Текст книги "Мудрость Уязвимости"

Пусть наблюдение верно, но вывод из него сделан абсурдный. Это все равно что сказать: «Ты говоришь, что в подвале пожар. Ты расстроен из-за этого. Раз уж ты расстроен, никакого пожара, конечно, нет». Да, агностик и скептик полон тревоги и страдает от невроза, но это не означает, что его философия ложна; это лишь означает, что он обнаружил определенные факты и не понимает, как ему приспособиться к этому знанию. Мыслящий человек, который бежит от фактов, пытаясь убежать от невроза, просто следует принципу «меньше знаешь – крепче спишь».

Когда вера в вечное и незыблемое становится невозможной и на смену ей приходит ее жалкое подобие, вера в веру, человек начинает искать спасение в земных радостях. Но знание, что все они ненадежны и быстротечны, всегда остается с ним, как бы он ни пытался похоронить его в глубинах подсознания. У такого положения вещей два следствия. С одной стороны, возникает страх упустить что-то стоящее. В результате ум нервно и жадно перескакивает с одного удовольствия на другое, нигде не задерживаясь надолго и не получая на самом деле никакого удовольствия. С другой стороны, фрустрация от постоянной погони за счастливым будущим, которое никогда не наступает, в мире, где все зыбко и ненадежно, неизбежно навевает настроение «а какой вообще в этом смысл?».

И вот наша эпоха становится веком фрустрации, тревожности, беспокойства и зависимости от «допинга». Каким-то образом нужно успеть ухватить как можно больше и как можно быстрее, одновременно старательно закрывая глаза на очевидную мимолетность и бессмысленность того, что мы пытаемся ухватить. Упомянутый «допинг» называется высоким уровнем жизни, который сводится к сложной и до жестокости интенсивной стимуляции органов чувств. Настолько интенсивной, что они постепенно утрачивают чувствительность, а значит, нуждаются в еще более сильной стимуляции. Мы жаждем развлечений, зрелищ, звуков, ощущений и приятного возбуждения, причем как можно больше в минимальный срок.

Стремясь «соответствовать стандартам», большинство людей мирится с жизнью, большей частью состоящей из скучной работы. На этой работе зарабатываются деньги для того, чтобы ненадолго вырваться из скуки и с головой окунуться в сумбурные и дорогостоящие удовольствия. Предполагается, что эти короткие промежутки и есть «настоящая жизнь», что они – та самая цель, ради которой приходится терпеть неизбежное зло в виде работы. Часто подобное существование оправдывается необходимостью содержать семью, ведущую подобный образ жизни ради того, чтобы породить следующую семью, и так ad infinitum[1]1
  До бесконечности (лат.). – Здесь и далее прим. ред., если не указано иначе.


[Закрыть].

Нет, это не насмешка и не карикатура. Это реальность, в которой живут миллионы, и она стала настолько привычной и обыденной, что нет смысла задерживаться на ней, расписывая подробности. Разве что отметим, какую сильную тревогу и фрустрацию испытывают люди, вынужденные жить такой жизнью и не знающие ей альтернатив.

Но что все-таки можно сделать? На первый взгляд, альтернатив две. Первая: как-нибудь исхитриться и отыскать новый миф либо с достаточной убедительностью воскресить старый. Если наука не может доказать, что Бога нет, можно поставить всё на карту и жить, полагаясь на крошечную вероятность, что Он все-таки есть. В такой игре терять нечего. Ведь если смерть действительно конец всего, мы не сможем после нее сокрушаться, что ошиблись с жизненной философией. Но такая философия никогда не заменит искренней живительной веры, ведь в конечном счете она сводится к позиции: «коль скоро все тщетно, давайте сделаем вид, что это не так».

Вторая альтернатива: собраться с силами и согласиться с Шекспиром в том, что «жизнь – это история, рассказанная идиотом», а затем попытаться извлечь из нее хоть что-то; позволить науке и технологиям служить нам по возможности лучше и пройти с их помощью свой жизненный путь, простирающийся из ничто в ничто.

Но это не единственные два выхода из создавшегося положения. Да, мы можем признать и принять агностицизм, который несет с собой научная картина мира. Можем честно признать, что нет никаких научных доказательств существования Бога, бессмертной души и других абсолютов. Заодно можем перестать притворяться, что жизнь представляет собой нечто большее, чем кажется на первый взгляд, и начать воспринимать ее такой, какая она есть. И вот здесь мы оказываемся в исходной точке, из которой можно прийти к иному образу жизни, который не требует мифа, но и не подразумевает отчаяния. Только, чтобы прийти к нему, потребуется кардинально изменить привычный способ мыслить и даже чувствовать.

Самое удивительное в такой революции мышления то, что она позволяет увидеть истину, стоящую за так называемыми мифами традиционной религии и метафизики. Она раскрывает не абстрактные верования, но конкретную реальность, соотносящуюся, порой весьма неожиданным образом, с концепциями Бога и вечной жизни. Есть причины полагать, что именно такая революция мышления в свое время породила идеи, которые затем легли в основу главных религиозных течений, относясь к ним так же, как реальность относится к символу или как причина – к следствию. Самая распространенная ошибка привычных религиозных практик заключается в том, что человек путает символ с реальностью, смотрит на указующий палец и, вместо того чтобы следовать в указанном направлении, беспомощно присасывается к нему, как к материнской груди, пытаясь высосать какую-то истину. Религиозные идеи подобны словам. Если не знать, какие конкретные, существующие в реальности вещи они обозначают, то они либо бесполезны, либо сбивают с толку. Слово «вода» очень полезно в общении для тех, кто знает, что такое вода. То же верно для слова и понятия «Бог».

Я вовсе не пытаюсь сейчас показаться таинственным, как и не претендую на некое «тайное знание». Реальность, которую обозначают слова «Бог» и «вечная жизнь», конкретна, лежит на поверхности, чуть ли не осязаема и доступна каждому. Но чтобы увидеть ее, нужно «подкорректировать» мышление, как иногда делают «коррекцию» зрения, чтобы человек лучше видел.

Убеждения, будь то религиозные или атеистические, скорее мешают обнаружению этой реальности, чем помогают. Здесь нужно провести четкое различие между убеждениями и верой, потому что в наше время убеждения сами по себе означают состояние ума, противоположное вере. Под «убеждением» я здесь подразумеваю то, на чем человек настаивает как на истине, то, что ему хочется видеть как истину. Человек убеждается в истинности идеи и принимает ее при условии, что она вписывается в его картину мира и не противоречит другим идеям и желаниям, из которых состоит внутренний мир человека. Вера же – это когда человек без оглядки открывается навстречу истине, вне зависимости от того, какой она окажется. Вера лишена предвзятости; это всегда прыжок в неизвестность. Убеждения цепляются, вера отпускает. В этом смысле вера становится главной добродетелью науки, как и главной добродетелью любой религии, которая не была бы самообманом.

Большинство из нас во что-то верит, чтобы почувствовать себя в безопасности, чтобы придать своей отдельной маленькой жизни смысл и значимость. И вера превращается в убеждение, которое помогает цепляться за жизнь, «ухватить» ее покрепче и полностью присвоить себе. Но нельзя понять жизнь и ее тайны, судорожно цепляясь за нее. Жизнь вообще нельзя ухватить, как нельзя ухватить реку, зачерпнув ее ведром. Если вы пытаетесь заключить текущую воду в ведро, вы, очевидно, не понимаете, что такое текущая вода, и неизбежно будете разочарованы, убедившись в том, что в ведре вода никуда не течет. Чтобы у вас «была» текущая вода, вам нужно выплеснуть содержимое ведра обратно в реку и позволить воде течь. Так же с жизнью и Богом.

К счастью, человечество достигло в своем развитии такого этапа, на котором действительно будет легко «отпустить». Наш ум подготовлен к этому крушением убеждений, к которым мы прибегали, чтобы чувствовать себя в безопасности. Как это ни странно, но, в полном соответствии с небезызвестными религиозными традициями, такое разрушение столпов есть не проклятие, но благословение. Оно принуждает нас взглянуть на реальность без всяких предубеждений, а Бога можно увидеть, только избавившись от предубеждений, подобно тому как небо можно увидеть только через чистое окно. Вы не увидите неба, если ваше стекло покрыто слоем синей краски.

Увы, «религиозные» люди, упорно не желающие соскребать краску со стекла, относящиеся к научному методу со страхом и недоверием, путающие веру с убеждениями, удивительным образом слепы к законам духовной жизни, многие из которых прописаны в их собственных священных текстах.

Если обратиться к сравнительному религиоведению и философии, мы увидим, что отказ от убеждений, в том числе от мечтаний о будущей вечной жизни, прекращение попыток сбежать от собственной конечности и смерти – это нормальный и необходимый этап на пути духовного развития. Столь очевидна необходимость этого этапа для любой духовной жизни, что остается лишь удивляться нашим теологам, которые, вместо того чтобы дружно приветствовать критический научный метод, упорно ему сопротивляются.

То, что спасение приходит лишь через смерть Бога в образе человека, – не новость. Сложнее оказалось разглядеть и понять, что «человеческий образ Бога» – это не только исторический Иисус, но и образы, идеи и убеждения, касающиеся Абсолюта, за которые упорно цепляется ум человека. Вот эта заповедь целиком: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху… не поклоняйся им и не служи им» (Исход, 20:4).

Чтобы открыть для себя высшую Реальность – Абсолют, вечность, Бога, – нужно перестать пытаться «ухватить» ее в форме идола. Такой идол не обязательно будет примитивным изображением Бога, мысленной картинкой седовласого старца на золотом троне. Идолами становятся и наши убеждения, наши драгоценные, но абсурдные представления об истине, из-за которых невозможно безоговорочно распахнуть сердце и душу навстречу реальности. Использование образов вполне оправданно, но для того, чтобы выразить истину, а не чтобы ее присвоить.

Это всегда признавалось великими восточными традициями – буддизмом, ведантой, даосизмом. Коснулось это и христианства, ведь вся история жизни Христа и его учение демонстрируют полное и безоговорочное принятие собственной уязвимости. «Лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Матф. 8:20).

Тем более это становится очевидно, если воспринимать Христа в самом ортодоксальном смысле, в качестве единственного воплощения Бога в человеке. Что лежит в самой основе истории о Христе? Источником жизни эта «точная копия» Бога становится самим актом своего разрушения. Последователям, которые упорно хватались за его божественность, воплощенной в образе отдельной личности, он объяснял: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Иоан. 12:24). И развивая ту же мысль: «Лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель [Святой Дух] не приидет к вам» (Иоан. 16:7).

Сегодня эти слова применимы к христианам, как никогда раньше, и прекрасно характеризуют всю нашу эпоху. Мы никогда в полной мере не понимали всей революционности их значения. По сути, они указывают на невероятную истину: то, что религия называет образом Бога, возможно постичь, лишь отказавшись от всех убеждений, касающихся самой концепции Бога. Согласно тому же закону обратного усилия, мы открываем для себя «бесконечность» и «абсолют» не тогда, когда пытаемся убежать от конечного и условного мира, но когда полностью и безоговорочно принимаем все его ограничения. Каким бы парадоксальным это ни казалось, но жизнь начинает казаться нам осмысленной лишь после того, как мы убедимся в ее бесцельности; «тайну мироздания» мы узнаем, лишь по-настоящему убедившись, что вообще ничего не знаем и не понимаем. Агностик, релятивист, материалист редко доходит до этой точки, потому что не способен последовательно дойти до конца цепочки своих рассуждений. Слишком сильное потрясение ждет его там, где завершается этот путь. И он поспешно отворачивается от веры, не успев полноценно раскрыться навстречу реальности, и позволяет себе закостенеть в доктрине. Чтобы открыть таинства мироздания, чтобы увидеть чудо из чудес, не нужны никакие убеждения. Ведь убеждение – это то, что мы уже знаем, о чем заранее составили мнение, что уже представили себе. Но это находится за пределами любого воображения. Нужно лишь пошире раскрыть глаза, а вместе с ними и разум, и «тайное станет явным».

Глава 2
Боль и время

Думаю, каждый из нас хотя бы раз в жизни завидовал животным. Они страдают и умирают, но не делают из этого «проблемы». Они понятия не имеют, что такое «жизненные трудности». Едят, когда хочется есть, спят, когда хочется спать, а в своих немногочисленных приготовлениях к будущему руководствуются скорее инстинктом, чем тревогой. Насколько мы можем судить, животное столь глубоко погружено в то, чем оно занято в текущий момент, что просто не способно остановиться и задуматься о том, имеет ли его жизнь смысл и будущее. Для животного счастье целиком и полностью состоит из наслаждения настоящим, а не в обретении уверенности в том, что впереди у него долгое будущее, преисполненное удовольствий.

И происходит так не только потому, что животное якобы «ничего не чувствует». Зачастую его зрение, слух и обоняние по степени чувствительности в разы превосходят человеческие, и никто не будет сомневаться в том, что животное способно по-настоящему наслаждаться пищей или сном. Но, несмотря на развитые органы чувств, у него, если можно так выразиться, «нечувствительный» мозг; животное не способно мыслить абстрактно, у него очень ограниченные память и способность к предсказанию.

Сверхчувствительный человеческий мозг делает нашу жизнь неизмеримо богаче жизни любого животного. Но за это приходится платить высокую цену: повышение общей чувствительности неизбежно влечет за собой и повышенную уязвимость. Да, человек может стать менее чувствительным – зачерстветь душой, – но тогда он потеряет способность наслаждаться жизнью. Чувствительность подразумевает особенную мягкость, хрупкость. Глазные яблоки, барабанные перепонки, вкусовые рецепторы языка и нервные окончания – все они посылают сигналы в сверхсложный и хрупкий орган, в мозг. Все это не просто мягко и уязвимо, но еще и бренно, подвержено влиянию времени. Человечество до сих пор не знает, как снизить хрупкость и затормозить старение в живых тканях, не снизив их чувствительности.

Коль скоро мы способны интенсивно переживать удовольствие, мы предрасположены и к тому, чтобы остро чувствовать боль. Удовольствие мы любим, боль ненавидим, но первое без второго, по-видимому, невозможно. Создается впечатление, что эти два состояния должны чередоваться, потому что постоянное удовольствие само по себе является стимулом, который, чтобы оставаться удовольствием, должен либо постепенно ослабеть, либо увеличить интенсивность. Увеличение интенсивности удовольствия стимуляцией либо притупляет нервные окончания, либо превращается в боль. Так, если питаться исключительно жирной пищей, вы либо лишитесь аппетита, либо заболеете.

Получается, что смерть является злом ровно в той степени, в которой жизнь кажется приятной. Чем больше мы способны любить человека, чем больше наслаждаемся его обществом, тем больше будем страдать, если этот человек умрет или мы расстанемся с ним. Чем более полноценно сила осознанности переходит в жизненный опыт, тем бо́льшую цену приходится платить за такое знание. И, вполне объяснимо, в какой-то момент мы начинаем задаваться вопросом, не слишком ли далеко мы зашли, сто́ит ли игра свеч, не лучше ли развернуть эволюцию в единственно возможном направлении – обратном – и вернуться к относительно спокойной жизни животного, растения, минерала…

На самом деле такие попытки предпринимаются регулярно. Девушка, глубоко травмированная опытом неудачного романа или замужества, клянется себе, что никогда больше не позволит мужчине «играть ее чувствами», и постепенно превращается в жестокую бесчувственную старую деву. Либо чувствительный мальчик, попав в школьную среду, оказывается настолько травмирован, что начинает отыгрывать роль «крутого парня». Вырастая, он занимает оборонительную позицию по отношению к «бабам» и «тюфякам», а вместе с ними, как это свойственно многим обывателям, отметает и все достижения интеллектуальной и эмоциональной культуры. Доведенная до логического конца, такая психологическая реакция вполне может привести и к самоубийству. В некотором смысле можно сказать, что «несгибаемые» люди уже частично мертвы.

Итак, если мы хотим оставаться людьми, причем людьми осознанными, похоже, нам придется страдать, чтобы получать удовольствие. Без готовности страдать невозможно развивать осознанность. Между тем человек совершенно не собирается выражать такую готовность, а если кто-то и выскажется в таком духе, вряд ли он будет понят окружающими. Наша «природа» так сильно бунтует против боли, что даже мысль о готовности мириться с ней кажется невозможной и бессмысленной.

Получается, сама жизнь становится конфликтом и воплощенным противоречием. Коль скоро сознанию нужно испытывать и боль, и удовольствие, стремление к удовольствию и бегство от боли приводят к потере самого сознания. Утрата же сознания, по сути, является смертью, а значит, чем упорнее мы боремся за жизнь (как за удовольствие), тем настойчивее убиваем то, что любим.

Действительно, именно так зачастую ведет себя человек по отношению к тому, что он любит. Он тратит огромные усилия на то, чтобы бесконечно продлить тот или иной приятный опыт. А опыт приятен именно потому, что переменчив. Музыка доставляет такое наслаждение, потому что у нее есть ритм, потому что звуки сменяют друг друга. Но как только вы остановите музыку и начнете тянуть одну ноту или один аккорд, ритм будет нарушен и музыка исчезнет. Точно так же и жизнь, по сути своей, является беспрерывным потоком, а перемены и смерть – ее неотъемлемыми составляющими. Бороться с ними – значит бороться с самой жизнью.

Но главная проблема человека не сводится к простому опыту сменяющихся боли и удовольствия. Причина, по которой мы вынуждены искать смысл жизни, стремимся к Богу и посмертному существованию, вовсе не в том, что мы пытаемся избежать сиюминутной боли. И вовсе не по этой причине мы вырабатываем систему взглядов и привычек, заставляющих обороняться от всех и вся. Настоящая проблема заключается не в особой чувствительности к быстро проходящей боли, а в замечательных способностях нашей памяти и в умении предвидеть. Иными словами, проблема в том, что мы осознаём время.

Животному для счастья достаточно, чтобы ему нравилось то, что происходит прямо сейчас. Человеку этого совсем не достаточно. Ему гораздо важнее заполучить приятные воспоминания и ожидания, последние – в особенности. Стоит ему заручиться приятными ожиданиями, и он будет готов мириться даже с очень неприятным настоящим. Если же таких ожиданий нет, он будет несчастен, даже испытывая физическое наслаждение.

Например, представим себе, что человеку через две недели предстоит операция на сердце. Прямо сейчас он не испытывает ни боли, ни дискомфорта; у него достаточно еды; его окружают заботливые друзья; он ходит на работу, которую по-настоящему любит. Но он совершенно не способен наслаждаться всем этим, потому что ему очень страшно. Он просто не способен воспринимать окружающую реальность. Его ум полностью занят событием, которое еще не наступило. И дело не в том, что он обдумывает практическую сторону вопроса, – например, решает, стоит ли вообще ложиться на операцию, или оставляет какие-то распоряжения на случай своей смерти. Все эти решения уже приняты. Нет, все его мысли заняты операцией, но это бесплодные мысли, они ничего не решают и в то же время не позволяют наслаждаться настоящим. И человек ничего не может с собой поделать.

Это типично именно для человека, в отличие от животного. Пугать может не только операция. Это может быть оплата коммунальных услуг за следующий месяц, ожидание войны и социальных потрясений, страх нищей и одинокой старости, страх смерти, наконец. Но и это не всё. Настоящее может «портить» не только страх перед будущим. Это могут быть и неприятные воспоминания: травма, преступление, непреднамеренно совершенная глупость, отравляющая настоящее обидой или чувством вины. Сила воспоминаний и ожиданий такова, что для большинства людей они не просто реальны так же, как настоящее. Они реальнее самого настоящего. Человек не может быть счастлив в настоящем, не «разобравшись» со своим прошлым и не озарив будущее счастливыми ожиданиями.

Никто не будет спорить, что способность вспоминать и предсказывать, умение создавать упорядоченную последовательность из хаотического скопления никак не связанных друг с другом мгновений – это значимый этап эволюции, итог многих тысячелетий развития чувствительности. Пожалуй, это самое удивительное из всех эволюционных достижений человеческого мозга. Благодаря этой своей особенности человек научился приспосабливаться и выживать в самых экстремальных условиях. Но то, как мы пользуемся этой способностью, буквально сводит на нет все ее преимущества. Что толку, когда мы способны вспоминать и предсказывать, если из-за этого мы теряем способность жить в настоящем?

Да, мы можем запланировать, что будем есть, к примеру, на следующей неделе. Но какой в этом прок, если мы теряем возможность наслаждаться тем, что едим сейчас? Если я настолько занят планированием меню на следующую неделю, что не могу полноценно наслаждаться тем, что ем сейчас, я точно так же не смогу наслаждаться, когда наступит следующая неделя и «потом» превратится в «сейчас».

Представим себе, что самое приятное для меня в текущий момент времени – это с головой погрузиться в приятные воспоминания и ожидания. Но ведь тогда я весьма смутно осознаю́ то, что происходит прямо сейчас, в настоящем. И я буду продолжать мысленно отсутствовать в «сейчас», когда приятные события, которых я так жду, станут настоящим, а потом уйдут в прошлое. Ведь у меня уже сформировалась привычка смотреть либо назад, либо вперед, быть где угодно, но не «здесь и сейчас». Когда моя осознанность прошлого и будущего мешает осознавать настоящее, возникает вопрос, насколько я вообще присутствую в реальном мире.

Будущее бессмысленно и не имеет никакого значения, если только рано или поздно не станет настоящим. Поэтому планировать будущее, которое никогда не станет настоящим, так же абсурдно, как планировать будущее, которое наступит, но я его не увижу, поскольку вместо того, чтобы смотреть ему прямо в лицо, буду по привычке смотреть куда-то через плечо.

Всепоглощающие фантазии ожиданий и слепота к реалиям настоящего особенно свойственны деловым людям, которые посвящают жизнь зарабатыванию денег. Как много богатых людей прекрасно разбираются в том, как заработать деньги, сохранить их и приумножить, и ничего не понимают в том, как их потратить, получить удовольствие с помощью денег! Они все время готовятся жить и никогда не живут по-настоящему. Вместо того чтобы зарабатывать на жизнь, они зарабатывают, чтобы заработать. В результате, когда наступает пора отдохнуть и расслабиться, они совершенно к этому не способны. Очень много «успешных» людей, выйдя на пенсию, начинают сходить с ума от скуки и безделья, и вскоре возвращаются на прежнюю должность, лишь бы не дать себя «обогнать» кому-то помоложе.

Получается, если взглянуть с другой стороны, способность вспоминать и предсказывать не столько помогает, сколько мешает приспосабливаться к жизни. Если, чтобы получить удовольствие от приятного настоящего, нам нужно не только это настоящее, но и гарантия не менее приятного будущего, то мы подобны ребенку, который требует луну с неба. Нет у нас такой гарантии, и быть не может.

Самые точные предсказания все равно относятся к области вероятностей, а не уверенности, и, насколько мы вообще можем судить, все мы будем сначала страдать, а потом умрем. Поэтому, если мы не способны быть счастливыми, не имея гарантий счастливого будущего, – значит, мы плохо приспособлены к миру, в котором все рано или поздно заканчивается, где тщательно продуманные планы подвержены случайностям, а в конце всех ждет смерть.

Вот она, главная проблема человека: за развитие осознанности приходится платить очень высокую цену. Нельзя стать более чувствительным к удовольствию, не став более чувствительным к боли. Вспоминая прошлое, мы можем планировать будущее. Но способность планировать наслаждение в будущем уравновешивается «способностью» этого будущего страшиться: нас пугает боль в будущем, еще больше пугает неизвестность. Хуже того, обостренное восприятие прошлого и будущего затеняет восприятие настоящего. Иными словами, мы дошли до той точки, где преимущества осознанности больше не перевешивают ее недостатков и сверхчувствительность не помогает, а мешает приспосабливаться к окружающей среде.

Оказавшись в таких условиях, мы начинаем конфликтовать как с собственным телом, так и с окружающим миром, утешаясь мыслью, что мы здесь «чужие» и все это «временно». Ведь, если наши желания находятся в явном противоречии со всем, что может предложить этот бренный мир, возникает впечатление, что сама наша природа «не от мира сего» и что наши души были созданы не для смерти, а для бессмертия. Недовольство и постоянное беспокойство души принимаются за признак ее «потусторонности».

Но если мы чего-то сильно хотим, значит ли это, что оно существует на самом деле? Конечно, нет. Да, очень примиряет с реальностью мысль, будто мы пришли на землю из других миров и, отбыв здесь «срок», вернемся туда, куда так стремятся наши души. Но если мы все-таки полноценные обитатели земного мира и нет никакой жизни после смерти, не значит ли это, что, породив человека, природа совершила большую ошибку?

Создается впечатление, что в человеке, и только в человеке, сама жизнь находится в безнадежном и бесконечном конфликте с самой собой. Чтобы быть счастливыми, нам необходимо то, чего мы никогда не получим. Получается, что только в человека природа заложила желание, удовлетворить которое невозможно. Вместе со способностью большими глотками пить из источника наслаждения, природа заложила в нас повышенную чувствительность к страданиям. Да, мы получили власть над будущим, но власть относительную и небольшую. Зато вместе с ней пришло знание, что рано или поздно мы проиграем смерти, а это причиняет боль. Создается впечатление, что природа дала нам разум исключительно для того, чтобы мы могли критиковать ее за противоречивость этого разума. Как будто сознание – инструмент, изобретенный природой, чтобы пытать саму себя.

Конечно, никому не хочется думать, что все так и есть на самом деле. Вот только нет ничего проще, чем доказать, что любые попытки опровержения такого печального положения вещей суть принятие желаемого за действительное. Уловка все той же природы, чтобы люди не кончали жизнь самоубийством и весь этот идиотизм мог продолжаться. Поэтому логических рассуждений здесь будет недостаточно. Нужно идти глубже. Мы попробуем всмотреться в жизнь, в ее природу, которая осознала себя через человека, и выяснить, действительно ли она находится в конфликте сама с собой, действительно ли ей необходима гарантия безопасного и безболезненного будущего, которое для индивида как частного проявления жизни попросту невозможно.