Текст книги "Хент"

XIII

Но что это за загадка? Степаник – мальчик – сделался девочкой?

Разгадаем загадку. Ключ к ней в следующей маленькой и печальной истории.

Во дворе старика Хачо, в углу, под тенью четырех деревьев, находилась могилка. Над ней не было ни креста, ни плиты, ни надписи. Это был маленький холмик, чуть-чуть выступавший на поверхности земли. Нередко в ночную пору можно было видеть старика, поникшего головой над этой могилкой и проливавшего горькие слезы. Домашние тоже проходили мимо нее с чувством особенной грусти, точно здесь было похоронено счастье этой семьи.

У старика Хачо была когда-то дочь, по имени Сона, очень похожая на Степаника. Когда ей минуло шестнадцать лет, многие начали просить ее руки и не столько из-за богатства, сколько из-за красоты девушки. Отец долго колебался в выборе жениха, но несчастный случай навсегда разрушил ожидаемое счастье Сона.

Однажды она ушла в поле за овощами и не вернулась. Много было разных толков по поводу ее исчезновения. Одни говорили, что девушка утонула в реке; другие думали, что ее растерзали звери; суеверные приписывали это злым духам, и, наконец, некоторые прямо говорили, что ее похитили курды. Кто был прав, трудно сказать. Долго искали везде Сона, но все было напрасно. Никто не мог узнать хоть что-нибудь об исчезнувшей девушке, хотя отец ее обещал хорошее вознаграждение тому, кто принесет верную весть.

Через несколько недель пришел к Хачо какой-то курд, он вел за собою мула, на котором был привязан гроб. В гробу лежал труп Сона. Курд рассказал, что несчастную девушку похитил с поля один из курдских беков, хотя и не особенно знатного рода, но славившийся между своими как храбрый разбойник. Потеряв надежду спастись из рук этого негодяя, Сона дала старухе курдианке несколько золотых, пришитых к ее головному убору1111
  В Турецкой Армении крестьянские девушки носят головной убор, целиком украшенный золотыми или серебряными монетами (Прим. автора).


[Закрыть], чтобы та достала ей яду. Старуха, соблазнившись золотом, исполнила ее просьбу, и Сона отравилась.

Курды не похоронили Сона на своем кладбище, так как покойная до последнего часа твердила: «Я христианка и не изменю своей вере». Нашелся курд, пожелавший воспользоваться этим. Он разузнал, кто была покойница, и привез ее труп отцу, надеясь получить за это вознаграждение.

Не менее фанатично поступила и армянская церковь. Ссылаясь на то, что Сона самоубийца и умерла в руках неверных, без исполнения христианских обрядностей, она не позволила хоронить ее на армянском кладбище1212
  С подобным фанатизмом мне приходилось сталкиваться нередко; удивительно, что и в этом вопросе народ согласен с мнением церкви. (Прим. автора).


[Закрыть].

И Сона была похоронена в доме отца: то, от чего отреклась церковь, приняла семья.

Но горе, причиненное семейству Хачо этим несчастьем, имело и более грустные последствия.

Мать Сона, Реган, очень ослабевшая после родов Степаника, не перенесла смерти дочери и, с каждым днем худея, зачахла и умерла. Трагическая смерть Сона повлияла и на судьбу Степаника: девочку одевали и воспитывали как мальчика. Настоящее имя ее было Лала.

Смерть Сона так потрясла старика, что он после появления Степаника, став очень суеверным, начал думать, что то же самое может случиться и с этой дочерью. В том краю были известны сотни примеров подобных похищений девушек магометанами. Поэтому Хачо решил выдавать Степаника до ее совершеннолетия за мальчика. С этим согласилась и мать ее, которой не суждено было вырастить своего ребенка. Семья Хачо строго хранила эту тайну, известную вне семьи еще троим: священнику деревни, крестному отцу и бабке, которой уже не было в живых.

Лала (мы должны теперь называть Степаника иногда настоящим именем) было шестнадцать лет – возраст, когда деревенские девушки обыкновенно выходят замуж. Отец думал уже о женихе, но на Лала все смотрели как на мальчика, и никто не просил ее руки. Кроме того, старик хотел найти жениха из другой страны, чтобы он увез дочь; ему не хотелось открывать тайну Степаника перед своими знакомыми, хотя подобная охрана девушек от курдов практиковалась нередко в этой стороне. Но где было найти такого человека?

Старик возлагал надежды на некоего Томаса-эфенди1313
  Эфенди – господин.


[Закрыть], низенького, кругленького человечка, мошенника и болтуна. Откуда он был родом – неизвестно, сам он выдавал себя за константинопольского армянина и хвастался знатной родней. Братья Лала ненавидели этого урода за жадность и жестокость. Он совершенно сторонился общества армян: говорил всегда по-турецки и общался с мюдирами, каймаками и курдскими беками. Он хвастался этими знакомствами и угрожал ими армянам.

Томас-эфенди был мюльтезимом, то есть сборщиком казенных податей и налогов. В глазах крестьян мюльтезим был тем же, что ангел смерти или сатана для суеверных людей, в нем олицетворяется все, чего боится крестьянин. Но то, чего он боится, сильнее и почитает: если бы среди крестьян появился дьявол, они встретили бы его не с презрением, а с лестью. Человек всегда таков. В первобытной дикости он почитал одинаково как добрых, так и злых духов и приносил жертвы обоим; но удивительно, что на долю злого духа приходилось более жертв. «Добро принадлежит нам, – думал он, – а злу надо угодить, чтобы оно не творило зла»…

Поэтому нетрудно догадаться, почему Томас-эфенди был принят в доме старика. Хачо как один из почетных гостей. Старшина Хачо, как должностное лицо постоянно имел дело со сборщиком по поводу налогов, податей и десятичных сборов с крестьян. Эфенди часто посещал дом Хачо и нередко во время сборов податей оставался у него неделями.

«Ода» – приемная Хачо представляла собой нечто вроде трактира для подобных гостей. Каймакам, мюдир, мюльтезим, монах, полицейский служитель и даже последний нищий – все приходили к нему.

Наутро после ночного совещания сыновей Хачо в мельничной роще явился в деревню О… Томас-эфенди с двумя неразлучными с ним полицейскими.

Он приехал, чтобы назначить размер налога со скота и овец, так как с наступлением весны скот угоняли на пастбище в горы. Окончив свои дела в деревне, Томас-эфенди со старшиной Хачо возвращались домой. Отправляясь по пятницам на молитву в мечеть Ая-София, султан не проходит по улицам Константинополя с такой гордостью, с какой шел этот маленький чиновник по улицам села О…

Выставив круглый живот, задрав нос, он искоса посматривал, кланяются ли все ему или нет. На нем множеством желтых пуговиц блестел мундир, будто бы присланный ему визирем.

Войдя в комнату, Томас-эфенди, не дожидаясь приглашения, приказал подать кофе и начал заказывать обед. Турецкий чиновник везде, куда бы он ни пришел, считает себя хозяином, и если домашние вздумают не исполнять его желаний, то он сумеет добиться своего…

Когда уселись, старик заговорил первым.

– Эфенди, ты напрасно приказал сегодня сечь этого несчастного крестьянина.

– Ошибаешься старшина, – ответил Томас-эфенди вкрадчивым голосом, – крестьянина надо сечь и сечь много. «Если осла не бить, он не понесет груза».

– Но ведь од не был виноват.

– Виноват или нет – это все равно. Сегодня не был виноват, а завтра может провиниться. Ты разве не слыхал известной басни Насрэддина. Однажды один из его ослов оборвал веревку и убежал. Мулла вместо того, чтобы изловить и наказать его, начал бить другого осла, стоявшего смирно на месте. Когда его спросили, за что он бьет ни в чем не повинного осла, мулла ответил: «Как это вы не понимаете простой вещи! Убежит ли после побоев этот осел, если и ему случится оборвать свою веревку?»

– Но я знаю, что крестьянин говорил правду. Мне хорошо известно, что большую часть его овец угнали курды, – оказал старик, не согласившись с тем, что за виновного осла следует наказывать непровинившегося.

– Мне тоже известно, старшина, что курды угнали часть его стада, – ответил спокойно сборщик, – но если я буду принимать подобные оправдания в расчет, то мне придется приплачивать казенные налоги из своего кармана. По прошлогодней описи у этого крестьянина числится сто штук овец, и я требую за сто. А если из них пятьдесят или шестьдесят украдены курдами, то при чем же тут я? Курды воруют каждый день.. Если крестьяне – люди, пусть защищают свое добро.

– Надо говорить по совести, эфенди, – перебил его старшина – Ты обязан требовать с крестьянина только за наличное число овец. Не может же он платить тебе за убитых, потерянных и украденных.

– Как же я могу удостовериться, что он обворован? – ответил сердито сборщик. – Крестьянин может скрыть своих овец и сказать мне, что они убиты, украдены и привести тысячу других оправданий.

Старшина ничего не ответил.

– Ты не видел еще нового султанского фирмана. Если б ты прочитал, что в нем написано, иначе бы заговорил

С этими словами он достал из-за пазухи кучу бумаг и, осторожно перелистав их, вытащил большой, красивый лист, исписанный крупными буквами.

– Возьми и прочитай, – сказал он, отдав лист старшине.

Старшина смотрел на крупные буквы с удивлением (все большое поражает темный люд), ко если б он умел читать по-турецки, то узнал бы, что этот красный лист представляет собою театральную афишу о бенефисе известной актрисы. Но Томас-эфенди заметил ему:

– Старшина, нельзя обращаться так неуважительно с фирманом султана. Когда его берут в руки, то прежде всего целуют, а потом уже читают.

Старик поднес лист к губам и возвратил его.

– Тысячу раз говорил я крестьянам про новый закон об увеличении налога, и все-таки они ничего не понимают и твердят свое, – заговорил сборщик податей с особенной горячностью – Ведь и я – человек, выхожу иной раз из терпения и приказываю бить их. Даже осел, если раз тонул в болоте, в другой ни за что не пройдет по этому месту, хоть ты его убей. Но у этих крестьян нет и ослиного ума. (Томас-эфенди очень любил брать примеры и сравнения из жизни ослов). – Послушай-ка, что я тебе расскажу. Ты ведь знаешь, Хачо, что многие деревни Алашкерта находятся в моих руках. Однажды один из крестьян кончил жатву, смолотил и, собрав чистый хлеб в амбар, попросил меня смерить и взять себе положенную десятую долю. Я не захотел взять хлебом и потребовал денег. У крестьянина денег, конечно, не оказалось, и он старался доказать мне, что я не имею права получать казенный сбор деньгами, а должен взять пшеницей. (Терпеть не могу, когда мужик – этот осел – начинает говорить о праве). – Ну, подумал я, задам же я тебе жару, увидишь ты у меня, что такое право! – Хлеба я так и не измерил и уехал. Пошли дожди, пшеница от сырости вся зацвела и сгнила. Тогда я приехал и потребовал пшеницы, сказав, что от своего права не отказываюсь. Но где он мог взять ее? Хлеб весь сгнил – Уплати в таком случае деньгами, – сказал я. Денег опять не оказалось, и я, приказав высечь крестьянина, продал его волов и получил все, что мне следовало. После этого он сделался таким осторожным и ласковым, что на нем хоть воду вези Завидев меня за версту, он снимает шапку и низко кланяется. Вот как нужно обращаться с людьми

– Разве это справедливо, а совесть? – спросил старик Хачо тихим голосом, точно боялся, что эфенди его услышит.

– Что значит совесть? – ответил сборщик с презрением – Власть и совесть две разные вещи Ты вот сорок лет управляешь этим селом, но до сих пор не понял еще, как нужно управлять. Ты слышал сейчас басню ходжи Насрэддина об ослах, но я приведу тебе лучший пример. Однажды одного пашу назначают начальником губернии Не успев принять должности, он сейчас же приказывает изловить несколько человек, арестовать их и казнить. Возможно, эти люди были невинны, но паше до этого нет дела – ему необходимо было казнить несколько человек, чтобы держать народ в страхе. Вот что значить власть! Если б я поступил иначе с тем крестьянином и не проучил его, то другие крестьяне перестали бы почитать меня.

Томас-эфенди рассказывал о своих поступках так же просто и спокойно, как курд хвалится своими разбоями. Какая же разница между этим армянином и Фаттах-беком? Только та, что один был низким хитрецом, а другой – смелым, надменным разбойником. С одним из них и должна была связать судьбу несчастная Лала. Любила ли она кого-нибудь, об этом ее никто не спрашивал.

XIV

Не закончив всех своих дел в селе О., Томас-эфенди должен был остаться у старика Хачо на несколько дней.

К Хачо заезжал каждое лето молодой человек из Араратского уезда, обычно покупавший у старшины овец, рогатый скот, шерсть и продукты для отправки в Александрополь и Эривань.

В обмен он привозил такие товары, каких здесь не было: ситец, холст, сукно, чай, кофе и разные мелочи. Такие мелкие торговцы имеют большое значение для деревень, подобно селу О… отстоящих далеко от города. Они дают крестьянину то, что ему нужно, а взамен берут те предметы, в продаже и отправке которых крестьянин встречает большие затруднения, в особенности в таких местах, где нет хороших караванных путей и из-за разбоев сношения с другими странами почти невозможны.

Каждое появление этого молодого человека в доме Хачо приносило большую радость. Он был у них своим человеком, и все обращались с ним, как с членом семьи. Прибыв в село О… он гнал свой маленький караван, состоящий из нескольких навьюченных лошадей, прямо к дому старика Хачо, снимал груз и гостил у них по нескольку недель, до распродажи товара, а затем отправлялся в дальнейший путь.

Днем позже приезда Томаса-эфенди появился в деревне и этот молодой купец. Он встретил сборщика у ворот дома Хачо, когда снимал тюки с лошадей.

– А! Ты здесь? – воскликнул молодой человек, подходя к эфенди и беспрестанно крестясь. – Тьфу! дьявола встретил; значит, опять мне не повезет… Во имя отца и сына!..

Эфенди громко расхохотался, взял за руку молодого человека и, глядя ему прямо в глаза, сказал:

– Чудак ты, хент! Тысячу раз говорил я тебе, что ты чудак. Скажи-ка лучше, привез ли ты для меня рому?

– Привез я тебе отравы, чтобы ты выпил и несчастные крестьяне избавились от тебя, – ответил он так же насмешливо.

Собралось несколько крестьян, которые помогли снимать тюки с лошадей. Эфенди, найдя неудобным шутить с чудаком при крестьянах, поспешил удалиться, сказав, что торопится в село по делам и что обедать они будут вместе.

– С тобой хлеб есть грешно, – сказал молодой купец.

– Известно, что хвост у осла не убавляется и не прибавляется, точно так же и твой ум, – ответил сборщик. – «Веди осла хоть в Иерусалим, все останется ослом, никогда не будет паломником.», – прибавил он злобно.

– Ну, начал ты свои ослиные басни, конца им не будет, – сказал молодой человек и отвернулся от сборщика.

Эфенди удалился.

Все в доме Хачо от мала до велика знали уже о приезде Вардана – так звали молодого человека – и с нетерпением ждали, когда он откроет тюки. Кто только не давал ему поручений Не успел он притащить товары в комнату, как на него набросилась вся армия дома Хачо. – «Привез мне сапоги?» – спрашивал один; другой требовал заказанную шапку; словом, со всех сторон раздавались голоса, – всякий чего-нибудь ждал, даже дети – и те, схватив купца за полы платья, тормошили его с криком.

– Привез, – отвечал молодой человек, – всем привез, кто чего просил.

– Дай же, дай же, – слышались голоса.

– Ну чертенята! Дайте хоть немного отдохнуть, открою тюки – и каждый получит свое.

– Нет, сейчас, сейчас! – повторяли все в один голос.

В семье Хачо так привыкли к Вардану, что не стеснялись его, и теперь все, не обращая никакого внимания на его слава, бросились сами открывать тюки с товаром, а открыв первый, стали хватать вещи, которых требовали. Молодой человек стоял в стороне, любуясь их радостью, и, добродушно улыбаясь, говорил:

– Чтоб вам добра не было! Даже курды не грабят купцов так, как вы.

Из всех присутствующих только один не подходил к тюкам. Это был Степаник, или теперь уже Лала. Она издали наблюдала, иногда улыбаясь. Молодой человек подошел к ней и спросил:

– Что же ты себе не выберешь чего-нибудь?

– Что же мне взять? – ответила она покраснев.

И в самом деле, что она могла взять? Ее ложное положение давно уже надоело ей, а выбрать вещь к женскому туалету она не могла.

Вардан понял ее мысль и еле слышным голосом оказал:

– Я привез тебе хороший подарок.

– Что такое? – также тихо спросила девушка.

– Отдам потом, но ты никому не показывай.

Лала снова улыбнулась и отошла в сторону.

Вардану было лет двадцать пять. Это был молодой парень высокого роста, крепкого сложения. Крупные черты его лица нельзя было назвать красивыми. Большие черные глаза сверкали диким огнем, а на толстых губах постоянно играла какая-то горькая усмешка. Его быстрые и ловкие движения в работе свидетельствовали о большой физической силе. Откуда он родом, какое все его прошлое, никто в точности сказать не мог. Болтали же много дурного: его считали сорванцом, чело веком, прошедшим огонь и воду. Некогда он жил монастыре как послушник и протодьякон. Был где-то и учителем, но никто не знал, почему оставил он школу и монастырь. Из его монастырской и школьной жизни рассказывали разные анекдоты, свидетельствовавшие о странностях его характера.

Однако достоверно было лишь то, что Вардан был известный в этом крае отчаянный контрабандист. Для такого занятия у него были все необходимые качества: храбрость, ловкость и изворотливый ум. В вечной борьбе с опасностями и приключениями у него выработались твердая воля и отвага.

Была еще одна черта у Вардана. Не один Томас-эфенди считал его чудаком, и в селе О… и в ближайших местах – везде он был известен под прозвищем «Хент».

В чем же заключалось его чудачество, или сумасбродство? Вардан не был глуп; он много читал и много знал. Он понимал людей и жизнь и, несмотря на молодость, уже испытал многое и перенес много несправедливостей. Его считали чудаком, сумасбродом, потому что он не мог лицемерить и шел против людских предрассудков. Вардан был слишком правдив: замечая дурное, он говорил правду в лицо.

Он не скрывал даже своих недостатков и рассказывал о них всем, а таких людей принято считать чудаками. Люди требуют, чтобы человек с виду был одним, а в душе другим, и презирают тех, кто говорит правду.

Многих из пророков и философов, и даже известных Пахлула и хаджу Насрэддина, при жизни считали чудаками, хотя в их чудачествах оказалась своеобразная мудрость. Вардан не был ни философом, ни мудрецом, но его суждения, понятия, склад ума и необычное обращение с людьми казались многим дикими и странными.

Сообщив Лала, что он привез хороший подарок, который вручит ей под секретом, Вардан на этот раз должен был изменить своей привычке быть откровенным. Какое-то непонятное чувство заставляло его поступить так, как будто в его сердце скрывалось нечто новое, заветное, что должно быть сохранено в тайне от всех. Он искал случая встретить ее в уединенном месте, чтобы никто их не видел. Наконец такой случай представился.

Уложив свои вещи, Вардан удалился в сад, чтобы отдохнуть под защитой тенистых деревьев.

Мы забыли описать расположение двора старика Хачо. Большая часть его была засажена густыми деревьями и кустарниками. Деревья и кусты росли так густо, что в нескольких шагах ничего нельзя было разглядеть.

Он чувствовал в сердце сладостное волнение. В такие минуты деревья и цветы говорят сердцу больше, чем люди. Вардан лежал на мягкой траве и сквозь густые ветви деревьев глядел на голубое небо, следя за быстро плывущими облаками, которые, набегая одно на другое, сливались в темные пятна. Это предвещало бурю. Нечто подобное совершалось и в сердце Вардана: неопределенные стремления, таившиеся в его душе, слились в то высокое чувство, которое зовется любовью…

Вардану давно было известно, что Степаник девушка, а не мальчик, знал он и причины, которые заставили ее родителей одевать и воспитывать свое дитя как мальчика.

Именно это и возбудило внимание и сочувствие впечатлительного юноши к несчастной девушке. Чувство жалости уступило место чувству любви. Но до этого дня оно было немо и таилось в сердце Вардана. Ни разу он не говорил Степанику о своих чувствах; никогда не относился к ней, как к девушке, напротив, держал себя очень осторожно, чтобы никто не догадался о том, что тайна Степаника ему известна. А Степаник, привыкшая к Вардану, несмотря на всю свою осторожность, иной раз невольно выказывала женские качества.

Долго лежал Вардан в саду, беспокойно поворачиваясь с боку на бок. Вдруг он услышал шелест и, обернувшись, увидел Степаника, идущего к нему. Сердце молодого человека встрепенулось и забилось, как никогда еще не билось это железное сердце. Степаник подошел и, нерешительно остановившись в нескольких шагах, сказал:

– Обед готов, отец зовет тебя.

– Эфенди там? – юноша поднялся и присел на маленький холмик, над которым деревья образовывали нечто вроде беседки.

Степаник ответил с гримасой:

– Ах, чтоб его черти взяли, он там.

– И ты его не любишь, Степаник?

– Кто же его любит?

Вардан подумал, что настал удобный момент вручить привезенный подарок, и попросил Степаника подождать, пока сходит за ним. Он побежал в комнату, где был сложен его товар, и через несколько минут вернулся со свертком в руках. Войдя опять в беседку, он пригласил туда Степаника.

– Но отец ждет тебя, – сказала девушка.

– Успеем, посиди со мной, Степаник, рано еще к обеду. А я принес тебе то, что обещал.

Степаник, обрадованная, присела рядом с ним. Вардан вытащил из свертка шкатулочку из черного дерева, украшенную красивыми узорами. Он открыл ее ключиком, и Степаник увидела принадлежности женского рукоделия, расположенные в порядке; тут были ножницы, игольник, наперсток, – серебряные и изящные. В крышке шкатулочки было вставлено зеркальце, а внизу – органчик, который заиграл, когда Вардан повернул ключиком. Степаник пришла в восторг, она первый раз видела такую красивую вещицу.

– Нравится тебе? – спросил Вардан, глядя ей прямо в глаза. – Бери, я дарю это тебе.

Лала, обрадованная подарком Вардана, вдруг опечалилась, точно вспомнила что-то, мешающее ей принять этот подарок.

– Что мне делать с ножницами, наперстком?.. Они годны для девушек… Лучше бы ты привез для меня что-нибудь другое… что интересно для мальчиков. Не девушка же я…

Она произнесла эти слова дрожащим, прерывистым голосом.

Вардан не ожидал от Лала такой скрытности. Он растерялся, но не в силах сдержать волнения, сказал:

– Ты ведь девушка, Лала!..

– Ах, тебе известно и мое имя!.. – сказала она и, вся вспыхнув, склонила голову ему на грудь.

Молодой человек обнял ее, и она взволнованно повторяла сквозь слезы:

– Да, я девушка, я девушка!..

В первый раз сорвалось с ее уст это признание человеку, которого она любила, но не смела говорить об этом никому…

Молодые люди, охваченные любовью, не могли заметить двух глаз, радостно смотревших на них из-за деревьев; это была Сара, привлеченная звуками органчика.

«Теперь Лала спасена»… – подумала она и удалилась.