Текст книги "Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа"

«Открыть весь этот новый мир книг, имея время для чтения в таком городе, как Париж, где можно прекрасно жить и работать, как бы беден ты ни был, все равно что найти бесценное сокровище».

Праздник, который всегда с тобой (1964)

Глава 3
Литературный Париж

Хедли Ричардсон – Гертруда Стайн – Швейцария – Фрэнсис Скотт Фицджеральд – Шекспир и К° – «И восходит солнце» – Австрия – Полина Пфайффер

В ЧИКАГО подпольная торговля алкоголем, ставшая популярной и прибыльной из-за «сухого закона», привлекала со всей страны толпы жуликов всех мастей. По ночам на выходе из джаз-клубов слышалась стрельба, а утром на тротуаре находили пару трупов. Коррупция и насилие правили бал, а девушки с короткими волосами обрезали свои юбки, чтобы танцевать под «негритянскую музыку».

Но об этой-то эпохе, хотя и такой красочной, Эрнест практически не будет говорить или скажет очень мало. Его занимало другое. По вечерам, которые он проводил с друзьями, выпивая и разговаривая о преобразовании мира, Хемингуэй довольно быстро заметил Хедли Ричардсон, пианистку из Сент-Луиса с голубыми глазами. Джазовые «заведения» и литературные беседы не смущали его, а она в полной мере оценила очарование Эрнеста, который вместе со своей большой итальянской шляпой и более или менее «приукрашенными» военными рассказами произвел на нее сильное впечатление. Несмотря на пару флиртов, затеянных Эрнестом без особого энтузиазма, они оба начали переписку, которая из просто дружеской быстро стала любовной. Большего и не нужно было, чтобы Хемингуэй, всегда быстрый, когда дело доходило до любви, предложил Хедли выйти за него замуж. Всего в 20 лет Эрнест сделал уже свое третье предложение руки и сердца… но Хедли вовсе не обязательно было это знать.

3 сентября 1921 года Эрнест и Хедли поженились в небольшой методистской церкви, в нескольких метрах от Хортон-Бей, и после краткого медового месяца в Виндемере молодая пара переехала в один из самых убогих кварталов Чикаго. Это не было отчаянной бедностью, но и обеспеченным их положение назвать было трудно, потому что если Хедли получила нормальное наследство, то Эрнест подал в отставку со своей должности в «Содружестве кооператоров», небольшой газете, для которой он писал в течение некоторого времени. Молодожены мечтали все «сделать красиво» и думали, как бы им обосноваться в Италии, которую они оба знали. Однако Эрнест познакомился в Чикаго с Шервудом Андерсоном, признанным писателем, сборник рассказов которого, вышедший в свет в 1919 году, восхитил Хемингуэя. Вероятно, тронутый энергией и волей Эрнеста, Шервуд быстро проникся симпатией к этому молодому журналисту с литературными амбициями. Когда Хемингуэи поделились с ним своим желанием покинуть Америку, чтобы обосноваться в Европе, Шервуд порекомендовал им Париж. К тому же он предложил дать Хемингуэю рекомендательные письма к Гертруде Стайн, Эзре Паунду или Сильвии Бич и в них похвалил «исключительный талант» молодого человека. 8 декабря 1921 года Эрнест и Хедли сели на пароход «Леопольдина», шедший в Париж, «лучший город для того, чтобы позволить писателю писать».

* * *

В то время Париж, несомненно, был культурным центром всего мира, городом редкой привлекательности и энергетики. Едва выйдя из войны, французская столица переживала теперь один из самых богатых периодов в своей истории: Сезанн, умерший в 1906 году, еще не стал «классиком»; Пруст только что опубликовал роман «У Германтов»[14]14
  «У Германтов», или «В сторону Германтов» (Le côté de Guermantes) – третий том эпопеи Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». – Прим. пер.


[Закрыть]; Пикассо закладывал основы своего кубизма; Жид находится на пике, а о Кокто судачил весь Париж. Город был полон лохматых калек, начинающих поэтов, светских львов всех видов и наследниц Сафо. Город также привлек к себе небольшую общину американских художников и интеллектуалов, стремившихся избежать «возвращения к порядку», бушевавшему по другую сторону Атлантики. Акт конгрессмена Волстеда, усиливший запрет на распространение алкоголя и цензуру, был направлен на то, чтобы отслеживать малейшие следы любой непристойности, и его сторонникам удалось уличить Маргарет Андерсон и Джейн Хип, директора «Литл-Ревью», в публикации в виде фельетона первых страниц «Улисса» Джеймса Джойса. Американским художникам нужно было искать место где-то вне этого, например в Париже. Эзра Паунд считал этот город «поэтической сывороткой», которая одна может «спасти английскую литературу от самоубийства и запоздалого разложения, а американскую литературу – от самоубийства и раннего разложения».

Итак, незадолго до Рождества 1921 года Эрнест и Хедли приехали в Париж. Они провели первые несколько дней в небольшом отеле на улице Жакоб, а затем поселились в доме № 74 по улице Кардинала Лемуана, что в V округе. Их квартира не имела всех современных удобств: небольшая и сравнительно темная, она обогревалась печкой, и у Хемингуэев в качестве ванной был лишь большой таз, который прятали в шкафу. Но они были молоды, влюблены, и город раскрывал им свои объятия: они бродили по нему, пораженные красотой памятников, обаянием книготорговцев и низкими ценами в ресторанах. Помимо артистического соперничества, американцы пользовались благоприятным валютным курсом, что было весьма кстати, так как у Хедли была рента в 3000 долларов в год. При этом зарплата Хемингуэя в качестве иностранного корреспондента «Торонто Стар» не превышала 75 долларов в неделю. Тем не менее ничто не мешало счастью пары и неуемной энергии Эрнеста, который пристрастился писать первые рассказы, вдохновленные воспоминаниями о Мичигане. Он работал каждый день с энтузиазмом, как в маленькой комнате, что он снял на улице Декарт, так и в кафе, где он любил разместиться, как это было модно в то время. «Тетрадь в синей обложке, два карандаша и точилка […], мраморная столешница, запах утренней влажной уборки, много пота и платок, чтобы его вытирать, плюс удача – вот и все, что тебе было нужно». На удачу он носил в кармане каштан и кроличью лапку. Это были его талисманы, и так он создал свои первые рассказы, придумав образ Ника Адамса. «Париж очень старый город, – пишет Хемингуэй в книге «Праздник, который всегда с тобой», – а мы были молоды, и все там было не просто – и бедность, и неожиданное богатство, и лунный свет, и справедливость или зло, и дыхание той, что лежала рядом с тобой в лунном свете». Но Хемингуэй работал с некоей даже ожесточенностью, а «того, кто работает и получает удовлетворение от работы, нужда не огорчает».

* * *

Эрнест работал мужественно и прилежно, но он также знал, что не нужно пренебрегать ни удачей, ни социальными отношениями. Благодаря письмам Шервуда Андерсона он в первые же месяцы в Париже встретился с поэтом Эзрой Паундом. После кратковременного проживания в Венеции Паунд прибыл в 1909 году в Лондон и познакомился там со всеми ведущими авторами того времени. Он был личным секретарем Йейтса[15]15
  Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – ирландский англоязычный поэт и драматург. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1923 года. – Прим. пер.


[Закрыть] во время Второй мировой войны, а также знал Форда Мэддокса Форда, Генри Джеймса, Джозефа Конрада, плюс сотрудничал с многочисленными литературными журналами. В Париже, где он поселился в 1920 году, Паунд быстро стал одним из столпов американского авангарда. Для Хемингуэя эта встреча имела решающее значение. «Открыть весь этот новый мир книг, имея время для чтения в таком городе, как Париж, где можно прекрасно жить и работать», – это был неожиданно выпавший шанс.

И действительно, нетрудно представить себе состояние возбуждения, в котором должен был пребывать Хемингуэй: в течение едва ли нескольких недель он женился, оставил свою семью, свою страну, переехал в Париж и встретился с одним из величайших англоязычных писателей. «Эзра был самым отзывчивым из писателей, каких я знал, и, пожалуй, самый бескорыстный, – пишет Хемингуэй в книге «Праздник, который всегда с тобой». – Он помогал поэтам, художникам, скульпторам и прозаикам, в которых верил, и готов был помочь всякому, кто попал в беду». В обмен на несколько уроков бокса Эзра действительно дал Эрнесту ряд советов, ибо он был не только признанным поэтом, но и вполне приличным литературным критиком. Именно под его влиянием, в частности, Хемингуэй создал «экономичный стиль», который позже станет его визитной карточкой, и также благодаря ему он открыл для себя великих русских авторов – Тургенева, Достоевского и особенно Толстого, своего учителя.

Эрнест не нуждался в рекомендательных письмах, чтобы пойти к Сильвии Бич. Ее книжный магазин «Шекспир и К°», расположенный в доме № 12 по улице Одеон, был местом встречи всех американских писателей столицы, местом, обязательным для того, кто хотел бы почувствовать биение сердца литературного авангарда. Там восточные ковры были навалены друг на друга, книги и журналы шли до самого потолка, и там можно было, если повезет, повстречать Жида или Ларбо, а также других, менее знаменитых, писателей. «Когда я впервые пришел в ее лавку, – напишет потом Хемингуэй, – я держался очень робко – у меня не хватало денег, чтобы записаться в библиотеку». Но Сильвия тут же прочувствовала шарм молодого человека, красивого и застенчивого, который, «казалось, пойдет дальше и быстрее, чем любой из молодых писателей»[16]16
  Shakespeare and Company. Sylvia Beach. Mercure de France, 1962. Р.110.


[Закрыть], которых она знала. И она предложила ему бесплатную библиотечную карту, которая дала Хемингуэю возможность читать не только русских авторов, но также и Стендаля, Флобера, Мопассана, а еще Томаса Стернз Элиота, Олдоса Хаксли и особенно Джойса, великого писателя, с которым он мечтал наконец познакомиться.

Хемингуэй регулярно видел его то тут, то там, особенно в пивной «Липп», что на бульваре Сен-Жермен, куда Джойс часто приходил поужинать с семьей. Но Эрнест был еще слишком робким и, конечно же, пребывал под впечатлением от славы автора книги «Улисс», которую Сильвия Бич опубликовала в 1922 году. Однако Эрнесту повезло, и ничто уже не могло устоять перед его обаянием и его интеллектом. Для Джойса это кончилось тем, что они стали друзьями, в особенности же – компаньонами по выпивке, а это было искусство, в котором Эрнест уже многим дал бы фору. Хемингуэю хватало ума не зацикливаться на обсуждении литературы и не щеголять собственным писательством, так как Джойс был «хороший человек, но – сущая дрянь, особенно если кто-то начинал говорить о писательском ремесле».

Тем не менее главной парижской встречей Эрнеста оказалась Гертруда Стайн. Лесбиянка, эрудитка, серьезный коллекционер произведений искусства, мисс Стайн, как Эрнест стал называть ее с тех пор, возглавляла небольшой храм на улице Флёрюс, где она жила со своей подругой Элис Б. Токлас. Ее квартира являлась возрождением литературных салонов прошлого века: там пересекались все, кто имел хоть какой-то вес в живописи и литературе, и репутации, как и карьеры, строились там или обрывались в зависимости от одного слова или настроения хозяйки. За несколько недель мисс Стайн, восхищенная «необыкновенной красотой» Хемингуэя, открыла для него двери своей квартиры. С тех пор он стал бывать там часто, как только заканчивал свой рабочий день, чтобы разогреться сливянкой и получить один из советов, что щедро раздавала хозяйка, которая, по-видимому, любила «давать уроки». Она быстро признала в Эрнесте неоспоримый талант и правила его рукописи, но она также поучаствовала и в потере невинности Хемингуэем, до которого уже в то время дошло, что все, что он еще не очень понимал, «конечно же, было связано с сексуальностью». И все потому, что хоть Эрнест уже и повидал войну, он по-прежнему находился под пуританским влиянием образования, полученного в Оук-Парке. У мисс Стайн же Эрнест узнал много нового, и он оказался таким послушным учеником, что его рассказ «У нас в Мичигане» она посчитала «inaccrochable»[17]17
  Гертруде Стайн нравились все его ранние рассказы, за вычетом одного – «У нас в Мичигане». Беда этого рассказа была в том, что он был «inaсcrochable» – а это что-то вроде картины, которую художник написал, но не может выставить, и никто ее не купит, и дома ее тоже нельзя повесить. – Прим. пер.


[Закрыть].

Через тридцать лет он напишет в книге «Праздник, который всегда с тобой»: «Теперь я пишу рассказы, которых никто не понимает. Это совершенно ясно. И уж совершенно несомненно то, что на них нет спроса. Но их поймут – точно так, как это бывает с картинами»[18]18
  Цитируется по: Luce Michel. Еrnest Hemingway à 20 ans, un homme blessé. Au diable vauvert, 2011. Р.112.


[Закрыть]. Хемингуэй, вероятно, думал о Сезанне, которого он открыл для себя – вместе с Пикассо – на улице Флёрюс. «Живопись Сезанна учила меня тому, что одних настоящих простых фраз мало, чтобы придать рассказу ту объемность и глубину, какой я пытался достичь». Вот направление, которое Эрнест даст себе потом, – «написать одну, но верную фразу», избавлять литературу от всего, что загромождает искреннее выражение эмоций.

Первые месяцы в Париже стали для Эрнеста временем счастливым и интересным одновременно. Двери перед ним открывались одна за другой: менее чем за полгода он перезнакомился со всеми ведущими авторами, жившими в столице, и пока у него все было хорошо с Хедли. В Париже в Эрнесте также возродилась старая страсть, оставшаяся со времен Сан-Сиро, – лошади. С прилежанием, которое у него присутствовало во всем, чем он занимался, он быстро стал завсегдатаем и экспертом на ипподромах. Он оказался даже в то время единственным иностранцем, имевшим доступ на тренировки, и это считалось важным преимуществом, когда дело доходило до ставок. А Эрнест был более чем зритель, он был игрок, хотя, будучи эстетом, ценил он и представление: «Все так красиво в этом моросящем свете. Дега мог бы написать эту сцену и передать этот свет, так что все выглядело бы на холсте более настоящим, чем в реальности, – скажет он в 1950 году Хотчнеру, с которым они оказались в Париже. – Такой и должна быть роль художника. Нужно, чтобы на холсте или на печатной странице он схватывал вещь с такой правдивостью, чтобы его восторженность продолжалась в творчестве». Удивительно, но можно констатировать, что тридцать лет спустя литературные приоритеты Эрнеста останутся прежними: правда, честность и искренность. Все – литература, даже скачки. В настоящее же время, однако, Эрнест искал в них не вдохновение. Ему были нужны деньги. Он играл, иногда выигрывал достаточно и мог жить на это шесть или восемь месяцев, но, конечно же, и терял тоже, причем больше времени, чем денег. Ибо главным делом Эрнеста оставалась литература. Надо было писать, биться за каждое слово, узнавать это ремесло, чтобы стать, наконец, писателем.

За фасадом этой, казалось бы, беззаботной жизни Эрнест на самом деле жил в страхе не стать великим человеком, каким он уже начал себя ощущать где-то глубоко в душе. А для этого имелось лишь одно решение: работа, работа и еще раз работа. «Ничто не дается ему легко, – писала сценарист Дороти Паркер. – Он борется, создает слово, стирает его и начинает все сначала […] Это абсолютное мужество». Пот, удача, мужество, как на ринге, и так просто Эрнест бой никогда не бросит. Это то, что отличало его от американской богемы, которая за несколько лет захватила Париж. В статье для «Торонто Стар» от 25 марта 1922 года Хемингуэй не пожалел достаточно суровых слов, чтобы описать этих аферистов с бульвара Монпарнас: «Пена нью-йоркского квартала Гринвич-Виллидж была недавно снята большой шумовкой и перенесена в квартал Парижа, прилегающий к кафе «Ротонда» […] Странно выглядят и странно ведут себя те, что теснятся за столиками кафе […] Все они так добиваются небрежной оригинальности костюма, что достигли своего рода единообразной эксцентричности […] Почти все они бездельники, и ту энергию, которую художник вкладывает в свой творческий труд, они тратят на разговоры о том, что они собираются делать, и на осуждение того, что создали художники, получившие хоть какое-то признание»[19]19
  En ligne. Ernest Hemingway. Gallimard, 1970. P.59.


[Закрыть]. У Эрнеста не было «Ротонды» и не было выбора. Для него немыслимо было, чтобы его хоть чуть-чуть сравнивали с этими людьми, которые пользовались жизнью, не уважая ее и не работая. Для Хемингуэя существовал лишь один девиз: писать.

* * *

Для Эрнеста, великого путешественника, Париж будет идеальным портом приписки. Всегда склонный к депрессиям, ставшим следствием его ранений, Хемингуэй плохо переносил французскую зиму и предпочитал сосны, покрытые снегом, дождю и парижским платанам. К счастью, Швейцария и Италия находились недалеко, и молодая пара часто отправлялась туда, чтобы покататься на лыжах и отдохнуть от столичной жизни. В мае 1922 года Эрнест и Хедли побывали в Шамби-сюр-Монтрё, потом добрались до Милана – пешком, через Большой перевал Сен-Бернар. Через несколько недель они оказались в Скио, потом – в Фоссальта, где Хемингуэя охватили военные воспоминания. «Ради Бога, – написал он потом Биллу Хорну, – никогда не возвращайся туда ни при каких обстоятельствах, потому что прошлое мертво». В течение лета Хемингуэй съездил в Германию, и после короткой остановки в Париже вновь покинул столицу и отправился в Константинополь, где ему предстояло освещать греко-турецкий конфликт для «Торонто Стар». В декабре того же года Эрнест вернулся в Швейцарию, на этот раз в Лозанну, где проходила мирная конференция, и там он без колебаний взял интервью у Муссолини, которого назвал потом «самым большим блефом в Европе». Между тем в Париже Хедли уже была готова встретиться с мужем в Шамби, где они планировали покататься на лыжах. Чтобы дать Эрнесту возможность продолжать работу, она взяла с собой все его рукописи и копии. Но бесценный чемодан украли в поезде. «Хедли была в отчаянии, – напишет потом Эрнест. – Мне же было больше жаль ее, чем то, что у меня украли все написанное». В то время, однако, шок был очень силен. Эрнест сел в первый же поезд на Париж, обратился в службу потерянных вещей, вернулся в их квартиру и лишь тогда признал очевидное: все пропало. После стольких лет работы остались лишь два рассказа: «inaccrochable» «У нас в Мичигане» и «Мой старик», история про скачки. Именно эти два текста станут отправной точкой в первом сборнике рассказов Хемингуэя – «Три истории и десять поэм», опубликованном в 1923 году под маркой «Контакт Паблишинг Компани», возглавлявшейся Робертом МакЭлмоном. Тираж получился небольшим, практически символическим, но в конце концов в первый раз Эрнест получил возможность увидеть свое имя на обложке.

* * *

Если 1923 год ознаменовал собой реальный дебют Хемингуэя в литературе, то перевернуло жизнь молодого писателя событие совсем иного рода: Хедли, несмотря на все меры предосторожности, забеременела. Вряд ли можно было сказать, что эта новость была встречена с радостью. Едва узнав об этом, Эрнест побежал к мисс Стайн жаловаться на это столь неожиданное изменение. Он же был слишком молод и слишком беден, чтобы становиться отцом. И не помешает ли этот новый человек его работе? Подобные вопросы, очевидно, потрясли Хемингуэя.

«Мы притихли и перестали разговаривать, – напишет он в романе «Прощай, оружие». – Кэтрин сидела на постели, и я смотрел на нее, но мы не прикасались друг к другу. Каждый из нас был сам по себе, как бывает, когда в комнату входит посторонний и все вдруг настораживаются. Она протянула руку и положила ее на мою.

– Ты не сердишься, милый, скажи?

– Нет.

– И у тебя нет такого чувства, будто ты попал в ловушку?

– Немножко есть, пожалуй. Но не из-за тебя».

Его персонаж Ник Адамс, похоже, проявил не намного больше энтузиазма. Это была не то чтобы совсем уж «невезуха», но ребенок означал возврат в Соединенные Штаты, о чем ни он, ни его жена, похоже, совсем не мечтали.

26 августа 1923 года Эрнест и Хедли высадились в Торонто, где последняя предпочла рожать. Они оба покинули Париж без особого удовольствия, но Эрнесту удалось получить работу на полную ставку в «Торонто Стар» за 125 долларов в неделю, а этого было достаточно для того, чтобы потянуть новорожденного. Но уже на месте ничего не пошло так, как планировалось. Арендная плата оказалась непомерной, Канада походила на «свищ в заднице отца Семи наций»[20]20
  Письмо Эзре Паунду. Торонто. 13 октября 1923 года // Еrnest Hemingway. Lettres choisies. Р.138.


[Закрыть], а в газете к Хемингуэю все относились как к новичку. «Свободное время за пишущей машинкой в редакции – миф. У меня не было никакого свободного времени, ни на что […] Здесь все как в кошмарном сне. Работаю от двенадцати до девятнадцати часов в сутки и к ночи так устаю, что не могу спать. Вернуться сюда было большой ошибкой»[21]21
  Письмо Гертруде Стайн. Торонто. 11 октября 1923 года // Еrnest Hemingway. Lettres choisies. Р.137.


[Закрыть]. К счастью, ошибка эта получилась краткосрочной. Через три месяца после рождения их первого сына, Джона Хедли Никанора, по прозвищу «Бэмби», Эрнест по совету мисс Стайн бросил журналистику и отплыл с Хедли обратно в Париж.

По возвращении, в январе 1924 года, супруги Хемингуэй обосновались на улице Нотр-Дам-де-Шам, в едва ли более удобной квартире, чем в первый раз. Их положение, надо сказать, существенно изменилось. Следуя чьим-то нелепым консультациям, Хедли вдруг заметила, что ее рента сократилась вдвое, а Эрнест теперь был безработным. Семейная касса была настолько пуста, что Эрнест ходил в Люксембургский сад «охотиться» на голубей, чтобы прокормить свою семью. Будучи постоянно голодным, он нашел новый способ заставлять себя трудиться. «Когда приходится экономить на еде, надо держать себя в руках, чтобы не думать слишком много о голоде. Голод хорошо дисциплинирует и многому учит. И до тех пор, пока читатели не понимают этого, ты впереди них». Хемингуэю быстро удалось обрести преимущество над всеми «бездельниками» с Монпарнаса, ибо его вскоре заметил Эдвард О’Брайен, который опубликовал его рассказ «Мой старик» в антологии лучших американских рассказов. Через несколько месяцев издательство «Бони и Ливрайт» из Нью-Йорка опубликовало сборник «В наше время», коллекцию небольших зарисовок без названия, в которых Хемингуэй уже затронул все будущие темы своего творчества: войну, смерть, любовь, мужество и корриду. Издание прошло незамеченным, но Эрнест с одобрения своих товарищей набрался смелости и поставил перед собой задачу совсем другого масштаба. «Я знал, что должен написать роман, – говорит он в книге «Праздник, который всегда с тобой», – но эта задача казалась непосильной, раз мне с трудом давались даже абзацы, которые были лишь выжимкой того, из чего делаются романы».

Чтобы работать, Эрнест обосновался в «Хуторке лилий», вдали от других кафе, посещаемых представителями богемы. Как обычно, он познакомился с официантами и нашел в них ту самую простоту, что ему так подходила. «Он любил маленьких людей Парижа, – говорила позднее Хедли, – водителей такси, владельцев магазинчиков, барменов, жокеев, боксеров, тех, кто, как он чувствовал, действительно разбирался в жизни»[22]22
  Цитируется Хотчнером в «Hemingway et son univers». Р.55.


[Закрыть]. У этих людей Эрнест находил «настоящие» фразы, и их компания, на его вкус, была гораздо лучше компании самопровозглашенных писателей и иных представителей света, собиравшихся только для того, чтобы отвлекать его от работы. Кроме того, эта дружба оказалась взаимной. Типичный пример: когда Эрнест захотел купить картину «Ферма» художника и своего друга Миро, ему не хватало почти 100 долларов, а это была значительная сумма для молодого писателя, который больше не продал ни одного рассказа. «В день, когда я должен был заплатить деньги, я вошел (в «Хуторок лилий»), – рассказывал он Хотчнеру […] – Бармен спросил меня, что случилось, и я рассказал ему про картину. Он тихонько шепнул что-то другим гарсонам, и они сбросились, чтобы дать мне эти деньги».

Денег Эрнест все же немного сохранил, чтобы скрыться от парижской зимы. Начиная с 1924 года, Хемингуэи оставили Швейцарию, чтобы провести зиму в Австрии, в Шрунсе, в федеральной земле Форарльберг, где они поселились в небольшом семейном пансионате. «Комнаты в «Таубе» были просторными и удобными, с большими печками, большими окнами и большими кроватями с хорошими одеялами и пуховыми перинами. Кормили там просто, но превосходно, а в столовой и баре, отделанном деревянными панелями, было тепло и уютно». Наполненный бар, природа под рукой, жена рядом и спокойствие, так необходимое для работы, – больше и не нужно было человеку, с трудом восстанавливавшему потерю своих ранних рукописей. В Шрунсе он завязал дружбу с «маленькими людьми», охотниками и лесорубами, которые прозвали его «Черным Христом» из-за длинной бороды, что он носил в то время. С ними он обрел естественность, которой ему иногда не хватало в Париже, ибо вместе с растущим успехом Хемингуэй начал привлекать толпу «поклонников», а им он не особо доверял, этим богачам, которые «каждый день превращают в фиесту, а насытившись, уходят дальше […], оставляя позади мертвую пустыню, какой не оставляли копыта коней Аттилы».

* * *

В начале 1925 года Хемингуэй получил новую «решающую встречу» в лице Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. Несмотря на весьма болезненный первый вечер, когда Скотт буквально завалил Эрнеста комплиментами, а потом они оба ушли в глубокую алкогольную кому, двоих мужчин постепенно связала искренняя дружба, основанная на их общей страсти к литературе. Тем не менее Эрнест быстро выявил недостатки Скотта: плохая переносимость алкоголя, непреодолимое влечение к богатым и… Зельда, его жена. Однажды вечером, когда Фицджеральды давали ужин у себя в квартире на улице Тильзит в XVI округе Парижа, Хемингуэя удивило поведение Зельды: «Скотт разыгрывал заботливого веселого хозяина, а Зельда смотрела на него, и глаза ее и рот трогала счастливая улыбка, потому что он пил вино. Впоследствии я хорошо изучил эту улыбку. Она означала, что Зельда знает, что Скотт опять не сможет писать». Для Эрнеста не оставалось никаких сомнений – Зельда ревновала к таланту и успеху Скотта.

Некоторым образом трудности Фицджеральда послужили предохранителем для Хемингуэя. Теперь он знал, что нужно работать и быть весьма осторожным в плане отвлечений на светскую круговерть и людей, которые начинают вторгаться в твою жизнь. Такими людьми были: Дафф Твисден, британка беспорядочных нравов, дважды побывавшая замужем и алкоголичка с лицом ангела; Джеральд и Сара Мерфи, обаятельные и изысканные, покровители Дягилева, а также друзья некоей Полины Пфайффер, красивой и богатой американки, которая работала на журнал «Вог». С ними Эрнест сильно увлекся этой иллюзией вечеринок и балов, каникул на Ривьере и ужинов-попоек. Вся книга «Праздник, который всегда с тобой» кажется проникнутой глубоким сожалением о капитуляции перед этими сиренами искусственной жизни: «Когда мы проводили наш последний год в горах, в нашу жизнь уже глубоко вошли новые люди. И все переменилось. Зима лавин была счастливой и невинной зимой детства по сравнению со следующей зимой, зимой кошмаров под личиной веселья, и сменившим ее убийственным летом. Это был год, когда туда явились богачи». Хемингуэй, окруживший себя, как стенами крепости, голодом и умеренностью во всем, видел богатство и безрассудство, способные постепенно уничтожить не только его способность к работе, но и его семью.

Тем не менее на основе этих контактов с самыми высокопоставленными членами «потерянного поколения» Хемингуэй написал свой первый большой роман. «Я всегда хотел стать писателем; в возрасте 20 лет я действительно принял решение. Я знал, что мои рассказы хороши, хотя все мои попытки соблазнить ими издателей заканчивались отказом. Я был еще более обескуражен из-за того, что все мои друзья писали, и их публиковали, тогда как я был вынужден ограничиваться маленькими новеллами, которые никому не были нужны. Как же у других-то получалось? Это оставалось для меня большой загадкой. Я был уже не так молод (24 года…), и надо было спешить. Я решил написать роман. Это было в Валенсии, и там я взялся за «И восходит солнце». Шесть недель спустя рукопись была закончена»[23]23
  Défense du titre. Entretiens réunis par Matthew J. Bruccoli. Belfond, 1992. P.160.


[Закрыть].

Вышедший в свет в октябре 1926 года в издательстве «Скрибнер» благодаря ходатайству Фицджеральда, роман «И восходит солнце» сразу же удостоился оглушительного успеха. Название, вдохновленное отрывком из Экклесиаста, дает ключ ко всему роману, описывающему метания поколения, для которого все – суета. Персонажи, придуманные Хемингуэем, внутренне страшатся пустоты и ночи, одиночества и тишины, и они пытаются компенсировать эту примитивную тревогу приключениями, которые принято называть скандальными. Хемингуэй часто жаловался после выхода книги, что его мать сочла ее «одним из наиболее отвратительных произведений года». Он, желавший написать моральную историю, осуждавший тщеславие персонажей, неспособных грамотно воспользоваться жизнью, сожалел о том, «что написал такую трагическую книгу и вдруг обнаружил, что ее принимают за какую-то поверхностную историю «века джаза», то есть потерянного поколения». В любом случае Хемингуэй наконец вышел из рядов авангардистов. Он в свои 27 лет стал автором, с которым теперь нужно было считаться. Все его цели были достигнуты: он встречался с некоторыми из самых крупных писателей того времени, работал, как никто другой, опубликовал два небольших сборника рассказов и стихов, и его первый настоящий роман имел быстрый успех: менее чем за шесть лет после своего прибытия в Париж Хемингуэй наконец стал писателем.

* * *

Параллельно с этим растущим успехом Эрнест познал под своей собственной крышей такие трудности, к которым он оказался не подготовлен. Со времени его встречи с Полиной Пфайффер ничего не клеилось с Хедли. Если в самом начале их отношения оставались дружескими, то с марта 1926 года Эрнест и Полина начали то, что принято называть адюльтером. Ситуация была из самых банальных, и о ней в книге «Праздник, который всегда с тобой» он написал так: «Молодая незамужняя женщина временно становится лучшей подругой молодой замужней женщины, приезжает погостить к мужу и жене, а потом незаметно, невинно и неумолимо делает все, чтобы женить мужа на себе […] Когда муж кончает работу, рядом с ним оказываются две привлекательные женщины. Одна – непривычная и загадочная, и, если ему не повезет, он будет любить обеих […] Сначала это бодрит и радует, и некоторое время все так и идет». Эта жизнь втроем действительно длилась несколько месяцев, но в марте 1927 года ситуация стала совершенно невыносимой, и почти через шесть лет брака Эрнест и Хедли развелись. Неспособный представить себе отношения вне брака, Эрнест перешел в католичество, а два месяца спустя женился на Полине.

Хемингуэй часто возвращался в Париж на протяжении всей своей жизни, особенно во время Второй мировой войны, где, как гласит легенда, он освобождал «Ритц». Там в конце 1940-х годов он собрал две дорожные сумки, полные заметок, чтобы потом использовать их для работы над книгой «Праздник, который всегда с тобой». Во введении к ней он скажет: «Если читатель пожелает, он может считать эту книгу беллетристикой. Но ведь и беллетристическое произведение может пролить какой-то свет на то, о чем пишут, как о реальных фактах». Написанная в основном на Кубе, эта книга отражает состояние возбуждения, в котором пребывал тогда Хемингуэй. Нужно было любить, видеть, чувствовать, пробовать, открывать, работать и писать, становиться, наконец, мужчиной, и он чувствовал призвание к этому. И Париж для Хемингуэя навсегда остался городом, где он стал писателем, городом, где бедность уступила место удаче, где чистота юности и любовь вдруг испытали на себе жесткий и неожиданный шок от успеха. «Таким был Париж, – читаем в последних строках книги «Праздник, который всегда с тобой», – в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы».