Текст книги "Выбор Блейка"

Глава 4. Он, Дженкинс

Понедельник. 18:15.

По приезде я обнаружил полицейский кордон. Стены домов отсвечивали синим и красным в тон свету, меняющемуся в сиренах. Зевак не было, и я с легкостью нашел детектива, который с уставшим видом руководил роем сержантов и коронеров в черных кепках.

– Отчет до сих пор не составлен? – спросил я его.

Детектив посмотрел на меня с нескрываемым отчаяньем, но по опыту я знал, что это всего лишь привычное состояние для его мимических мышц. В мире детективов не было принято тренировать улыбку от уха до уха. Лица этих парней чаще всего застывали в злобе или в отчаянии, в зависимости от того, как реагировала их нервная система на прелести профессии вроде вспоротых кишок и ночных вызовов. Хотя я и встречал как-то улыбчивого детектива, но он улыбался потому, что стал детективом слишком поздно, да и был всегда немножко под мухой. Так что это не считается.

– А вы, простите? – спросил он меня. Голос его с натяжкой можно было назвать дружелюбным и малость надменным. Вот куда реализовалось его продиктованное тысячами плакатов желание иметь беззаботную улыбку.

– Я из ФБР, – повторив ритуал с демонстрацией значка, я смог продолжить. – Так что с отчетом?

– ФБР занимается убийством? С чего это?

– Думаю, вопрос неуместен. Это официальное расследование, и я жду всецелой поддержки.

– Работу начал мой старший коллега. Он закончил все как-то слишком быстро. Я подумал, что он мог что-то упустить.

– Скорее всего, – многозначительно сказал я. – Но это, наверное, от недостатка опыта.

– Скорее от его переизбытка. Мне кажется, он просто не желает искать следы, ведущие к длинной дороге.

Парень не на своем месте, подумал я. Образно мыслит, да и галстук был подобран в тон к рубашке.

– А вы, стало быть, хотите? – поинтересовался я.

– Вот, взгляните.

Он протянул мне два прозрачных пакета. В одном из них был небольшой золотой медальон в форме головы оленя. Медальон был в крови. Во втором – кусок сломанного ногтя. И это уже было действительным признаком неординарного мышления.

– Вы знаете, что это значит? – спросил он.

– Да, я знаю. Чего я не знаю, это вашего имени, и это немного напрягает.

– Дженкинс.

– Стало быть, Дженкинс, в доме убитой вы нашли символ Ордена Седьмого дня и кусок ногтя. Где вы его нашли?

– Его нашли за комодом.

– Первый раз слышу, что полицейские сдвигают комоды при обыске.

– Крайне щедрый подарок судьбы, не так ли? – просиял слегка Дженкинс.

– Точнее не скажешь.

Меня заинтриговало то, как складно у нас получалось развивать диалог. Дженкинсу на вид было не больше двадцати пяти. И мне начинало казаться, что он из той категории молодых людей, которые слишком рано начинают воспринимать все серьезно. Да, определенно, он был именно таким. Аккуратно одетый, раздавал указания с четкой, слегка жестокой интонацией. Из небедной семьи, судя по часам и широко расставленным плечам, будто он с детства привык командовать небольшими толпами прислуги.

Мне стало интересно, что он подумал обо мне.

– Пришлите мне отчет, когда он будет готов. Коронеры знают, как меня найти. Попросите их отправить копию спецагенту Блейку.

Дженкинс рассеянно кивнул мне, обшаривая в четвертый раз книжные полки.

– Дженкинс. Интересная фамилия. Звучная. Откуда вы?

– Я из Бостона, – судя по выражению, с которым он это произнес, я сделал вывод, что ему больше нравились гамбургеры, чем утиная печень по-бургундски. Готов был поспорить, что Дженкинс-старший писал кипятком, когда непокорный сын пытался ему это объяснить. Но папаша сам виноват. Чего еще можно ожидать от отпрысков поколения «ютьюба»?

– Да, мне стоило догадаться. У меня было несколько однокурсников-бостонцев в Квантико. Но в мое время бостонцы были, как бы это правильнее сказать, недоступнее.

– Это все «ютьюб», – сказал Дженкинс так серьезно, что у меня пробежали мурашки по телу. Парень читал мои мысли. – Простите, мне нужно продолжить.

В то время как рой полицейских во главе со своим откровенно аристократическим вожаком, кряхтя и ругаясь, обшаривали углы таунхауса, я встал у входа в гостиную комнату, засунул руки в карман и начал оглядываться. Вот пятна крови на дверном проеме, ведущем на кухню. Здесь убийца ударил жертву головой об косяк. Затем он оттолкал ее в центр зала. Бил он метко, кровь за несколько минут практически вся вытекла из жертвы.

– Прямо иудейское жертвоприношение, – вырвалось у меня.

– Вы еврей? – прозвучал резкий вопрос.

– Вас это смущает? – ответил я откровенно по-еврейски.

– Пока нет, – ответил Дженкинс и как-то совсем по-саксонски покосился на меня. – Выглядите, скорее, как выходец с Кавказа.

– Неужели? Где это? – пошутил я.

– Где-то в России и в ее окрестностях.

Шутка не прошла. Все-таки слишком серьезный, подумал я и попробовал ответить предельно драматично.

– Никогда там не бывал. Хотя кто знает? Америка перемолола не одну народность. Может быть, кто-то из моих предков не был до конца благочестив и имел-таки дело с кавказскими гоями. Не хотите перейти к обсуждению убийства?

Лицо Дженкинса снова стало измученно-серьезным. Он повернулся к месту, где лежало тело, и стал излагать свою точку зрения, которая не отличалась от моей. Из этого я заключил, что мне все-таки придется угостить его виски. Или молочным коктейлем. Я подумал, что неплохо было бы поинтересоваться заранее.

– А что вы предпочитаете из напитков? – спросил я, когда он закончил деловое повествование.

– Бренди, сер, – ответил Дженкинс, вытянувшись на пятках и вздернув подбородок. Мой вопрос его явно воодушевил.

– Тогда имеет смысл обсудить детали где-нибудь, где, по крайней мере, в ближайшее время никого не убивали. Дайте указание сержанту закончить с отчетом и поехали со мной. Мне придется воспользоваться вашей помощью в расследовании, и не сказать, что мне будет неприятно.

По настоянию Дженкинса мы приехали в загородный клуб, в котором, очевидно, люди моего пошива появлялись только с целью показать бесстрастному привратнику ордер на обыск и получить вежливый отказ после нескольких минут ожидания. Мне стало слегка не по себе, когда пришлось парковать свой черный «Таурус» возле новенького «Мазерати», но я сделал вид, что подобные заведения вполне для меня привычны.

Клуб представлял собой огромный трехэтажный дворец в викторианском стиле с двумя пятиэтажными шпилями в восточной и западной части. Здание было построено из темно-красного кирпича, оконные ставни были нарочито деревянные, словно насмешка над всеми «зелеными» движениями. Вокруг его опоясывало обширное поле для гольфа, укрытое от посторонних глаз густым лесом.

– Спасем леса Амазонки, – прокричал я шепотом.

– О да, несомненно, – усмехнулся Дженкинс. – Я вас понял. Место, конечно, противоречивое, но бренди здесь подают отменный.

– Этот лакей так смотрит на меня, будто ждет, пока я пройду мимо, чтобы всадить мне серебряный нож в спину.

– Милтон? Вполне возможно, – заметил Дженкинс. – Я больше чем уверен, что он на это способен. В прошлом году он на глазах у всего клуба из дробовика снес голову еноту, который имел неосторожность залезть на кухню. Его не выгнали потому, что местная публика крайне консервативна и обожает подобного рода демонстрации человеческого характера.

– Мне повезло, что пиджак на мне сегодня твидовый, и я вряд ли смахиваю на енота.

Миновав Милтона, мы удобно расположились в кожаных креслах у стены в огромном зале, стены которого были богато отделаны деревом. С высоченного потолка, изысканно обведенного лепниной, свисала огромная хрустальная люстра. Будто этого было мало для создания антуража английского салона, на стенах также висели картины с изображением английской охоты, а по углам помещения красовались огромные фарфоровые вазы. Тут же к нам подошел джентльмен средних лет во фраке, с белым полотенцем на руке и поинтересовался, не желаем ли мы отобедать.

Разумеется, я предоставил свободу действий Дженкинсу, который весьма ловко дал понять джентльмену, чего именно нам хочется в это время суток, после чего джентльмен с полотенцем удалился, и мы смогли начать говорить.

– Как вы попали в ФБР? – спросил Дженкинс.

Какого черта, подумал я и окончательно решил с ним подружиться. В конце концов, он рассказал мне правду о дворецком.

– Как мне кажется в последнее время, за меня решили другие. Иными словами, я не помню. Началось все в колледже, где я изучал право. На втором курсе ко мне подошли два джи-ай, пригласили побеседовать и предложили поехать в Квантико. Пара лет там, и вот я уже федеральный агент. Сейчас уже тринадцать лет как агент. Декада непрерывного роста экономики и уровня преступности в стране позволили мне не менять работу. Ну а пара обрушений биржевых котировок убедили в правильности выбора профессии. Весьма банальная история. Ну а вы? Как вы оказались в полиции?

– Ответ простой – из чувства мести.

– Я уверен, все не так просто.

– Наверное, нет. Но на поверхности было желание насолить отцу.

Дженкинс принял от сеньора во фраке стакан с бренди, отхлебнул немного и продолжил:

– Я наследник крупной корпорации. Очень крупной. В моей жизни не было испытаний, знаете ли. Все вокруг происходило само по себе, и в какой-то момент это мне надоело. Отец никогда не говорил, но я знал, что однажды мне придется заняться управлением компании.

– Так зачем же вы пошли в полицейские? Что за форма протеста такая?

– Вы сами сказали. Протест был на поверхности. На самом деле я испугался, что ничего не понимаю в жизни.

– Я думал, что в таких случаях люди ищут опыт, скажем, в финансовой школе.

– Да бросьте! Чтобы успешно управлять большой группой людей, нужны другого рода знания и умения. Я решил, что должен пройти жизненный путь вне заботливого кокона, свитого могуществом моего отца. Чтобы знать цену той жизни, что есть у меня, нужно было увидеть и другие варианты.

– Довольно лицемерное заявление, должен я заметить. Пытаться узнать об ужасах жизни, имея возможность спрятаться от них в подобном бастионе благополучия. И могу поспорить, что живете вы не в Бронксе.

– В Файв Пойнтс, – парировал Дженкинс, но отступать было поздно.

– И все же как-то не то. Все равно, что если бы Памела Андерсен, увеличив груди, заявила, что сделала это из мести интернет-проституткам.

Дженкинс насупился и отхлебнул бренди. Его саксонской выдержки не хватило, чтобы скрыть возмущение, вызванное моим беспардонным нападением на его благие стремления. Нужно было разряжать обстановку.

– Хочу заметить, что вы все равно весьма экстраординарная личность. Могу представить, как к вам относятся в вашем офисе.

– Мне пришлось поменять два «Порше», знаете ли, – оживился он.

– О, неужели!

– Да-да! Первый раз на капоте нацарапали «Соси, пижон».

– Грубо.

– Второй раз прокололи колеса, и надпись стала длиннее: «Грязный педик, проваливай в свой Гарвард». И, разумеется, даже запятой в нужном месте не поставили.

– Ну, это уже хамство, – согласился я.

– После этого мне пришлось пересесть на «Приус».

– Что-то мне подсказывает, что ненадолго. Мой вам совет – пользуйтесь служебным транспортом.

В нашу беседу вмешался телефонный звонок. Мелодия из кармана Дженкинса разлетелась по огромному залу, вызвав бурю негодующего шиканья среди других членов, занятых обсуждением каких-то важных дел. По крайней мере, мне хотелось думать, что отдыхавшие в таком месте люди могут общаться только на серьезные темы. Наверное, я слишком явно смутился, потому что Дженкинс поспешил меня успокоить перед тем, как ответил на звонок.

– Не обращайте на них внимания. Скорее всего, они обсуждают очередную операцию по увеличению груди жены Куллиджа.

– А сколько их уже было?

– Это четвертая. Да, алло, Дженкинс…

На минуту я остался один на один со своей фантазией и живо представил себе, что смогут сделать с женщиной четыре операции на груди при неограниченном финансировании. Куллидж в моих глазах приобрел статус древнегреческого патриция, стремящегося к прекрасному.

– Это криминалист, – сказал Дженкинс. – Похоже, у нас есть подозреваемый.

– Нам с вами некуда торопиться, мистер Дженкинс. Кстати, как вас зовут?

– Гарольд.

– Вы серьезно? Гарольд?

– Что-то не так?

– Я не намерен засорять свою телефонную книгу именем Гарольд.

– Я согласен на Гарри, – сказал он и залпом допил бурбон. – Ну а вы же не просто федеральный агент Блейк?

Я кожей почувствовал, что при фразе «федеральный агент» компания Куллиджа навострила уши.

– Можно Артур.

Мы пожали руки.

– В таком случае, Гарри, я предоставляю тебе возможность окунуться в мерзость этого мира и задержать гада без меня.

Дженкинс подбросил мне до департамента. В здании горел свет и, поразмыслив пару секунд, я все же решил подняться наверх.

Странно, но целый день меня больше никто не искал. Вероятно, тучи сгущались надо мной всерьез. Из загородного клуба я поехал в бюро. Было уже поздно, но я надеялся застать Дэна. Так и оказалось. Свет в его кабинете пробивал в бетонной мгле здания департамента брешь, словно древний маяк.

– Что-нибудь раскопал? – спросил Дэн с порога. Перед Дэном лежал невообразимых объемов ворох бумаги, в котором он искал что-то нужное.

– Я был на месте. Походит на ритуальное убийство. Копы нашли амулет и, по-видимому, ДНК убийцы.

– Да? Что за амулет?

– Кажется, амулет Церкви Седьмого дня.

– Интересно. Но ничего не доказывает.

– Умеешь ты поддержать.

– Иди домой. Все это ровным счетом ничего не значит. А того ублюдка копы и без тебя сцапают.

– Над чем работаешь?

Дэн не стал отвечать. Это означало, что спрашивать не стоит. Я оставил его на своем месте и тихо вышел из кабинета. Я побрел искать Фрэнка, но успехов это предприятие не имело. Его нигде не было. Я обзвонил пару ночлежек, но безрезультатно. Это было не самое удачное начало недели, и все, что я мог сделать, – топить своих демонов самостоятельно.

Глава 5. Дергая за ниточки

Вторник. 08:00.

Дженкинс подобрал меня возле дома. Было восемь часов утра, и день явно начинался не с той ноты. Тело трясло от ужасного похмелья. Но раз уж я чувствовал боль – значит еще одна ночь прошла без пули в моей голове. По совершенно непонятным мне причинам сквозь адскую боль в такие моменты на меня находило прозрение. Несмотря на дикую потребность в лишении возможности чувствовать свое тело, мозги мои начинали работать острее. Возможно, потому, что ощущение физической боли отвлекало периферические рецепторы сознания от ненужных мыслей, давая возможность центру сфокусироваться на главном, не растрачивая потенциал на глупое ворошение прошлого. Случаем нужно было пользоваться.

В машине Дженкинс посмотрел на меня, как обычно смотрят на людей с ужасными дефектами внешности, и предложил выпить кофе, но я отказался. Я поинтересовался у Дженкинса, с каких пор в западной культуре стало принято считать, что кофе является панацеей от всех видов душевного расстройства, включая похмелье, но он ничего ответить не смог.

– Вы все, копы, такие назойливые, – прошипел я. – Зачем ты поднял меня так рано?

– Прости, я думал, для тебя это тоже будет важно, – сказал Дженкинс осуждающе.

– Допустим. Вы его задержали?

– Криминалисты установили совпадение найденного ДНК. Наш клиент – некто Горан Брегович, въехал в Штаты в начале двухтысячного года. Зарегистрирован в Нью-Йорке. Хозяин его дома говорит, что он не появлялся примерно месяц, но за проживание заплатил вперед еще на три месяца.

– Кто он?

– На заднем сиденье его дело. Просмотри.

Я дотянулся до аккуратной папки и начал листать страницы.

– Так, что мы тут имеем. Горан Брегович. 1970 года рождения. Эмиграционная карта, талон, грин-карта. Ничего себе, гражданство! Так быстро? Чем же он заслужил такую милость? Места работы – ничего странного. Что с его последним местом работы? Кого-нибудь опросили?

– Да, все говорят одно и то же. Молчаливый, друзей не имел, но чрезвычайно исполнительный. Я думал, ты сможешь покопаться через свои каналы.

– Тут страниц не хватает, – заметил я. – С кем-нибудь из офиса Мери Ламберт разговаривали?

– Журналистки? Ну да, я пообщался с некоторыми из ее коллег. Но зачем нам все это? Мы знаем, кто убийца. Осталось его поймать.

– А как же мотивы преступления? Нужно понять, зачем он это все сделал. И вообще, может быть, это не он. Оправдательную версию никогда нельзя исключать. В общем, работы пока у нас хватает. Ты разговаривал с боссом мисс Ламберт?

– Я не смог к нему попасть, – смущенно ответил Дженкинс.

– Тогда едем к нему. А что рассказали ее коллеги?

– Говорят, она работала над крупным проектом. Ее должны были вот-вот повысить.

– Подробности по проекту?

– Ничего, – произнес Дженкинс почти по-детски, явно не готовый к моим расспросам.

– Это может быть важно, – сказал я спокойным тоном.

Следующие несколько кварталов Дженкинс вел машину молча, а я потягивал теплый кофе. Припарковав наконец машину возле здания «Дейли Мейл» Дженкинс улыбнулся и сказал:

– Ладно, ты прав. Я не доработал.

– Да я молчу, – улыбнулся я в ответ. – Поговорим об этом позже. Пошли.

Дух отрицания государственной машины можно явственно почувствовать только в таких местах, как «Дейли Мейл». На пороге нас встретили дружелюбной улыбкой, но никоим образом мы не почувствовали себя зваными гостями. Сами стены здания были пропитаны отрицанием формализма и отсутствием хоть какого-то намека на бюрократический порядок. Мат здесь стоял трехэтажный. Все были одеты во что попало. Я был готов поспорить, что видел даму лет пятидесяти в коротких шортах и тапочках, но проверять не стал.

Туда-сюда по обширному холлу, а затем и рабочим коридорам сновали измученные сроками сдачи статей журналисты – кто-то расторопнее, кто-то помедленнее. Чувствовалось, что все эти люди оказались тут по своей воле. По своей воле они рыли землю в поисках того, что можно сдать в печать, что может заставить рядового потребителя фактов ахнуть от удивления. Заряженные энергией либерализма и отрицания главенства порядка над хаосом, превознося свое желание стать лучше остальных, эти люди отвергали всякие нормы морали в поисках сиюминутной сенсации и, как следствие, похвалы босса. Ну, или, на худой конец, какого-нибудь скандала.

– Добрый день, – услышал я в свой адрес приветствие секретаря редактора. Я не стал запоминать его имя, но, несмотря на это, он предложил нам подождать окончания какого-то совещания. – Прошу простить, мистер Эдлер обсуждает завтрашнюю передовицу.

– Можно кофе? – попросил я.

– Разумеется, – улыбнулся секретарь и исчез из моего поля зрения.

– Ты же говорил, что не хочешь кофе? – раздраженно спросил Дженкинс.

– Ничего личного, парень, – развел я руками.

– Что ты хочешь у него выяснить? – спросил Дженкинс уже спокойно.

– Кроме стандартной ерунды нужно выяснить, что он собирается от нас скрывать.

– Я не понял, – сказал Дженкинс.

– В общем, так. Подам тебе знак – начнешь наезжать на него.

– Ладно. А как?

– Не знаю, я даже не видел этого парня ни разу. Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?

– Я думал, у тебя есть какой-то план действий, – возмутился Дженкинс.

– Нет у меня никакого плана, – прошипел я, пытаясь не привлекать внимания секретаря. – Ты что, не знаешь, в чем суть?

– Выяснить факты, думаю.

– Так, хорошо…

– Ваш кофе, сэр, – перебил секретарь, нашедший повод подойти поближе.

– Спасибо, – сказал я, принимая аккуратную чашку из кремового фарфора. – А здесь очень мило. Кто дизайнер?

– Саймон Джонс, – ответил секретарь с важным видом.

– Очень просторно. У вас тут все на виду и на слуху, правда?

Мы взяли у секретаря кофе, и тот уселся за свой рабочий стол, явно раздраженный моим наблюдением. Я снова стал говорить тише.

– Главное, заставить его чувствовать себя некомфортно. Тогда он начнет совершать ошибки, проговариваться. Понимаешь?

– То есть, ты думаешь, он будет врать?

– Боже мой, он ведь редактор крупной газеты. Разумеется, он будет врать. Даже не сомневайся в этом. У него это что-то вроде рефлекса – говорить то, что ты хочешь услышать. Он собьет тебя со следа, глазом не моргнув. У него в неделю бывает, по крайней мере, одна неприятная беседа с теми, кто платит ему зарплату. И ему еще не то приходится делать, чтобы не выдать истинное положение дел. Но если получится выбить его из седла, то он выдаст что-нибудь важное для нас.

Дверь в кабинет Эдлера открылась, оттуда высыпался рой редакторов и их помощников. Все что-то шумно обсуждали, растворяясь по кабинетам.

– Вы можете проходить, – сказал секретарь, странно покосившись на меня.

Кабинет Эдлера оказался на удивление уютным, сравнительно небольшим. Мебель была подобрана со вкусом. На стенах висели гравюры мастеров Возрождения. Скорее всего, это были оригиналы. В центре кабинета стоял стол для совещаний из темного лакированного дерева на двенадцать персон. Эдлер пригласил нас к своему рабочему столу и рассадил в удобные анатомические стулья, сделанные по дизайну кого-то из шведов, повернутых на комфортной фурнитуре. Все вокруг источало спокойствие и умиротворение. Тем интереснее.

– Прошу меня простить. У меня мало времени, поэтому не могли бы мы сразу перейти к делу, – быстро проговорил Эдлер. Ему было за пятьдесят, выглядел он довольно подтянутым для своих лет. Двигался Эдлер очень плавно и уверенно. Его голубые глаза разглядывали меня с интересом, он будто пытался снять с меня мерку для гроба. Я понял, что он начал привычную игру в поддавки, а значит будет терпеливо ждать, пока я не выдам ему все свои карты, после чего его обширный жизненный опыт подскажет ему, как меня облапошить. У меня в арсенале было единственное противоядие от таких трюков – заставить себя ненавидеть.

Не произнося ни слова, я стал разглядывать кабинет. Дженкинс, не готовый к такому тактическому ходу, беспокойно заерзал на своем месте. Через три долгих минуты молчания Дженкинс посмотрел на меня почти умоляющим взглядом, но я, как ни в чем не бывало, продолжал разглядывать гравюры. Молчание действительно начало затягиваться. Эдлер переводил дружелюбный взгляд с Дженкинса на меня и обратно, также сохраняя молчание.

Дженкинс не выдержал первым и пытался заговорить, но я одернул его. Заметив это, Эдлер удивленно посмотрел на нас.

– Итак, господа, я вас слушаю, – фраза прозвучала настолько нелепо и натянуто, что я едва удержался от улыбки.

– Неплохие гравюры, – начал я поддевать Эдлера, – Маркес, насколько я понимаю.

– Нет, – холодно ответил он. – Это Мантенья. Я увел ее из-под носа нью-йоркского музея искусств.

– Представляю, как себя чувствовал Парсонс, – радостно воскликнул Дженкинс, ухватившись за возможность вклиниться в беседу. Я посмотрел на него с иронией. – Томас Парсонс, директор музея, – прокашлял Дженкинс. – Он друг семьи.

– Неужели! – процедил Эдлер. – Господа. Прошу вас. У меня мало времени. Зачем вы ко мне пришли?

Помолчав еще минуту, дождавшись, пока Эдлер не станет раскачиваться в разные стороны, наполняясь злостью, я кивнул Дженкинсу.

– Позавчера одна из ваших сотрудниц была убита на пороге своего дома, – проговорил он, будто вместо слов выплевывал горячие гвозди.

– Вы говорите про Мери Ламберт, – выдохнул Эдлер, моментально состроив грустную мину. – Да, это, несомненно, трагедия.

Глаза Эдлера, напротив, стали источать небрежную уверенность. Внутренне он был готов к моим трюкам, а я, казалось, просчитался.

– Что вам известно об этом? – продолжил Дженкинс.

– Только то, что удалось раскопать моим людям, – реакция его была отточена до автоматизма: легкий налет сожаления и скорби, руки спокойно складывались на столе. – Вы знаете, Мэри была перспективной. Я собирался ее повысить.

– Мы говорили об этом с ее коллегами, – перебил его Дженкинс, не дав выговориться.

– Это мне тоже известно, – сказал Эдлер, потеряв мысль. Дженкинс слишком рано прервал его, подумал я, но не стал вмешиваться.

– Мы бы хотели знать, над чем она работала, – сказал Дженкинс.

В этот самый момент я уловил едва различимую гримасу боли, тотчас растворившуюся на лице Эдлера. Потом он напряженно выпрямился на стуле и сложил руки в замок. Я стал чувствовать себя увереннее.

– Насколько я понял из заметок, которые она мне показывала, статья была о высокопоставленных чиновниках в Вашингтоне или о ком-то из Сената. Не могу точнее сказать. Это были наброски, без имен. Тут все так делают, чтобы кто-нибудь случайно не умыкнул сенсацию. К тому же ее черновики я уже уничтожил. Простите, господа, но мне, правда, нечего больше добавить. Возможно, позже, когда вы сможете задать мне более конкретные вопросы, я смогу помочь.

Когда Эдлер вернул разговор в нужное ему русло, расточая ничего не значащие фразы о том, что весь коллектив скорбит об утрате, я взял Дженкинса под руку и, откланявшись, пошел к выходу.

– Вот где он начал врать, – объяснил я Дженкинсу уже в машине.

– Ты хочешь сказать, что мимолетная гримаса – признак того, что он врет? Объясни, какого черта там произошло? – воскликнул Дженкинс.

– Да, езжай к памятнику Джефферсону, – сказал я.

– Ты вел себя так странно, чтобы вывести его из себя, – не унимался Дженкинс, – это я понял. Но при чем тут гримаса?

– Мое поведение, как ты понял, слегка его обескуражило. Но только слегка. Ему пришлось, конечно, немного понервничать, чтобы держать себя в руках. И надо признать, до твоего вопроса о статье Мери, он вел себя весьма достойно. Но как только ты его спросил, бах – и он не сдержался. На одно мгновенье весь он стал каким-то неестественным. Он знает о ее статье больше, чем говорит. А потом он снова взял себя в руки, потому что внутренне был готов к обороне. Он вспомнил всю ложь, которую проговаривал про себя перед нашей встречей, чтобы убедить нас в своей невинности. Дальше ты мог без конца с ним разговаривать. Он уже был готов.

– Ничего из этого я не заметил. Столько времени впустую, – проговорил Дженкинс.

– Что значит впустую? Ты ничего понял? Что он должен был сделать? Увидеть твой значок и начать целовать тебе пятки, пытаясь утолить свою жажду гражданского сотрудничества с органами правопорядка? Я никогда с ним раньше не встречался. И ты не встречался. Мы не могли ничего поделать.

– Мы могли подготовиться, – бросил Дженкинс, и мое желание спорить иссякло.

Возле памятника Джефферсона Дженкинс остановил машину.

– Я тут думал о Бреговиче, – заговорил Дженкинс. – Судя по тому, как он себя ведет, он не особо-то и прячется.

– Согласен, он не так прост, – ответил я. – Мне нужно будет подумать о нашей беседе с Эдлером и решить, что делать дальше.

– Что делать мне? – спросил Дженкинс неуверенно. – Я не понимаю тебя.

– Пока что нечего понимать.