Текст книги "Литературные заметки. Статья II. Д. И. Писарев"

Аким Волынский
Литературные заметки. Статья II. Д. И. Писарев

I

Свои первые литературные шаги Писарев сделал, как мы уже знаем, в журнале «Рассвет», предназначенном для взрослых девиц. Выпуская первую книгу этого нового издания, В. Кремпин изложил свою программу в отдельной заметке «От редакции», написанной витиеватым слогом, с некоторою наивностью юного ратоборца в совершенно новой для него области литературного служения обществу. Современная русская жизнь рисуется Креминну в чрезвычайно ярких красках. Исторический момент, в который ему пришлось выступить на поприще журналистики, кажется ему преисполненным великих задач, для разрешения которых уже имеются необходимые умственные и нравственные силы. Гений преобразования парит над русскою землею, с пафосом восклицает редактор «Рассвета». Плавным, неторопливым полетом он проникает в толпы народа, стряхнувшего с себя прежнюю умственную инерцию, закоснелую отсталость известных привычек и пристрастий. Носясь над огромным пространством России, он заглядывает повсюду. Шире растворил он двери высших учебных заведений, повсюду разбросал он многочисленные сети новых путей. Желая связать в одно духовное целое высшие и низшие классы, заглянул он и в крестьянскую избу. Наконец, на рассвете нового дня, добрый гений разбудил и спящую русскую женщину, указав ей на тот путь, по которому она должна идти, чтобы сделаться гражданкою и приготовить себя к высокому долгу – «быть воспитательницею нового, возрождающегося поколения». Кремпин считает своим долгом громко провозгласить, что главная цель «Рассвета» – возбудить сочувствие молодых читательниц к тому направлению, которое приняло русское общество в последнее время и которое слило в одно живое учение новейшие идеи и христианскую философию. Он не смеет думать, что журнал его будет иметь сильное влияние на женское образование, но он будет твердо проводить только известные мысли, не уклоняясь в сторону и не вдаваясь ни в какие посторонние для педагогического издания стремления и цели… Дав затем самую краткую характеристику важнейших отделов «Рассвета», Кремпин в заключение объявляет, в немногих строках, что в его журнале будет помещаться подробная библиография, предназначенная впрочем, не для девиц, а для родителей и наставников, чтобы, во-первых, сообщить им новые педагогические идеи о женском воспитании и, во-вторых, чтобы дать им возможность руководить чтением и развитием своих дочерей[1]1
  «Рассвет», журнал наук, искусств и литературы для девиц, 1859 г., стр. I–VI.


[Закрыть]…

В этом библиографическом отделе «Рассвета» Писарев и начал свою журнальную деятельность. В ряде кратких, сжатых и метких рецензий он сразу обнаружил свой природный литературный талант, широко развернувшийся, однако, только впоследствии, на страницах «Русского Слова», вне узкой, стесняющей рамки журнала с чисто педагогическими целями и сокращенною программою издания, предназначенного для ограниченного круга читателей. Писарев быстро освоился с предоставленным ему делом. Откликаясь на прогрессивные запросы времени, он в груде литературных материалов, приходивших в редакцию, постоянно выбирает все то. что может дать повод с большею или меньшею полнотою обсудить увлекательный и важный вопрос о женской эмансипации. С чуткостью партийного бойца, он улавливает каждый прогрессивный намек, который под его красноречивым пером развертывается в ряд стремительных, смелых рассуждений, отличающихся удивительною прямотою. Повсюду в его рецензиях виден живой ум, не склонный к уступкам, редко загорающийся сектантским огнем, но нигде не теряющий власти над собою, ум решительный и упорный в каждом из своих отчетливых и ясных доказательств. Овладев существом предмета, Писарев в своих многочисленных библиографических заметках является убежденным поборником самого широкого взгляда на задачу женского воспитания и образования. В наше время, говорит он, большинство женщин, при самых благородных стремлениях, при самом теплом, искреннем желании принести пользу обществу, часто не имеет никаких средств благотворно воздействовать даже на свой домашний круг. Не получив основательного образования, они не могут воспитать своих детей сообразно с требованиями и духом времени. Все виды гражданской деятельности, наука, литература, искусство, при современных условиях жизни, почти недоступны женщине. Все воспитание женщины направлено к тому, чтобы поставить ее в полную, безответную зависимость от внешних обстоятельств. Но справедливо-ли такое положение вещей? Почему женщине не заняться наукою для науки? Почему ей не посвятить себя искусству, если она чувствует к нему внутреннее призвание? Излагая в одном месте взгляды Фенелона, Писарев высказывается за полное расширение гражданской и человеческой деятельности женщины. Для государственного и частного благосостояния необходимо совокупное, согласное действие обоих полов. Только правильное развитие мужчины и женщины может быть прочным залогом прогресса. Имея свои специальные обязанности, женщина должна, тем не менее, наравне с мужчиною получать прочное систематическое образование – в интересах самого общества, которому нельзя служить с пользою без настоящего просвещения. Но выступая борцом за женскую эмансипацию, Писарев не хочет однако замалчивать тех фактов, которые он считает порождением исторических обстоятельств. «Больно и грустно видеть, пишет он, что часто лучшие наши женщины не умеют мыслить, не проводят даже на словах ни одной идеи до конца, строят странные силлогизмы, увлекаются воображением и чувством и часто, совершенно не кстати, дают им перевес над логическими доводами ума[2]2
  «Рассвет», 1859, № 8. Библиография, стр. 61.


[Закрыть]». Отсутствие гармонии между чувством и умом составляет печальный признак женского характера, как он сложился в условиях современного социального быта, носящего на себе печать прошлого деспотизма и варварства. Женщине, как и мужчине, с горячностью протестует Писарев, дана одинаковая сумма прирожденных способностей. Но воспитание женщины, не упражняя её критических способностей, с молодых лет усыпляет её мысль и доводит в ней чувство до болезненных, колоссальных размеров. Это воспитание надо переделать в принципе. Уравновесив в женщине ум и чувство, надо приучить ее к самостоятельному анализу сложных жизненных явлений, надо приучить ее «последовательно, без увлечения, но с искренним и глубоким чувством проводить в жизнь добытые убеждения». Вот в чем заключается настоящая эмансипация женщины. Внесите в женское воспитание науку во всем её строгом величии, и дело эмансипации двинется по верному пути. Дайте женщине убеждения, и она завоюет себе подобающее положение в обществе. Откройте ей доступ к умственному свету, и верная своим природным силам, впечатлительная к красоте, легкая и гибкая при самых тяжелых обстоятельствах, она внесет движение и живые страсти в стоячие воды семейного и общественного быта.

Среди этих убежденных рассуждений о женском вопросе, имеющих строго теоретический характер и изложенных с обычною простотою литературных выражений, местами в рецензиях Писарева мелькнет невольное замечание, выдающее юношескую грезу о личном счастье – безбурном, спокойном, ровном. Роман с Раисою был еще в полном разгаре. Не умея прятать свои настроения, он иногда, среди общих рассуждений на данную тему, открывает мечту своего сердца в простых и трогательных фразах, без прогрессивного задора, почти не заботясь о том, чтобы сгладить сентиментальные оттенки своего чувства. Самая идея женской эмансипации часто выступает у него в скромных словах без всякого звона и даже с оговорками, которые едва-ли отвечали радикальным запросам времени. Он не разрушает в корне старых представлений об этом предмете. Выступая под новым, прогрессивным знаменем, он хотел бы только восполнит пробел в современной ему системе женского воспитания, расширить самое понятие о женской личности и тем как бы наметить программу необходимых реформ в социальной жизни русского общества. Его смелая критика, воюя с предрассудками, не трогает некоторых святынь, с которыми неразрывно связаны высшие духовные интересы человека. Прокладывая новые пути в этом важном социальном вопросе, он нигде не доводит своего анализа до крайних пределов, нигде не обнаруживает настоящей революционной страсти, обращенной на самые основы семейной жизни. Самостоятельность женщины, говорит в одном месте Писарев, состоит в разумном употреблении тех способностей, которые вложила в нее природа, а не в пустом нарушении «безвредных условий общественности»[3]3
  «Рассвет», 1859, № 7, Русские периодические издания, стр. 15.


[Закрыть]. Эмансипация женщины, пишет он в другом месте, «состоит не в бесплодном ниспровержении общественных приличий, а в реформе женского воспитания»[4]4
  «Рассвет», 1859, № 11, Русские периодические издания, стр. 51-52.


[Закрыть]. Жорж-Занд отнеслась к вопросу о самостоятельности женщины не так, как следовало. Она обратила преимущественное внимание на стеснительные законы света, ограничивающие круг её независимой и самостоятельной деятельности. Не имея власти над своими крайними идеями, она потребовала уничтожения этих неосмысленных законов и сама же первая их нарушила. В этой области вся агитационная работа Жорж-Занд не могла дать благих результатов. Она впала в роковую ошибку, потребовав независимости для женщины,– «тогда как следовало сначала требовать для женщины серьезного образования». Нападая на внешние стеснения, «основанные на внутренней слабости и неразвитости самой женщины», Писарев хотел бы, чтобы вопрос о женском воспитании и образовании был подвергнут спокойному и хладнокровному обсуждению. Не увлекаясь никакой теорией, надо понять истинное назначение женщины, чтобы незыблемыми доводами оградить её лучшие права подруги своего мужа, матери и воспитательницы своих детей. «Женщина, близкая к идеалу, развитая во всех отношениях, всегда будет и хорошею женою и примерною матерью», – с догматическою твердостью изрекает отважный, блестящий, но не глубокий Писарев. Муж имеет право, говорит он в одной рецензии, требовать от жены не только любви, но и дружбы, «а для дружбы необходимо взаимное уважение и одинаковое развитие». Муж должен найти в жене сочувствие. Имея высшие духовные потребности, он должен удовлетворять их в семейном кругу, при содействии развитой жены, «способной мыслить и усваивать себе отвлеченные идеи». От этой догмы, обоснованной по новому, но построенной в старом, ортодоксальном стиле, Писарев не уходит ни на шаг. Меняя подчас аргументы в борьбе за эмансипационную идею, он никогда не изменяет главному, как он его понимает, принципу женского воспитания. Старая догма остается неприкосновенною. При всем публицистическом размахе, рассуждения Писарева, парят не высоко над землею, не освещая глубин вопроса, не открывая никаких новых умственных горизонтов. Передовая тенденция, по плечу самому среднему читателю, нередко вспыхивает у него между двумя прозаическими по содержанию, но зажигательными по форме тирадами о женской самостоятельности – в простодушной, наивной мечте о каком то особенной! семейном строе, с интеллигентною, прогрессивною женою у кормила правления. Какие светлые перспективы! Какое широкое поприще открыто для передовой женщины! О муже не приходится говорить, – его дело ясно, его служение обществу, какие бы формы оно ни приняло, историческими силами выведено на верную дорогу. Все дело в ней. Как она устроится при новых понятиях, подучивших осуществление в прогрессивной системе воспитания? Чем наполнит она часы, свободные от прямых я самых важных для неё обязанностей? Писарев с юношеским увлечением набрасывает следующую картину, которая в свое время, конечно, подхватывала и уносила всякое живое, пылкое воображение. В прогрессивной семье женщина имеет свое определенное дело. Она занимается журнальными переводами, и при этом она вовсе не теряет своей материнской нежности. Сидя «над денежными работами», она ни на минуту не забывает о своем ребенке, и светлые мысли, одна увлекательнее другой, возбуждают в ней энергию в тяжелые минуты труда, нужды, физической или умственной усталости. Осмысленная деятельность развивает в ней силу ума, не уничтожая естественных чувств и побуждений, вложенных в нее природою…[5]5
  «Рассвет», 1859, № 7, Русские периодические издания, стр. 14.


[Закрыть].

В двенадцати книгах «Рассвета» 1859 года библиографический отдел, руководимый Писаревым, был одним из самых ярких и живых в журнале. Кремпин не мог найти для себя лучшего сотрудника, чем Писарев, в среде студенческой молодежи, которая постоянно, во все эпохи, высылала на журнальное поле своих бойких, смелых ратоборцев и застрельщиков передового движения. Добролюбов тоже начал свою литературную карьеру еще на скамье Педагогического института и начал с полным успехом, сразу возбудив своим острым, ядовитым пером журнальные страсти и сразу же сделавшись блестящею надеждою «Современника», товарищем и другом Чернышевского. Подобно Добролюбову, Писарев выступает с небольшими на первых порах рецензиями, написанными в сдержанном, но смелом тоне, закругленными, безупречно литературными периодами, отражающими светлое и ровное настроение. Не вдаваясь в настоящую критику, Писарев постоянно заботится о логической полноте проводимой им публицистической мысли и лишь моментами, уступая порывам прирожденного таланта и внутренней потребности писать изящными красками, он бросает на ходу отдельные, частные замечания, обличающие тонкий вкус незаурядного литератора и ценителя художественных произведений. Три рецензии Писарева об «Обломове», «Дворянском гнезде» и «Трех смертях», напечатанные в последних книгах «Рассвета», должны были обратить на себя всеобщее внимание – по своему тону, по меткости и сжатости отдельных художественных характеристик, по богатству литературных выражений для передачи чисто поэтических впечатлений. В этих заметках нельзя было не увидеть прямого критического дарования с эстетическим чутьем к красоте, с уменьем проникаться художественными идеями. Для молодого студента, который только еще испытывал свои литературные силы, эта блистательная проба пера над тремя замечательными произведениями русского искусства была настоящим триумфом. Мы уже знаем, что Гончаров отдал рецензии Писарева предпочтение перед многими другими статьями о его романе. В статейке о «Дворянском гнезде» попадаются психологические определения, рисующие оригинальные особенности Тургеневского художественного письма выразительно, с полной рельефностью. С убеждением умного эстетика, легко и свободно разбирающегося в самых тонких, внутренних движениях художественной идеи, Писарев, под конец своей статьи, воздает Тургеневу справедливую хвалу за то, что он не держит в своем романе открыто перед всеми никакой внешней тенденции. «Чем менее художественное произведение, говорит он, сбивается на поучение, чем беспристрастнее художник выбирает фигуры и положения, которыми он намерен обставить свою идею, тем стройнее и жизненнее его картина, тем скорее он достигнет ею желанного действия»[6]6
  «Рассвет» 1859. № 11, Русские книги, стр. 10.


[Закрыть]. В романе нет ни тени дидактизма, а между тем встающая в нем картина русской жизни полна высокого поучительного смысла я отражает в себе целую эпоху. При этом на всем произведении лежит печать определенной национальности, переданной с настоящею глубиною художественного понимания, очищенной и осмысленной огромною силою поэтического таланта.

В разборе «Трех смертей» Писарев открывает типические особенности художественного творчества Толстого. Его определения психологических приемов молодого писателя кратки и полны содержания. Еще не имея перед собою настоящего Толстого, во всей громадности его беллетристического таланта и сложных внутренних страстей, выведших его на путь морального и религиозного проповедничества, Писарев, тем не менее, с прозорливостью тонкого критика, улавливает главные признаки этого исключительного, титанического дарования. На немногих страницах образ молодого Толстого встает в правдивых и смелых чертах, с ярким выражением поэтической вдохновенности. Поэтические достоинства «Трех смертей», глубокий философский смысл этого произведения, его скрытый пафос, который дает себя чувствовать за эпически спокойными чертами простого рассказа – все это отмечено с полным знанием дела, в ярких фразах, чуждых всякой искусственности. Пересказывая важнейшие части этого произведения, Писарев делает по пути некоторые замечания, бросающие критический свет на его внутренний смысл. Как-бы сравнивая мысленно Гончарова, Тургенева и Толстого, рецензент с особенною силою подчеркивает характерные свойства разбираемого им писателя. Никто, говорит Писарев, не простирает далее Толстого своего анализа. Никто так глубоко не заглядывает в душу человека. У какого автора мы найдем такую упорную, неумолимую последовательность в разборе самых сокровенных побуждений, самых мимолетных и, по-видимому, случайных движений души? Читая произведения Толстого, мы видим, как развивается и формируется в уме человека известная мысль, через какие видоизменения она проходит, как накипает в груди определенное чувство, как вдруг просыпается и разыгрывается воображение и как, в самом разгаре мечтаний, грубая жизненная действительность разбивает самые пылкие надежды. Таинственные, неясные влечения передаются у него в словах, не рассеивающих фантастического тумана. Некоторые картины возникают у него как-бы внезапно, от единого взмаха пера. Природа и человек живут у него одною жизнью, выступающею в линиях и контурах, доступных осязанию. Желая дать своим читателям непосредственное представление о таланте Толстого, Писарев делает несколько выписок из его рассказа, которые должны говорить сами за себя. Этим способом он наглядно показывает настоящие достоинства этого художественного произведения, достоинства, которые заключаются «не во внешнем плане, не в нити сюжета, а в способе его обработки, в группировании подмеченных частностей, дающих целому жизнь и определенную физиономию»[7]7
  «Рассвет» 1859. № 12. Русские периодические издания, стр. 74.


[Закрыть].

Вот с какими критическими взглядами подходил к литературным произведениям Писарев в 1859 году, на страницах «Рассвета», можно сказать, накануне жаркой, но бесплодной битвы с Пушкиным. В этих эстетических и по содержанию и по тону рассуждениях еще нельзя открыть будущего Писарева, стремительного диалектика с блестящими, но фальшивыми парадоксами, с разрушительным задором против всякого искусства, с мятежными страстями, направленными в ложную сторону поддельною и жалкою философиею бурной эпохи журнальных препирательств. Он оценивает художественные произведения, прислушиваясь к своему природному эстетическому чутью или следуя внушениям своего неглубокого, но ясного смысла. Не воспитав своего ума ни в какой философской школе, он не делает никаких серьезных обобщений, не роняет ни единой мысли из более или менее цельной системы понятий, руководящих его критическими суждениями. В отрывочных фразах, никогда не поражающих ни парадоксальностью, ни глубиною теоретического анализа, можно проследить наиболее известные, наиболее популярные истины, составляющие азбуку всякого критического мышления, но ни в одной из ранних заметок Писарева мы не найдем и слабого отблеска устойчивой доктрины, владеющей всеми его настроениями и убеждениями. Его отдельные взгляды отличаются логическою простотою, не требующей серьезной критики, но и эти взгляды, без сомнения, могли бы блестяще развернуться с течением времени, если бы Писарев так быстро не изменил своему природному таланту, если бы он не отравил своего ума эстетическим учением, не заключающим в себе никакой глубокой мысли, хотя и выраженным с необычайными претензиями на полную философскую непогрешимость. Молодой Писарев стоял на верном пути, когда изготовлял свои небольшие, но всегда талантливые рецензии для журнала Кремшина. Собираясь давать постоянные отчеты о прочитанных им произведениях, он прямо заявляет, к чему будут по преимуществу тяготеть его симпатии. «Литературные произведения, повести, романы, говорит он, в которых светлая, живая мысль представлена в живых образах, займут бесспорно первое место в нашем обзоре. На это есть причина. Прекрасная мысль, представленная в художественном рассказе, проведенная в жизнь, сильнее, глубже подействует на молодую душу, оставит более благотворные и прочные следы, нежели отвлеченное рассуждение»[8]8
  «Рассвет» 1859. № 1. Библиография, стр. 2.


[Закрыть]. Его задача, как литературного критика, должна заключаться в том, чтобы уловить идею художественного произведения и затем, оценив её верность, проследить, каким образом «она вложилась в образы», соответствующие её содержанию. От каждой повести он считает себя в праве требовать верности характеров, живости действия и, при более или менее серьезном замысле писателя, художественной комбинаций событий, проводящих определенную мысль без всякой натяжки и тенденциозного усилия. «Повесть, по нашим современным понятиям, решительно заявляет Писарев, – должна быть не нравоучением в лицах, а живым рассказом, взятым из жизни». Рука автора должна быть для нас совершенно незаметна.

О самом эстетическом наслаждении художественным произведением Писарев выражается постоянно с пылким сочувствием. Человеку свойственно стремление к прекрасному, пишет он в одной рецензии, и настоящее эстетическое образование должно приучать его любить и понимать красоту. Говоря о русской лирической поэзии, этот будущий враг искусства в его лучших образцах не находит никаких слов для определения наиболее сильных её сторон. «Никакая характеристика, заявляет он, не может дать полного понятия о поэзии Пушкина или юморе Гоголя, не может заменить того эстетического наслаждения, которое доставляет чтение их произведений»[9]9
  «Рассвет» 1859. № 1. Русские книги, стр. 13.


[Закрыть]…

Между этими отрывочными, но несомненно эстетическими суждениями в рецензиях «Рассвета» рассеяно множество замечаний, выражающих симпатию Писарева к нравственным и религиозным идеям. Нежными словами отмечает он «теплую веру» и глубокое чувство «истинного христианина» в связи с несколькими замечаниями о «великом, священном событии нашего искупления[10]10
  «Рассвет» 1859. № 1. Русские книги, стр. 3.


[Закрыть]». В разных местах говорится с полным убеждением о святости долга, о том, что каждый человек сам управляет своею судьбою, что истинное развитие ведет человека к нравственному совершенству, научая его находить счастье «в самом процессе самосовершенствования[11]11
  «Рассвет», 1858, № 11. Русские книги, стр. 35.


[Закрыть]». Надо отыскивать истину ради истины, ибо только этим способом человек развивает свои умственные силы, делается нравственнее и чище, говорит с увлечением Писарев. «Безкорыстный труд, пишет он, приносит с собою самую прекрасную награду: он дает человеку тихое внутреннее удовлетворение, сознание исполненного долга, он вырабатывает в нем твердость убеждений и самостоятельный, бесстрастный и, в то же время, полный теплого сочувствия взгляд на людей и на жизнь». В наше время, прибавляет Писарев в другом месте, наука не ведет ни к отрицанию законов нравственности, ни к отрицанию истин религии. Ратуя за лучшее воспитание молодого женского поколения, Писарев бросает на страницы следующие красноречивые фразы: «Благотворное влияние природы на молодую душу может только тогда достигнуть полного своего развития, когда влияние это будет, по возможности, осмыслено, когда наставники поставят воспитанниц лицом к лицу с природою, когда они укажут им на её вечные красоты, когда научат их дорожить тем святым чувством радости и благоговения, которое возбуждают в нас простор, свет, чистый воздух, зелень, леса, поля, – словом, все то, что живет, в чем проявляется вечная премудрость Творца»…[12]12
  «Рассвет», 1859. № 8. Русские периодические издания, стр. 79.


[Закрыть]