Текст книги "Сыновья Беки. Роман"

4

Всего три дня, как Хасан на пахоте. Хусену кажется, будто давным-давно его нет.

Прошлой весной мать дважды, когда возили в поле еду, брала с собой Хусена. С тех пор он забыть не может, как там было хорошо. Вот и просится все эти дни отпустить его. Каких только причин не придумывал, чтобы уговорить мать, особенно упирал на то, что, мол, еда у Хасана, наверно, кончилась. Это, пожалуй, больше всего подействовало на Кайпу. И она наконец согласилась, испекла сискал, собрала еще кое-какой еды и проводила сына с людьми в поле.

Хусену очень хотелось поехать с Соси. Эсет сказала, что отец берет ее с собой. Но Кайпа не отпустила его с ними. А как бы хорошо им было с Эсет!.. Они уже так давно не играли вместе. Кабират не разрешает своим детям уходить со двора и чужих к себе не пускает. А впрочем, Эсет и некогда играть. Мать все больше и больше нагружает ее работой по дому. Только изредка вырвется за ворота, не успеет добежать до ручейка, где всегда играют ребята, а мать уж кричит вдогонку:

– Эй, синеглазый шайтан, а ну марш домой, вот я тебе всыплю!..

И девочка нехотя возвращается.

Зато Мажи и его младшие сестренки Зали и Хади почти целыми днями пропадают у ручья, сооружают там запруды, строят дома из песка… Им-то дома делать нечего. Больная Хажар с радостью отпускает детей, не то будут ныть, есть просить. А дать им нечего. Пусть лучше играют, забудутся…

Хусен не знает отчего, но когда нет с ними Эсет, ему скучно. Он играет и с другими ребятами, но с Эсет интереснее. Может, оттого, что Эсет почти всегда угощает его либо конфеткой, либо сладким коржиком? Но нет. И без этого Хусен готов всегда играть только с Эсет. Потому-то и хотелось ему ехать в поле вместе с ней. А с чужими, незнакомыми людьми какой интерес? Даже поговорить не с кем. Сидишь на арбе, как немой. Уж лучше бы пешком пойти. Все интересней. И за ящерицами можно погоняться в пути, и бабочек половить…

Ну да ладно. Лишь бы добраться до места, а там уж он найдет себе дело: червей будет давить, которых видимо-невидимо на вспаханной земле, а может, ему доверят лошадей погонять!..

Недолго мечтал Хусен. Не проехали и полпути, когда на дороге показались Хасан и Рашид. Хусен спрыгнул с арбы и побежал им навстречу. Увидев на плече у брата уздечку, он испуганно спросил:

– Что, наша лошадь потерялась?

Хасан не ответил, только скосился на шкуру, которую нес под мышкой Рашид.

– Это что за шкура? – спросил Хусен.

– С вашей лошади, – ответил Рашид.

– А где лошадь?

– «Где лошадь?» Не с живой же шкуру содрали! – крикнул Хасан. – Сдохла лошадь!

Больше вопросов Хусен не задавал. Он как-то сжался весь и тоненько, словно щенок, тихо завыл. Не заплакал, а именно закрыл лицо ладонями и завыл.

– Ну что ты, не девчонка же! – чуть помягче сказал Хасан. – Идем домой. Не плачь. Будет у нас лошадь. Обязательно будет. Еще лучше этой.

– Когда нашу лошадь волки задрали, я не плакал, – попытался утешить мальчика и Рашид.

Прошли Витэ-балку и выбгались на большую дорогу. Издали село Сагопши просматривалось как на ладони, и чем-то оно напоминало изреженную лесную рощу. Деревья уже отцвели и обрядились в зелень.

Солнце опускалось быстро. Но вот оно как бы зацепилось за ветку и остановилось, только удержалось на дереве недолго, скоро ушло, будто в землю провалилось. И остались от него одни лучи. Они тянулись вверх, как поднятые оглобли арбы, и ярким пламенем обжигали край неба.

Уже пересекли Согоп-ров, когда Хасан вдруг остановился и сказал:

– Вы идите домой, а я вернусь в балку.

– Ночью? – удивился Рашид.

– Не ходи, Хасан, – взмолился братишка, – идем домой.

– Завтра на рассвете пойдешь, – сказал и Рашид, – уже поздно, скоро совсем стемнеет.

– Я не боюсь темноты, – гордо посмотрел на них Хасан и положил руку на рукоять кинжала, что висел у него на поясе.

– Не понимаю, чего тебе ночью там делать? – пожал плечами Рашид.

– Зато я понимаю. Раз говорю надо, – значит, надо!

Хасан круто повернул и быстрым шагом пошел в обратную сторону.

Рашид и Хусен, недоумевая, долго стояли и смотрели ему вслед.

Было совсем темно, когда ребята вошли в село. Кайпа, открывшая Хусену дверь, так и застыла на месте.

– Вададай,2727
  Обычное для женщин восклицание, выражает удивление, испуг.


[Закрыть] ты откуда так поздно?

Не зная как ответить, Хусен заплакал.

– Ва Дяла, что случилось?

Испуганная мать не заметила брошенной сыном шкуры, стояла в темных сенях как вкопанная, и в глазах у нее был только ужас. Наконец она подошла к Хусену, обняла его за плечи и затрясла.

– Где Хасан? Что с ним? Почему ты не говоришь?

– Ничего с ним не случилось. Он вернулся в поле.

– А чего же ты плачешь?

– Лошадь… – всхлипнул Хусен, – наша лошадь сдохла…

– Эйшшах! – застонала Кайпа будто от внезапного удара. – Где же конец нашим бедам?

Прислонившись к косяку, она горько плакала и не слышала криков маленького Султана.

Хусен скоро успокоился. Может вспомнив, как утешал его Хасан, он сказал:

– Не плачь, нани! У нас будет другая лошадь.

– Едва ли, мальчик! Хоть бы десятину эту вспахали! Чем мы теперь за нее платить будем?

– И лошадь купим, и за землю заплатим…

Он бы еще многое наобещал матери, только бы успокоить. Уж очень Хусену жалко ее…

В эту ночь Кайпа так и не уснула. Сидя на крылечке, все думала о несчастье, что обрушилось на них. И вдруг очень затревожилась о Хасане. Не случилось ли с ним чего? Ведь в ночь пошел обратно…

5

В Витэ-балке Хасан свернул с дороги. Он шел к склону, где паслись лошади. Шел осторожно, с обнаженным кинжалом. Правда, говорят, что волк боится только огнестрельного оружия. Но это еще надо посмотреть, пусть он встретится с Хасаном!.. А если их будет два? Может, и впрямь лучше вернуться, пока не поздно? Хотя теперь уж какая разница: идти вперед или назад? И так и так волки могут попасться. Говорят еще, что огня они боятся… Жаль, спичек нет. Да и были бы – нельзя ему зажигать их…

Хасан идет и опасливо озирается: каждый куст смотрит на него волком. Но сейчас он, пожалуй, и сам чем-то похож на волка. Думает не только о том, чтобы звери не попались навстречу. Не меньше заботит Хасана и то, чтобы люди его не заметили. Задуманное им надо делать без свидетелей. И еще одна мысль беспокоит его: кто же в эту ночь пасет лошадей? Если Исмаал, ничего не сделаешь… Не станет же Хасан подводить его… А если Сями? Тоже не лучше. Братья изобьют беднягу. За такое могут до смерти запороть. Ах, если бы Товмарза!..

Вот, кажется, и дошел. Хасан прислушался. Близко лошади. Слышно, как они жуют и отфыркиваются. Но чьи это? Их не две, а больше.

И вдруг кто-то крикнул:

– Товмарза! Ва, Товмарза!

Это из балки.

– Во-вай! – донеслось в ответ.

– Во-вай! – отозвалось эхо.

«Значит, Товмарза сторожит!» Хасан даже вздрогнул. Это и обрадовало и испугало его. Но через минуту Хасан был полон решимости. Что бы ему ни грозило, он должен исполнить задуманное! Во что бы то ни стало! Только так он отомстит Товмарзе за обиды, за лошадь… Хасан больше не может выносить это…

– Спускайся, тебя сменят Тахир с Тарханом, – донесся голос Соси.

Глаза уже привыкли к темноте, и Хасан различил высокую фигуру Товмарзы, идущего вниз по склону. Едва тот исчез из поля зрения, Хасан тихо подкрался к лошадям.

Все тело будто свинцом налилось, и горло сдавило.

Он потянулся к лошади Товмарзы, она отпрянула. Но Хасан потрепал ее за холку, успокоил, накинул на нее уздечку, распутал ноги, отвел в сторону и забрался верхом. Отъехал настолько, чтобы не слыхать было топота копыт, и пустил рысью… Только тогда страх, что вдавил ему голову в плечи, как бы свалился и на душе стало легче.

«Ну, а теперь посмотрим, Товмарза, – не без торжества подумал Хасан, – какая кислая у тебя будет морда, когда утром не найдешь своей лошади!»

А в Витэ-балке люди тем временем разнимали Соси и Товмарзу. Случилось то, чего Хасан никак не ожидал: Тахир и Тархан, несмотря на ночную темень, сразу обнаружили пропажу и тотчас подняли тревогу.

– Лошадь была на месте. Перед уходом я шел к ней и еще погладил, – утверждал Товмарза.

– Если была, то куда же она девалась. – рассердился Соси, – уже не хочешь ли ты нас обвинить в пропаже?

– А кто же виноват?

– Мой отец, что лежит в могиле! Откуда я знаю – кто? Ты сам и виноват! Дети ведь сразу, едва поднялись, закричали, что ее нет.

– Если бы ты не позвал меня, лошадь и сейчас была бы на месте. Тут какая-то ловушка. И не без твоего участия все подстроено! – Товмарза почти вплотную подошел к Соси и погрозил ему пальцем.

– Не грози, я не из пугливых.

– Не знаю, пугливый ты или нет, а лошадь мне вернешь. Я не прощаю обид.

– Что-то мне не приходилось видеть, чтобы ты кому-нибудь мстил. Удаль у тебя не та и совесть тоже, – презрительно бросил Соси.

– А ну, скажи, кому я простил обиду?

– Вспоминать недолго. Ну хотя бы Элберду пощечину…

– По себе меряешь? Все знают, как ты прятался в доме, притворялся спящим, когда твою корову уводили…

Соси бросился на Товмарзу и ударил бы, не подоспей на шум Исмаал и другие. Они кинулись их разнимать.

Сями слышал всю перепалку с самого начала, но оставался безучастным.

При людях Товмарза очень осмелел.

– Ты поставишь мне в стойло лошадь! Это так же верно, как то, что корова родит теленка! – орал он.

– Ты скорее сам отелишься, чем лошадь от меня дождешься! – гаркнул Соси.

– Отдашь, будь проклят твой отец!

– Да будут прокляты и отец твой и все твои предки в роду до седьмого колена!

Вырвавшись из рук удерживающих его мужчин, Соси снова кинулся к Товмарзе и на этот раз дал-таки ему пощечину. Не успей Сями схватить Тахира за руку, Товмарза получил бы еще и лопаточкой по голове.

Кто-то из мужчин увел Соси.

Товмарза рвался из рук Исмаала и Гойберда, бился, как рыба в сетях, и без устали слал проклятия.

– Пусть я надену на себя платок жены, если не отомщу этому негодяю! – кричал он.

– Надень еще и штаны ее, – откликнулся Соси. – Они тебе очень даже подойдут…

Когда Хасан въехал во двор. Кайпа все сидела на крыльце. «Что еще за всадник, – подумала она. – Похоже, Хасан! Но откуда же лошадь? Видно, кто-то на своей послал мальчишку за чем-нибудь…»

А Хасан молча отвел лошадь в сарай и только тогда подошел к матери.

– Чья это, Хасан? Счастлив ее хозяин! Гладкая и, видно резвая…

– Чья, говоришь? Наша!..

– Вададай! Что ты! Откуда у нас может быть такая лошадь? – улыбнулась Кайпа, уверенная, что сын шутит.

– А откуда у людей бывают?

– Людей ты не трогай! – Кайпа насупилась, уже подозревая что-то неладное. – Лучше скажи, чья она?

– Это лошадь Товмарзы.

– А зачем ты привел ее к нам?

– Потому, что он загнал нашу.

– Ну-ка, выведи! – Кайпа поднялась и строго уставилась на сына.

Он упрямо опустил голову и молчал.

– Ты что, не слышишь меня?

– Нани, не кричи, пожалуйста. Никто не знает, что я увел лошадь. Мы продадим ее и купим себе другую, взамен нашей.

– Ты с ума сошел! Не нужна нам такая лошадь! Выведи немедленно.

Хасан подчинился. Кайпа сама взяла ее под уздцы… Кто знает, куда он поведет мерина, выйдя за ворота… С Элмарзой и Товмарзой век не рассчитаешься.

– И запомни, – обернулась она к Хасану, – чтобы никогда больше такого не было. Отец ушел из жизни, ни разу и пальцем не притронувшись к чужому. Он не простил бы тебе!..

Хасан молча смотрел вслед матери. Он жалел только о том, что привел коня домой. Надо было ехать в Ачалуки к дяци. Он ведь знает свою мать. Ну ничего, в другой раз все будет не так…

6

Когда ранним утром следующего дня Кайпа с Хасаном пришли в поле, лошадь Товмарзы была уже в упряжке.

– А у нас тут вчера такое было!.. – схватился Исмаал за голову, когда они разговорились с Кайпой. – Соси и Товмарза чуть не убили друг друга!

– Странно, отчего бы это? – удивилась Кайпа. – Они ведь од ной ниткой шиты…

– Все! Оборвалась нитка! Товмарза схватил такую пощечину! Другой на его месте не простил бы…

– Вададай, как он много их получает! А за что же эта ему досталась?

– Лошадь у него вчера распуталась и домой убежала. А он по началу, не разобравшись, обвинил Соси в пропаже, вот и получилась у них заваруха.

Хасан, который до того не проронил ни слова, только хмуро смотрел на лошадь, при этих словах улыбнулся. Лицо Кайпы было непроницаемо.

– Ну и что же? Помирили их? – спросила она.

– А это уж не мое дело, сами разберутся, два сапога – пара. Я вот думаю о твоем невспаханном участке. Хоть бы еще денька два протянул мерин. Я рассчитывал сегодня пахать вашу землю, раньше своей. И надо же было такому случиться в самую страду! Несчастье, да и только!

– Что теперь поделаешь?! И большее горе перенесли, да вот ведь живем. Видно, так Богу угодно.

– Я просил Товмарзу вспахать вашу десятину. За два дня управились бы, но он и слушать не хочет.

– Да и пусть. С кем-нибудь вполовину вспашу.

– Не торопись, Кайпа, что тебе с полдесятины достанется? Повремени, разделаюсь со своей землей, поищу напарника, может, и вспашем?…

– Время дорого, Исмаал. Не вспашу половину, чего доброго, все пропадет без пользы. Пойду поищу кого-нибудь!

Кайпа решительно направилась туда, где толпились люди. Исмаал с грустью посмотрел ей вслед и покачал головой.

– Видит Бог, я ничем не могу тебе помочь.

Гойберд работал один. Он делал несколько ударов колом, забрасывал в ямки зерно и засыпал ногой. Трудно без помощника. Рашида, который должен был вернуться спозаранок, почему-то еще не было. Гойберд то и дело поглядывал на дорогу.

– Хорошего тебе урожая, – пожелала подошедшая Кайпа.

– Спасибо. И ты, выходит, собралась в поле?

– Пришлось. Не бросать же землю. Деньги за нее все одно платить: вспашешь или нет. Вот ведь как жизнь обернулась: родилась и выросла на этой земле, а надела не имею. Как вышла за Беки, объявили некоренной жительницей. Ах, да что говорить! Одно слово: нет счастья, и все тут!

– Что верно, то верно. Вот и лошадь… В самое нужное время околела… Вы там Рашида не видали? Скоро полдень, а его все нет.

Кайпа нахмурилась, но ответила:

– Нет, не видала. Знаю только, что Хажар стало совсем плохо. С постели не поднялась сегодня.

– Хоть бы один сискал с тобой прислали! Я от голода еле ноги передвигаю…

– Мы поделимся с тобой.

Кайпа отломила половину сискала и подала Гойберду. У него не хватило сил отказаться.

– Да воздаст тебе всевышний.

Хасан сбегал в шалаш и принес кувшин с водой. Гойберд с жадностью съел сискал, запил его и, еще раз поблагодарив Кайпу, спросил:

– Что собираешься делать с землей?

– Хочу найти, кто бы согласился за половину урожая вспахать. Больше делать нечего.

– Это уж верно. Одна ты ничего не сделаешь. Я и то вот думаю: может, половину кому сдать. Этот кол, будь он неладен, всего меня вымотал…

Кайпа обошла всех, кто только был в поле. Пахать вполовину охотников не нашлось, каждый отговаривался по-своему. Каких только причин не выставляли… Были, правда, два-три покупателя на весь участок, целиком брали. Но больше пятнадцати рублей никто не давал.

– Мочко за двадцать пять сдаст десятину, – говорили ей. – а его земля не чета вашей!

– Пропади все пропадом! – сетовала Кайпа. – Когда мы брали у Мочко, тридцать платили.

Однако разговоры разговорами, а словами горю не поможешь, не пропадать же земле! Это понимали и покупатели. А они были из тех, кто, как воронье, поджидает, кого беда прибьет к ним. Тут-то за дешевку и наживаются на тех, у кого один выход: или отдать землю за бесценок, или выкопать в ней могилу да самому туда заживо лечь!

Кайпа сдала свой участок, сдал полдесятины и Гойберд.

Мать и сын возвращались домой. Кайпа шла быстро, то и дело оглядываясь и поторапливая отставшего Хасана. А мальчик не спешил. «Не все ли равно, где сейчас быть, дома или в степи?!» – думал Хасан. После того что, произошло накануне, он был неузнаваем. Идет насупленный, молчаливый. На вопросы матери отвечает нехотя. А голову свесил так, будто она отяжелела втрое.

– Султан уж, наверно, из сил выбился от крика, – сказала Кайпа, когда Хасан нагнал ее.

– С ним же Хусен!

Малыш и правда обревелся, Хусен давно уж скормил ему оставленную матерью жидкую молочную кашицу. Но это ненадолго угомонило Султана. Поспал часок, а теперь вот орет во всю мочь. Хусен и сам готов разреветься от досады.

– Что тебе нужно? – кричит он.

А иногда раскачает сильно люльку и выбежит на минуту другую на улицу посмотреть, не идут ли мать и Хасан. Но их все нет и нет. Хусен и злится на маленького братишку, и жалеет его: ведь он такой слабенький! Ножки и ручки тоненькие, как конопляные нити. И шейка тоже!.. Удивительно даже, как голова у него не отрывается. А ребра торчат, точно у их околевшего мерина. Но мерин-то был старый, потому и худющий, а Султан ведь маленький!.. Мать говорит, он такой худой оттого, что болеет. Султан же все время как родился, так и болеет. И никто не знает, чем он болен. Придумывают, правда, всякое. Одни женщины лечат его заговорами: мол, сглазили, другие что-то дают ему пить. Даже Шаши не раз приходила и давила бедняжке горло своими длинными костлявыми пальцами. Ничего не помогает. Хусен слышал, как взрослые говорили, что в Назрани и во Владикавказе есть доктора, которые умеют распознать болезнь и вылечить человека. И в Моздоке они есть. И Султана вылечили бы. Да только мать не может везти его к докторам, потому что нет у них денег. А теперь все и того сложнее: лошади тоже нет. Хоть и были бы деньги, ехать не на чем. И почему в Сагопши нет ни одного доктора?!

Хусен думал обо всем этом и больше никуда не бегал. Он сидел над люлькой, склонив свою маленькую головку под тяжестью сложных вопросов, на которые у него не было ответа. Наконец, когда мальчик и ждать перестал, открылась дверь и вошли Клипа и Хасан.

Гойберд вернулся вечером. Он так и не разделался с оставшейся полудесятиной. Рашид не пришел. Есть было нечего. Вот голод и погнал Гойберда в село. Он шел домой злой и на чем свет стоит поносил домашних за то, что не думают о нем: не прислали ему в поле хотя бы пару сискалов. «Мыслимое ли дело на пустой желудок заниматься адской работой– сеять под кол?!» – бурчал про себя Гойберд. И невдомек ему было, что Рашид неспроста не пришел в поле, как обещал.

Бедный мальчик все утро беспомощно метался вокруг постели больной матери. Не зная, чем ей помочь, он побежал к тетке, сестре Хажар. В это время и вернулся отец.

– Чтоб вы передохли! – закричал он, входя во двор. – Слышите, чтобы все передохли, как свиньи, объевшиеся золы!

С этими словами Гойберд вошел в дом. А через минуту оттуда полетела посуда. Сколько он ее перебил за свою жизнь!..

Вот вылетел чугунный кумган, что всегда стоял у входа. Это, пожалуй, единственная вещь, которая пережила все другие чашки-плошки, хотя тоже не раз попадала под руку разгневанного хозяина дома.

В этом году Гойберд с самой зимы так не расходился, а потому посуды в доме поднакопилось. Но после сегодняшнего буйства едва ли что останется: летят чашки, миски, крынки, вон даже двухведерный глиняный горшок полетел…

Дети испуганно сбились в кучу у нар, где лежала больная мать: боялись, как бы гнев отца не обрушился на них.

Гойберд их не видел. Но если бы и увидел, детей он не трогал. Этого с ним никогда не бывало.

Не найдя больше посуды, Гойберд пошел в другую комнату. Обычно, когда он бушевал, Хажар сердилась, кричала: «Бей, бей, тебе же хуже, кормить буду из собачьей миски!»

Сегодня она лежала, безучастная ко всему происходящему, и это еще пуще злило его. Он поискал глазами, что бы отсюда выбросить, но, кроме сундука и детей да нар с женой, в комнате ничего не было.

– Хоть поднимись, если не умерла! – закричал Гойберд.

Хажар посмотрела на него, открыла рот и тяжело выдохнула.

– Прислала бы мне в поле хоть один сискал, не пришлось бы теперь вздыхать!

Но Хажар больше и не вздыхала. Рот так и остался открытым, глаза тоже…

– Что это? – вырвалось у Гойберда. Он подошел и приподнял свесившуюся руку жены. – Ты слышишь, жена? Не надо!.. Слышишь?…

Гойберд уже знал, что с ней. Только верить этому не хотел. Подошли дети и молча уставились на мать. Они-то еще не знали, что за горе обрушилось на них…

Через какое-то время весь поникший, словно в воду опущенный, Гойберд убирал во дворе осколки посуды и изредка украдкой проводил рукой по щеке… Из дому доносился душераздирающий плач детей.

7

– Нани, а зерна в початках уже крупные! Я смотрел! – сообщил как-то Хусен. – Свари нам кукурузы!..

– Потерпи, сынок. Еще не время. Пусть дозреет. Дня через три она будет хороша, тогда и наварю.

Кайпа берегла кукурузу, давала ей вызреть. Но, на беду, завелся в доме воришка: голодный Борз повадился обгладывать початки.

Сколько помнит себя Хусен, столько и Борз живет у них. Только кукурузы он раньше никогда не ел.

Кайпа не знала, что ей делать. Уже два года не сеяли они в поле. Вся надежда на огород. С самой весны ждали урожая. И на тебе: собака изводит кукурузу.

Что ни делали: гоняли Борза, били его, сажали на цепь, но, едва улучив момент, он снова был в огороде. Голод побеждал страх.

– Выход только один, – сказал как-то Гойберд, – его надо убить. Клянусь богом, больше ничего не придумаешь.

– Не перестанет топтать и пожирать кукурузу, придется… – вздохнула Кайпа.

А каково это убить пса, который вырос на глазах, которому Кайпа своими руками вместе с Беки подрезала уши и хвост, когда был он еще щенком?

Борз не унимался. И надо было решаться. Кайпа хотела, чтобы это, по крайней мере, произошло не на глазах, а где-нибудь подальше от дома. Но пес, словно пчела, присосался к кукурузе и никуда не шел со двора.

– Гойберд, нечего делать, замани его да прикончи. А не то он голодными оставит нас, – попросила, наконец Кайпа.

Но Гойберд наотрез отказался.

– Не проси меня об этом, Кайпа. Не могу я. Да и нечем мне его бить. Для этого нужно ружье. Попроси Хамзата, сына Шовхала, – показал он на дом соседа через дорогу.

…Увидев входящего во двор Хамзата с ружьем в руках, Хусен побледнел. Он знал, зачем пришел сосед, слыхал, как мать говорила с Гойбердом. Мальчик тогда плакал, умолял не убивать Борза. Но мать сказала:

– Мне и самой жаль его. Но не идти же нам по миру?…

Хусен все понимал. Но сейчас он все равно ненавидел Хамзата! Не мог иначе.

– Ну, где ваш пес? – спросил Хамзат.

– Да где ему быть? Опять, наверное, в огороде. Хасан, позови его! – сказала Кайпа.

– Борз, Борз! Сюда! – кричал Хасан.

Хусен надеялся, что Борз не прибежит. Но тот, глупый, тут как тут! Откуда ему было знать, зачем его зовут и что ему грозит. Завидев Хамзата, Борз начал лаять на него.

– Ты уж смотри не промахнись, Хамзат, – взмолилась Кайпа и, не в силах видеть то, что должно произойти, зашла в дом.

– Не промахнусь. Сейчас. Пусть только повернется ко мне боком… – ответил Хамзат и прицелился.

Хасан между тем не отрывал взгляда от ружья, даже после того, как грянул выстрел, он все смотрел в одну точку. Борз завизжал, рванулся в огород и скоро затих.

– Вот и все! Он свое отжил! – сказал Хамзат, извлекая из ружья пустую гильзу. – Унесите его за село, да поскорее.

И как ни в чем не бывало – будто курицу прирезал, а не собаку убил – пошел к воротам.

Потревоженные выстрелом, из дома Соси выскочили муталимы,2828
  Муталим – ученик арабской школы – хужаре.


[Закрыть] но, узнав, в чем дело, преспокойно вернулись обратно.

Сын Соси Тахир учится в хужаре, а потому теперь водится с муталимами. Вот и сейчас по случаю мовлата – праздника рождения пророка Магомета – муталимы собрались у них и прочли молитву, а теперь слышится пение назма.2929
  Назм – религиозное песнопение.


[Закрыть]

В доме Беки мовлат не отмечали. Говорят, его можно праздновать позже. Кайпа и решила подождать, пока подрастут цыплята. На мовлат полагается пригласить муллу и кого-нибудь из соседей, чтобы посадить с ним за стол. А чтобы людей угостить, надо хоть пару кур зарезать.

Раньше в день мовлата – Хусен всегда досыта кормил Борза. Ведь сколько косточек куриных собиралось! И бульон оставался… Потрохов мать не давала. Она закапывала их в землю. Поверье такое есть: съест пес потроха – станет кур пожирать. Но Хусен откапывал потроха и отдавал их своему четвероногому другу. Борз съедал их, а кур и цыплят не трогал.

Хасан только мельком глянул на труп Борза и отошел. Ему, видно, было не до него. Зато на Хусена страшно было посмотреть. Он весь как-то сжался и почернел. Молча стоял у плетня над собакой и неотрывно смотрел на зияющую рану.

– Хусен, что это с Борзом? – услышал он вдруг из-за плетня голос Эсет и, оглянувшись, увидел в щелке ее тревожные синие глаза.

– Его убили!

– Кто?!

– Хамзат.

– Ах, сгореть ему в огне! За что он его?

– За то, что ел кукурузу…

– Ну и что же?

Хусен молчал. Еще слово – и он бы расплакался. Да и как объяснить Эсет, что сам-то Хусен готов был всю жизнь не есть кукурузу, лишь бы Борз был с ним, но другим ведь нельзя без кукурузы… Она этого все равно не поймет. У них в доме зерна сколько хочешь. Откуда ей знать, как бедная Кайпа дрожит над каждым початком…

Эсет не знала этого. Но добрым своим сердцем девочка почувствовала, что все не так просто. Она тоже умолкла. А через минуту из желания сделать Хусену что-нибудь приятное сказала:

– Хусен, а мы зарезали барана!

Но он совсем и не обрадовался. И даже наоборот, решив, будто она хвалится, сердито буркнул:

– Подумаешь, большое дело, барана зарезали!..

– Я принесу тебе мяса.

– Не надо мне вашего мяса!

– Никто не увидит, я вынесу его из дому потихоньку!

– Уйди ты от забора со своим мясом!

– Забор вовсе и не твой! – обиделась Эсет и отошла.

– Очень мне нужно ваше мясо! – раздраженно кричал ей вслед Хусен. – Вот мы зарежем кур – и у нас будет!..