Текст книги "Нормально всё"

– Да идите вы на хуй со своими тефтелями, – чуть не вырывается у меня.

Но я, как человек с высшим профессиональным музыкальным образованием, конечно, не могу позволить себе откровения подобного уровня.

– Отличные тефтели, – отвечаю я, отправляя в рот четвертую по счету.

И вдруг она и правда кажется мне соленой, такой соленой, что хочется выплюнуть ее обратно на икеевскую тарелку, стоящую передо мной. Но Лиза и Вика смотрят на меня своими круглыми, как шарики для пинг-понга, глазенками, и я, давясь, заставляю себя проглотить тефтелю.

После нее меня охватывает привычное чувство ненависти ко всему окружающему, душа требует скандала и дебоша. Ну, или просто выпить для успокоения. Я нервничаю, все эти разговоры действуют на меня угнетающе, и даже тефтели не стоят того, чтобы сидеть тут и выслушивать бесконечные жалобы на жизнь. С детства не терплю нытиков. Я встаю изо стола и собираю свою волю в кулак. Мне требуется огромное количество сил, чтобы любезно распрощаться с Лизой и Викой, три (!) раза улыбнуться, повторить задание для Вики, которое она все равно не станет делать, и в дверях даже погладить толстого Генку. Лиза мнется:

– Катерин, а ничего если мы заплатим вам в другой раз? Сейчас просто такая уж обстановка… то есть деньги, то нет денег…

Вика с ужасом смотрит на мать:

– Мама!! Она же больше не придет!

Девочка бежит к себе в комнату, и мы слышим звон разбитой посуды, но Лиза даже не дергается. Она все также жалостливо смотрит на меня, и я пожимаю плечами:

– Да без проблем, давайте в другой раз.

– Это точно нормально? – нервно переспрашивает Лиза.

– Да нормально всё, не переживайте, – отвечаю я, и вспоминаю, что в кошельке у меня осталась только тысяча рублей. Эх, надо было еще съесть хотя бы парочку этих пересоленых тефтелей.

Вика с заплаканными глазами вылетает обратно в коридор и сует мне в руку какую-то мелочь. Мы переглядываемся с Лизой, и мать спрашивает у дочери:

– Вика, ты что, разбила свою копилку?

– Да! Да, разбила! Раз у тебя нет денег, то я заплачу! – в истерике кричит ребенок.

Мне неловко, эта сцена тяготит меня, все эти занятия давно пора оставить и пойти куда-нибудь преподавателем в штат, чтобы ко мне приходили в класс ученики, а зарплата приходила на карточку. Я осторожно отпихиваю щедрые дары Вики и натянуто улыбаюсь ее матери:

– Ох, уж эти дети! – бормочу я и поскорее выпрыгиваю на лестничную клетку.

Обе шумно прощаются со мной, наперебой кричат:

– До завтра! До завтра!

Я киваю, машу руками, улыбаюсь, судорожно жму кнопку лифта. Наконец, со скрежетом и скрипом передо мной распахиваются его двери. И только в на удивление стерильной его кабине, я могу позволить себе хорошенько выругаться:

– Это, блять, какой-то пиздец!

На улице мне становится лучше. Я проверяю звонки, проверяю WhatsApp, и нахожу в нем сообщение от приятельницы. Она приглашает встретиться и пообедать на неделе. Я отвечаю: «Сегодня нормально?». Она радостно отвечает: «Давай!». Мы договариваемся пойти в вегетарианское кафе на Китай-городе. Я ненавижу подобные места, но знаю рядом магазинчик с разнообразным пойлом. Мне просто необходимо выпить, и как можно скорее. Поэтому я согласна буквально на все. Хорошо, что мне в WhatsApp не пришло предложение убить кого-то. Впрочем, от того, от кого я ждала, мне тоже ничего не пришло. Я чувствую свое оскорбленное эго, оно буквально выпирает из моей грудной клетки и давит куда-то на живот. «Люди – хуй на блюде», – повторяю я семейную присказку. Ненамного, но становится легче.

Из Строгино до Китай-города еду в окружении серых людей с лицами каннибалов времен блокады Ленинграда. Только не смотреть им в глаза! Только не в глаза! В плеере поет Ian Brown, сборник его хитов затерт до дыр, но мне все равно нравится. Это в моем характере: заслушать один и тот же альбом до тошноты, и потом не возвращаться к нему годами. Когда-то так было и с фильмами. «Святые из Бундока» я смотрела в свое время каждые выходные. Иногда два раза. Иногда подряд.

Я еду на встречу с Таней. Она младше меня на четыре года, но между нами пропасть в целое поколение. Я из голодных восьмидесятых, серого и убогого времени, когда нечего было есть и нечего было носить. Детство мое пришлось на унылые девяностые, и я до сих пор помню запах секонда, в котором мама покупала мне ношеные свитеры с мордами диснеевских персонажей, а я даже не знала тогда, кто такой Дисней, и что это за герои мультфильмов. Таня же посещает секонды ради прикола. Там можно найти необычные шмотки, можно купить винтаж, можно сочетать кардиган из 80-х с джинсами-скинни и нью-бэлансами, и пойти во всем этом великолепии тусоваться на Красный Октябрь. Ее не тошнит от запаха секонда. А меня тошнит. Вот такая между нами разница. Таня ищет себя, посещает мастер-классы и на досуге медитирует или смотрит мотивирующие видео на сайте TED. Недавно она увлеклась бегом, а ее инстаграм (продукт Meta, деятельность которой признана экстремистской и запрещена в России) пестрит фотками «с претензией», вроде черного пса на белом снегу, с применением фильтра X Pro II. Ее подруги встречаются с иностранцами и ходят по ресторанам и барам, которые попадают в обзоры «Новые заведения месяца». Все они, естественно, занимаются чем-то творческим, пьют красное вино или розе, увлекаются позитивной философией и периодически впадают в депрессию от невозможности приткнуть куда-либо собственную гениальность. Родители спонсируют их безмятежный образ жизни, а в долгосрочных планах у Тани и ее подруг – переезд в Америку или в Испанию. Может показаться, что я их ненавижу или презираю. Или возникнет вопрос, какого хрена общаться, если мне настолько претит ее личность? Да в том-то и дело, что я ее не презираю. Я как та пущенная стрела, и нет зла в моем сердце. У меня есть какой-то нездоровый интерес к этому «маменькиному поколению». Они для меня как инопланетяне, люди из другого мира, из другой Галактики. Я общаюсь с Таней, и каждый раз она способна удивить меня чем-то. А по нашей жизни это уже не мало. Я чувствую себя Жак-Ивом Кусто, опускающимся на глубину неизвестности, в самые недра потемок чужой души.

Таня ждет меня напротив кафешки. На ней черное пальто, черные джинсы и черные кожаные ботинки вроде армейских. Как всегда, она хочет есть, и у нее мало денег, но не может быть и речи, чтобы поесть, например, в «Теремке» или «Шоколаднице» – это не модно, не по-хипстерски. Да и Таня – вегетарианка, и лет восемь не ест мяса. Мы заходим внутрь, и я чувствую тошнотворный запах сои. Сейчас он вопьется в мою одежду и целый день будет таскаться за мной по всей Москве. Таня ставит свой кожаный рюкзак на стул и интересуется:

– Ты чего-нибудь хочешь?

– Пивка бы, – мечтательно отвечаю я.

Таня смеется. Она думает, что я шучу. А я-то не шучу.

– Нет, тут я ничего не буду, да и тем более я только что поела отменных тефтелей, – заявляю я, и посетители за соседним столиком недобро косятся в мою сторону.

Таня хмыкает и уходит к прилавку, чтобы заказать мерзкое соевое мясо со склизкой подливой цвета дерьма и желтым рисом. Я вообще не понимаю, как можно есть подобное, и от этого начинаю злиться. Вокруг меня сидят разнообразные странные личности вроде тетки с выбритыми висками и бедненьким жиденьким хвостиком серых волос. На ней длинная юбка в пол зеленого цвета, на юбке узор из оранжевых солнц. Тетка страдает лишним весом, не иначе сильно налегает на сою, ее лицо похоже на яичницу-глазунью, – простое и ничего не выражающее. Я ловлю себя на мысли, что уже три минуты наблюдаю, как она поглощает нечто серо-коричневое из одноразовой тарелки, и фантазирую, как было бы хорошо и приятно сейчас размазать эту жижу по ее дебелой роже.

Но вот возвращается Таня. Она наклоняется ко мне:

– Катюш, такое дело. У тебя не будет взаймы пятидесяти рублей? А тот тут не принимают карты…

Я рассеяно киваю головой и даю ей в долг полтинник. Ха! В долг! За два года нашего знакомства Таня таким образом выцепила из меня, наверное, тысяч пять, если не больше, – это была ее излюбленная манера ходить на обед, цапая, то полтинник, то сотку. Но я не обращаю внимания. Да хрен с ней! Пусть давится своей соей.

Таня поглощает варево, а я разглядываю ее новый шерстяной пуловер. От него не пахнет секондом, и я решаюсь сделать комплимент:

– Отличная кофта, тебе идет!

– Ой, спасибочки! С маман ездили в выходные в торговый центр, раскрутила ее на пару свитеров. Хотела еще затащить ее в «Тимберлэнд», но она устала и не пошла. Мы разругались, это был ужасный вечер! Я приехала домой, измотанная, у меня будто бы высосали все силы. Знаешь, такая энергетическая пустота. Я упала на свой диванчик и лежала с закрытыми глазами, наверное, часа три. А потом ко мне просто из ниоткуда начала приходить музыка! Это было потрясающе! Она наполняла меня, словно это Вселенная говорила со мной. Я успокоилась, перезвонила маман, та извинилась передо мной и обещала перекинуть мне бабло на карту, чтобы я уже сама купила себе ботинки.

– А что с музыкой? – интересуюсь я.

– А? С музыкой… – Таня пожимает плечами, – да пока я звонила маман, пока мы с ней трепались, все это волшебство куда-то делось. Ушло в свое небытие!

– Жаль, – комментирую я, хотя мне совсем и не жаль, – ты могла бы записать хотя бы мелодию. Ты же все-таки музыкант.

Таня в двадцать лет училась три месяца в музыкальном колледже, но бросила, так как преподаватели не видели в ней талант, который, несомненно, имелся, по ее горячим уверениям. Себя она считала моей коллегой, и, скорее всего, общалась со мной только из ощущения сопричастности к миру музыки, в котором варилась я. Коллега, блин, – скрипучая телега.

– Ой, Катюш, да что-то с музыкой все так сложно, – затягивает она свою любимую песню, – то, что я делаю, никому в сущности не надо! Я знаю, что я делаю исключительные треки, они самобытны, оригинальны, и я понимаю, что просто опережаю свое время.

– Ну так отправь их куда-нибудь на лейблы, – повторяю я то, что говорила уже триллион раз.

Таня морщится:

– Ага, и какие-то идиоты будут оценивать мое творчество! А потом еще и высказывать свое мнение. Нет уж. Я кинула свои треки на ITunes, пока этого достаточно. Вдруг кто-нибудь понимающий услышит их! Понимаешь, все должно идти естественно. Само по себе.

Я киваю головой, спорить тут бесполезно. Дельные советы Таня всегда отшвыривает от себя.

– Понимаю, понимаю, – поддакиваю я.

– Конечно, понимаешь. Ты ведь тоже музыкант, хотя и не сочиняешь собственной музыки, – Таня сокрушенно качает головой.

Наверное, по ее представлению, я сейчас должна почувствовать собственную ничтожность, но я ничего такого не чувствую, конечно. Мне просто хочется уже бежать от запаха сои на улицу до ближайшего алко-маркета, купить бутылку пива и присосаться к ее целительному горлышку.

Мы продолжаем сидеть, и я жду, когда Таня доест. Она ноет про жестокий мир шоу-бизнеса, про родителей, с которыми ей не повезло:

– Если бы у них были хоть какие-то связи! Я бы обязательно пробилась.

– Да-да, – повторяю я, и отбиваю левой ногой ритм на две четверти.

Под конец обеда на Таню сваливается вся печаль ее унылых дней, а возможно, это соя имеет такое свойство – погружать человека в отчаяние:

– Какая-то безысходность! Я многое делаю, но ничего не получается. Я ведь, правда, стараюсь! Я училась, в конце концов, я отсмотрела столько роликов на YouTube! Сейчас мне кажется, что я в каком-то персональном тупике. Какая-то пелена на моих глазах, и я не знаю, куда мне двигаться дальше.

Таня кладет вилку в опустевшую тарелку. Она, наконец, все доела. Я с легкой улыбкой смотрю ей в глаза и выдаю:

– Танюш, ты же знаешь, Вселенная сама выведет тебя на нужный путь! Расслабься и жди. Все придет. Само собой.

– Блин! Как ты права! Это ведь действительно так! Спасибочки тебе огромное! Я постоянно забываю о пути, который нам уже предначертан… – Таня начинает вдаваться в подробности, о которых я не хочу ничего знать, поэтому я терпеливо жду, когда она выговорится, думая о WhatsApp. Проверить сейчас? Нет, чуть позже. На улице. Надо ли дарить вечером подарок Маше? Но у меня нет денег. Да и фиг с ней, и с подарком, и с WhatsApp тоже фиг.

Эти мысли развлекают меня, пока Таня толкает пламенную речь о своих надеждах на блестящее будущее. Наконец, мы выходим на тротуар. Она закуривает сигарету, и я встаю чуть поодаль, чтобы дым не попадал на меня. Таня за что-то благодарит меня, и даже спрашивает:

– Послушай, я такая свинья! Все о себе да о себе! Ты-то как?

– Я? Да нормально, – отвечаю я.

Мы обе лезем в карманы за своими телефонами. Ей приходит сообщение. Мне – смайл с высунутым языком. Я отправляю в ответ такой же и опять начинаю злиться. По инерции мы движемся вниз по улице, Таня кому-то отвечает, а я осматриваю округу в поисках магазина. Вот и он. Мне не терпится зайти внутрь, и я говорю:

– Ну, ладно! Нормально посидели…

Таня, не отрывая глаз от телефона, перебивает меня:

– О, а не хочешь сейчас пойти в Кофебин?

– А что там? – морщусь я.

– Да там два моих знакомых сидят, они журналисты, интересные ребята. Им скучно, они приглашают присоединиться.

– Интересным людям не бывает скучно, – замечаю я в ответ.

Таня опять принимает мои слова за шутку и смеется.

– Пошли, они тебе понравятся. Они умные, и с ними есть о чем поговорить. Между прочим, американцы!

– А! Ну раз американцы, – говорю я, – им да, им может быть скучно.

На часах еще только три, и смайл с высунутым языком не дает мне покоя, – я злюсь и хочу совершить какую-нибудь мерзость.

– Пошли, – говорю я, – к твоим американцам. Только в Кофебине нет выпивки, а мне надо. И это не шутка, – добавляю я, видя, как Таня начинает хихикать.

Мы заходим с ней в подвал, где предприимчивые армяне устроили небольшой магазинчик. Цены для центра умеренно зверские, и я передумываю покупать пиво. На кассе мне в глаза бросается маленькая бутылочка коньяка.

– А шоколадку? – понимающе спрашивает продавщица с густыми черными волосами и офицерскими усами.

– Не надо, – уверенно отвечаю я, – дайте мятный «Орбит».

Мы улыбаемся друг другу.

Я и Таня идем в знакомую подворотню, где и я, и она, но правда по отдельности, выпивали еще в студенческие года. Пока я пью, Таня принимается разглагольствовать:

– Эх, бросить бы пить! На самом деле, мне кажется, я уже начала спиваться. Когда накапливается столько проблем, начинаешь искать средства для расслабления, а алкоголь – это, конечно, не вариант. Представляешь, я вчера дома одна взяла и выпила бокал вина! Одна! Со мной такое вообще впервые.

– Да, – подтверждаю я, – ты катишься на дно, – и одним последним глотком опрокидываю мерзавчик.

Мне становится заметно веселей, хотя тут же появляется ноющее желание накатить еще. Но я вспоминаю о вечеринке в «Жан-Жаке», и это как-то примиряет меня с окружающей действительностью.

Мы идем в Кофебин, я жую «Орбит», Таня продолжает рассказывать о своих грустных днях, но мои мысли вертятся вокруг смайла с высунутым языком. Уже на пороге кофейни я вдруг перебиваю подругу:

– Мне кажется, я встречаюсь с мудаком.

– Тебе кажется, что он мудак? – переспрашивает немного ошарашенная Таня.

– Нет, мне кажется, что мы встречаемся. В том, что он мудак, я даже не сомневаюсь.

– Ой, Катюш! Может, нам надо было посидеть где-нибудь и выпить? И ты бы мне обо всем рассказала! Знаешь, у меня богатый опыт в отношении встреч с мудаками, – беспокоится Таня.

– Знаю, поэтому и сказала. Ну, как-нибудь потом. Пошли, развеем скуку твоих американцев, – бодро отвечаю я и открываю дверь Кофебина.

Танины американцы оказываются низкорослыми ребятами с шокирующе белоснежными улыбками. Они оба вскакивают из-за стола при виде Тани, оба скалятся, растягивая губы до ушей, оба хорошо пахнут и одеты в одинаковые кашемировые свитера, только разного цвета. У первого – коричневый, у второго – бордовый. Американцы расцеловывают Таню и протягивают мне руки для рукопожатия. Таня знакомит нас:

– Дэнни, – называет она коричневого.

– Майкл, – говорит она про бордового.

Мы садимся напротив них, и Таня с какой-то непонятной для меня гордостью рассказывает им:

– А это Катюша, она пианистка, работает в оркестре!

– О! – говорит Дэнни.

– Вау! – говорит Майкл.

Я молчу. Таня слишком сильно наклоняется к Дэнни, когда он смотрит в ее сторону, она тут же начинает трогать волосы, и я понимаю, что у коричневого есть шанс.

– Вы хотите кофе? – спрашивает Майкл.

Оба американца говорят на хорошем русском, с легким акцентом, который так заводит большинство россиянок. Таня с готовностью соглашается, ей лишь бы задарма пожрать и выпить:

– Ой, да! Я буду латте.

– А ты? – обращается ко мне Майкл.

– А я бы сейчас коньячку накатила, – думаю я, но вслух говорю, – а мне американо с молоком.

Я знаю, что от американо я протрезвею окончательно, и весь этот разговор станет мне в тягость, но другой кофе пить я не могу. Майкл уходит за напитками, и Дэнни с энтузиазмом советского пионера начинает расспрашивать меня про оркестр. Все эти вопросы я слышала сто тридцать миллионов раз, но правила поведения в обществе диктуют нам свои условия, и я, мило улыбаясь, повествую о своей работе:

– Да вот, играем, да.. Моцарт да. Гастроли да, бывают. Где послушать? Ну, под Новый год будут концерты, приходи. И в США выступали, да. А ты из какого города?

Оказывается, что Дэнни из Нью-Йорка, но последние десять лет живет в Москве. Мы начинаем обсуждать урбанизацию, жизнь в больших городах, новые велосипедные дорожки, укладку плитки этим летом в центре города. Я вспоминаю Центральный парк Нью-Йорка, и мне становится тоскливо. Хочется быть дома, сидеть на кухне, пить водку со сладким ромом вперемешку и слушать «Агату Кристи». Тоска без конца, тоска без начала. А потом, напившись в дрова, танцевать по комнате в своих узких джинсах и майке-алкоголичке. И в часа в три ночи, наконец, заглянуть в мертвые глаза урагана. Я все это так живо представляю себе, что вздрагиваю от неожиданности, когда Майкл ставит передо мной кружку с кофе. Он улыбается, я улыбаюсь в ответ, но все это становится трудно терпеть. Таня кокетничает с Дэнни, но я заранее знаю, что ничего у них не получится. Слишком хороший вариант для Тани. Слишком странный вариант для Дэнни. Мы обсуждаем Хемингуэя, вспоминаем Париж, где каждый из нас был когда-то, затем упоминаем самоубийства, и Майкл начинает цитировать Уайльда и Бодлера. Я шмыгаю носом, Таня хлопает в ладоши. Неожиданно Дэнни портит наши литературные посиделки:

– А что вы думаете про Путина?

Таня хлопает глазами. Я усмехаюсь:

– А что про него думать?

– Давайте не будем про политику! Я только недавно разругалась с подругой по поводу политики, и не хочу опять начинать эту тему, – умоляет Таня.

– Раньше русские любили говорить про политику, – замечает Дэнни, – а теперь все уходят от ответов.

– Поумнели, – говорю я, – да и кто на трезвую голову будет обсуждать президента?

Все думают, что я шучу, и смеются. А я-то не шучу. Майкл улучает момент и обращается ко мне:

– И как дела в твоем оркестре?

– Нормально, все нормально.

Мой ответ его, наверное, не устраивает, но мне все равно. Они неплохие ребята, не интересные, но неплохие, с обычным багажом знаний и манер. Тех, кого зовут «нормальными», и за которых большинство барышень мечтает выйти замуж. Такие не для меня, я уже испорчена отношениями с больными ублюдками, с инфантильными сосунками, с бездушными мудаками. Каждый из них забрал от меня частичку нормальности и превратил в то, чем я являюсь теперь.

И вот мы уже говорим о Большом театре, о Доме Музыки, о филармонии, о консерватории. Майкл пытается зажечь интерес в моих глазах. Пытается произвести хорошее впечатление. Ему это удается. Я встаю из-за стола и ухожу в туалет. Там я блюю в унитаз американо с молоком. Кофе выходит легко и приятно, не травмируя горло. Я вытираю рот куском туалетной бумаги, нажимаю на спуск. Смотрю на себя пару минут в зеркало. У меня большие и печальные серые глаза, под которыми залегли фиолетовые тени. Острые скулы еще четче обозначились, щеки ввалились. Выгляжу уставшей, замотанной. Но все же себе нравлюсь. Наверное, завтра опять похудею.

Заметно повеселевшей, я выхожу из туалета и улыбаюсь Тане и американцам. Нет, я не анорексичка. Но иногда меня рвет от переизбытка чувств.

А они уже обсуждают американский стенд-ап, и моего любимого Луи Си Кея. Я разваливаюсь на диване, и вот мне уже никуда не хочется уходить. Эх, наливали бы тут алкоголь, и все – можно считать, идеальный вечер. Майкл достает айпад и начинает показывать какие-то забавные комиксы, мы смеемся, мы впечатлены. Затем он открывает виртуальную клавиатуру и просит меня исполнить что-нибудь. Я пожимаю плечами и выдаю «Жили у бабуси два веселых гуся». Все хохочут. Я опять пожимаю плечами. Странное дело, вот если ты, например, музыкант. Или художник. Все тут же начинают просить тебя сделать что-то, чем ты зарабатываешь на жизнь. Но я же не прошу Майкла или там Дэнни быстренько набросать мне пару статей?

Таня просит меня наиграть еще что-нибудь, и я поддаюсь, исполняю еще пару известных всем мелодий, но потом отдаю айпад обратно. Не люблю чувствовать себя цирковой обезьянкой.

Дэнни говорит, что любит оперу, а его любимый писатель – Маркес. У Дэнни безупречная стрижка, а когда он слушает, то чуть наклоняется правым ухом к собеседнику. Майкл говорит, что больше предпочитает концерты классической музыки (а если бы я исполняла шансон, как бы он выкрутился?), а его любимый писатель – все тот же Хемингуэй. У Майкла безупречная стрижка, а когда он слушает, он улыбается собеседнику, словно подбадривая его. И я уже путаю, кто из этих двоих кто, настолько они похожи.

Трезвость, однако, обрушивается на меня вместе с дурным настроением. Я понимаю, что могу испортить эти занимательные посиделки, и стараюсь выйти из положения, как можно элегантней:

– Так, ребята, мне пора! Сегодня у коллеги день Рождения, и мне надо успеть переодеться, и выпить чего-нибудь перед этим.

– Ты уходишь? – расстроенно шепчет Таня. Ей все нравится, у нее покраснели щеки и глазки горят озорным огоньком.

– Да, я ухожу, но вы-то можете продолжать. Про Ремарка еще вроде не говорили, про Венскую оперу, – подсказываю я им темы для бесед.

Майкл быстро переглядывается с Дэнни и отвечает:

– Нам тоже пора! Было очень приятно познакомиться.

Американцы помогают нам с верхней одеждой, и вот через пару минут мы вчетвером оказываемся на улице. Им в одну сторону. Нам с Таней – в другую. Майкл и Дэнни расцеловывают нас в щеки и поспешно уходят. Мы бредем с Таней под легким снегом, и она явно огорчена:

– Дэнни так и не попросил мой номер телефона. Мы общаемся с ним только через фейсбук (продукт Meta, деятельность которой признана экстремистской и запрещена в России).

– Так даже лучше, – твердо отвечаю я, – на фейсбуке (продукт Meta, деятельность которой признана экстремистской и запрещена в России) ты все видишь: получил, прочитал, ответил – не ответил, когда был онлайн и что делал. С телефоном так не получится.

– Но все-таки это уже более личный уровень общения, – канючит Таня.

– Да они уже забыли о том, что сидели сейчас с нами. Ты, что, Таня? Это же американцы, у них это нормально. Были бы русские парни, мы бы с тобой уже бухие сидели бы с ними в каком-нибудь кабаке, и условный Ваня предлагал бы тебе небо в алмазах, и жениться, и все на свете, только бы ты поехала к нему в Новогиреево.

– Фу, какая гадость, – кривится Таня.

– Зато не скучно, а американцы твои скучные, – посмеиваюсь я.

Мы прощаемся напротив Потаповского переулка, обещаем позвонить друг другу на днях и встретиться.

– Ты расскажешь мне про своего мудака? – с надеждой спрашивает подруга.

– Только про него и будем говорить, – киваю я.

Она уходит вниз по улице, а я сворачиваю в переулок. А, может, к черту этот день Рождения? Догнать Таньку, затащить в «Пропаганду», и там набухаться до чертиков, так, чтобы рассказывать без остановки о прошедших днях и реветь потом у нее на плече? Да ну, жалко девочку. Еще только понедельник.

На Мясницкой какая-то толчея, группа иностранцев еле ползет по тротуару. Кажется, испанцы. Они в восторге останавливаются перед Чайным домом, и даже делают несколько снимков на сотовые телефоны. Их обегают вечно спешащие москвичи, среди них и я, тоже бегу побыстрее домой. Переулками, улочками, вот и подъезд. Набираю код домофона и влетаю к себе, на пятый. Дома хорошо. Уютно и тихо. Я скидываю ботинки, вешаю пуховик и иду на кухню. Квартира окутывает безмятежностью и спокойствием. Ну куда и зачем мне тащиться, если дома тепло, и есть бутылка джина? Опять тереться среди людей, что-то выслушивать, открывать рот и пытаться говорить в тему, быть милой и внимательной… Эти неудобные моменты, когда хочется в туалет, а тебе что-то втирают с важным видом, и ты никак не можешь перебить собеседника. А живот уже режет, и кажется, что вот-вот описаешься, как собака, ждущая хозяина с работы. Или еще такой конфуз, когда забываешь напрочь имя человека, с кем ведешь разговор. Он что-то рассказывает, рассказывает, а ты стоишь как идиотка, хлопаешь глазами и в голове крутится только одна мысль: «Как же тебя, блять, зовут?». А еще порой приходится выдавливать смешки на несмешные шутки, или хуже всего шутить, а в ответ получать укоризненный взгляд или недоуменное молчание.

Я устало вздыхаю и беру телефон, чтобы написать Маше и предупредить, что не смогу прийти. Выдумать себе какую-нибудь незначительную проблему, вроде запаха газа у соседей, или сломавшейся стиральной машинки, – и шито-крыто. Можно остаться дома, забухать в приятной компании, в моем случае – с самой собой, посмотреть пару серий любимого сериала, потанцевать… В общем, провести обычный вечер. Все, как я люблю.

Но в WhatsApp мне приходят сообщения. Слово за слово, смайл за смайлом. Решаюсь на атаку:

– А что встретимся сегодня вечером?

– Стыдливый смайл.

– Будем опиум курить-рить-рить, – тут же отправляю я.

– Два стыдливых смайла.

– Так нет или да? – меня начинает все это раздражать. Рука тянется к бутылке с джином. Вторая еще не выпускает телефон.

– Сорян, у меня насморк, – получаю я ответ.

– Хуясморк, – думаю я, но в ответ набираю другое, – Тогда лечись.

– Хорошо. Смайл с высунутым языком.

Я ухожу из мессенджера и злюсь. Проблема в том, что у меня как-то не было проблем. Наверное, месяца три. Ну, два точно. Было сплошное веселье: работа, пьянки, кратковременный сон. Работа, пьянки, сон. Отрывалась, в общем, по полной. Смеялась много. Деньги даже водились в кармане. А потом вот решила, что все как-то слишком хорошо. Ну, не моя какая-то жизнь. Разве я могу жить просто и легло, порхая крылышками над водой, как стрекоза? Тут, конечно же, словно в ответ на мои мысли мне и встретился стрекозел. Такой, из породы шутников-весельчаков, с которым «сначала весело, потом повесишься». Вот и на моей шее петелька начала уже затягиваться. Внезапно на плечи наваливается гнетущее чувство ненужности. Оно садится сзади на шею и бьет меня больно ногами. И что теперь? Плакать, что ли? Вот еще.

Я выпиваю самодельный джин-тоник, авторский рецепт! Сто грамм джина, столько же тоника и пару кубиков льда. Повторить. Наконец, я в нужной кондиции для веселья и выхода в свет.

Зеркальные дверцы шкафа в комнате говорят мне, что я прекрасна. Я надеваю платье, возможно, слишком вечернее для «Жан-Жака», но мне нравится, что в нем моя грудь кажется больше, чем есть на самом деле. Крашусь в ванной: красная помада, румяна. Поправляю маникюр. Я готова к приключениям. Меня несет на воздушной подушке в сторону Никитского бульвара. И все, кто хоть раз приходил поддатым на встречу, понимают, какое это охуительное чувство.

В плеере играет Woodkid «Great Escape», и я бегу, бегу.

Я не из тех людей, кто сразу же вливается в компанию, юморит, острит и становится всеобщим любимцем за первые пять минут общения. Я люблю наблюдать за людьми, за их переглядываниями, нервными подергиваниями плечами, облизыванием губ, поправлением волос. Жесты выдают их настоящие желания, симпатии и неприязнь. И, честно говоря, для адекватного общения мне необходимо подпить. Не выношу общаться с людьми на сухую.

Я захожу в «Жан-Жак» и тут же вижу Машу, пару наших коллег, Веруню и каких-то незнакомых мне парней. Маша улыбается и машет мне рукой. Кажется, она уже успела накидаться. Веруня – наша бывшая коллега, виолончелистка, а в данный момент отчаянная домохозяйка-алкоголичка. Она сидит, скрестив руки на груди, в левой – бокал красного вина, в правой – незажженная сигарета. Я стараюсь пройти мимо нее, но она шутливо ставит мне подножку и орет на весь зал:

– Ну все, пришла Катя! Сейчас обложит нас всех матом, напьется и свалит через час!

Я качаю головой:

– Нет, Веруня, чтобы обложить тебя матом, мне сначала нужно напиться, а не потом.

Она хмыкает. Веруня обижена на меня за одну из прошлых пьянок, когда мы бухали в каком-то модном баре, а в другие Веруня и не ходит, и я посреди ночи решила поехать домой. У меня хватало денег только на такси, но Веруня наотрез отказывалась это понимать. Она буквально силой заставляла меня остаться, хватая за запястья своими костлявыми синими пальчиками. Я тогда грубо отшвырнула ее от себя и чуть не врезала ей по ее острому подбородку, но вовремя спохватилась, и просто умчалась в ночь на Яндекс-такси. Кстати, до сих пор жалею, что не вмочила ей. Она правда этого заслуживает. Веруня лишена чувства такта и всегда говорит то, что думает, а думает она обычно какую-то херню, причем правдивую херню, и от этого с ней очень неприятно находиться в одном помещении.

Меня знакомят с неулыбчивыми гостями, и я с уставшим вздохом присаживаюсь рядом с Веруней.

– Кажется, тебе надо выпить, – читает она мои мысли.

Я киваю головой. Веруня щедрым жестом наливает из общего графина мне красного вина, и я благодарно смотрю на нее. Маша радостно кричит:

– За мое здоровье!

И мы подхватываем ее тост. Незнакомые мне парни переговариваются между собой. Один из них явно пьянее остальных, его губы еле ворочаются, и я мечтаю быть в конце вечера в его же состоянии. Веруня шепчет:

– И где только Мария нашла этих молодчиков?

Я пожимаю плечами. Веруня всегда всех критикует, особенно мужчин. Она налетает на них, как коршун и потрошит их щупленькие тельца, выклевывает глазки и сердце, а потом с победоносным видом садится обратно на свою ветку, чтобы ворчать и ненавидеть весь мир.

– Ну, как дела? – не отстает от меня Веруня.

– Нормально всё, – отвечаю я.

– Ой, у тебя всегда все нормально, – дергает она своими острыми плечиками.

– А у тебя? – безразлично спрашиваю я.