Текст книги "Мстительница"

– У нас дома был экземпляр, – сказала я, а потом прибавила: – Но не последнее издание.

– У меня есть один… точнее, несколько экземпляров. Разных изданий. Помимо прочих книг. Когда закончите с Казареем и его костями, загляните ко мне. Ты тоже, Адрана, если такие вещи наполняют твои паруса.

– Возможно, – сказала моя сестра.

Ракамор поднял кружку, словно салютуя:

– Так должно быть. Прошлое – это все, что у нас осталось. Самое меньшее, что мы можем сделать, – это извлечь из него максимум пользы.

Если вы когда-нибудь пробовали спать в старом ворчливом доме, где шипят и лязгают трубы, скрипят полы, стонут стены, дребезжат стекла в окнах, то, возможно, вы на одну десятую представляете себе, каково это – спать на корабле вроде «Скорбящей Монетты». Если неустанные шумы корабля и затихали, то кто-то выкрикивал инструкции, кто-то называл время вахты или вопила безумная женщина, привязанная к кровати.

Стоило мне задремать на полчаса, как раздался тихий стук, и Мэттис отодвинул занавеску, которой была огорожена наша каюта, просунул в щель свою бородатую физиономию и сказал:

– Утренняя вахта. На камбузе есть горячий чай, в уборной – горячая вода. Вы сейчас чувствуете себя ужасно, но мы все когда-то провели первую ночь на корабле – дальше будет лучше.

– Сколько ночей это займет? – спросила Адрана.

– О, не много. Иногда всего-то двадцать.

– Спасибо, Мэттис.

Я дрожала, хотя ночью укрылась всем, чем только могла.

– Не спешите. Впрочем, канителиться тоже не надо, если хотите увидеть, как поднимают паруса. Хиртшал уже начал.

Подъем парусов заставил всех понервничать. Хиртшал был мастером, он за свою работу отвечал, но если бы что-то пошло не так, половине команды предстояло нарядиться в скафандры и отправиться распутывать безобразие.

– У нас малочисленная команда, – сказал мне Ракамор, когда мы собрались у полусферического окна, наблюдая, как из корпуса выдвигается механизм управления парусами. – Не только потому, что легкий корабль – быстрый корабль. Это позволяет нам не делить прибыль на слишком много частей.

– Я хочу научиться всему, чему можно, – сказала я.

Он кивнул:

– Прекрасная позиция. И ты научишься – в пределах разумного. Носить скафандр, управлять шлюзом, ориентироваться снаружи корабля – это базовые навыки выживания. А кое-какие знания из других областей всегда полезны. Тебе пригодится немного сведений про шарльеры, немного – про реликвии и так далее, хотя бы потому, что так ты научишься должным образом уважать те сферы, в которых не разбираешься. – Его челюсть напряглась. – Но с чтецами костей мне приходится поступать особым образом. Вас мало… слишком мало, чтобы подвергать тем рискам, которые другие члены команды естественным образом принимают.

Стоящая рядом с нами Прозор сказала:

– Он имеет в виду, деточки, что вас будут баловать, так что привыкайте.

За стеклом шипы, которые были сложены вдоль корпуса «Монетты», выпрямлялись – как будто сердитая рыба ощетинивалась, защищаясь от врага. Это были опорные точки для такелажа – тонких нитей, связывающих корабль с парусами. Под наблюдением Хиртшала они должны были все время то натягиваться, то ослабевать, сообразно крошечным сдвигам в солнечном потоке и поправкам в наш курс, которые были на уме у Ракамора.

– Мы не выпускаем все гроты за один раз, – говорил он тем временем. – Они запутаются и порвутся. Хиртшал сперва использует стабилизирующие паруса. Видите – вон они, разворачиваются примерно в лиге от нас? Они выберут слабину в снастях, хорошенько их натянут и выровняют, и тогда мы выпустим гроты, тысячу квадратных лиг отражающей поверхности.

Капитан как-то по-особенному, раскатисто произносил слово «гроты».

– Может показаться, что это просто, – продолжил он. – На самом деле все совсем не так. Паруса – штука в той же степени хитрая, в какой деликатная.

Хиртшал уже был снаружи – стоял, обутый в магнитные ботинки, на спине «Монетты», орудуя рычагами на пульте управления, который выдвигался из ее корпуса именно для операций подобного рода. Если бы что-то заклинило или запуталось, он мог с этим разобраться, пока все не усугубится. Катер тоже на всякий случай приготовили, если вдруг что-то пойдет не так в десятках лиг позади корабля.

Но все шло хорошо. Стабилизирующие паруса раскрылись, расцвели, как хромированные цветы, и, в свою очередь, помогли развернуть гроты – замысловатую конструкцию из переплетенных ячеек. Не будет преувеличением сказать, что это было и впрямь чудесно: они постепенно раскрывались, разъезжались в стороны по швам, которых мы и не замечали, слой за слоем, делаясь все больше и больше. Весь процесс напоминал карточный фокус, который какой-нибудь разумник в Нейронном переулке демонстрирует с лукавым блеском в глазах. Паруса сверкали перед нами, и серебристая поверхность каждой грани отливала алым и пурпурным, отражая прошедший сквозь облако миров свет Старого Солнца. Такелаж был невидим, но он уже натянулся, приводя корабль в движение. Оттого скрипы и стоны «Монетты» зазвучали в иной тональности. Теперь в них слышалось рвение. Корабль стремился в путь, желал поймать фотонный ветер.

И мы полетели. «Скорбящая Монетта» больше не ползла на ионной тяге, не опасалась приблизиться к гравитационному колодцу какого-нибудь поглотителя. Она стала тем, чем и должна была стать, – покорительницей бескрайнего вакуума, обитательницей Пустоши.

Настоящим солнечным парусником.

Казарей крутанул колесо, открывающее дверь в комнату костей.

– Войдите, – тихо сказал он. – Только ничего не трогайте… пока что.

Адрана вошла первой. Я следовала за ней по пятам, стараясь не отрываться от стены. За мной был Казарей, который, повернув внутреннее колесо, закрыл дверь так, что она плотно прижалась к раме.

Внутри было тихо. Я не слышала ни системы жизнеобеспечения, ни механизмов управления парусами – раздававшиеся время от времени жужжание и вой лебедок и шкивов стали привычными с тех пор, как «Монетта» выпустила паруса, – и никаких отголосков обычного шума и болтовни команды.

Комната представляла собой сферу около пятнадцати пядей в поперечнике, и череп плавал посередине, словно главный экспонат в художественной галерее. Он покоился в чем-то вроде упряжи или каркаса из металлических прутьев, который крепился к стенам десятками пружин.

– Чем тише и спокойнее среда, в которой мы его содержим, тем лучше, – сказал Казарей. – Триг отключил ионные, и это упрощает дело, но хватит одного толчка, чтобы что-то расшаталось.

От передней части до задней в черепе было примерно столько же, сколько в Адране от пяток до макушки, – где-то восемь пядей. Цветом он напоминал больной зуб, прогнивший до основания. И совсем не походил на череп обезьяны: имел вытянутое рыло и челюсть, как будто принадлежал какой-то гигантской лошади, а не разумному индивиду. Он состоял из множества частей, соединенных вместе точно головоломка. Поперек него бежал темный разлом, края которого соединяли швы, выглядевшие ступеньками металлической лесенки. Кто бы ни проделал эту работу, он потрудился давным-давно и очень тщательно.

А еще в черепе во множестве мест были просверлены дыры и вставлены затычки. Тонкие щупы и провода проникали сквозь кость в то, что было не совсем пустотой.

– Расскажите мне, что вам известно, – попросил Казарей чуть слышным шепотом.

– Он старый, – ответила я.

– Насколько старый?

– Никто не знает, – сказала Адрана.

– Хороший ответ. И к тому же правильный. Черепа находили во время Шестого и Седьмого Заселений, но кто бы их ни оставил, он побывал в наших краях гораздо раньше. Морфологически они не соответствуют ни одному виду пришельцев, о которых нам известно: ни ползунам, ни жалохвостам, ни клыкачам. Некоторые так называемые спецы думают, что черепа принадлежат костякам или жукоглазам, но я достаточно навидался тех и других, чтобы понимать – это не так. Сам я предполагаю, что разумники, которым принадлежали эти кости, умерли задолго до того, как люди научились ходить. Черепа здесь оставили какие-то другие пришельцы, и они использовали их совершенно так же, как мы, – в качестве своеобразного трещальника.

Мы вглядывались в тайны черепа, стоя по разные стороны.

– Он не пустой, – сказала Адрана. – Внутри есть маленькие огоньки, которые то вспыхивают, то гаснут.

– Какой бы разум ни обретался в этом черепе, – объяснил Казарей, – он давно исчез. Серого вещества, мозговой ткани совсем нет. Если вообще что-то такое в нем раньше было. Но механизм, который существовал в том мозгу, остался. Мигальная начинка по-прежнему мигает. Что-то происходит. Что именно – мы не знаем. Он пытается восстановить контакт с себе подобными? Послать сигналы домой, в ту часть Вихря, откуда они пришли? Поет бесконечную песню смерти? Понятия не имею, и лучше не зацикливаться на этом. Важно то, что мы можем сделать с этими мерцающими узорами. Мы можем запечатлевать на них наши собственные послания, использовать их в качестве несущих сигналов. – Он кивнул на оборудование, развешанное по стенам, аккуратное, чистое и организованное. – Вот для чего все эти приборы. И работа чтеца костей заключается в том, чтобы отправлять и получать вложенные сообщения. Череп не будет работать с первым встречным. Бывают дни, когда и у меня ничего не получается. Но у вас лампы светятся как надо. Готовы попробовать?

Я уже собиралась ответить, но Адрана меня опередила:

– Да.

– Позади тебя. Аппарат, прицепленный к стене. Надень его на голову.

Это было тонкое металлическое приспособление, нечто среднее между короной и пыточным устройством. Она закрепила его на голове, поправила волосы, чтобы не мешали. Пара металлических муфт закрывала ее уши, и еще было что-то вроде забрала, которое можно было надвинуть на глаза.

– И ты тоже, Арафура.

Я отцепила собственный аппарат и надела его на голову – не так красиво, как это получилось у Адраны.

– Это нейронный мост. Ничто из этого оборудования не работает без моста. Чтобы разговаривать с черепом, нужно соответствовать тому, чего он от тебя ждет. Сообщения приходят почти подсознательно – все равно что уловить едва слышный шепот, принесенный ветром. Мост – это фокусирующее устройство, усилитель.

– Ничего не чувствую, – сказала я.

– Ты еще не подключена. Вытяни контактный провод, подключенный к мосту. Размотай его полностью.

Провод представлял собой изолированную катушку, подсоединенную к левой стороне моста. На конце у него было небольшое утолщение.

– Провод можно подключить к любому из щупов на черепе или подсоединиться к какому-нибудь другому проводу. Главное – действовать с осторожностью. Обычно одного соединения достаточно, но можно подключиться к нескольким контактным зонам, если надо отследить слабый сигнал. На стене есть разветвитель.

Адрана была смелее меня, но даже она не решалась сделать последний шаг и подключиться. Я разделяла ее опасения. В моей голове вертелась упрямая мысль о том, что, как только контакт состоится, я испытаю некий психический толчок, вроде удара током.

Еще я думала про Гарваль, привязанную к кровати.

– Все в порядке, – мягко проговорил Казарей. – Просто сделайте это. В первый раз никто не получает острые ощущения в полном объеме. То, что случилось с Гарваль… – Он покачал головой, прогоняя какую-то мысль. – Вам повезет, если хоть что-то услышите, даже если у вас есть талант.

Я выбрала щуп возле открытой глазницы и вставила провод. Не желая быть второй, Адрана подключилась почти в ту же секунду. Череп слегка подпрыгнул на пружинах, но уже через несколько мгновений движение прекратилось.

Мы посмотрели друг на друга сквозь него, проверяя, кто же из нас первой ощутит всплеск острой боли, свидетельствующий о контакте.

– Когда у вас будет побольше опыта, когда вы запомните расположение щупов, вам будет удобнее работать в темноте. А теперь опустошите разум. Пусть ваши чувства успокоятся. Я буду хранить молчание.

Ничего не происходило.

Я понимала, что задерживать дыхание бессмысленно – да мне и не удалось бы терпеть так долго, – но в остальном попыталась успокоиться, выкинуть из головы все мысли, превратиться в комнату с открытой дверью.

Я сделала единственное, что сумела придумать, – стала ждать.

Адрана тоже ждала. Мы обе глядели вниз, но время от времени, не в силах сдержаться, посматривали друг на друга, проверяя, как идут дела. Раз или два наши взгляды встретились; мы почувствовали себя очень глупо и поспешно отвернулись, но стремление посмотреть друг на друга снова нарастало, и в конце концов так мы и поступали.

Через пару минут я решила зажмуриться и не обращать внимания на то, что Адрана могла последовать моему примеру.

Казарей присутствовал, но не издавал ни звука, не делал замечаний. И по-прежнему ничего не происходило: я не слышала ни шепота на ветру, ни даже намека на сам ветер. Только тишину; и в моей голове постепенно обрисовывалась абсурдная идея о том, что ничего не получается – и вполне может не получиться.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем Казарей заговорил:

– Отключитесь. Попробуйте другие щупы, ближе к основанию.

Мы сделали, как он предложил, на этот раз побеспокоив череп гораздо меньше, выдергивая и снова вставляя провода.

Я по-прежнему ничего не чувствовала. Но чтобы продемонстрировать решимость, парила в невесомости с закрытыми глазами, желая, чтобы нечто – хоть что-нибудь – вошло в мою голову.

– Кажется… – начала Адрана.

И замолчала.

– Ты ощутила контакт? – спросил Казарей.

– Даже не знаю. Может, ничего и не было. Оно появилось и исчезло, как будто кто-то стоял позади меня на протяжении секунды. Какое-то холодное присутствие.

– На первом сеансе лучше не увлекаться чтением. Чем больше желаешь контакта, тем вероятнее, что ты его придумаешь.

Подавленная, я сняла с головы нейронный мост, привела в порядок волосы там, где они примялись.

– Может, она ошиблась насчет нас, Казарей?

– Когда я начинал, просидел здесь три недели, прежде чем поймал хоть проблеск сигнала. Череп – штука своенравная. Он должен был сперва ко мне привыкнуть и лишь потом захотел поговорить.

Адрана освободилась от нейронного моста. Мы отключились от черепа и повесили мосты на их положенные места на стене.

– Думаю, в следующий раз повезет больше, – сказала я.

– Удача не имеет с этим ничего общего, – возразил Казарей. – Я по лампам вижу, что способности у вас есть – ошибки быть не может. Вы все преодолеете, и эти кости обязательно заговорят. – Затем он подошел к стене и взял один мост для себя. – Обычно лучше работать в одиночку. Но можете посмотреть, если хотите.

– Я думала, тебе становится все сложнее с этим справляться, – заметила Адрана.

– Так и есть.

Казарей надел мост, поправил, чтобы штуковина плотно легла на его светлые локоны, и, размотав контактный провод, вставил его в несколько щупов подряд. От сосредоточенности его лицо превратилось в маску, но через некоторое время он слегка расслабился, еле заметно кивнул и вполголоса произнес:

– Слышу. Сегодня он слабый, так что не переживайте из-за того, что у вас ничего не получилось. – Потом чтец начал бормотать. Его глаза были открыты, но начали закатываться под веки. Мы улавливали слова, фразы, но смысла в них не было. – У процессий в Солнечных Краях… через две орбиты от Разрыва Дарган. Ауспиции предвещают открытие Жемчужины Сундабара. «Огненная ведьма» спустила паруса вблизи Аузара – требуется помощь. Глаз Ведзы закроется через восемь дней восемь часов.

И тому подобное. Он бормотал вот так две или три минуты, прежде чем его взгляд снова сделался осмысленным, как у человека, который пробудился от спокойного сна. Он поднял руки к нейронному мосту:

– Вы меня слышали?

– Да, – ответили мы.

– Я не всегда запоминаю все. А многое не стоит запоминать – это просто шум, который и не нужно пересказывать капитану Ракамору.

– А то, что было в этот раз? – спросила я.

– Слышали, как я говорил об ауспициях? Это полезные знания. Разведданные. Кто-то что-то знает о том, где и когда откроется шарльер и как надолго. Обладающий таким знанием может организовать экспедицию или испортить ее кому-нибудь другому.

– Тогда зачем ими делиться? – спросила Адрана.

– А это не нарочно. – Казарей отсоединился от черепа и повесил нейронный мост на стену. – Мы, как правило, действуем в одиночку, но можем иногда помогать другим кораблям, если они в прошлом оказывали капитану какую-нибудь услугу. Но есть корабли, которые постоянно работают вместе. Ими руководят правительства или частные картели. И им надо общаться, чтобы координировать свои усилия. Трещальник для этого подходит, но он медленный, сообщения легко перехватить, и сигналы не всегда проходят через все Собрание, в особенности если Старое Солнце устраивает шторм. Сверхсеть – так мы называем систему черепов – намного, намного быстрее, ее трудно заглушить, и сигнал почти не ослабевает.

– Но ты его только что подслушал, – заметила я.

– Берут особым образом подобранные черепа, пары считывателей и помещают на разные корабли. Но если ты хорош – если у тебя достаточно опыта и очень чувствительный череп, вроде этого, – тогда можно уловить отголосок шепота. – Казарей скромно пожал плечами. – Ну, с моих слов кажется, что это просто.

Я улыбнулась:

– Да не особенно.

– Ты сказал, что сигнал трудно заглушить, – проговорила Адрана. – Но не сказал, что это невозможно. А что для этого нужно сделать с черепом?

Ее вопрос прозвучал достаточно невинно. Однако что-то омрачило лицо Казарея, когда он нам ответил:

– Ничего такого, о чем вам стоило бы беспокоиться.

Глава 4

Мне доводилось бывать в более крупных и величественных библиотеках, чем у Ракамора, но я могу с уверенностью сказать, что никогда не была в библиотеке на корабле или в такой, где полки имели бы столь изогнутые, стремительные очертания и было бы столь много странных и старых книг. Она располагалась в передней части «Монетты», в комнате, соединявшейся с его личным камбузом и каютой, и у меня сложилось впечатление, что Ракамор любил ее больше всех прочих мест на борту.

– Теперь, когда мы под парусами, тебе будет легче, – сказал он, вставая и упираясь ботинком в поручень под нижней полкой. Он все еще был в белой рубашке и кожаном жилете, но распустил волосы так, что они черным веером рассыпались по шее и плечам. – Мы идем в два раза быстрее, чем на ионной тяге, так что у внутреннего уха меньше причин для беспокойства. Должен признаться, я всегда испытываю некоторое волнение, пока мы не поднимаем паруса.

– А паруса понесут нас до самого шарльера, капитан?

– Более или менее. – Он устремил на меня внимательный взгляд. – Ты хоть представляешь себе, как мы перемещаемся в пространстве?

– Солнечный ветер дует в паруса. Паруса двигают корабль. Прямо как лодку по воде.

Он улыбнулся:

– Ну, не совсем. В некоторых мирах есть маленькие моря, и люди плавают по ним, я знаю. Но это не то же самое, что солнечное плавание. Лодка может плыть против ветра, но мы не можем – нет никакой другой среды, против которой мы могли бы двигаться, подобно тому как киль лодки взаимодействует с водой. Так что мы не можем лавировать, в морском смысле. Но мы можем использовать орбитальную механику в своих интересах. Мы находимся в гравитационном колодце, и это означает, что у нас есть угловой момент, с которым можно поиграть. С помощью парусов можно наращивать или сбавлять скорость нашего движения вокруг Старого Солнца, наклоняя их так и этак, – значит, при должном терпении мы можем перемещаться между орбитами. Терпеть приходится почти всегда. А на случай спешки есть ионный двигатель. Паруса также могут служить в качестве коллекторов энергии – у них есть как отражающая поверхность, так и поглощающая, и Хиртшал может поворачивать к Солнцу ту или другую. Нет такой части Собрания, до которой мы не могли бы добраться за два года плавания, а многие миры от нас в неделях или месяцах пути – некоторые даже ближе.

– Сколько таких миров вы видели, капитан?

– Можешь отбросить формальности, Фура. Я же тебя сюда пригласил, верно? – И все же он призадумался над ответом. – Должно быть, меньше сотни. Значит, на каждый мир, где я побывал, приходится по меньшей мере две сотни, которые мне еще предстоит увидеть. И это лишь малая толика всех миров – те немногие, которым мы дали имена и нашли способ на них жить. – Он подозвал меня ближе. – Ну вот. Мы уже говорили про «Книгу миров». Я думаю, это может тебя заинтересовать.

Было немного неловко оставаться с ним наедине. Адрана никогда не интересовалась книгами так сильно, как я, поэтому она задрала нос, стоило мне упомянуть о посещении его библиотеки. Я не увлеклась Ракамором, что бы она себе ни вообразила. Он был достаточно красив, но намного старше меня, и в нем было что-то чопорное и серьезное, что делало его похожим, скорее, на дядю или учителя. Не то чтобы я имела что-то против него, – впрочем, в тот момент у меня было не много шансов узнать его по-настоящему. Но он был капитаном, а я – новичком, и было правильно и логично вести себя робко и почтительно рядом с ним.

По правде говоря, что бы я ни думала о Ракаморе, в его книги я действительно влюбилась.

– Они не могут быть настоящими. Их не может быть так много, таких разных, собранных в одном месте…

В его ответе я уловила гордость.

– Они настоящие. Все до единой.

Я пересчитала черные корешки, прочитала тонкие серебряные буквы, отметила постепенное изменение стиля письма – от наклонного к прямому и обратно к наклонному. У него было двадцать изданий «Книги миров», гораздо более ранних, чем мне когда-либо приходилось видеть.

Протянув руку, я тут же отдернула ее, как будто собралась взять не тот нож из лежащих на столе.

Ракамор улыбнулся:

– Смелее.

Самое раннее издание в потертом кожаном переплете показалось мне очень хрупким на ощупь. Том был тяжелый, хоть заметно уступал по количеству страниц экземпляру, который хранился у нас дома. Я принялась осторожно его листать, боясь оторвать какой-нибудь лист от переплета. Шрифт был старомодный, слова иной раз оказывались незнакомыми, а фразы – архаичными, если я вообще могла понять их смысл. Еще мне померещилось, что во всей книге было меньше записей, но каждой отводилось гораздо больше места, чем в фолианте, который принадлежал нам.

Я поискала Мазариль, но его там не было.

– Этой книге девятьсот лет, – тихим, благоговейным тоном сказал Ракамор, как будто мог пробудить некоего призрака или духа, скрывающегося в фолианте, если бы заговорил слишком резко. – В ней всего лишь пять тысяч записей. Число миров, занятых людьми, составляло примерно четверть от сегодняшнего. Предположительно, есть и более ранние издания – чем они старше, тем реже встречаются, – но мне такие никогда не попадались. Эти книги прослеживают нашу экспансию от единственной отправной точки – постепенное распространение от мира к миру, поначалу медленное и трудное. Потом у нас это стало получаться лучше, мы ощутили уверенность, и число населенных миров перевалило далеко за десять тысяч. – Он забрал у меня старое издание, положил обратно на полку и провел пальцем вдоль ряда корешков. – Вот. Издание тысяча триста восемьдесят четвертого года. Четыреста пятнадцать лет назад. – Капитан вытащил том, сдул с него пыль, погладил пальцем переплет и протянул мне. – Гораздо больше страниц и меньше строк на запись. В тот период существовало семнадцать тысяч обитаемых миров, и скорость экспансии замедлялась. В Собрании, возможно, существуют пятьдесят миллионов потенциальных миров, но мы можем жить лишь на двадцати тысячах из них. Остальные распахнуты настежь – ни дыхали, ни воды, и слишком сложно было бы их запечатать, чтобы доставить и то и другое, даже если бы мы этого захотели. Или наоборот, полностью закупорены – не поймешь, как войти или выйти. Или в каком-то ином смысле враждебны для переселенцев – служат местом обитания всяких плохих вещей, оставшихся после прошлых Заселений. Окутаны полями-шарльерами, которые мы не можем взломать и которые не демонстрируют признаков того, что откроются в ближайшее время. Вот в чем чудо и досада, Арафура: в нашем распоряжении пятьдесят миллионов призов, но мы не сможем узнать, что кроется внутри большинства из них, прежде чем наше время истечет.

Я отыскала Мазариль:

Процветающий сферический мир в тридцать пятой процессии, диаметром в восемь лиг и одну треть. В центре размещен поглотитель. Семь основных поселений, из которых Хадрамо и Инсер – крупнейшие. Противостоящие друг другу космодоки подлежат улучшению. Население согласно последней переписи: два миллиона и четыре пятых…

– Наше время, – повторила я с легкой дрожью. – Вы думаете, оно истечет?

– Безусловно. Ты видела Зал Истории на Мазариле: подобные места существуют в большинстве миров. Каждая из тех цветных полос символизирует империю, доминион, парламент миров, совсем как наш. Предыдущие Заселения, ранние этапы экспансии, распространение по мирам и застой. Все миновало. То же самое в конце концов случится и с нами.

– Но не сегодня.

– И надеюсь, не завтра, поскольку мне еще предстоит расплатиться с некоторыми весьма обременительными долгами. – Ракамор взял у меня книгу – я только перелистывала страницы, не в силах ничего разобрать, – и повел вдоль полок. – Пойми эту библиотеку, и ты уже на полпути к пониманию меня. Солнечные парусники не наполняют мои паруса. Шарльеры – тем более. Но наполняет то, что содержится в шарльерах, особенно если оно дает нам некоторое представление о прошлом. – Он выхватил какой-то том и открыл. Вместо страниц под обложкой обнаружился лишь молочный прямоугольник, похожий на пластину непрозрачного стекла. – Что бы это ни было, теперь оно не работает. Иногда сквозь белизну бегут какие-то помехи. Однажды мы попали в солнечный шторм, и такелаж загорелся призрачным огнем, а половина немых книг в этой комнате вспыхнула и начала показывать картинки и слова. Но все они оказались на неизвестных мне языках, и не успел я выписать больше, чем несколько фрагментов, как шторм пошел на спад.

– Неужели все старые книги такие?

Он покачал головой:

– Нет. Некоторые написаны обычным способом, и иногда у ученых случаются прорывы в изучении языков. Но только обезьяньих – с языками пришельцев ничего не выходит.

– Я видела в Хадрамо ползуна. – Мне почему-то захотелось ему об этом рассказать, и я вспомнила, как пришелец с шарканьем продвигался следом за мужчинами в скафандрах в Нейронном переулке. – Их язык нам известен, верно?

– Только потому, что они соблаговолили нас ему обучить. Но вот что я тебе скажу: мы о ползунах не знаем ничего такого, чего они бы не хотели, чтобы мы узнали.

– Но ведь они нам помогают?

– На свой лад. Они помещают зеркала на высокие орбиты, чтобы мы могли более эффективно использовать солнечное давление. Они разбираются в поглотителях лучше, чем мы, и могут остановить столкновение миров, когда их орбиты начинают искажаться. Я не говорю, что они не принесли нам пользы. Но почему из всех других мест в Вихре они выбрали именно это?

– Возможно, там нет никого, чья компания была бы им так же приятна, как наша.

– Наверное, – сказал Ракамор.

– Хорошо, что они управляют банками вместо нас, не так ли? Мой отец говорил, у нас с этим ничего не вышло. Катастрофа тысяча пятьсот шестьдесят шестого года подтверждает его слова, верно? Сотни миров обанкротились, потому что люди недостаточно честны, чтобы управлять деньгами в таких масштабах. Люди голодали, по-настоящему голодали и умирали из-за жадности и некомпетентности банкиров. Но пришельцам не нужны деньги – во всяком случае, наши деньги, – так что нет причин им не доверять в этом деле.

– В твоих словах есть доля правды, – сказал Ракамор. – Но кое-кто мог бы указать, что ползуны появились в Собрании незадолго до краха. За пятьдесят лет. Может, меньше. Они были новичками, такими же, как нынешние броненосцы или щелкуны. Наверное, это совпадение.

– Э-э, что?

Ракамор пожал плечами, как будто эта тема вообще не заслуживала того, чтобы в нее углубляться.

– Я слишком люблю предаваться размышлениям. Если искать закономерности, ты их найдешь – с той же уверенностью, с какой моряки видят силуэты былых возлюбленных в колыхании фотонных парусов. Но наверное, это дает мне повод продолжать поиски, и иной раз находка оказывается не тем, что ищешь, а чем-то гораздо лучшим. Кто знает, что мы обнаружим, если не в этом шарльере, то в следующем?

Незачем было спрашивать, как далеко нам еще лететь. Я полагала, что рано или поздно узнаю ответ. Но не могла перестать думать о ползуне, о похожем на ус придатке, который то и дело высовывался из его хоботка, вытягивая молекулы из дыхали, улавливая химическую вонь богатства.

Казарей продолжал заниматься с нами в комнате костей. Мы проводили два сеанса в день: один – во время утренней вахты, второй – после полудня. Рутина не менялась. Мы надевали нейронные мосты, подключались, опустошали разум и пытались уловить шепот, принесенный ветром. Первый день был неудачным, два сеанса второго – не намного лучше. Даже Адрана не осмелилась утверждать, будто что-то услышала, пусть Казарей и сказал ей, что череп и впрямь получает какой-то сигнал.

Однако на второй сессии третьего дня, перепробовав пять или шесть различных точек ввода, Адрана напряглась. К тому времени я уже наблюдала за ней, уверенная, что мои собственные усилия ни к чему не приведут.

– Что-то… – прошептала она. – Голос. Слово, очень четкое. Как будто кто-то только что произнес его в моей голове.

– И что за слово? – спросил Казарей.

– Даксиан.

Спустя пару секунд он спросил:

– Ты когда-нибудь слышала это название раньше?

– Нет, – ответила Адрана.

– Думаю, это мир. Один из заселенных. Колесный, достаточно глубоко относительно нас.

– Может, она читала о нем в «Книге миров», и слово застряло в памяти, – предположила я.

– А может, она ничего не читала, – огрызнулась Адрана.

Казарей заставил ее попробовать несколько других входов, но ничего принять не удалось. Нацепив нейронный мост, он сам сумел уловить единственный сигнал лишь на том входе, где Адрана услышала слово «Даксиан».

– Сегодня как-то слабовато, – сказал он, глядя на нее со смесью сомнения и благоговения. – Если ты хоть что-то из этого поняла, проведя в костяной комнате всего три дня…

– Давай я еще раз попробую, – сказала она.

– Нет, мы не можем торопиться. Твой мозг привыкает к черепу, в точности как череп приспосабливается к тебе. Завтра повторим. И ты тоже, Арафура. Если твоя сестра сумела настроиться так быстро, ты наверняка недалеко от нее отстала.

Я тоже проверила, что это за мир. Поискала его в «Книге миров» того же издания, которое было у нас дома. Открыла ее на странице, где должно было быть написано про Даксиан, если он существовал.