Текст книги "Репин и Ге"

Аким Волынский
Репин и Ге

В ноябре истекшего 1894 года известный художник И. Е. Репин напечатал в приложениях к «Ниве» небольшую статью под названием «Николай Николаевич Ге и наши претензии к искусству». Производя критическую оценку произведениям Ге, г. Репин не в первый уже раз выступает с некоторыми теоретическими соображениями об искусстве вообще, об его задачах, об его отношении к прочим сферам человеческой деятельности и творчества. Талантливый художник с яркими красками и сильною, смелою кистью, но с умом холодным, неустойчивым, не склонным к идейному экстазу, не волнуемым страстным и упорным исканием истины, г. Ренин то метко вырисовывает отдельные качества произведений покойного Ге, их поэтическую силу и внезапно врывающуюся в них игру световых и красочных эффектов, то – не без оттенка академической суровости и высокомерной иронии – изобличает логическую несостоятельность разных теоретических увлечений своего умершего собрата. Статейка его, написанная местами с риторическим блеском, с некоторою разгульностью и артистической небрежностью в стиле, производит впечатление какой-то шумной манифестации или нового исповедания веры, с претензиями человека, нашедшего надежное убежище для своей долго блуждавшей, многострадальной мысли. Недавний апологет публицистически-тенденциозного искусства, с его волнующим красноречием гражданственных намеков и сенсационных, хотя и внешним образом обработанных тем, он вдруг отрешился и отрекся от тех богов, которым прежде воздвигал свои алтари и которые покровительствовали его молодой, неокрепшей славе. Теперь он на новом пути. Сражаясь с прежними предрассудками, от которых он уже взял все, что они могли дать лучшего, – широкую популярность в интеллигентной толпе, авторитетное имя среди передовых людей своей страны и своего века, он высказывает в отрывочной форме новые идеи, ловко схваченные им на-лету из современных течений европейской мысли, не овладевших его умом в том, что составляет их настоящую сущность. В стремлении молодых поколений к высшей красоте – гармонии внутренней правды и внешних форм её чувственного выражения – он улавливает только звонкие слова, и с приподнятым вдохновением натуры, не живущей оригинальными настроениями, проповедует новую для него истину: служение чистому искусству, свободному не только от узких публицистических тенденций, но и от аскетических идеалов морали и религии. Освобожденное искусство, в поверхностном изображении академически безмятежного художника, является каким-то великолепным, но заброшенным дворцом, с пустынными, холодными залами, блистающими причудливой мозаикой паркетов, расписными и лепными плафонами и стенами, игрою света среди барельефов, арок и колоннад. Вот к чему пришел по своему новому пути г. Репин. В неглубоком и неустойчивом уме этого художника идея свободного искусства превратилась в мелкую тенденцию нового рода, с мертвою аргументацией общими, бессодержательными фразами, в крикливую риторику бессильных дарований, стремящихся сказать новое слово в искусстве, но не обладающих творческой оригинальностью. Его возгласы о красоте никого не увлекут, потому что идея красоты сведена им к пустой и старой схеме. Его призывы к свободному искусству никого не расшевелят, потому что он призывает к искусству, опустошенному от всякого содержания.

Обозревая жизнь покойного Ге, г. Репин видит все несчастье этого художника в том, что он постоянно увлекался какими-нибудь идеями. В начале своей художественной карьеры он горячо примкнул к публицистическому движению 60-х годов и подчинил свой могучий талант утилитарным взглядам этой эпохи. Впоследствии, разочаровавшись в своих «либеральных и нигилистических воззрениях», разошедшись с людьми, поколебавшими в нем его горячую веру в художественное призвание, он удалился на лоно природы и отдался новым увлечениям и влиянию, исходившему от мощного слова графа Л. Толстого. «Ге быстро откликнулся», пишет Репин, «на сильные убеждения пропагандиста самоусовершенствования, непротивления злу насилием и любви к ближнему, выражающейся непосредственно личным трудом для блага и помощи несчастным, обездоленным разными условиями сложившейся жизни». Новая вера захватила горячую, страстную душу этого отзывчивого человека. Он почувствовал себя бодрым деятелем на поде морального труда и в среде простых людей, с их несложной, но полной внутреннего смысла жизнью, он вдруг развертывает свое увлекательное красноречие. К искусству в это время Ге, по изображению Репина, стад относиться тоже по новому: добрая тема, благое намерение, иллюстрация идей общего блага – вот что может позволить себе художник, не увлекающийся искусством в ущерб общему благу. «Предварительные этюды, разработка композиций, работы с моделей – все это вещи ненужные и даже вредные, как нарушающие цельность настроения, как искушения, увлекающие много силы во внешнюю форму искусства». Ге подчинился сухой доктрине или, вернее сказать, тому гениальному писателю, которого г. Репин – с натянутым самоуничижением – не дерзает, как он говорит, громко назвать, хотя тут же решается, в путанных и банальных выражениях, фарисейски осудить за преданное рабство морали с примериванием, под старость, «вериг покаяния» и за ортодоксальную борьбу с наукой и красотой. «Красота! с каким-то подражательным пафосом восклицает г. Репин. Какое черствое сердце устоит перед её проявлениями! Создатель покрыл нас великолепным голубым покровом. Мириады цветов, бесконечно разнообразных, в немом восторге тянутся к нему, благоухая тонкими ароматами. Недосягаемые скалы и страшные пропасти земли мерцают в лиловых переливах, уносясь в небо. Неисчислимые формы живых существ пользуются бессознательно сладкими ощущениями жизни и любуются красотою своих видов. Но творец не ограничился одними простыми организмами животных ощущений (?) и стихийного творчества (?). Он создал высшую организацию существ, способных видеть и понимать его творения, способных подражать ему и создавать по его идеям вещи, требующие тонких, искусных рук человека. Здесь продолжается его бесконечное творчество посредством искусства». Но подражая Богу, вложившему глубокий смысл и с таким трудом уловимую идею во все свои создания, художник, по странному рассуждению г. Репина, может ограничить свою творческую деятельность изображением одной внешней природы, не мудрствуя лукаво, если творец не одарил его гениальным умом и философским пониманием жизни. Освободившись от всякого утилитаризма, публицистического и морального, художник должен смело отдаться воспроизведению совершенных форм и изучению технических приемов для достижения наибольшего совершенства в выполнении. Глубокие идеи в искусстве, при совершенстве форм и техники, являются уделом исключительно одаренных талантов. Художники меньшего калибра должны служить свободному и чистому искусству без жалкой, бестактной претензии вложить в свои произведения какую-либо глубокую премудрость… В заключение своих рассуждений г. Репин делает несколько странную попытку изгнать из области художественной критики деятелей литературы, которые своими красноречивыми аналогиями пластики с литературою «сбивают с толку не только публику, любителей меценатов, но и самих художников». Об искусстве пишут литераторы, которые «бессовестно» пользуются своим авторитетом в мало знакомой им сфере художественного творчества. Эти «покорители из других областей» вносят настоящую смуту в среду художников, которые, при иных условиях, вероятно, легче и успешнее справлялись бы со своими задачами –

...

конец ознакомительного фрагмента