Текст книги "Абуталиб сказал… А записал Расул Гамзатов (сборник)"

Крыло Джабраила

Пришла весна. На склонах гор, обогретых солнцем, зазеленела трава. Потолок в нашей сакле блестел от сажи и копоти. Черные гроздья сосулек свисали с потолка там и тут. С сосулек капали черные капли. Мои сестры старались найти такое место, где на них не капало бы. Они перебирали и теребили свалявшуюся за зиму шерсть из матраса и весело мечтали:

– Скоро появится в горах нувши[1]1
  Нувши – съедобная трава.


[Закрыть].

А для меня весна означала, что скоро мы отправимся с отцом куда-нибудь на заработки. И действительно, вскоре отец мне сказал, что завтра пойдем в Костек и наймемся месить саман. Мать проводила нас до противоположного склона. Она бросилась обнимать меня и сказала:

– Да будет дорога удачной! Да будете вы укрыты подолом пророка и крылом Джабраила!

В Темир-Хан-Шуру мы пришли очень поздно. Знакомых там у нас не было. Мы стали искать ночлег. Один хромой человек сжалился над нами и сказал:

– Идите со мной, я пущу вас, переночуете у меня.

У него у самого была одна комната с сырым полом. Тут же находились горн, мехи и разные инструменты, целая гора ведер, ожидающих ремонта. Рядом – солома для постели, прикрытая сверху паласом, и доска, служащая перегородкой между постелью и остальной частью дома. Под потолком, на стенах, всюду висела паутина, такая толстая от дыма и сажи, что годилась бы на веревки. Хромой хозяин посадил нас на старые ведра и стал готовить ужин на горне, раздувая его мехами. После ужина стали укладываться спать. Хозяин достал еще один палас, чтобы было чем укрыться. Края паласа были подогнуты и зашиты, чтобы не поддувало сквозь бахрому. Палас был даже украшен вышивкой. Но пахло от него словно от старого пьяницы. Отец, который был не чувствителен к запахам, и тот сказал, что палас словно облили уксусом. Тем не менее мы все улеглись рядком и накрылись этим паласом. Хозяин, как бы поняв, что палас показался нам грязным, виновато проговорил:

– Укрыться необходимо. А то к утру будет холодно, вы простудитесь.

– Скажите хоть, как звать-то вас, добрый человек? – спросил отец.

– Меня зовут Джабраил.

Тогда я быстро повернулся к отцу и прошептал:

– Утром, когда мать провожала нас, она сказала, чтобы нас укрыло крыло ангела Джабраила. Ее молитва услышана богом. Он исполнил ее просьбу. Вот нам Джабраил, вот нам и крыло Джабраила – этот роскошный палас.

Все засмеялись. Я и сам засмеялся. Но все же второй раз ночевать под таким крылом я бы не хотел.

Рассказ подмастерья о том, почему он три раза в один год наелся досыта

Однажды, после того как мы с отцом кончили месить саман, я бродил по базару в Кумухе. Я остановился около медника, торговавшего своей посудой, и залюбовался его изделиями. Кувшины горели, как солнце, но больше всего меня удивляли разные узоры и линии на них, нанесенные молоточком чеканщика. Я долго стоял около кувшинов, и медник заметил меня.

Оказывается, он нуждался в подмастерье, поэтому ласково и обходительно со мной заговорил. Он расспросил меня, кто я, откуда и чем занимаюсь? Что я умею делать?

– Ходил с отцом в Костек, и там мы заготавливали саман. А сейчас ничего не делаю и не знаю, чем бы заняться.

– Тогда тебе повезло. Как раз мне нужен подмастерье. Скоро мы отправимся в Дженгутай. Если согласен идти с нами, назови свою цену и собирайся. Мы научим тебя делать такие же кумганы, кувшины, тазы. Мы сделаем из тебя хорошего мастера.

Я отправился в Дженгутай, договорившись работать подмастерьем за двадцать рублей в год.

В Дженгутае, кроме моего хозяина, было еще пятнадцать медников, имевших свои мастерские, и у каждого было по два подмастерья. Все они были чумазые, потому что с утра до ночи терли медь. Стук молотков в этих мастерских начинался с раннего утра и заканчивался к одиннадцати вечера. Мастера стучали молотками, а подмастерья скоблили, чистили, оттирали. Пот капал на тряпку, которой подмастерье оттирал медь.

Ночью, когда заканчивались работы, еще труднее, чем медную посуду, приходилось отмывать свои руки. Не скоро из-под зеленой окиси и черной окалины появлялась белая кожа рук.

Мастера хвалили только бывших своих подмастерьев. Только и слышно было, что такой-то подмастерье, который умер, был проворным, такой-то старательным, такой-то мало ел. О нас, живых подмастерьях, никто не говорил, что мы старательные, честные, не жалеем сил, нас только ругали. Если совсем уж нечего делать, заставят очищать наковальню, лишь бы не сидели сложа руки. Больше всего мастера боялись, как бы мы не научились их делу.

Муку на хинкалы они всегда выдавали сами, боясь пересыпать лишнего. Один подмастерье рассказал мне, что в прошлом году он был сыт только три раза. Первый раз в праздник байрам. Второй раз, когда мастер сварил котел хинкалов, но в это время пришли дальние почетные гости, и пришлось готовить для них лучшую еду, а котел уже готовых хинкалов отдали подмастерьям. В третий раз он был сыт потому, что понесла лошадь. Но это целая история. Подмастерье рассказал эту историю так.

В безлунную ночь, под утро, когда еще не рассвело, но звезды уже почти все погасли, мастер Магомед потрепал своего жеребца по шее и надел ему на морду торбу с овсом. Потом он его оседлал и начал нагружать медными изделиями. Снизу он прикреплял мелкие изделия, сверху положил покрупнее, потом еще крупнее и все это увенчал большим тазом и ванной. Поклажу он увязал конопляной веревкой. Мы собрались в Аварию с тем, чтобы продать там наш товар. Еще когда грузили тазы и миски, я заметил, что конь нервничает и боится медного звона. Уши у него ходили взад-вперед, глаза косили, показывая большие белки, а ноги нервно дрожали. Другой подмастерье, мой товарищ Гази, сказал даже, что он не доверяет этой лошади и не надо бы ее нагружать звонким товаром.

– Ничего, – ответил хозяин. – Чем дальше он будет идти, тем больше устанет, а потом и совсем привыкнет.

Двинулись в путь. От самой мастерской коня за узду повел подмастерье. Те, кто остался дома, шли нас провожать, ободряя и говоря разные напутственные слова.

Так мы дошли до бревна, переброшенного через маленькую речку у Дженгутая, чтобы по нему могли переходить на другой берег.

Светало. Петухи пели во всю мочь, но люди в аулах спали еще крепким сном. Кроме петухов, не слышно вокруг никакого звука.

Около бревна лошадь остановилась и начала упираться. Поверх медной поклажи была накинута андийская бурка, чтобы посуда не запылилась.

Хозяин перешел по бревну на другую сторону речки, подмастерья – всего отправилось в дорогу шесть человек – перешли за ним. Только один подмастерье с конем оставался еще на том берегу. Идя по бревну, он повел лошадь по воде рядом с бревном. Сначала все шло хорошо. Вот уже передние ноги лошади коснулись берега. Но в это время задние провалились в какую-то яму в реке, из-под бурки раздался медный звон. Конь от испуга дернулся. Зазвенело еще громче. Конь прыгнул. Зазвенела сразу вся посуда.

Тогда лошадь нервно заплясала на месте, начала подниматься на дыбы, взбрыкивать задними ногами. Большие тазы по бокам коня поднимались и опускались, как крылья, били коня по бокам – гремели. Мы не знали, что предпринять, и растерянно бегали вокруг танцующей лошади. Потом конь вырвался и понесся, оставив у подмастерья в руках только обрывок уздечки.

Чем дальше убегал конь, тем сильнее звенела и гремела его поклажа. К этому звону вскоре присоединился лай собак. В общем, получилась целая музыка.

Начали ругать подмастерье, зачем он отпустил коня, а Магомед даже замахнулся на него кулаком, но бедный подмастерье показал обрывок уздечки как знак того, что он держал ее крепко и так и не выпустил из рук. Магомед опустил свою огромную руку, не ударив парня.

Всем шестерым пришлось идти по следам лошади. В одном месте нашли кучу измятых тазов, которые конь волок по камням до тех пор, пока не оборвалась веревка. В другом месте подобрали кувшин, в третьем – медный крюк от седла, наконец, вблизи Параула в глубоком овраге мы увидели и самое лошадь. Конь был так мокр, будто побывал в воде, а ноги его до самых колен были до крови избиты о камни. Он стоял и дрожал всем телом. Прав был хозяин Магомед. Конь от усталости приручился, но только поздно. Когда мы подошли к нему, он даже не шелохнулся. Вместе с конем пошли обратно, подбирая разбросанные вещи. Там два кувшина лежали рядышком, будто шепчущиеся муж и жена, там кумган притаился за камнем. Собрали постепенно все, не нашли только саму андийскую бурку.

История осталась втайне. Хозяин не велел нам ее разглашать, потому что другие мастера из аула не любили Магомеда и такое известие порадовало бы и повеселило бы их.

На следующий день в Дженгутае на всех перекрестках варили в больших котлах мясной пшенный суп. Кади объявил, что ночью он слышал странный звон, который может предвещать конец света, и поэтому, чтобы умилостивить аллаха, приказал накормить всех бедных. Тут подмастерья и наелись досыта. Вот каким образом, – закончил рассказчик, – я был сыт три раза в одном и том же году.

Аллах услышит молитву судьи

Шесть лет я работал у медника в подмастерьях, но меня не допускали до настоящего дела и не разрешали сделать самостоятельно даже сковородку или половник, не говоря о кувшине. Хозяева не были заинтересованы, чтобы подмастерья учились их мастерству. Они хотели бы вечно держать нас в помощниках. Однажды я решительно сказал хозяину, чтобы мне разрешили работать с медью или же рассчитали бы меня. Хозяин рассердился и ответил на стихотворный лад:

 
Понял тебя теперь я,
Ты хочешь хозяином стать,
Крылья еще без перьев,
А ты уж хочешь летать.
 
 
Тебя доведет до горя
Дурная твоя голова,
Возьми же назад, не споря.
Свои пустые слова.
 

В тон хозяину я ответил:

 
Назад идти не годиться,
Вызовешь только смех.
Хочу я, как вы, трудиться,
А это, право, не грех.
Хочу, чтобы медь звенела.
Хочу я иметь почет.
Дайте мне в руки дело
Или дайте полный расчет.
 

Хозяин не дал мне ни того, ни другого. Тогда я пошел жаловаться к судье-кади. Я стыдился у судьи своих грубых, изъеденных пылью рук и поэтому путался в словах.

– Что же ты хочешь? – переспросил кади.

– Я хочу уйти от своего хозяина. Хочу, чтобы он рассчитался со мной сполна. Я пришел спросить, имею ли я право уйти от хозяина?

– Я не знаю, за сколько лет вперед хозяин заплатил за тебя твоим родителям. До окончания договорного срока ты по закону не имеешь права уйти, если хозяин не отпустит тебя по доброму согласию…

Тут подоспел час молитвы, и судья начал молиться, воздевая руки к небу и забыв про меня.

Я решил подождать конца молитвы, думая, что судья скажет мне еще что-нибудь.

Закрыв глаза, запрокинув голову и вытянув вперед руки большими ладонями вверх, он шептал слова, которые не полностью долетали до меня. Но вот он возвысил голос, и я расслышал: «Пошли богатство мне в руки». В это мгновенье на широкую ладонь кади шлепнулась добрая порция птичьего помета от пролетающего вверху орла. Право же, порция была не меньше куриного яйца.

Кади обернулся ко мне с яростью. Он тотчас понял, что я тут ни при чем, да и орел не успел еще улететь далеко, но я уж не надеялся больше на доброе слово судьи и ушел восвояси.

Когда я был подмастерьем у кинжальщика

В одно время я был подмастерьем у кинжальщика в деревне Шилла. К нам в мастерскую вошел человек в широкой черной одежде. На груди у него висел большой крест на тонкой цепочке. Сам он, тучный, был похож на урожайный год. Он поздоровался с мастером на непонятном мне языке, и мастер ответил ему приветствием. Потом он отдал мастеру сломанный подсвечник с тем, чтобы мы его починили. Когда работа была закончена, хозяин послал меня отнести подсвечник человеку с крестом на животе. Я пошел.

Заказчик взял подсвечник, а меня посадил за стол вместе с собой. В углу я увидел красивую, украшенную золотом картину, изображающую неизвестного мне человека с крестом. Он смотрел прямо на меня. Я догадался, что это икона. Вокруг иконы горели свечи. Принесенный мной подсвечник хозяин дома поставил туда же, укрепил в нем новую свечу и зажег ее.

Насытившись, хозяин расплатился со мной за работу и сказал:

– Какие вы, лакцы, бедные люди. В поисках работы вы уходите далеко в Россию и в Грузию. Этим и кормитесь. И вот мы никуда не ходим и богаты.

– У вас бог в каждом доме, – я показал на икону, – он вам и дает. А у нас на всех один аллах, да и тот неизвестно где. Как же он нам даст, если нас много, а он один. К тому же он должен побеспокоиться и о себе.

Жена хозяина рассмеялась, а сам он как будто рассердился. Я поскорее ушел из этого дома.

Какая дорога оказалась короче

Из дальних краев мы возвращались домой. Нас было семеро. Дойдя до горы Кызлияр, мы остановились на отдых. Потянулся по ветерку табачный дым. Сначала разговорились, а потом и заспорили, по какой дороге нам идти дальше.

Одни говорили, что надо идти только по известной, испытанной дороге и что ни по какому другому пути они не пойдут. Другие горячились, что есть путь короче и что глупо идти далеко и долго, когда можно пройти быстро и близко. В конце концов путники разделились на две партии. Мы, решившие идти по короткой дороге, вскоре дошли до аула Чокли, где и переночевали. Нам не терпелось прийти на место, кроме того, хотелось прийти намного раньше, чем другая партия, поэтому, не дожидаясь полного рассвета, мы отправились дальше. Хозяин дома, приютивший нас на ночлег, объяснил, как идти. Сначала рядом со рвом, проходящим вдоль аула, а потом в ущелье будет дорога вверх.

По мере того как мы поднимались наверх, туман все больше сгущался. Наконец, мы достигли вершины горы и пошли быстрее. Туман наседал со всех сторон, не было видно никаких следов. Под ногами стелилась мягко, как войлок, высокая трава. Кроме наших шагов, ничего не было слышно, мы шли, но никуда не приходили, а время уже подвигалось к сумеркам. Холодало. Чтобы не замерзнуть, мы шли, даже не останавливаясь, не отдыхая.

Вдруг в стороне, поблизости залаяла собака. Где собака, там и человек, подумали мы и повернули туда. Встретился чабан с маленькой отарой овец. Поздоровались, разговорились.

– Что вы за люди, откуда и куда держите путь?

– Идем в Хаджалмахи.

Чабан присвистнул от неожиданности.

– Где вы, а где Хаджалмахи! Идите быстрее, а то сделается совсем темно.

– Да как нам идти?

– За поворотом увидите дорогу, ведущую вниз.

– Один посылает вверх, другой посылает вниз! – ворчали мы. Но делать нечего, пошли, как сказал чабан.

Совсем стемнело, когда мы увидели глубокий ров около дороги и услышали голос муллы, призывающего к молитве. Наконец-то наши ноги ступили на ровную и твердую дорогу. Вот когда она нашлась – вечером! Вскоре мы поняли, что пришли в какой-то аул. У крайней сакли мы спросили, как называется селение?

– А куда вы идете?

– Идем в Хаджалмахи. Ночевали в ауле Чокли.

Мужчина засмеялся.

– У кого вы ночевали в ауле Чокли?

– В доме с синими воротами.

– А, это вы у Ибрагима вчера ночевали в том конце аула. Сегодня переночуете у меня. Далеко вы ушли за день, весь аул прошли из конца в конец.

Только на третий день мы пришли в Хаджалмахи. Наши товарищи, не пожелавшие идти коротким путем, давно уж находились там. Их длинный путь оказался намного короче.

* * *

Было бы слишком долго рассказывать подробно, как мыкался я по свету за куском хлеба. Стал я взрослым, женился, научился самоучкой грамоте, а все не удавалось мне даже обуться как следует, и все я ходил в чарыках, не лучше тех, что сшил мне когда-то отец на дорогу… А в мире уже близились великие перемены. До нас стали доходить слухи о революции в России.

Надоело мне работать на хозяев. Был я здоров, молод, полон сил и надежд. Решил работать на себя. Обосновались мы с одним верным товарищем в Карабудахкенте. Сняли у местного богача в большом доме маленький подвал – работаем вдвоем. Хоть и бедно живем, но не унываем! Стали ко мне заходить люди побеседовать, все больше молодежь. А слухи о переменах ближе, громче. И вот узнали мы наконец, что царя больше нет, что настало время для трудящихся добывать себе желанную свободу. Впервые я услышал тогда слова «революция», «Ленин»…

Конец пришел старому порядку!.. Все теперь будет в руках народа, говорили люди… и земли, и моря, и горы. Каждый будет работать на свое счастье, и хозяев тоже заставят работать, если они не захотят подыхать с голоду. Весело было от этих новостей у меня на сердце. Сижу я вечером, пою обо всем этом у себя в подвале. Слышу: сверху домохозяин орет: «Что ты, дурак, там играешь! Такое плохое время настало, а он песни поет! Убирайся-ка ты отсюда!» Напрасно я убеждал его, что и на похоронах, случается, тоже песни поют. «Ты рано меня хоронишь!» – ответил он и выбросил вещи на улицу. Принял меня вместе с моей музыкой один бедняк. У него я мог петь свободно.

* * *

Народ в ауле бурлил. День ото дня все чаще стал я слышать слова: «коммунист», «большевик», «партизан». Узнал я, что борются эти люди за наше бедняцкое счастье. Потянуло меня к ним. Все бедняки, вижу, вокруг них собираются. Богатые же и впрямь умирать не торопятся, подобно моему домохозяину, копят силы против большевиков.

И вот закипела в горах гражданская война… В то время за оружие что хочешь давали. Был у меня заветный мешок муки в запасе. Выменял я на эту муку винтовку у товарища, спрятал в надежном месте, подумав: «Пригодится!»

Вскоре после того пришел к нам в Карабудахкент большой отряд партизан. «Что ж, – решил я, – винтовка есть, чунгур и барабан есть, сам я тоже готов, не хватает только мне добрых товарищей…» Пришел я к начальнику отряда и сказал:

– Ищете хорошего барабанщика? Будет у вас в отряде музыка.

Приняли меня с радостью. В тот день, как заиграл я им на площади, еще 25 добровольцев записались в отряд. С песней, с музыкой пошли мы драться с врагами революции. Против Гоцинского дрались и разгромили его. Под Араканами убило мою лошадь, был я ранен в ногу, а когда поправился, сражался еще на Манасе против белых, потом против турок… До конца стоял в строю со своими товарищами, пока не стала сила врага слабеть. Большевики победили.

В крепости

Это было в начале гражданской войны в Дагестане. Чего только тогда не случалось здесь! Одни уходили, другие приходили. Одни становились у власти, другие отнимали ее у них. К Дамадану в крепость на той стороне Казикумухского Койсу, недалеко от Кумуха, пришли люди с просьбой освободить одного заключенного. Дамадан вышел к ним. Его плечи поднимались высоко и остро, словно обточенные напильником. На плечах блестели широкие серебряные погоны. Рыжая борода наполовину седая. На голове заломлена влево бухарская папаха. На правом боку ниже колен опускался маузер.

Наморщив лоб, сверкая треугольными глазами, он громко кричал. Но его громкий голос не принес в тот день ему пользы. Перед ним и вокруг стояли люди, пришедшие из Кумуха и из других аулов. Они удивленно слушали Дамадана.

– Как же, выпущу его из тюрьмы! Да я его крепче запру в ней. Не хватало еще его и ему подобных выпускать на волю!

Невдалеке стоял Гамид. Его лицо побелело от злости. Глаза, казалось, выпускали стрелы. Он перебил Дамадана:

– Дамадан, кажется, пора тебе говорить потише. До каких пор будут сажать за правдивое слово? Пора положить этому конец!

Дамадан привык, чтобы ему не перечили. Он привык, чтобы его боялись и всегда говорили: «Ты прав». Он с угрозой повернулся к Гамиду:

– Смотрите, люди, какое время наступило! Вчерашние годовалые телята стали мужчинами. Не хватит хлевов, чтобы разместить их.

Дамадан даже потянулся к кобуре. Но тут его руки были схвачены, словно железными клещами, двумя молодыми людьми. Другие сорвали с него погоны, оторвали кобуру с маузером. Схватили его самого за голову, за ноги и потащили к дверям тюрьмы. Дамадан пытался вырваться, сверкал глазами, кричал: «Я покажу! Я покажу! Я вам дам!» Но никто не помог ему.

На глазах Дамадана вывели из темницы заключенного и на это место посадили его самого. Это было для него всего обиднее.

На равнине Хуна

Шла гражданская воина. В Лакию пришли турки и стали вербовать людей в мусульманскую армию. Партизаны решительно выступили против турок и разослали своих людей во все аулы с наказом, чтобы никто не поступал в эту армию.

Было ветрено. Ставни открывались и захлопывались с громким стуком. Небо заволокло тучами. На улицах и по дорогам ветер сметал пыль, поднимая все легкое. Порою деревья наклонялись от порыва ветра чуть не до земли. Птицы не могли летать прямо, их относило ветром к ущелью.

Партизаны действовали и в непогоду. Во многих аулах они собирали людей и разъясняли им что к чему.

В Кумухе остановились турецкие военачальники. Они издали приказ: «Оружие, которое находится у населения, сдать в Кумух».

Тогда народ имел при себе разное оружие. Время было тревожное, и без оружия не ступали ни шагу.

Абдурахман на годекане у кладбища громким голосом говорил:

– Люди, мы соберемся и совместно с хунинцами, лахирцами и другими аулами решим, как быть. Но я говорю вам: пусть турки у себя устанавливают порядки и рассылают приказы. Здесь наша земля, наша родина. Здесь основное – наша воля, и руководствоваться мы должны своими интересами и желаниями. Я хозяин своей земли и своего дома. Я не позволю никому распоряжаться мной. Так ли я говорю?

Все ответили хором:

– И мы так говорим!

Люди решили идти на совет аулов. Собрались на равнине около Хуна. Каждый имел с собой или винтовку, или кинжал. У некоторых в руках были палки.

Турки узнали о собрании и решили разогнать его, а заодно отобрать у всех оружие, зачинщиков же арестовать. Послали туда пятьдесят всадников во главе с Далимаммадом – рослым мужчиной. На боку у него торчал огромный маузер.

Далимаммад разбил людей на два отряда. Он намеревался окружить собравшихся. Один отряд двинулся верхней дорогой, другой стал спускаться по лощине и заходить снизу. Курбан, как только разгадал маневр турков, распорядился:

– Слушайте, молодцы, кто имеет винтовки, рассыпавшись цепью, залегайте по краю равнины. Но не стреляйте, пока они не станут стрелять. Кто имеет палки, держите их как винтовки, цельтесь издали, и вас примут за вооруженных.

Конники заметили, что собравшиеся на равнине занимают оборону и намерены постоять за себя. Войско Курбана видело конников как на ладони, а конники видели лишь нацеленные ружья и палки. Они не знали, как много собралось людей на равнине.

Далимаммад остановил свой отряд и один пошел к занявшим оборону людям.

Навстречу ему вышли двое: Ванати и Курбан. Когда парламентеры подошли близко друг к другу, Далимаммад сказал:

– Я пришел с добрым желанием. Я пришел дать вам хороший совет. Позовите всех сюда, я буду говорить перед ними.

Курбан сказал:

– Люди сюда не пойдут. Они заняли оборону и готовы дать отпор, они ждут лишь сигнала.

Далимаммад, положив руку на маузер, проговорил зло:

– Ты должен подчиниться мне. Слышишь? – Он вытащил маузер: – Ты видишь это?

Ванати приставил к груди Далимаммада карабин:

– Он бьет не хуже твоего. Давай попробуем.

Далимаммад понял, что он ничего не добьется. Он решил отступить:

– Я не знал, что вы такие дикие люди. Я шел сюда ради вашей же пользы, хотел посоветовать вам… Извините! – Он положил маузер в кобуру и ускакал прочь. За ним ускакали и остальные.