственность совершает чудеса.

Почти с благоговением слушал он, как я инструктировал Чу Минга по поводу ужина, и потом постоянно поглядывал на китайца, возившегося с кастрюлями.

Пока готовилась еда, мы поговорили – немного и поверхностно, обычные новости и сплетни, какими делятся путешественники, встречаясь в пустынных местах. Но когда он расправлялся с приготовленными Чу Мингом блюдами, на лице Дрейка появилось задумчивое выражение.

Он вздохнул, доставая трубку.

– Повар чудо, а не повар. Где вы его нашли?

Я коротко рассказал ему.

Потом мы замолчали. Неожиданно солнце скрылось за плечом каменного гиганта, охраняющего западный вход в долину; в долине быстро темнело, в нее вливался поток кристально-ясных теней. Это прелюдия к чуду неземной красоты, такого не увидишь нигде больше на Земле – закат в Тибете.

Мы выжидательно смотрели на запад. Легкий прохладный ветерок подул со склонов, как посыльный, пошептался с кивающими маками, вздохнул и улетел. Маки застыли. Высоко над головами засвистел коршун. И, будто по сигналу, в западной части неба стали ряд за рядом появляться легкие облака, ныряя головами вперед в путь заходящего солнца. И цвет их постепенно менялся – от пятнисто-серебряного до светло-розового, доходя до глубокого алого.

– Небесные драконы пьют кровь заката, – сказал Чу Минг.

Как будто огромный хрустальный шар опрокинулся над небом, его голубизна быстро сменилась ясным сверкающим янтарем, а потом так же стремительно – блистающим фиолетовым цветом. Долину залило мягкое зеленоватое освещение.

И в этом свете крутые скальные откосы, как заколдованные, стали вдруг сплющиваться. Они заблестели и одновременно устремились вперед, как огромные ломти бледно-изумрудного гагата, прозрачные, светящиеся, будто за ними вспыхнуло кольцо маленьких солнц.

Свет потускнел, горы накинули на могучие плечи одеяния цвета аметиста. И тут с каждой покрытой снегом и ледниками вершины, с каждой башни, минарета, шпиля брызнули разноцветные лучи, целая армия радужных призматических сияний, какой-то упорядоченный хаос радуг.

Большие и маленькие, переплетающиеся и движущиеся, они окружили долину невероятно прекрасным поясом, как будто сам бог света прикоснулся к вечным скалам и вызвал их сверкающие души.

По темнеющему небу пробежала розовая полоска живого света – совершенно необычный чистый луч, при виде которого у наблюдателя всегда перехватывает горло, этот луч тибетцы называют тинг-па. Какое-то мгновение розовый палец указывал на восток, затем изогнулся и медленно разделился на шесть сверкающих розовых лент, медленно начал спускаться к восточной части горизонта, где навстречу ему вспыхнуло туманное пульсирующее свечение.

Я услышал, как Дрейк с трудом перевел дыхание. Самому мне тоже перехватило горло.

Шесть лент раскачивались, двигались из стороны в сторону по все увеличивающейся дуге, как будто свисают со скрывшегося за горизонтом шара, который их породил, как маятники.

Все быстрее и быстрее раскачивались шесть лучей – и затем распались, разделились, будто их сжала и разорвала невидимая гигантская рука.

Какое-то мгновение оборванные концы бесцельно дрожали, потом повернули вниз, устремились на восток, в хаос вершин, и быстро исчезли. На долину опустилась ночь.

– Боже! – прошептал Дрейк. – Как будто кто-то протянул руку, дернул эти лучи и стащил их вниз – как ниточки.

– Я тоже видел, – я недоумевающе пожал плечами. – Видел. Но раньше никогда подобного не было.

– Целенаправленно, – прошептал Дрейк, – сознательно. Как будто кто-то потянулся, поиграл лучами, разорвал их и потащил вниз, словно ивовые прутья.

– Это дьяволы, которые живут здесь, – дрожа, сказал Чу Минг.

– Какой-то магнитный феномен. – Я был сердит на себя за приступ паники. – Луч может изменить свое направление, проходя через магнитное поле. Конечно, так оно и было. Несомненно.

– Не знаю. – В голосе Дрейка звучало сомнение. – Нужно очень сильное магнитное поле, чтобы сделать это. Трудно себе представить. – Он вернулся к своей первой мысли. – Но это было… так чертовски сознательно, – повторил он.

– Дьяволы… – бормотал испуганный Чу Минг.

– Что это? – Дрейк схватил меня за руку и указал на север. Пока мы говорили, там появилась глубокая чернота, черный омут, на фоне которого чуть виднелись слабо светящиеся вершины.

Гигантское туманно-зеленое огненное копье взметнулось из этой черноты и устремилось к зениту; вслед за ним в небо взлетел целый лес копий, и темнота стала будто черной рукой, держащей тысячу огненных копий.

– Заря, – сказал я.

– Да уж, мощная должна быть, – пробормотал Дрейк, внимательно глядя на нее. – Вы заметили большое пятно на Солнце?

Я покачал головой.

– Больших я не видел. Вначале заметил на рассвете утром. Зажигалка для зари, это пятно. Я вам говорил… вы только посмотрите! – воскликнул он.

Зеленые копья отступили. Чернота сжалась – и вдруг начала пульсировать волнами свечения, проникнутого полосками сверкающих вихрей, словно бесчисленное войско танцующих светлячков.

Все выше поднимались валы, фосфоресцирующе-зеленые и радужно фиолетовые, призрачно желтые и металлически шафрановые, как светящийся пепел от роз, потом они дрогнули, раскололись и образовали великолепный гигантский искрящийся занавес.

Из-за этого колеблющегося дрожащего занавеса появилось обширное световое кольцо. Вначале туманное, но постепенно края его стали резче, пока в северной части неба не образовался великолепный круг из холодного пламени. И вокруг него начала сворачиваться заря.

Складки занавеса со всех сторон устремились к кольцу, складываясь, сгибаясь, они кипели, как пена на краю котла, а потом устремлялись внутрь, как будто изо рта Эола; на знаменитой старой картине бог сидит, выдувает изо рта ветры, обвевающие землю, и втягивает их обратно.

Да, в кольцо рта устремилась заря, образовав сверкающий столб, достающий до земли. И тут же туман затянул небо, скрыв этот невероятный водопад.

– Магнетизм? – прошептал Дрейк. – Думаю, нет!

– Это в том месте, где разорвался тинг-па; и втянули его так же, как лучи, – сказал я.

– Целенаправленно, – проговорил Дрейк. – Какая-то чертовщина. Дерет по нервам… как металлическим когтем. Целенаправленная чертовщина. За этим что-то разумное.

– Разумное? Дрейк, что разумное может обрывать лучи садящегося солнца и втягивать зарю?

– Не знаю, – ответил он.

– Дьяволы, – прохрипел Чу Минг. – Дьяволы ослушались Будду… они стали сильны…

– Как металлическим когтем! – выдохнул Дрейк.

С запада издалека до нас донесся звук, вначале шепот, потом дикий рев, пронзительный вой, треск. В тумане появился свет, но быстро погас. Снова треск, рев, вой, уходящий шепот.

Тишина и темнота окутали долину голубых маков.

2. ОТПЕЧАТОК В СКАЛАХ

Наступил рассвет. Дрейк спал хорошо. Но у меня не было его юношеской способности восстанавливаться, и потому я долго лежал, без сна и в тревоге, и только перед самым рассветом задремал.

За завтраком я обратился к тому, что стало моим искренним желанием.

– Дрейк, – спросил я, – куда вы идете?

– С вами, – рассмеялся он. – Я свободен и могу идти, куда хочу. Мне кажется, кому-то нужно помочь вам присматривать за поваром. Он может сбежать.

Эта мысль, казалось, приводила его в ужас.

– Отлично! – от всего сердца воскликнул я и протянул ему руку. – Я хочу пересечь этот хребет в направлении озер Манасаровар. Мне бы хотелось изучить тамошнюю флору.

– Мне подходит все, что скажете, – ответил он.

Мы скрепили рукопожатием наше партнерство и скоро уже двигались по долине к западному выходу из нее; наш объединенный караван шел за нами. Милю за милей шли мы через голубые маки, обсуждая загадку вчерашнего вечера.

В свете дня оттенок ужаса перед этим событием рассеялся. В потоке яркого солнечного света не было места загадкам и страху. Улыбающиеся сапфировые поля расстилались перед нами.

Шепчущие игривые ветерки начинали временами сплетничать с кивающими цветами. Стаи розовых вьюрков проносились над головой, иногда среди птиц начинались ссоры; грациозные шалашники слетались к игривому ручью, вдоль которого мы шли уже больше часа.

Я, к своему удовлетворению, почти доказал, что наблюдавшееся нами явления объясняется исключительными атмосферными условиями этих высот, условиями такими уникальными, что здесь все возможно. Но Дрейк не был убежден.

– Знаю, – сказал он. – Конечно, я все это понимаю – наложение слоев теплого воздуха могло исказить лучи; частицы с высших уровней могли произвести впечатление этой свернутой зари. Признаю, что все это возможно. Я даже признаю, что это вероятно, но, черт меня побери, док, если я в это верю. Я слишком ясно ощущал сознательную силу, кто-то знал, что делает, – и у него была для этого причина.

Была уже середина дня.

Чары долины действовали на нас, и мы шли медленно. Западный конец приблизился, ясно стало видно ущелье, через которое нам предстояло пройти. Но до темноты мы вряд ли до него доберемся, и мы с Дрейком смирились с мыслью о еще одной ночи в этой мирной долине. Глубоко задумавшись, я вздрогнул от его восклицания.

Он смотрел на какое-то место в ста ярдах справа от нас. Я тоже взглянул туда.

Утесы возвышались едва в полумиле отсюда. Когда-то в них произошел камнепад. И эти камни образовали насыпь, мягко спускающуюся ко дну долины. Ива и черная ольха, изогнутые березы и тополи находили здесь почву для своих корней и закрыли всю насыпь, и видны были только ее края у самого начала луга.

В центре этой насыпи, начинаясь на полпути от склонов и протягиваясь на цветущее поле, виднелся гигантский отпечаток.

Серо-коричневый, он четко выделялся на зеленом фоне насыпи и голубом

– поля, прямоугольник тридцати футов шириной и двухсот длиной, задняя часть слегка закруглена, а от передней, подобно когтям, отделялись четыре треугольника двадцати футов длиной каждый.

Чрезвычайно похоже на след ноги, но какое существо может оставить такой след?

Я побежал к склону, Дрейк опередил меня. Остановился в том месте, где

– если это действительно след – начинались когти.

След свежий. На краю обломанные кусты и расколотые деревья, их белая древесина разрублена будто ятаганом.

Я ступил на сам след. Поверхность гладкая, будто специально выровненная; я склонился, не веря собственным глазам. Камень и земля раздавлены, уплотнены, сжаты в гладкий, микроскопически зернистый материал, и в него, как ископаемые, вдавлены еще сохраняющие свой голубой цвет маки. Сильный циклон может пробить соломинкой дюймовую доску, но какая сила могла втиснуть эти нежные цветки, как инкрустацию, в твердую поверхность камня?

Я вспомнил ночной рев, треск, странное свечение.

– Вот что мы слышали, – сказал я. – Звуки – это их вызвало.

– Нога Шин-дже! – Голос Чу Минга дрожал. – Здесь прошел повелитель ада!

Я перевел Дрейку его слова.

– У повелителя ада всего одна нога? – вежливо спросил Дрейк.

– Он перешагивает через горы, – ответил Чу Минг. – На той стороне другой отпечаток. Шин-дже проходил по горам и ступил сюда.

Я снова перевел.

Дрейк оценивающе взглянул на вершину.

– Около двух тысяч футов, – решил он. – Ну, если Шин-дже соблюдает наши пропорции, примерно так и получается. Ступня такой длины соответствует ноге в две тысячи футов. Да, он мог перешагнуть через вершину.

– Вы серьезно? – спросил я.

– Какого дьявола! – воскликнул он. – Я не спятил! Это не отпечаток ноги. Это совершенно невозможно. Посмотрите, с какой математической точностью обрезаны края, словно штемпелем…

– Да, мне это напоминает штамп. Прижатый с невероятной силой. Как… как гигантская металлическая печать в руках гор. Отпечаток… печать…

– Но зачем? – спросил я. – С какой целью…

– Лучше спросите, откуда взялась эта дьявольская сила, – сказал он. – Посмотрите: кроме этого отпечатка, больше ни следа. Деревья и кусты, маки и трава не тронуты.

– Как могло то, что сделало этот отпечаток, больше ничего не тронуть? Вряд ли объяснение Чу Минга делает все это более понятным.

Я осмотрелся. Действительно. Если не считать отпечатка, ни следа необычного, все нормально.

Но достаточно и отпечатка!

– Я думаю, нам нужно поторопиться и до темноты добраться до ущелья, – выразил Дрейк мою мысль. – Я готов встретиться с чем угодно, но но не хочу, чтобы меня впечатали в камень, как цветок в книжке стихотворений у какой-нибудь девушки.

Уже в сумерках мы из долины вышли в проход. И прошли по нему еще целую милю, прежде чем полная темнота не заставила нас разбить лагерь. Ущелье сужалось. Противоположные стены были разделены всего сотней ярдов. Но мы не возражали против этой близости, совсем нет! Их прочность, неизменность внушала уверенность.

Найдя глубокую нишу, способную вместить весь караван, мы вошли туда вместе с пони, и я был рад провести тут ночь, каким бы ни оказался рассвет. Мы поужинали хлебом с чаем и, уставшие до мозга костей, улеглись на жесткую каменную поверхность. Я спал крепко, и лишь раз или два меня будили стоны Чу Минга; ему снилось что-то страшное. Не знаю, была ли заря на рассвете, да это меня и не интересовало. Спал я без сновидений.