Текст книги "Портрет с отрезанной головой"

Аглаида Лой
Портрет с отрезанной головой

Бедный Юрик
роман

Ощущение прошедшего времени напоминает аромат увядшего цветка. Писатель возвращается в прошлое в тщетной надежде оживить этот цветок и вновь заставить его цвести.

З. Л.

В молодости знакомства завязываются так же легко и естественно, как светит солнце, или идет дождь. Однажды вечером Юрик посетил обычное пятничное сборище у Натали, и в скором времени безо всякого напряга сделался неотъемлемой частью нашего тесного мирка.

Восьмидесятые годы прошлого века – время по-своему замечательное. И не только потому, что мы были молоды, полны сил, и в голове роилось планов громадьё, но ещё и потому, что все мы были малость crazy и совершенно беззастенчиво пользовались своей личной свободой. Те «просветлённые» личности, которые нынче постоянно треплются насчет ужасов тогдашней советской тирании, всеобщего угнетения и жуткого тоталитаризма, либо не жили в то время, либо обитали в каком-то параллельном измерении, либо цинично и бессовестно зарабатывают свои тридцать сребреников, отплясывая фейковый гопак на прошлом и делая на этом свой маленький (а порой и довольно солидный) гешефт.

Итак, в один прекрасный день Юрик оказался в нашей дружной компании, да так и прижился у нас. А приживались далеко не все. Ибо мы тогда мнили себя интеллектуалами и обожали на полном серьезе обсуждать спорные проблемы индивидуального и общечеловеческого бытия, вследствие чего кто попало в нашем «избранном» кругу надолго не задерживался. Причем, не задерживался вовсе не потому, что к нему относились свысока, пытались унизить или нарочито демонстрировали собственное превосходство; все гораздо проще: человеку, не обремененному философскими проблемами бытия, очень скоро становилось с нами неинтересно, и он незаметно исчезал из поля зрения.

Ко времени описываемых событий часть из нас уже имела высшее образование, однако никто пока ещё не обрёл семью, а потому все мы были совершенно свободны и находились в состоянии перманентного поиска второй половинки, что подразумевало периодическую влюбленность всех во всех, впрочем, не одновременно, а поочередно. Наверное, когда ты сам не задействован в этом процессе, наблюдать за ним со стороны весьма занимательно: любовные отношения возникали, доходили до стадии настоящей страсти, затем постепенно угасали, и вспыхивали вновь, но уже по отношению к другим партнерам.

Костяк нашей компании составляли три молодые женщины: Натали, Таша и я. Три подруги, знакомые по многу лет. И хотя мужчины зачастую потешаются над женской дружбой, она существует и, уверена, бывает гораздо крепче мужской. Итак, три молодые женщины чуть за двадцать, плюс молодые люди примерно того же возраста, которые им нравятся, которым нравятся они, которые… Впрочем, здесь существует множество вариантов, и всё зависит от фантазии читателя, потому что кто кому нравится и кто в кого влюблен – иногда сам черт не разберет.

Но лучше уж все по порядку.

Был вечер пятницы. Середина лета, самая его маковка, пик, вершина, после которой оно, ускоряясь, неумолимо покатится к осени; расчудесное времечко, когда у всех двуногих наблюдается прилив сил и хорошее настроение. Наша компания обычно собиралась именно в преддверии уикенда, чтобы подольше растянуть удовольствие общения, обменяться последними новостями, а то и познакомиться с новыми людьми, которые волею случая нередко оказывались среди нас; впрочем, мы были рады очередным знакомцам: новые лица, новые отношения, в этом всегда присутствовало нечто интригующее и волнительное.

Эти пятничные посиделки, зачастую переходившие в субботние, в те годы, как правило, проходили в однокомнатной квартире Натали (остальные пока еще не обзавелись жилплощадью и обитали вместе с родителями). В тот вечер она как бы между прочим упомянула нам с Ташей про одного интересного молодого человека, с которым недавно познакомилась. По ее словам, Юрик – студент, учится на заочном и работает в том же институте лаборантом, к тому же, начитан, любит кино, очень вежлив, обходителен и, вообще, воспитанный молодой человек, что в наше время большая редкость.

Однако самым притягательным для Натали, безусловно, было то, что Юрик – потомок прибалтийских баронов; к превеликому сожалению, аристократичная приставка «фон» к его фамилии давным-давно потерялась где-то на просторах России, канув в Лету во времена безумных исторических катаклизмов 20-го века. Он был чистокровный немец. Семьи его родителей в начале Отечественной войны были сосланы в Сибирь, да так и остались там жить. Позднее там же повстречались и создали семью его мать и отец. Натали познакомилась с ним на дне рождения у сокурсницы и сразу на него запала. Она всегда питала непонятную слабость к благородному происхождению и вообще ко всему аристократическому, созданному ее романтическим воображением по книгам Александра Дюма, Виктора Гюго, Вальтер Скотта и других романтиков 19 века. Это увлечение оказалось не только милым, очаровательным, но еще и весьма полезным: благодаря ему позднее она взялась за изучение французского языка, заинтересовалась французской литературой и историей, а также подпала под обаяние западного кинематографа. Через нее и я невольно приобщилась к изысканным сочинениям и фильмам Жана Кокто, о котором Натали, в свою очередь, узнала, увлекшись Жаном Марэ, снимавшимся в таких удивительных фильмах середины прошлого века, как «Вечное возвращение», «Орфей», «Смерть Орфея», – и других столь же поэтичных и замечательных картинах.

Таким образом, я и Таша были подготовлены к явлению Юрика и с нетерпением ожидали его прихода. Невооруженным глазом было видно, что Натали им увлечена, хотя и старается не показывать вида; разумеется, это разожгло наше любопытство невероятно: понравиться ей – надо было уметь. И когда в дверь позвонили, а затем в комнату вошел высокий парень, мы уставились на него с нескрываемым интересом. Разочарованы мы не были, по крайней мере, я точно, потому что Юрик производил очень приятное впечатление. Темно-русые, очень густые, вьющиеся волосы красиво обрамляли его удлиненное, действительно, аристократичное лицо с правильными чертами. Не красавец, но весьма симпатичный молодой человек, с налетом благородства, как нам тогда показалось. Первое впечатление по счастью не было обманчивым. Юрик и в самом деле оказался человеком воспитанным, деликатным и благородным, хотя моментами и не без ослиного упрямства, как выяснилось впоследствии. При взгляде на него у меня сразу возникло ощущение, что он на кого-то очень похож, и я весь вечер мучилась по этому поводу, пока в голове вдруг не всплыло имя – Макс фон Сюдов. Ну, конечно же, он напомнил мне молодого Макса фон Сюдова из фильмов Бергмана.

В тот летний вечер вся наша компания была уже в сборе, кроме Сержика, появление которого с мучительным нетерпением ожидала Таша. Натали усадила Юрика в кресло возле журнального столика, сама уселась в кресло напротив, я и Таша поместились на софе, Коля, еще один наш тогдашний приятель, неровно дышавший к Натали, устроился на табурете, принесенном из кухни. Порой, замечая, как он смотрит на нее, я испытывала жалость, потому что она лишь кокетничала и флиртовала с ним, не принимая их отношения всерьез. На столике стояла непочатая бутылка сухого вина, Юрик тоже что-то принес. Натали извлекла бокалы из «стенки», Юрик раскупорил сухое вино и разлил по бокалам. Чокнулись, выпили за знакомство и заговорили о кино. Натали была настоящим киноманом, выписывала «Искусство кино» и различные его аналоги на чешском, польском, румынском и даже венгерском. Хотя нет – на венгерском был не журнал, а роскошный двухтомный кинословарь. Со всех этих языков она переводила статьи про своего абже (так она всегда называла Жана Марэ), а затем аккуратно вклеивала их в особый альбом, иногда я ей помогала. Однажды переводили с румынского заметку о фильме «Горбун», и почему-то это оказалось гораздо сложнее, чем переводы с французского или итальянского, хотя румынский тоже принадлежит к романской группе языков; но какой-то он более заковыристый, что ли.

Наше обычное общение касалось самых различных областей искусства и литературы, в основном, это были кинематограф, театр и книги. Читали все и помногу. Интересные книги ходили по рукам, часто это бывал самиздат; перепечатки передавали из рук в руки, иногда буквально на один день или даже на ночь. В этом смысле нам повезло: Таша служила в одной хитрой организации, где можно было переснять любую ценную книгу, чем она периодически занималась в нерабочее время. Конечно, начальство гоняло сотрудников за подобную «подпольную» деятельность, но как-то не очень, короче, смотрело сквозь пальцы. Таким не совсем обычным образом, в распечатках, ко мне попали «Сказка о тройке» и «Гадкие лебеди» Стругацких, «Три дня Ивана Денисовича», Кастанеда и масса еще чего – сейчас даже не припомню. Каждый из нас, к тому же, выписывал по несколько литературных журналов, в которых как раз в эти годы начали печатать произведения авторов, долго находившиеся под спудом цензуры. Мы жадно поглощали все новое и непривычное, бывшее прежде под запретом. Обменивались журналами с остросоциальными на тот момент романами, имевшими непривычно критическую направленность. И спорили, спорили.

Только-только стало входить в обиход видео. В тот вечер оказавшийся в центре внимания Юрик самозабвенно пересказывал нам одну из серий «Кошмара на улице Вязов», которую на днях посмотрел у знакомых на видеомагнитофоне, и мы с огромным любопытством внимали ему, потому что в кинопрокате ужастики еще не показывали, а видеосалоны появились чуть позднее. Однако, посмотрев несколько подобных фильмов, я была крайне разочарована и отношение к самому разнообразному хоррору у меня в корне поменялось: Голливуд гнал подобную продукцию безостановочным конвейером.

Единственным человеком в нашей компании, не слишком внимавшим повествованию Юрика, была Таша, которая страшно нервничала и прислушивалась к любым шагам на лестничной площадке; Сержик запаздывал (а мог и вовсе не появиться), и это приводило ее в состояние легкой неврастении. О, да! Это была любовь. Любовь настолько сильная и всепоглощающая, что у Таши периодически «сносило крышу». Впрочем, настолько сильной и всепоглощающей она была лишь с ее стороны, ибо Сержик отнюдь не демонстрировал столь же бурного ответного чувства. Да, он встречался с Ташей, и она ему, в общем-то, нравилась, но относительно истинного глубокого чувства с его стороны возникали большие сомнения. И это не было моим чисто умозрительным заключением: Таша постоянно плакалась мне в жилетку по поводу неверности Сержика, которого она (отнюдь не беспочвенно) подозревала если не во всех смертных грехах, то уж в изменах точно.

Вот и сегодня, ожидая заветного звонка в дверь, она сидела как на иголках, а Сержик все не шел и не шел, хотя еще вчера, когда они общались по телефону, клятвенно обещал ей явиться вечером к Натали. К сожалению, из Ташиного печального опыта следовало, что обещание это не то чтобы ничего не значило, но им вполне могли пренебречь. В душе она и сама понимала, что вырвала обещание силой, вернее, упреками и обвинениями, а потому сомневалась в его искренности. Но, в конце концов, пусть и с большим опозданием, любимый мужчина все-таки появился и окрыленная Таша тотчас бросилась к нему, за руку подтащила к софе и усадила подле себя. Явно будучи уже хорошо подшофе, Сержик сразу потянулся к бокалу, провозгласил тост за знакомство, чокнулся с Юриком и жадно выпил вино. И тут же решил повторить. Сидя подле него, Таша млела от счастья и всячески за ним ухаживала. Избави боже от такой любви.

Поставив бокал, довольный жизнью Сержик непринужденно включился в беседу, недавно он ходил в филармонию слушать стихи Марины Цветаевой в исполнении Яхонтова и был весьма впечатлен. Потом разговор перескочил на «Сталкера» Тарковского, в сюжете которого явно просматривались «Пикник на обочине» и «Гадкие лебеди» Стругацких. Смысл бытия всегда интересует молодых, поэтому обсуждение философских проблем являлось одной из самых животрепещущих тем наших разговоров. В то время все мы были атеистами, впрочем, большинство так и остались неверующими, несмотря на происшедший в России исторический катаклизм, когда выброшенные из своего привычного существования люди пытались ухватиться за любую идею или веру, лишь бы остаться на плаву и выжить. Якорем спасения часто становилась именно религия, безразлично какой конфессии, которая буквально из пепла восстанавливала разрушенный жестокими обстоятельствами внутренний стержень человека и помогала ему смириться со сложившейся ситуацией.

Включили радиолу. Исполненное страсти старое танго, немного смешное и милое, как винтажная одежда, долго провисевшая в шкафу и внезапно опять вошедшая в моду, невольно рождало в воображении любовные страсти времен немого кино. И, черт возьми! – в этом что-то было. Разумеется, Таша танцевала с Сержиком, Натали пригласил Юрик, меня – Коля. Потом поставили ритмичную музыку и радостно принялись отплясывать шейк. Энергия у всех била ключом, в интеллектуальных спорах ее не потратишь, так что в танце отрывались по полной – только пол подрагивал, – и это, безусловно, не радовало соседей снизу, о чем через некоторое время нас известил донельзя обозленный товарищ в трениках и майке-алкоголичке. Соседи через стенку тоже недолго терпели наше веселье и скоро принялись стучать в нее кулаком. Музыку пришлось приглушить и темп плясок свести к минимуму.

Чтобы не слишком бесить соседей, Натали села к пианино, полистала ноты, подозвала меня, и негромко заиграла романс «Ямщик не гони лошадей». Мы с ней уже давно спелись и обожали исполнять старинные романсы, которые тогда еще не были в моде, но нравились нам обеим, да и всей нашей компании тоже. Пела я не профессионально, зато с большим чувством, и народ с удовольствием внимал домашнему музицированию, попивая вино и дымя сигаретой. Когда прозвучали последние аккорды романса, попросили спеть еще что-нибудь душевное. Давай «Темно-вишневую шаль», сказала я Натали.

Время бежало на удивление быстро и незаметно перевалило за полночь. Когда ты молод, друзья имеют в твоих глазах значительно больший вес, чем родители и вообще старшее поколение, которое воспринимается сборищем ретроградов, ни черта не смыслящих в жизни, тогда как ты знаешь и понимаешь все на свете. Быть может, мы бы подольше задержались у Натали, расходиться никому не хотелось, однако Таша нервничала, рвалась домой и тащила за собой Сержика, обещавшего ее проводить. И это было вполне понятно и простительно: родители отбыли на дачу, оставив в полном ее распоряжении трехкомнатную квартиру. А провести целую ночь вдвоем с любимым – Ташина заветная мечта и высшее счастье, хотя Сержик с удовольствием остался бы в нашей компании еще на неопределенное время, уходить ему явно не хотелось. Однако спорить со своей нынешней пассией ему было лень, и скоро он отдался на милость победительницы.

Натали сварила крепкий кофе «на посошок», дала отстояться и разлила по чашкам. Выпили горячий смоляной кофе без сахара, немного встряхнулись и стали прощаться. Возможно, Натали намеревалась оставить Юрика у себя, однако ревновавший ее Коля сделал все, чтобы этого не случилось, и буквально поволок его за собой, применив физическое насилие, впрочем, в дружеской форме.

Выйдя из подъезда на улицу, мы мгновенно погрузились в настоящую летнюю благодать. Теплая ночь конца июля широко раскинула густо-фиолетовые совиные крылья и ласково обняла ими огромный город, придав необычайную мягкость ночному эфиру, внеся в окружающее нотку волшебства. А звезды… а луна… Одинокие автомобили почти не нарушали установившейся тишины. Ветер был наполнен запахами трав и какой-то особой свежести, которые он прихватил в полях за пределами городской черты.

Таша и Сержик ушли вперед. Она взяла его под руку и выглядела рядом с ним удивительно хрупкой и маленькой. Познакомились они прошедшей зимой, когда она отправилась на свадьбу к приятельнице, бывшей родом из небольшого городка Алтайского края. Гуляли три дня, как положено. Сержик тогда оказался в числе приглашенных со стороны жениха. Когда вернулись домой, он позвонил ей первым – и закрутилось-завертелось. Скоро Таша влюбилась в него без памяти. На мой сторонний взгляд, Сержик совершенно не заслуживал такого всплеска чувств, который вызвал в душе у Таши. Справедливости ради замечу, что сложен он был прекрасно, как древнегреческий атлет и, по словам Таши, один местный скульптор настойчиво приглашал его в свою мастерскую, чтобы лепить с него статую Аполлона, но ленивый Сержик отказался. Темно-карие, слегка вытянутые к вискам глаза, на зависть женскому полу опушенные густыми черными ресницами, правильные черты лица, проникновенный взгляд, – все эти богоданные прелести безотказно действовали на женщин, чем молодой Аполлон беззастенчиво пользовался. Не удивительно, что Таша безумно его ревновала.

Скоро влюбленная парочка скрылась из виду. Я проводила их взглядом и тихо вздохнула, было немного жаль Ташу, но и зависть слегка карябала – это ж надо так влюбиться!.. Коля с Юриком о чем-то негромко беседовали, но я не прислушивалась, наслаждаясь магией июльской ночи; просто шагала рядом с ними, совершенно растворившись в ночи, слившись с ней в единое целое, и остро ощущала удивительную гармонию мироздания. Столь пронизывающее чувство магической сущности окружающего возникает, вероятно, только в юности, когда человек заново открывает для себя мир. Почти полная луна, вернее, лунища, потому что казалась на редкость огромной, картинно всплывала над горизонтом. Домой идти не хотелось, и мы шли медленным прогулочным шагом, стараясь продлить удовольствие и насладиться прелестью короткой летней ночи. Ребята проводили меня до подъезда, мы попрощались, тяжелая входная дверь на мощной пружине захлопнулась.

Субботнее утро выдалось хмурым. Дождя не было, но серая безнадежная пелена, казалось, на веки вечные затянула небосвод. Я еще валялась на диване, пребывая в блаженном состоянии полусна, когда раздался телефонный звонок. Телефон помещался на журнальном столике рядом с диваном – стоило руку протянуть. Звонила Таша. Донельзя взволнованная и расстроенная. Ей непременно и срочно нужно было встретиться со мной, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. В трубку она не рыдала, но явно была на грани срыва. Правильно, зачем вообще нужны подруги, если нельзя поплакаться им в жилетку? «Ладно, приходи, – сказала я. – Да что случилось-то?..» «Он ушел рано утром. Представляешь? Сказал, что у него дела – и ушел. Нет, я не могу так… не могу…» Послышался громкий всхлип. «Все. Прекрати. Я тебя жду». – И я повесила трубку. Утро обещало быть нескучным.

Ташу я знала с детства. Если точнее, с семи лет, когда отец получил двадцатиметровую комнату на пятом этаже семиэтажного многоквартирного дома по адресу Фрунзе 1а. В двенадцатиметровой комнате нашей двухкомнатной квартиры проживала уборщица тетя Даша с сыном-подростком, а в соседней квартире, через стенку, обитала Ташина семья – у них были две смежных комнаты в просторной трёшке. Дом был по-своему замечательный. Выстроен по индивидуальному проекту, что подразумевало наличие различных архитектурных украшений, включая замечательную ажурную башенку, на которой круглосуточно дежурил пожарный, и – трехметровую высоту потолков. И хотя это был практически самый центр Новосибирска, вокруг царил сплошной частный сектор. Теплоцентрали тогда еще были в новинку, и наш дом отапливала собственная котельная, работавшая на угле и обеспечивавшая нам центральное отопление.

В школу мы с Ташей пошли в один год и оказались в одном классе. В отличие от меня, она всегда была излишне эмоциональной. Хотя было бы неверно считать, что я человек не эмоциональный, скорее, более сдержанный и скрытный. Росли мы фактически вместе. Но если мои родители мало в чем меня ограничивали, то Ташу держали под постоянным и жестким контролем. Я гуляла на улице, сколько хотела и где хотела, а моя подруга непременно должна была вернуться домой к восьми вечера – и ни минутой позже, иначе следовали репрессии в виде не отпускания гулять и тому подобные ограничения дееспособности. Вернуться ровно к восьми было сложно: часов у нас не было, носились мы во дворе, словно угорелые – ну, как тут упомнишь про время?

Зимой в валенках лазили по пояс в снегу, крутили сальто с заборов в сугробы; летом нашим пристанищем становилась площадка для тренировок пожарной команды, располагавшаяся поблизости от нашего дома, там были выстроены различные снаряды, на которых тренировались пожарные. Но особенно нас привлекала деревянная конструкция, имитирующая фасад дома, по которой огнеборцы поднимались с использование переносных лестниц на высоту примерно пятого этажа. Имелась на этом фасаде и наружная стационарная лестница, которая тянула нас, как магнит. Именно ей мы и пользовались во время своих игр. Нужно было с разбегу взобраться по ней до уровня второго-третьего этажа, затем ухватившись за косяк имитации большого окна, переступить с лестницы на «подоконник» и уже затем спрыгнуть на площадку внутри конструкции. Там, внутри, тоже имелись ведущие наверх лестницы, однако нас они не слишком привлекали. Свалиться с высоты пять-десять метров можно было запросто – но в этом и состоял весь азарт игры. Дотягиваясь одной рукой и ногой до «подоконника», при этом стоя на хлипкой перекладине лестницы, ты ощущал, как замирает сердце от страха, и старался не смотреть вниз, чтобы не сорваться. В общем, тренировались наряду с пожарными расчетами в свободное от их занятий время. Конечно, нас постоянно гоняли. Тогда мы изо всех сил неслись к забору, перелазили через него и оказывались вне досягаемости пожарных, которые, впрочем, не очень-то нас притесняли – что-то вроде игры в догонялки. Ну а если все-таки ловили, следовал строгий выговор с предупреждением и слегка по попе.

По причине излишне строгого родительского воспитания, Таша с детства была несколько истерична, легко плакала по самым разным поводам и любила страдать. Есть такие люди, которые буквально жить не могут без драм и трагедий – скучно им, что ли? Но, вместе с тем, подвижная и тонкая нервная организация придавала Таше врожденную артистичность. В отличие от меня, увлеченной астрономией, в подростковом возрасте ее привлекали живопись и археология, позднее она собирала альбомы по живописи. Каюсь, я страшно завидовала огромному, прекрасно изданному альбому Боттичелли, который она однажды умудрилась кому-то подарить. А когда я не выдержала и попеняла ей на это, она очень расстроилась и заявила, что непременно подарила бы его мне, если бы я только заикнулась. Но я даже заикнуться на этот счет боялась – для меня это было настоящее сокровище: в те годы я боготворила Боттичелли. С ранней юности все влюбленности Таши носили налет мелодрамы. Не то чтобы они и в самом деле были несчастливыми, но для полноты жизни и чувствования ей требовался драматический накал. И если ее страдания порой отражали реальный характер отношений с очередным возлюбленным, то во многих других случаях просто высасывались из пальца. Однако за многие годы знакомства мы настолько сроднились, что я воспринимала ее драматические истории, как некую данность, в которую почему-то то и дело оказываюсь вовлечена. Вот и теперь, ожидая подругу, я была сравнительно спокойна: интересно, что у нее стряслось на этот раз?!

Явилась Таша в растрепанных чувствах. Подкраситься, впрочем, не забыла. Поздоровалась с мамой и сразу прошла в мою комнату. Я устроилась на диване, она – в кресле. Я вопросительно уставилась на нее.

– Все. Это конец, – трагическим голосом сообщила Таша и надолго умолкла. Я тоже молчала, несколько заинтригованная подобным заявлением.

– Понимаешь, он ушел!

– Как ушел? В каком смысле?

– Да в самом прямом. А вчерашний вечер был таким чудесным… – Она помолчала, сдерживая слезы, и снова заговорила: – Помнишь, какая сказочная была ночь? Тепло, луна светила, словно волшебный фонарь – настоящее колдовство. Мы шли до самого моего дома пешком. Шли медленно и молчали. Я держала его под руку, порой мы соприкасались бедрами – и тогда, веришь, меня по-настоящему било электрическим током. – Увидев отразившееся на моем лице сомнение, с жаром продолжила: – А вот представь! Однажды меня от кофемолки шарахнуло, шнур оголился – так ощущение такое же. Не знаю, как это объяснить, я не физик. Да к черту все объяснения!.. Потом поднялись ко мне. Дальше – сама понимаешь – секс и любовные игры. Все было так хорошо… – Она горестно вздохнула. Повисла долгая пауза. Сделав над собой усилие, сказала с надрывом: – Я ведь его даже ни разу ни в чем не упрекнула.

– Не упрекнула? – переспросила я. – А надо было? На мой непросвещенный взгляд, в столь интимной ситуации лучше обходиться без упреков, даже если он это тысячу раз заслужил.

– Ты ничего не понимаешь!

– Куда уж нам, убогим, постичь высокие материи… Только мне кажется: хочешь удержать мужчину, необходимо гладить его по шёрстке, а не против. По меньшей мере, до ЗАГСа. По шёрстке, по шёрстке, понимаешь? А не наезжать! – Для пущей наглядности я изобразила рукой в воздухе, как именно надо гладить этот воображаемый венец творения, ласково, с тихим воркованием – даже Таша не выдержала и улыбнулась. Я тоже усмехнулась: – Пойми, мужчины не любят упреков – это будит у них чувство вины. Что само по себе неприятно и раздражает.

– Я же не совсем его упрекала.

– То есть как?

– Я говорила, что люблю его, что никто и никогда не будет любить его так, как я, что он единственный и самый-самый на всем белом свете.

– Ну, в таком контексте это то, что надо, – глубокомысленно заметила я и вздохнула. Разговор обещал быть долгим, с разбором всех психологических нюансов его и ее поведения, а я еще даже не завтракала. Поэтому поинтересовалась: – Кофе будешь? – Она кивнула. И я отправилась на кухню молоть арабику.

Само собой она двинулась следом, отодвинула меня в сторону и стала готовить кофе сама. Я передала ей бразды правления, села возле стола и, подперев рукой щеку, наблюдала, как она колдует над джезвой. Таша слыла большой поклонницей натурального кофе, почти кофеманкой, коллекционировала рецепты приготовления этого восточного эликсира молодости и часто делилась со мной вновь обретенными знаниями. Так, например, сегодня она добавила несколько кристалликов соли, чтобы «напиток раскрыл весь свой букет». Я с любопытством следила, как она священнодействует, тихо радуясь про себя, что хотя бы на короткое время отвлекла ее от страданий по ненаглядному Сержику.

Держа на весу кофейные чашечки, мы вернулись в комнату. Таша снова устроилась в кресле. Я возле столика на диване. Она сделала несколько глотков, похвалила удачно получившийся напиток, поставила чашечку на журнальный столик и продолжила свою исповедь:

– Говорю тебе, все было так хорошо, мирно, по-домашнему… А потом я все испортила. Сама. Это уже ближе к утру – светало. Короче, полное фиаско. Все, все испортила!

Она собралась было заплакать, но я резво вмешалась:

– Какого черта испортила? Зачем?

– Да ни зачем! Мы лежали на диване, моя голова у него груди, я слышала биение его сердца, чувствовала его запах – это было настоящее счастье. И тут, как назло, в мою голову полезли всякие дурацкие мысли. Не то чтобы дурацкие… – она прерывисто вздохнула. – Видишь ли, причиной моего расстройства стала одна история, которую на днях рассказала мне знакомая, даже не приятельница, просто девушка, которая тоже присутствовала на свадьбе, где я познакомилась с Сержиком.

– И что же такое ужасное она тебе поведала? – не смогла я удержаться от легкой иронии.

– Да уж поведала, – насупилась Таша, уловив мою интонацию. – На прошлой неделе она ездила вместе со своей компанией на пляж. Был там и Сержик. Они знакомы чуть ли не со школы. Ну, купались там, загорали, пили пиво и все такое.

– Не вижу никакого криминала.

– Не было никакого криминала, кроме одного «но»… С ними поехала бывшая пассия Сержика – Антонина, – в которую он, говорят, был сильно влюблен.

– Тонька, что ли?

– Она самая.

– Но она сейчас вроде бы дружит с Пашей…

– Сейчас с Пашей, а раньше с Сержиком – они же друзья детства.

– Сержик, Тоня и Паша? Надо же! Вот не знала.

– Да нет, Сержик с Пашей. И вообще, это не имеет значения. Хотя… имеет. Потому что Паша без ума от Тони и хочет на ней жениться. А Сержик постоянно крутится рядом, сует нос в их отношения и пытается все испортить.

– Обычное подлое мужское поведение. Если получил отставку, или даже сам бросил – все равно будет стараться держать женщину при себе, как собака на сене.

– Точно. Так оно и есть. – И Таша снова вздохнула, глубоко-глубоко. Помолчала, собираясь с мыслями, потом сказала: – Ладно бы только пытался испортить им отношения, это хотя бы понятно. Дело в том, что на пляже Сержик растянулся на песке неподалеку от Тони и негромко говорил ей, что все еще любит, называл «родная моя»…

– Вот ведь кобелина! – вырвалось у меня. – А откуда тебе это известно?

– Та знакомая и рассказала, ну, со свадьбы. Она оказалась неподалеку от них и невольно подслушала.

– А ты уверена, что не врет? Может, сама влюблена в Сержика и хочет тебя от него отвадить?

– Абсолютно уверена. У нее есть бой-френд, через месяц она за него замуж выходит.

– Ну, тогда он воистину кобель!

– Вот именно. При этом я совершенно убеждена, что Тоню он давно не любит, я бы почувствовала. Но и отпустить окончательно не хочет. Сама видишь, причин злиться на него и ревновать у меня предостаточно.

– С этим не поспоришь, – согласилась я.

– Только между нами, – она наклонилась ко мне и перешла почти на шепот, – ты даже не представляешь, насколько я его ревную – с ума схожу. Не смотри так, я нисколько не преувеличиваю. Он доводит меня до настоящего помешательства. Если бы ты знала… Секс у нас просто сумасшедший. Ну, скажи, чего ему еще не хватает?! Когда я звоню ему домой, он вечно занят, куда-то торопится, какие-то неотложные дела. Получается, я для него на последнем месте. Чувствую, чувствую, у него кто-то есть! Сама посуди: договариваемся по телефону о встрече, железно договариваемся, обещает прийти – и не приходит. Это так тяжело. Я так невозможно несчастна, – и по лицу ее потекли слезы.

Я искренне ей сочувствовала: Сержик, конечно, сволочь еще та! Но – чем здесь поможешь? Ситуация патовая.

– Все-таки, что конкретно случилось? – спросила я. – Опять эмоции зашкалили?

– Вот именно, зашкалили. Ужас просто! – Плакать она перестала и обреченно уставилась в пространство, словно воочию видела все происшедшее ранее. – Убей меня, я не выдержала – и выдала ему все насчет Тоньки. Что он до сих пор ее любит. Что нагло мне лжет, будто больше ни с кем не спит. Что пренебрегает моими звонками. Что… ну и дальше в том же духе, по полной программе.