Текст книги "Литературные заметки. Валериан Майков"
Автор книги: Аким Волынский
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Аким Волынский
Литературные заметки. Валериан Майков
Эстетические и общественные вопросы перед судом социологической критики.
I
Литературная деятельность Валериана Майкова продолжалась недолго. Появившись впервые в печати в 1845 г., он проработал около двух лет в трех различных журналах. 15-го июля 1847 г. его уже не стало: он утонул, купаясь в пруде недалеко от Петербурга, на двадцать четвертом году от рождения. За это короткое время усиленного умственного труда молодой писатель успел привлечь к себе внимание выдающихся деятелей тогдашней литературы, вызвать горячие возражения со стороны Белинского, который не захотел обойти молчанием некоторые взгляды нового критика, а в среде, близко стоявшей к редакции «Отечественных Записок», возбудить глубокую симпатию шириною своего научного кругозора. Многим казалось в то время, что Майков с полным достоинством займет в русской литературе место умирающего Белинского. Его склонность к теоретическим обобщениям по вопросам эстетики и народности, при некоторой новизне приемов анализа, внушала надежду, что он окончательно приведет к единству спорные вопросы, рассеет сомнения и противоречия, волновавшие современных читателей статей Белинского и твердыми научными доводами выведет русскую критику, а с нею и всю русскую литературу на путь реализма. Потребность в каких-нибудь определенных взглядах на искусство была так велика, что ограниченная по существу теория Майкова, в которой, однако, чувствовалось движение новых умственных настроений, получила ход среди молодых работников либеральной журналистики. Не подлежало сомнению, что мировоззрение Майкова, несмотря на всю его незаконченность, являлось некоторой поправкой к литературной критике Белинского, пережившей три различных, друг другу противоречащих, периода развития и ни в одном из них не давшей полной и удовлетворительной эстетической теории. Можно было подумать, что Майкову суждено спасти искусство от разрушительных требований тенденциозности, которые стали вторгаться в критические суждения по вопросам литературного творчества и развить новую теорию народности, не только не делающую ни малейшей уступки патриотическим мечтаниям славянофильской партии, но и превосходящую все требования умеренного западничества духом полного, непримиримого и принципиального отрицания всякой национальной ограниченности. При живом, смелом стиле, страдающем, правда, иногда растянутостью, философские мысли Майкова производили впечатление некоторого научного новаторства. Реалистическая эпоха, так-сказать, предсказанная в последних статьях Белинского, окончательно выступала вперед в рассуждениях писателя, прошедшего хорошую школу юридического образования, вынесшего из университета горячее убеждение о необходимости особой социальной философии, в качестве высшей самостоятельной науки. Оригинальный взгляд на тайну художественного творчества, на его цели и средства, привлекал к нему сочувствие всех, желавших вместе с интересами искусства спасти и утилитарные принципы всякой умственной деятельности…
Обратимся, однако, к немногочисленным статьям Майкова. Проследим его литературную деятельность в её главных чертах и посмотрим, представляют-ли его критические взгляды некоторый шаг вперед по сравнению со взглядами Белинского. Обладал-ли Майков настоящим критическим талантом? Представляет-ли его эстетическая теория новое, светлое обобщение, дающее возможность глубже разбираться в явлениях художественного творчества? Наконец, какое значение имеют его социальные воззрения для понимания вопросов искусства, для определения роли народности в историческом развитии человечества? На все эти вопросы мы должны дать краткие, но решительные ответы. Оценивая научное достоинство литературных работ Майкова, мы найдем возможность лишний раз убедиться в том, что законы, цели и формы поэтического творчества, красота в литературе, как и красота в природе и жизни, не поддаются никаким эмпирическим объяснениям. Критика художественного процесса, чтобы осветить игру идей в живых формах искусства, должна обратиться к философии, т. е. к науке об идеальных началах человеческой души, принадлежащих не внешнему, а высшему, духовному миру. Никакая критическая робота не может исполнить своей задачи иначе, как разрешив целый ряд эстетических вопросов – не с той или другой временной, исторической точки зрения, прибегая не к анализу низших, первобытных сил и влечений души, а подвергнув самому широкому истолкованию высшие потребности и отвлеченные идеи красоты и совершенства, переходящие с разными видоизменениями от поколения к поколению, из одной эпохи в другую. Будучи средством теоретического понимания сложного, страстного движения души к светлым началам, проникающим мировую жизнь, с её трагическими контрастами и постоянными сменами событий, характеров и умственных веяний, художественная критика по необходимости должна войти в глубокое изучение не одной только психологии, но и метафизики человеческого существования. Поэтические образы искусства обнаруживают свой настоящий смысл только в ярком освещении идеалистической эстетики, улавливающей все проявления духовной красоты от низших до высших ступеней художественного процесса. В этой эстетике мы можем найти не только оправдание, но и широкое теоретическое объяснение фантастического элемента в искусстве, без которого его создания выступали бы в пространствах, ограниченных узким бытовым кругозором, временными понятиями и задачами. Только эта эстетика, раздвигая горизонты эпохи, открывает в искусстве его вечную, непреходящую основу, одинаковую для всех родов человеческого вдохновения, сближающую между собою сферы нравственного, религиозного и поэтического творчества.
Первые литературные труды Майкова стали появляться в 1845 г. Он принял почти одновременно участие в двух изданиях – в «Карманом словаре иностранных слов, вошедших в состав русского языка» и в «Финском Вестнике», выходившем под официальною редакциею Ф. Дершау. В обоих изданиях молодой писатель сразу занял положение фактического руководителя, дававшего тон и направление всему, что в них печаталось. В «Карманном словаре», задуманном штабс-капитаном Кириловым, Майкову принадлежат несколько важнейших, принципиальных статей, лучшие объяснения наиболее трудных в научном отношении иностранных слов и выражений. Несмотря на миниатюрный характер издания, оно преследовало определенные цели и, проникнутое живою, интеллигентною мыслью, могло возбуждать и двигать умы в известном направлении своими коротенькими, в два-три небольших столбца, определениями, всегда выдержанными в духе современной науки, иногда проникнутыми тонким публицистическим ядом, иногда намечающими кой-какие новые политические перспективы. В двух дошедших до нас выпусках этого симпатичного предприятия, прекратившегося по независящим от издателя обстоятельствам, мы не нашли ни одной заметки, составленной без надлежащего знания предмета или страдающей небрежностью в научном отношении. При твердом университетском образовании и более или менее обширном знакомстве с политическими и юридическими теориями европейской науки, Майков сумел влить живое содержание в каждую отдельную характеристику того или другого понятия. Бодрая юношеская мысль, увлекаемая собственными успехами, пробивается в его кратких рассуждениях, не имеющих значения каких-либо особенно оригинальных умственных открытий, но делающих популярными выводы современного знания в области политики, экономики и социальной нравственности. Стоя по характеру своих индивидуальных умственных влечений на реалистическом пути, Майков передает свои основные научные принципы в небольшой статейке об анализе и синтезе, составляющей боевую часть первого выпуска Словаря. На пяти столбцах, в одушевленном изложении – не без оттенка профессорского красноречия – автор рисует движение научного знания с древних времен до настоящего исторического момента. С особенным сочувствием указывает он на аналитическую работу человеческой мысли, на её принципиальное значение в добывании всякого рода знаний, на её пригодность для разрушения унаследованных предрассудков и фантомов наивного или невежественного мышления. «Без анализа,» говорит Майков, «мы вечно бродили-бы в каком-то туманном представлении всего существующего, как новорожденные младенцы». При каждом познавательном акте мы прежде всего обращаемся к анализу, чтобы ярко поставить перед глазами, главные признаки предмета, его составные части, его отдельные, самостоятельные силы. Но, расчленяя то или другое явление, мы сейчас-же стремимся восстановить его в прежнем виде, возвратить ему в новом и глубоком освещении его первоначальную физиономию. Всякая умственная работа, начавшись анализом, должна завершиться научным синтезом, без которого мы не понимали-бы связи предметов между собою, их высшего единства, их принадлежности к более сложному целому. Очевидно, замечает Майков, что в науке оба способа человеческого познания, обе деятельности ума должны находиться «в самой тесной неразрывности», хотя исторические факты показывают нам, что истина, ясная для сознания современного человека, оказывалась недоступною людям прежних культурных эпох. То «коснея в тумане синтеза», то утопая «в бездонном море анализа», ум человеческий постоянно попадал в противоположные крайности – временами сводя все тайны жизни к одному какому-нибудь началу, временами изучая только разрозненные явления и отбрасывая от себя всякую попытку постигнуть связь, существующую между частями мира. Анализ прокладывает дорогу к самым светлым открытиям в области природы и человеческой жизни. Но защитники чисто-синтетического метода думают иначе. Пренебрегая опытным знакомством с явлениями жизни, они произвольно, «наугад», составляют себе разные общие понятия и вносят их в изучение неизвестных фактов. Все унаследованные заблуждения европейской цивилизации суть ничто иное, как «синтетическия (априорические) идеи, укорененные в наших умах тысячелетиями». Уничтожить эти пагубные «априорические» призраки, рассеять эти унаследованные «априорические» предрассудки, провести все, что составляет человеческую жизнь, «сквозь спасительное горнило основательного размышления» – вот та задача, которую должна себе поставить современная научная философия. Пусть противники прогресса жалуются, что, анализируя явления, мы лишаем себя возможности наслаждаться ими, разбиваем множество пленительных обманов, подготовляем обильный материал для самого глубокого разочарования. Но в стремлениях к истине и к добру, с некоторой пылкостью возражает Майков воображаемым противникам научного прогресса, – не должна-ли поддерживать нас надежда на осуществление заветных наших мыслей? Анализ ничего не убивает – он только изобличает ничтожество разных произвольных понятий и фантастических построек. «Если смотреть на современную науку, – говорится в заключении статейки об анализе и синтезе, как на начальную деятельность ума, решившегося беспристрастно пересмотреть и пересоздать все, что до сих пор было им сделано, то нельзя не согласиться, что человечество решилось идти к истине самым прямым и естественным путем»[1]1
Карманный словарь. С.-Петербург MDCCCXLV, стр. 10.
[Закрыть]…
С такими общими взглядами Майков и приступил к своим первым научным работам. Заявив себя горячим сторонником аналитического метода, он не дал настоящего философского объяснения тех путей, какими развивается человеческое познание. Самое представление о задачах науки вышло под его пером чересчур поверхностным, не коснулось главного психологического вопроса, не показало самого познавательного процесса в его живом, непосредственном движении. Майков как-бы не видит, что наука должна осветить глубокие основы нашей умственной деятельности, открыть те идеальные принципы, которые направляют весь опыт, вносят свет понимания в каждое наше прикосновение с внешним миром, с людьми, с политическими и социальными фактами. В самом низшем познавательном акте, в наших простых ощущениях главною творческою силою является не анализ, а синтез. Синтезом начинается работа ума, потому что всякое обращение к действительному миру требует постоянного вмешательства личного сознания, участия известных идей, предшествующих опыту, делающих его возможным в том или другом объеме. Анализ есть дальнейшая ступень – отвлеченное разъединение на части, по определенным признакам, того, что в живом психологическом процессе постоянно выступает цельными, слитными явлениями, завершенными событиями известного порядка. В каждой умственной работе, как она совершается непосредственно, синтез и анализ переплетаются вместе и дают в результате определенный предмет, тот или другой факт, который в свою очередь может быть подвергнут новому философскому обследованию. Мир, в который мы вступаем с нашими ограниченными средствами научного изучения, получает известную форму от нашего сознания, одевается цветами нашего воображения. Прежде, чем анализировать природу, открывать в ней строгую последовательность и преемственность явлений, мы должны воспринять ее известным образом, а это восприятие уже заключает в себе самостоятельный, оригинальный, субъективный элемент, который, соединяясь с внележащим материалом, и образует синтетический акт познания – основу всякого опыта. Научный анализ вскрывает только то, что до него уже вложено нашей умственной деятельностью в мир явлений, как внутренних, так и внешних. Обыденное и научное познание развиваются двумя различными путями, не противоречащими друг другу, но приводящими наше понимание жизни к настоящему, полному совершенству. Бессознательные акты души, которыми вносится наше творческое начало во все, что доходит до нашего чувства, в науке освещается с различных сторон, осмысливается идеями, приведенными в строгий порядок и систему. Анализ, говорит один из первых представителей новой итальянской философии, есть чтение великой книги жизни, созданной синтезом. Ошибка Майкова заключается в том, что он не провел границы между научным процессом изучения природы и непосредственным восприятием её явлений, в котором основная роль принадлежит синтезу. В его обрисовке вся задача научного анализа сводится к чисто внешнему расчленению предмета, к малозначащему сопоставлению различных его частей. Но собирая и разъединяя по случайным признакам отдельные элементы явлений, мы не изучаем при этом их сущности, их скрытой природы – того внутреннего идеального центра, около которого вращается мировая жизнь. При эмпирическом взгляде на задачу науки исчезают из кругозора те основы мира, без которых вся её работа превращается в сухую схоластику, в собирание мертвых фактов, не говорящих ничего живому воображению, не дающих возможности обнять человеческий опыт в одной цельной и законченной системе идей и понятий. Как это подтверждается и отдельными отзывами Майкова о Канте, Фихте, Шеллинге и Гегеле, он не стоял на высоте новейшей критической философии, и потому, – несмотря на природную склонность к теоретическим обобщениям, – его рассуждения о задачах науки, в связи с вопросом об анализе и синтезе, носят поверхностный, псевдо-прогрессивный характер.
II
В 1845 г. Майков, как мы уже говорили, принял близкое участие, в качестве негласного редактора, в новом журнале, под названием «Финский Вестник». В программе этого издания, приложенной к первой его книге и написанной Майковым, мы уже встречаемся с некоторыми отголосками тех самых научных симпатий, которые выразились в главных заметках Карманного Словаря Кирилова. Анализ, говорится в этой программе, развился так сильно во всей Европе, что «нравоописания почти поглотили изящную литературу». Это новое направление в искусстве обнаружилось и в России – не в силу пустой моды, а вследствие серьезных исторических причин. Русское общество вступило в эпоху полного самосознания. Мы делаем первые шаги на поприще истинной культуры. Россия выходит на арену истории с новой миссией, заключающейся не в чем ином, как «в критическом разборе всех стихий цивилизации, которою призваны мы пользоваться позже всех других народов Европы». Старая европейская культура уже не может вызвать никакого восторга в её учениках, «полных юности и энергии…»
С такими оптимистическими мыслями, навеянными некоторыми новыми течениями, Майков и приступил к своей первой крупной статье «Общественные науки в России», не оконченной печатанием в «Финском Вестнике», но дополненной в отдельном издании его сочинений, вышедшем в 1891 г., но бумагам, сохранявшимся в семейном архиве Майковых. То, что в словаре Кирилова не могло получить широкой разработки, вследствие его миниатюрности, что в программе нового журнала могло быть намечено только в самых общих чертах, здесь развито и закончено с большою ясностью. Майков является в этой статье теоретиком новой социальной науки, о которой до него и в этом направлении в русских журналах почти ничего не говорилось. Выступая все с тою же научною программою, о которой мы только что говорили, он подробно рисует хаотическое состояние отдельных отраслей знания – экономических, юридических и нравственных наук, указывает точные границы каждой из этих областей, неизбежную зависимость отдельных исследований от одной, высшей научной дисциплины. Старое представление об анализе и синтезе подсказывает ему ряд мыслей, при помощи которых легко понять самую конструкцию этой новой науки, её объем, её главные методы, её теоретические и практические цели при современном движении умов, взбудораженных важными вопросами антропологического и национального характера. «Без социальной философии, говорит Майков, без общей теории общественной жизни, науки гибнут в анархии, тщетно стремясь к организации, которая дала бы каждой из них новую жизнь, водворила бы между ними порядок и сделала их причастными живой деятельности, освободив из оков одностороннего анализа». Существование отдельной философии общества не уничтожает существования права, политической экономии и педагогики, как обширный взгляд на явления мира не вытесняет отдельных частных взглядов, которые разрабатываются в специальных областях. Живая идея общественных наук, проникающая и политическую экономию, и право, и педагогику, в социальной философии изучается во всей её логической полноте, независимо от каких бы то ни было ограничений, неизбежных во всяком частном исследовании. Общественная философия рассматривает всю жизнь людей, как жизнь цельного органического тела, одаренного индивидуальностью, как гармонию экономических, нравственных и политических сил, действующих в каждом государстве. В этом заключается аналитическая часть её обширной научной работы, имеющей глубокое практическое значение, потому что ни одно положение, ни один принцип не может быть внесен в жизнь иначе, как через её посредство. Отдельные истины политической экономии, нрава и педагогики вступают в сферу человеческих отношений не иначе, как «пройдя сквозь горнило философии общества, науки, рассматривающей их в той живой гармонии, в том взаимном проникновении, какое представляют действительные явления мира экономического, нравственного и политического». Следовательно, только под влиянием философии общества частные, общественные науки могут получить практическое значение, заключает Майков. Таковы взаимные отношения различных социальных наук, открытые философским анализом. Ограничив точными определениями три научных области, Майков нашел и отдельный предмет для новой науки – идею общественного благосостояния, которая в праве, экономике и педагогике разрабатывается по частям, иногда в противоположных направлениях, и потому должна получить окончательное, полное, всеобъемлющее истолкование в какой-нибудь высшей области человеческого знания. Порядок вещей, говорит Майков, оправдываемый одною из общественных наук, может быть одобрен безусловно только тогда, когда и другие науки его оправдывают. История показывает, что интересы политические, экономические и нравственные так тесно связаны между собою, что успех или упадок одной стороны благосостояния неминуемо влечет, за собою ряд параллельных явлений и в двух остальных. Если бы различные стороны общественного благосостояния не находились между собою в таких гармонических отношениях, социальная сфера представляла бы хаотическое состояние и быстро уничтожилась бы совершенно борьбою своих собственных стихий. Но представив в таком виде задачу социальной философии и теоретические интересы, размежеванные на отдельные группы, Майков в сущности придал узкий характер всему своему учению. По его мнению, в юридических науках может и должен господствовать только политический принцип без всякой примеси каких-нибудь других идейных элементов, в чистом выражении государственного закона, установленного и санкционированного верховной властью. Так, напр., разбирая современный взгляд на гражданское право, Майков становится в решительную оппозицию ко всяким притязаниям цивилистов давать широкие определения, с нравственно философским оттенком, различных гражданских институтов. Современная наука гражданского права, говорит он, хочет проникнуть в существенное содержание гражданских законов. Она не ограничивается исследованием тех гарантий, которые верховная власть установила в этой области. Но для чего же, спрашивает Майков, существует нравственная философия, с её теориями личности и с идеей так называемого естественного права? Исследовать взаимные права и обязанности членов общества без отношения к верховной власти – не значит-ли это захватывать понятия из чуждых гражданскому праву отраслей знания? Никакое юридическое право не должно, по твердому убеждению Майкова, заключать в своих пределах никаких антропологических или моральных вопросов. Отвлеченные права личности рассматриваются в этике. Как основы общественной нравственности, они рассматриваются в педагогике. Остается только изучение права с узко-государственной точки зрения, и в этом именно заключается функция юридической науки. По общепринятому определению гражданское право есть «исследование прав и обязанностей членов гражданского общества»; по определению Майкова, изгоняющему из этой науки животворящий нравственный элемент, гражданское право есть наука, исследующая «меры верховной власти для определения и ограждения личных прав»[2]2
«Критические опыты», изд. 1891, стр. 574-575.
[Закрыть]. Стоя на той же почве, Майков пытается сузить и смысл уголовного права. С убеждением открытого защитника государственности, он принимает сторону официальной репрессии в борьбе с человеческою преступностью. По его мнению, наказание ведет к сокращению числа правонарушений и потому необходимость этой меры будет неоспорима до тех пор, пока не воцарятся на земле добро и разум, пока нравственность не приобретет того могущества, при котором требования эгоизма примиряются с требованиями человеколюбия. «До тех пор внешняя сила останется единственным средством к поддержанию законного порядка вещей». До тех пор в каждом государстве определенное число судей так же необходимо, как войско в борьбе народов. Уголовный закон гарантирует все другие законы общежития страхом наказания. В уголовном праве, так же как и в гражданском, элемент политический играет первенствующую роль. Пусть утописты мечтают об уничтожении репрессивных мер. Но пока они не показали, какими средствами можно довести человека до идеального совершенства, необходимость наказания будет так же очевидна, как необходимость внешней власти[3]3
«Критические опыты», стр. 578-579.
[Закрыть].
С такими-же ограничениями выступают в изложении Майкова науки экономические и нравственные. Он не допускает антропологического начала при изучении вопросов материального благосостояния. По привычке постоянно сообразоваться в наших рассуждениях с потребностями отдельного лица, мы «персонифируем общество там, где оно совершенно отличается от частного человека». Склонные делать человека мерилом в вопросах нравственного и философского характера, мы забываем, что «в глазах социалиста [социалога] потребности теряют всю свою непосредственность», что в экономической науке имеют решающее значение не сами потребности людей, а только орудия их удовлетворения. Экономист погружен в искусственный мир условий, в мир «средств к достижению целей, которых важность принимается за данное». С этой-же ограничительной тенденцией мы встречаемся и в нравственной сфере, замечает Майков, если смотреть на нее с точки зрения общественного благосостояния. Рассуждая о науке, об искусстве, о различных сторонах высшей моральной деятельности, педагогика только определяет те условия, при которых может с большей или меньшей энергией развиваться в обществе свободная работа ума, творческого воображения и воли.
Не подлежит сомнению, что Майков воздвигает социальную философию на крайне шатких теоретических соображениях. Вынимая из юридических, экономических и нравственных наук ту идейную основу, которая сродняет их между собою и каждую из них ставит в зависимость от одного общего философского понятия, Майков должен был придти к крайне узкому, формальному представлению о праве, экономике и педагогике. Мы видели, до каких пределов сдавливается в его схоластическом толковании самая идея права, составляющая, можно сказать, душу всей юриспруденции вообще. Права личности, которые должны быть осью вращения всех юридических наук, в его изображении получили характер какой-то добровольной дани со стороны высших житейских авторитетов подначальному плебсу. Уголовная наука опирается, как на незыблемую аксиому, на идею карающей власти, ведущей человечество к юридическому благополучию путем беспощадного возмездия за всякое отступление от предписаний и запретов юридических кодексов. Экономическая наука под этим условным углом зрения приняла тот-же узкий, непринципиальный характер. Педагогика превратилась в слепое орудие какой-то внешней дисциплины во имя нравственных начал, исследуемых опять-таки за её пределами. Ни одна общественная наука не занимается существом дела. Каждая из них вращается только в сфере мертвых схоластических определений и форм, держится на понятиях, критика которых не подлежит её компетенции. Стремления этих наук проникнуться настоящим идейным содержанием Майков, с горячностью молодого приверженца чисто-аналитического метода, провозглашает незаконными, вредными для их правильного и прямолинейного развития. То, что является для них живительным началом, то, что вливает в них прогрессивный элемент, то, что может соединить их общим духом гуманности, изгоняется Майковым из его системы и выделяется в особую науку под очень громким названием.
Покончив с аналитической стороной социальной философии, Майков посвящает несколько страниц выяснению её синтетической части. До сих пор, говорит он, мы рассматривали общество, как целое, состоящее из частей, теперь-же мы должны посмотреть на него, как на часть высшего целого. В этом пункте философия общества соприкасается с антропологией. Если высшая социальная наука исследует внешние формы человеческой жизни, то отсюда понятно, что её главные принципы должны подчиниться принципам той науки, в которой рассматривается самая сущность предмета, сам человек с его типическими признаками характера и темперамента. Анализ явлений социальной жизни приводит к более обширному взгляду на все общественные вопросы, к теории народности – «не как эгоистического начала, разделяющего нации, но как органического условия их единства». Народность есть одно из проявлений человеческой природы, которое кладет свою печать на все общественные науки – на политическую экономию, право и нравственность. Каждый народ, заявляет Майков, имеет свою науку, свое искусство, свою нравственность, и при разнообразии национальных особенностей, – все виды человеческой деятельности только служат общечеловеческому мировому началу. Проникаясь идеею народности, социальная наука вступает в союз с антропологией, без которой её теоретические и практические выводы не могли-бы иметь плодотворного влияния на действительную жизнь человеческих обществ. «Народность, рассматриваемая в её отношении к интересам человечества, вот основание социального синтеза и антропологическая основа общественного благосостояния». Национальность в народе то-же, что темперамент в отдельном человеке. её настоящая сила – не в формах быта, а в понятиях. Обставьте народ какими угодно условиями жизни, – он не изменит своего характера, своей национальности, потому что, говорит Майков, его типические черты неизгладимо врезаны в его натуру. Не отделяясь от цивилизации других народов, каждый народ своими личными способностями и умственными стремлениями представляет одно из условий органического развития всего человечества. Обращаясь от этих незаконченных и тусклых рассуждений о синтезе социальной науки к характеристике русской народности, Майков в следующих пышных выражениях рисует её главные черты и признаки. Русский ум, говорит он, не удовлетворяется ни чистым умозрением, ни голым опытом. Одно он называет мечтою, другое – механическим трудом. При антипатии ко всяким внешним эффектам, искусственному блеску, оскорбляющему его степенность и строгость, русский человек глубоко сознает внутреннее равенство между анализом и синтезом и потому в области науки может оказаться одним из самых прогрессивных деятелей настоящего времени. К этой характеристике русского ума, которую сам Майков готов назвать панегириком, молодой писатель прибавляет еще одну блистательную черту, «на которую до сих пор не обращено надлежащего внимания». Русский ум, говорит он, «отличается необыкновенною смелостью». То, что в западной Европе развивалось медленно, путем самых трудных исторических превращений, рядом серьезнейших умственных и социальных катастроф, в России с неимоверною быстротой обходило все слои интеллигентного общества. В незаметный миг времени, без волнений, «в лоне мирного сознания» решались у нас вопросы огромной важности. Философия энциклопедистов разлилась по всей России, не встретив никакой серьезной задержки. Смелый тон нашего убеждения, презирающего всякие странные понятия общественной учтивости, резкие, ни перед чем не останавливающиеся приговоры, с явным оттенком критической беспощадности – при таких качествах нельзя бояться подпасть под владычество каких-либо авторитетов. Итак, заключает Майков, гармония аналитического воззрения с синтетическим, строгая простота выражения и энергическая смелость – таковы отличительные достоинства русского ума[4]4
«Критические опыты», стр. 600.
[Закрыть].
Вот в самых главных чертах вся философия первой большой статьи Майкова, обратившей на себя внимание в интеллигентных кружках того времени. Отсутствие в русском обществе каких-нибудь серьезных умственных преданий, непривычка рассуждать на трудные философские темы, внешние признаки прогрессивности в самой постановке новой научной задачи, некоторая, хотя и очень ординарная увлекательность в изложении – все это бросилось в глаза и показалось чем-то многознаменательным, имеющим широкую будущность. В статьях Белинского философские мысли, выраженные с большою страстью, производили всегда впечатление поэтических излияний. Овладевая чувством, они оставляли часто без удовлетворения живую потребность в простой, ясной, холодной логике, опирающейся на несокрушимые доводы науки. Безмятежная, слегка докторальная, хотя и многословная манера Майкова, при его постоянных ссылках на новейшие европейские имена и выдающиеся сочинения по разным политическим и социальным вопросам, не могли не возбудить в обществе и в литературе некоторых надежд. Среди деятелей молодой журналистики не было ни одного человека, который был способен подвергнуть строгой критике его общие философские положения. В каких изданиях сороковых годов можно было найти серьезные рассуждения о разных научных методах, о целях и приемах общественных наук, рассматриваемых с точки зрения одной высшей социальной идеи? Вопрос о национальности, служивший предметом горячих препирательств между Белинским и деятелями «Москвитянина», ни кем в то время не был поставлен на почву социологии. Майков своим трактатом сразу внес в журнальную литературу дух научно-философского исследования, который должен был расшевелить умы в совершенно новом, неожиданном для той эпохи направлении. При свежих перспективах старые интересы, разделявшие главных деятелей литературы на противоположные лагери, выступали, наконец, в солидных, импозантных формах, допускающих чисто логическое обсуждение с разных объективных и доступных точек зрения. Майков придал национальному вопросу, на первых порах своей литературной деятельности, характер научной теоремы, необходимой для завершения, для полного округления социальной философии. Вот несомненная заслуга этого рано умершего писателя, не обладавшего крупным литературным талантом, по своему сухому, рассудочному темпераменту мало подходившего для роли эстетического критика, но по всему своему умственному складу несомненно призванного для университетской кафедры. Это педантическое разграничение между отдельными науками одной и той-же категории, с полным изгнанием из них жгучего, идейно-протестантского элемента, эти уверенные рассуждения о праве с узко-формальной, государственной точки зрения, это схоластическое понимание самой задачи социологии, представленной в виде какой-то высшей контрольной палаты по вопросам трех различных порядков – все это, вместе взятое, дает характерную физиономию молодого двигателя образования в узкой рамке патриотической педагогики и казенных предначертаний. При всей симпатии к новым обобщениям, Майков не поднимался над уровнем обычной посредственной учености, которая не могла оставить глубокого следа в развитии общества. Его идеи, изложенные в его первых статьях, возбудив внимание в небольшом кругу журнальных деятелей, очень скоро совершенно затерялись и даже, в измененном виде, не пустили никаких корней в публицистической и философской литературе России. При внешних признаках новаторства, в работах Майкова не было большего внутреннего содержания и той острой научной критики, которая от общих положений быстро обращается к частным фактам, чтобы на них, с художественной рельефностью, осветить и оправдать известную теорию, известную систему понятий. Мысли его, при схематической стройности, не сплочены внутренней психологической силой, страстно прочувствованным убеждением, которое во всех формах личной и общественной жизни ищет отражения неизменных начал мирового процесса, тех общечеловеческих течений, которые проходят через души цельных и ярких людей, независимо от степени их образования и литературного таланта.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?