Текст книги "Этот безумный мир. «Сумасшедший я или все вокруг меня?»"

Мания преследования. В соответствии с теорией вероятности различные люди, живущие в некоем заданном обществе на протяжении всей своей жизни, скорее всего, столкнутся с примерно одинаковым числом случаев дурного обращения. Если один человек в рассматриваемом обществе, по его словам, сталкивается со всесторонним дурным обращением, причина, вероятнее всего, кроется в нем самом, и он либо воображает травмы, которых в действительности не было, либо подсознательно ведет себя так, чтобы возбудить неудержимое раздражение.

Очень немногие люди могут удерживаться от высказывания злобных комментариев о своих знакомых, а случается, и о друзьях. В то же время, когда люди слышат что-то высказанное против них самих, они преисполняются негодующим изумлением. Очевидно, они никогда не думали о том, что так же, как они сплетничают о других, остальные сплетничают о них.

Если бы нам даровали магическую власть прочитывания чужих мыслей, я подозреваю, непосредственным следствием было бы исчезновение почти всех дружеских отношений. Последующий результат, однако, может быть великолепным, поскольку мир без друзей невыносим, и нам придется научиться симпатизировать друг другу без завесы иллюзий, призванной скрыть от нас самих тот факт, что мы не находим друг друга безупречными.

Другой нередко встречаемый вид жертвы мании преследования – филантропы, неизменно делающие людям добро против их воли, изумляясь и ужасаясь тому, что не слышат за это благодарности. Побуждения, толкающие нас творить добро, редко когда бывают такими безупречно чистыми, какими мы их воображаем. Любовь к власти коварна; она носит множество масок и нередко становится источником удовлетворения, извлекаемого нами из того, что мы называем «делать добро» для других. Нередко вмешивается еще один элемент. «Делать добро» для людей обычно подразумевает лишение их неких удовольствий: выпивки, азартных игр, праздности и тому подобного.

Эти примеры иллюстрируют четыре общие максимы, которые станут адекватной защитой от мании преследования при условии глубокого и честного осознания их истинности.

• Первая: помните, что мотивы ваших поступков не всегда столь бескорыстны, какими кажутся вам самим.

• Вторая: не переоценивайте свои заслуги.

• Третья: не ожидайте от других такого же интереса к вам, какой испытываете к себе вы сами.

• И четвертая: не воображайте, будто большинство людей настолько озабочены мыслями о вас, чтобы желать вас преследовать.

Что бы ни требовалось сделать, это может быть должным образом сделано лишь при наличии энергии и азарта; а энергия и азарт редко возникают без неких себялюбивых мотивов.

Какова бы ни была линия вашей жизни, обнаружив, что другие не оценивают ваших способностей столь же высоко, как вы сами, не будьте твердо уверены, что ошибаются окружающие.

Во всех делах и общении с другими людьми, особенно с родными и близкими, важно и не всегда легко помнить, что они смотрят на жизнь под своим углом зрения и относительно своего «я», а не под вашим углом зрения и не с точки зрения вашего «эго».

Очень часто поведение других, вызывающее ваши жалобы, – не более чем здоровая реакция естественного эгоизма, направленная против цепкой прожорливости человека, чье «я» простирается далеко за положенные границы.

Удовлетворение, основанное на самообмане, никогда не бывает прочным, и, как ни горька бывает правда, всегда лучше сразу взглянуть ей в лицо, свыкнуться и продолжать выстраивать свою жизнь в соответствии с нею.

* * *

Страх общественного мнения. Сёстры Бронте никогда не встречали людей, близких по духу, пока не начали публиковаться их книги. Это не повлияло на Эмили, которая была героичной в высоком смысле, но, несомненно, повлияло на Шарлотту, чье мироощущение, невзирая на её таланты, всегда в немалой степени оставалось мироощущением гувернантки. Блейк, подобно Эмили Бронте, жил в крайней умственной изоляции, но, как и она, был достаточно велик, чтобы преодолеть её пагубное влияние, поскольку никогда не сомневался, что прав он, а не его критики.

Консервативных людей приводит в ярость отклонение от условностей и традиций, по большей мере потому, что они считают подобные отклонения критикой в свой адрес.

Существует удобная теория, что гений всегда найдет себе дорогу, пробьется, и в силу этой теории многие люди считают, что преследование молодого таланта не причинит особого вреда. Но для принятия этой теории нет абсолютно никаких оснований. Она сродни теории, что убийца останется безнаказанным.

Разумеется, все нам известные убийства были раскрыты, но кто знает, сколько их было всего, и о скольких мы никогда не услышим? Равно все гениальные люди, о которых мы когда-либо слышали, одерживали победу над враждебными обстоятельствами, но это не мешает предположить существование бесчисленных гениев, погибших в юности. Более того, речь идет не только о гениях, но и о талантливых людях, которые столь же необходимы обществу.

Человек обязан уважать общественное мнение настолько, насколько необходимо, чтобы избежать голодания и держаться подальше от тюрьмы, но всё, что сверх того – добровольное подчинение излишней тирании и зачастую помеха счастью в любых его проявлениях.

Счастью способствует близость людей с общими интересами и взглядами.

При помощи средств современной психологии многие проблемы образования, над которыми бились прежде (весьма неудачно) посредством чисто морального наказания, сейчас решаются менее прямыми, но все же более научными методами. Возможно, это лишь тенденция, особенно среди наименее информированных фанатиков психоанализа, думать, что более нет нужды в стоическом самообладании. Я не разделяю этого взгляда и в данной статье хочу рассмотреть несколько ситуаций, где оно необходимо, и несколько методов, которыми оно может быть воспитано в молодежи, а также кое-какие опасности, которых следует избегать в этом воспитании.

Давайте начнем с наиболее трудной и наиболее существенной проблемы, поднятой стоицизмом: я имею в виду смерть. Существуют различные попытки совладать со страхом смерти. Мы можем попробовать игнорировать и никогда не говорить о смерти или всегда пытаться повернуть наши мысли в ином направлении, когда обнаруживаем себя лицом к лицу со смертью. Это метод «людей-бабочек» в «Машине времени» Уэллса. Мы можем вести себя совершенно иначе и постоянно размышлять о краткости человеческой жизни в надежде, что фамильярность в отношении к смерти вызовет к ней презрение; то был курс, выбранный Карлом V в монастыре после своего отрешения. Был такой член Совета Кембриджского колледжа, который зашел так далеко, что поставил в своей комнате гроб и выходил на лужайки колледжа с лопатой резать червей пополам, говоря при этом: «Нет, вы еще до меня не добрались!».

Существует и третий путь, широко распространенный: убедить себя и других, что смерть есть не смерть, а врата в новую и лучшую жизнь. Эти три метода, смешанные в различных соотношениях, покрывают большую часть способов человека приспособиться к тому неудобному факту, что мы умираем.

Однако для каждого из этих методов существуют возражения. Попытка избежать размышлений об эмоционально интересующем предмете, как заметили фрейдисты в связи с сексом, определенно будет неудачной и приведет к различным видам нежелательных искажений. Сейчас, конечно, можно скрыть в сознании ребенка знание о смерти в какой-либо мучительной форме в течение ранних лет. Получится это или нет – дело случая. Если умирает кто-либо из родителей, брат или сестра, ничто не может оградить ребенка от обретения эмоционального осознания смерти.

Даже если благодаря удачному совпадению событий факт смерти не станет очевидным для ребенка в ранние годы, это произойдет рано или поздно; и для тех, кто совсем не подготовлен, факт смерти, когда он случится, может стать довольно серьезным ударом. Мы должны, следовательно, постараться выработать некоторое иное отношение к смерти, чем простое игнорирование ее существования.

Практика постоянного размышления о смерти столь же пагубна. Ошибочно долго думать исключительно об одном предмете, тем более, когда наше размышление не может завершиться действием. Мы можем, конечно, поступать так, чтобы отсрочить собственную смерть, и, в какой-то мере, так поступает любой нормальный человек. Но в конечном счете мы не можем оградить себя от смерти; стало быть, это бесполезный предмет размышления.

Более того, это ведет к ослаблению интереса человека к другим людям и событиям, а только реальные интересы помогут сохранить душевное здоровье. Страх смерти заставляет человека чувствовать себя рабом внешних сил, а рабская психология ни к чему хорошему не приведет. Если путем размышления человек может по-настоящему излечить себя от страха смерти, то он может и перестать размышлять над этим предметом; пока же смерть поглощает его мысли, это доказывает, что он не перестал бояться ее. Следовательно, этот метод не лучше, чем предыдущий.

Вера в то, что смерть есть врата в лучшую жизнь, логически должна предохранять человека от ощущения какого-либо страха перед смертью. К счастью для медицинской профессии, на самом деле она не оказывает такого воздействия, за исключением нескольких редких случаев. Еще никто не установил, что верующие в будущую жизнь меньше боятся болезней или более отважны в битве, чем те, кто думает, что смерть есть конец всего. Покойный Ф. В. Г. Майерс, бывало, рассказывал, как он спросил одного человека за обеденным столом, что он думает о том, что случится с ним, когда он умрет. Мужчина попытался проигнорировать этот вопрос, но под нажимом ответил: «О, полагаю, что я должен унаследовать вечное блаженство, но мне бы не хотелось говорить с Вами о таких неприятных вещах».

Причина этой очевидной непоследовательности состоит, конечно, в том, что религиозная вера для большинства людей существует только в сфере сознательного мышления, но не проникает на уровень измененных бессознательных механизмов. Если страх смерти можно победить, то нужно действовать с помощью метода, который влияет на поведение в целом, а не только на ту его часть, которая обычно называется сознательным мышлением.

Религиозная вера может воздействовать на некоторую, но не на большую часть человечества. Помимо причин, названных бихевиоризмом, существуют два других источника этой несостоятельности: один – это некое сомнение, которое сохраняется, несмотря на пылкое вероисповедание, и демонстрирует себя в виде скептического гнева; другой – тот факт, что верующие в будущую жизнь склонны скорее подчеркивать, чем преуменьшать ужас, которым будет сопровождаться смерть, если наша вера окажется непрочной, и таким образом укреплять страх тех, кто не переживает ее с абсолютной уверенностью.

* * *

Что же тогда должны мы делать с молодыми людьми, чтобы приспособить их к миру, в котором существует смерть? Мы должны достичь трех целей, которые очень трудно совместить.

(1) Мы не должны дать им почувствовать, что смерть – это тот предмет, о котором мы не хотим говорить или поощрять их думать о нем. Если мы дадим им это почувствовать, они сделают заключение, что это интересная тайна, и будут думать о ней еще больше. С этой точки зрения нам подходит обычное современное отношение к половому воспитанию.

(2) Мы должны, тем не менее, вести себя так, чтобы оградить их, если можно, от долгих или частых размышлений над проблемой смерти. В отношении погружения в размышления о смерти существует возражение, подобное тому, что выдвигается в отношении увлечения порнографией, а именно то, что оно снижает эффективность действий и всестороннее развитие личности и ведет к поведению, неудовлетворительному как для самой личности, так и для остальных.

(3) Мы не должны надеяться создать в ком-либо удовлетворительное отношение к предмету смерти с помощью аргументов, апеллирующих только к сознанию; в частности, ни к чему хорошему не приведут намерения показать, что смерть менее ужасна, чем какие-либо другие события, если (как это обычно и бывает) это убеждение не проникает на уровень бессознательного.

Чтобы добиться этих разнообразных целей, мы должны принять несколько разных методов, соответствующих опыту ребенка или юноши. Если человек близко не общался с умирающим ребенком, то ему довольно легко принять смерть как общий факт, не вызывающий большого эмоционального интереса. До тех пор, пока смерть абстрактна и внеличностна, о ней говорят обычным тоном, а не как о чем-то ужасном. Если ребенок спрашивает: «Я умру?» – надо ответить: «Да, но нескоро». Необходимо не допускать любого намека на тайну в отношении смерти. Ее надо отнести к той же области, что и испорченную игрушку. Но, конечно, желательно, если можно, сделать ее кажущейся более отдаленной, пока дети еще малы.

Когда умирает кто-то близкий для ребенка, ситуация иная. Предположим, например, что ребенок теряет брата. Родители несчастны, но несмотря на то, что они могут не желать, чтобы ребенок знал, как они несчастны, правильно и необходимо, чтобы он воспринимал отчасти их страдание. Очень важна естественная привязанность, и ребенок должен чувствовать, что его родители испытывают ее. Более того, если путем нечеловеческих усилий они скрывают от ребенка свое горе, он может подумать: «Они не будут беспокоиться, если я умру». Такая мысль может подтолкнуть развитие разного рода психических заболеваний. Следовательно, хотя шок от такого происшествия очень серьезен, если оно случается во время позднего детства (в раннем детстве оно не переживается так сильно), тем не менее, если оно случилось, мы не должны слишком минимизировать его значение. Этой темы не надо ни избегать, ни акцентировать ее; то, что можно сделать без какого-либо явного умысла, так это создать новые интересы, и, прежде всего, новые привязанности.

Я думаю, что невероятная привязанность ребенка к какому-либо одному человеку довольно часто является признаком того, что что-то неладно. Такая привязанность может возникнуть к одному родителю, если другого родителя не очень любят, или к учителю, если не сложились отношения с обоими родителями. В общем, это – следствие страха: предметом привязанности является только та личность, которая дает чувство безопасности. Но сама привязанность такого типа в детстве – нездоровое явление. Если такая привязанность существует, то смерть любимого человека вдребезги разбивает жизнь ребенка.

Даже если внешне кажется, что все хорошо, каждая последующая любовь будет переживаться с чувством ужаса. Муж (или жена) и дети будут окружены чрезмерной заботой и будут восприниматься бессердечными, когда они будут просто жить своей собственной жизнью. Родители, следовательно, не должны чувствовать удовольствия, если станут предметом такой привязанности. Если ребенок в целом счастлив и имеет дружеское окружение, он без больших трудностей переживет боль любой потери, которая может с ним случиться. Воля к жизни и надежда будут достаточными, чтобы обеспечивать нормальные условия для роста и счастливой жизни.

Когда же угрожает несчастье, существует два способа справиться с ситуацией: мы можем попытаться избежать несчастья, или мы решим встретить его стоически. Первый способ замечателен, если его можно применить, не запятнав себя трусостью; но последний необходим рано или поздно для каждого, кто не хочет быть рабом страха. Это отношение и есть стоицизм.

Большой трудностью для воспитателя является то, что внушение стоицизма молодежи дает выход садизму. В прошлом принципы наказания были настолько свирепыми, что воспитание открывало путь для жестокости. Возможно ли привить необходимый минимум дисциплины без появления удовольствия от причиненного ребенку страдания? Люди старой закалки будут, конечно, отрицать, что они испытывали подобное удовольствие. Всем известна история о мальчике, чей отец, ударив его розгами, сказал: «Мальчик мой, это причиняет мне большую боль, чем тебе!». На что мальчик ответил: «Тогда разреши мне, папа, сделать то же самое с тобой». Самуэль Батлер в книге «Путь всего живого» изобразил садистское наслаждение злых родителей способом, убеждающим любого современного студента-психолога. Что же тогда мы должны с этим делать?..

* * *

Страх смерти – только один из многих, которые наилучшим образом преодолеваются стоицизмом. Есть страх перед нуждой, страх физической боли, страх деторождения, распространенный среди состоятельных женщин. Все эти страхи можно ослабить и, в какой-то мере, презреть. Но если мы выберем точку зрения, согласно которой люди не должны замечать такие вещи, мы должны будем также принять ту точку зрения, что не надо уменьшать зло.

Долгое время думали, что женщины не должны пользоваться анестезией при деторождении; в Японии это мнение существует и по сей день. Доктора-мужчины говорят, что анестезия вредна, однако не существует причин для такого мнения, кроме, несомненно, бессознательного садизма. Но чем слабее становятся родовые муки, тем меньше остается у богатых женщин желания их претерпевать: их храбрость уменьшается быстрее, чем требуется. Очевидно, здесь должно существовать какое-то равновесие.

Невозможно прожить всю жизнь легко и приятно, и, следовательно, люди должны быть способны соответствующим образом относиться к неприятностям; при этом мы должны постараться не одобрять жестокость настолько, насколько это возможно.

Кто имеет дело с маленькими детьми, скоро начинает понимать, что слишком много симпатии по отношению к ним – это ошибка. Слишком мало симпатии, конечно, еще большая ошибка, но здесь, как и везде, плоха любая крайность. Ребенок, который неизменно встречает симпатию, будет плакать при малейшей неудаче. Обычный самоконтроль обычного взрослого человека достигается только через знание, что симпатию по пустякам не получишь. Дети с готовностью понимают, что взрослый, который иногда немного строг, лучше для них; их инстинкт подсказывает им, любят их или нет; и с теми, кто, как они чувствуют, любит их, они будут мириться, несмотря на всю строгость требований, исходящих от этих людей.

Таким образом, теоретически решение просто: пусть воспитателей будет воодушевлять мудрая любовь, и они будут поступать правильно. Фактически, однако, вопрос более сложен. Усталость, раздражительность, беспокойство, нетерпение осаждают родителей или учителей, и опасно придерживаться теории воспитания, которая позволяет взрослому выплеснуть эти чувства на ребенка ради его отдаленного благополучия. Тем не менее, если теория верна, она должна быть признана, и эти опасности должны предстать перед сознанием родителей или учителей, чтобы сделать все возможное и принять меры предосторожности против них.

По сей день секс, более, чем любой другой элемент человеческой жизни, рассматривается многими, возможно, большинством, иррациональным образом.

Человекоубийство, чума, сумасшествие, золото и драгоценные камни – а именно, все объекты человеческих надежд и страхов – рассматривались в прошлом через дымку магии и мифологии; однако лучи разума рассеяли туман за некоторыми исключениями. Но плотное облако по-прежнему остается в сексуальной области, что определяется в том числе и религией.

Худшей чертой христианской религии является ее позиция по вопросу о взаимоотношении полов – позиция настолько болезненная и противоестественная, что понять ее можно, только поставив в связь с тем недугом, которым был поражен цивилизованный мир в эпоху упадка Римской империи.

Приходится иногда слышать, что христианство улучшило положение женщин. Это – одно из грубейших извращений истории, какие только возможно измыслить. Женщины не могут занимать сносного положения в обществе, которое считает в высшей степени важным, чтобы они не нарушали строгого морального кодекса. Монахи всегда видели в женщине прежде всего искусительницу; они считали, что она вызывает главным образом отвратительную похоть. Церковь проповедовала – и все еще продолжает это делать, – что женщине лучше всего оставаться девственной, но если для кого-то это невозможно, то позволительно выйти замуж. «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться» – такова зверская формулировка св. Павла (1 Кор 7:9).

Установив нерасторжимость брака, церковь делала все, что было в ее силах, чтобы единственная разрешенная форма половой жизни приносила как можно меньше радости и как можно больше страдания. Запрет на средства контроля над рождаемостью опирается, по сути дела, на тот же мотив: ведь если женщина каждый год рожает по ребенку, пока не умирает от изнурения, то вряд ли можно предположить, что она получает большое удовольствие от супружеской жизни.

Концепция греха, неразрывно связанная с христианской этикой, необычайно вредна, ибо дает выход садизму, который люди начинают считать законным и даже благородным делом. Возьмем, например, вопрос о предупреждении сифилиса. Известно, что если принять заранее меры предосторожности, то опасность заразиться этой болезнью может быть сведена до минимума. Христиане, однако, возражают против распространения этих знаний, ибо считают за благо, чтобы грешники понесли наказание. В наше время в мире много тысяч детей страдают от врожденного сифилиса – они никогда не появились бы на свет, если бы не желание христиан увидеть грешников наказанными. Невозможно понять, как доктрины, требующие такой дьявольской жестокости, могут считаться хоть в какой-то степени благотворными для морали.

* * *

Позиция христиан опасна для человечества не только в том, что касается поведения, но и в отношении к знаниям о взаимоотношениях полов. Всякий, кто потрудился изучить вопрос беспристрастно, знает, что искусственно навязываемое невежество крайне опасно для душевного и физического здоровья. У тех, кто получает знания в «неприличных» беседах, как это случается с большинством детей, оно рождает взгляд, что отношения полов – сфера непристойная и смехотворная. Не думаю, что можно как-либо защитить точку зрения, что знание всегда нежелательно.

Я бы не возводил барьеров на пути людей, стремящихся к знанию, а в случае знания о взаимоотношениях полов имеются гораздо более весомые аргументы в его пользу, чем в случае любого другого знания. Человек осведомленный, скорее всего, будет поступать более мудро, чем человек невежественный. Нелепо воспитывать в молодых людях чувство греха по той причине, что они обладают природным любопытством в отношении важных вещей.

Каждый мальчик интересуется поездами. Предположим, мы говорим ему, что его интерес порочен; предположим, мы завязываем ему глаза, когда он находится в поезде или на железнодорожной станции; предположим, мы никогда не позволяем себе произносить слово «поезд» в его присутствии и держим в глубокой тайне все, что касается железных дорог. В результате он вовсе не перестанет интересоваться поездами, наоборот, заинтересуется ими вдвойне, но будет испытывать при этом нездоровое чувство греха, потому что ему внушили, что сам этот интерес недостоин.

Каждый мальчик, наделенный живым умом, может быть таким способом превращен в неврастеника. Именно это и делают с вопросом о взаимоотношениях полов; но поскольку он интереснее, чем вопрос о поездах, результаты оказываются более пагубными. Почти все взрослые, исповедующие христианство, являются в той или иной степени нервнобольными из-за табу, которое налагалось на знание о половых отношениях в то время, когда они были молоды. Искусственно насаждаемое таким образом чувство греха является одной из причин их жестокости, забитости и тупости в дальнейшей жизни. Нет никакого рационального основания для того, чтобы держать ребенка в невежестве, если он хочет знать о чем-либо, будь то вопросы пола или какие-то другие вопросы. И мы никогда не будем иметь здорового населения, если не признаем этого факта. Но до тех пор, пока церкви контролируют политику в области образования, на перемены надеяться не приходится.

Даже если отставить в сторону эти сравнительно мелкие возражения, ясно, что фундаментальные доктрины христианства требуют изрядной доли этической извращенности, прежде чем могут быть приняты. Нам твердят, что мир сотворен богом – благим и всемогущим. Если еще до сотворения мира он провидел все несчастья и страдания, которые в нем будут заключены, то он и несет за все ответственность. Довод, будто существующие в мире несчастья порождены грехом, является просто уверткой.

Во-первых, это вообще неверно; не грех же вызывает разливы рек или извержения вулканов. Но даже если бы это было верно, дело нисколько не менялось бы. Если бы я задумал произвести на свет ребенка, заранее зная, что он будет маньяком, одержимым мыслью об убийстве, то я нес бы ответственность за его преступления. Раз бог знал наперед те грехи, в которых будет повинен человек, но решил все же его сотворить, он, несомненно, ответствен за все последствия этих грехов.

Обычный христианский аргумент сводится к тому, что мирское страдание служит очищению от грехов и потому является благом. Аргумент этот, очевидно, является лишь рационализацией садизма: но в любом случае это очень слабый аргумент. Мне хотелось бы пригласить какого-нибудь христианина в детское отделение больницы, чтобы он своими глазами увидел страдания, которые выносят здесь дети. Стал бы он после этого упорствовать, будто дети эти настолько пали в нравственном отношении, что заслуживают своей участи?

Чтобы дойти до подобных заявлений, человек должен убить в себе всякое милосердие и сострадание. Он должен, одним словом, стать таким же жестоким, как и бог, в которого верует. Ни один человек, верящий, что все в этом страждущем мире происходит к лучшему, не может сохранить своих этических идеалов, ибо ему всегда приходится выискивать оправдания для несчастий и страданий.

* * *

Становится очевидным, однако, что условия в современном мире оказывают воздействие, меняющее общественное мнение по отношению к сексу. О том, какое именно изменение или какие изменения это привнесет, нельзя говорить с какой-либо определенностью, однако возможно отметить некоторые силы, задействованные в этом процессе, а также обсудить, к каким результатам они, вероятно, приведут в структуре общества.

Рассматривая человеческую природу, нельзя утверждать, что невозможно создать общество с очень малым количеством внебрачных половых контактов.

Однако условия, необходимые для достижения этого результата, практически недостижимы в современной жизни. Давайте же рассмотрим, в чем же они заключаются.

Наиболее определяющий фактор, обуславливающий моногамию, заключается в отсутствии мобильности населения в регионе с небольшим числом жителей. Если мужчина имеет редкую возможность покинуть дом и редко видит других женщин помимо своей жены, ему легко быть верным, но если он путешествует без нее или живет в густонаселенном городе, проблема сохранения верности усложняется пропорционально.

Следующая важная опора моногамии – это предубеждение: ожидается, что тот, кто искренне верит в то, что «грех» ведет к вечному наказанию, будет стараться его избежать, и до определенной степени так и поступает, однако все же не до такой степени, как можно было бы ожидать.

Третья поддержка добродетели – общественное мнение. В то время как в аграрном обществе все, что ни делается отдельным человеком, известно его соседям, у него есть мощный стимул избегать всего того, что осуждается общественным мнением. Однако все эти причины, обуславливающие правильное поведение, сейчас гораздо менее могущественны по сравнению с прошлым. Меньше людей живет в изоляции, вера в адский огонь угасает, и в больших городах никто не знает, чем занимается сосед. Таким образом, неудивительно, что и мужчины и женщины менее моногамны, чем они были до появления современного индустриального общества.

Конечно, можно сказать, что, несмотря на увеличивающееся число людей, не соблюдающих моральный закон, нет причины менять наши стандарты. Те, что грешат, как нам иногда говорят, должны знать и признавать, что они грешат, и что этический код нисколько не хуже от того, что жить согласно ему стало труднее. На это я должен ответить, что хорош ли или плох тот или иной моральный код, в конечном счете сводится к вопросу, содействует ли он или нет человеческому счастью. Многие взрослые люди в глубине души верят в то, чему их учили в детстве, и чувствуют себя испорченными, если их жизнь не сообразуется с максимами воскресной школы.

Причиненный вред не столько в том, что вносится разделение между сознательной разумной личностью и бессознательной инфантильной личностью; вред заключается также в том, что здравые моменты общепринятой морали дискредитируются наряду с необоснованными, и люди начинают думать, что если внебрачный секс позволителен, также позволительны лень, бесчестность и недоброжелательство.

В процессе социальной и экономической революции есть вероятность, что они выбросят хорошее вместе с плохим.

* * *

Трудность в достижении работающей сексуальной этики происходит из конфликта между импульсом ревности и импульсом полигамии. Нет сомнения, что ревность, хотя частично и инстинктивна, является в большой степени конвенциональной. В обществах, в которых мужчина – удачный объект для шуток в случае неверности его жены, он будет ревновать, даже если у него не осталось к ней никакого влечения. Таким образом, ревность тесно связана с собственническим чувством, и она гораздо меньше в тех случаях, где это чувство отсутствует. Если верность не является частью того, что подразумевается общественным мнением, ревность заметно меньше. Но хотя существующие возможности уменьшить ревность больше, чем это предполагается людьми, существуют вполне определенные границы, которые будут существовать до тех пор, пока отцы в семьях имеют права и обязанности.

До тех пор, пока это имеет место, мужчины неизбежно будут желать некоторых гарантий того, что они являются отцами детей своих жен. Если бы женщины имели сексуальную свободу, отцовство должно было отмереть, и жены не должны более ожидать поддержки со стороны своих мужей. Это может произойти со временем, но это будет настолько глубоким социальным изменением, что эффекты его, хороши ли они или плохи, предсказать невозможно.

В то же время, если брак и отцовство сохраняются как социальные институты, необходим некоторый компромисс между полной беспорядочностью и «пожизненной» моногамией. Решение в отношении наилучшего компромисса в каждом отдельном случае нелегко, оно должно варьироваться время от времени в соответствии с привычками населения и надежностью методов предотвращения беременности. О некоторых вещах, тем не менее, можно сказать с некоторой долей определенности.