Текст книги "Люфтваффе: триумф и поражение. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947"

Когда 21 августа 1941 года наши войска получили приказ наступать в направлении Киева, споры по поводу Ельнинского выступа прекратились – его можно было оставить. После того как была завершена подготовка к использованию бомбардировщиков дальнего радиуса действия, состоявшая в установке радиомаяков и концентрации собственно самолетов и бомбового запаса, в качестве главной цели пилотам дальней авиации была указана Москва – центр военной промышленности и связи противника, город, где находилось его правительство. Другие цели, такие, например, как крупные авиационные заводы в Воронеже, военные предприятия в Туле и Брянске, загруженный до предела Брянский железнодорожный узел и т. п., к которым могли подобраться лишь одиночные истребители, да и то только в плохую погоду, были альтернативными – их мы пытались атаковать в период неблагоприятных погодных условий.

Налеты на Москву вызывали у меня большую озабоченность. Сбитые экипажи приходилось окончательно вычеркивать из списков личного состава. Эффективность действий русских зенитчиков и осветителей, использовавших прожекторы, производила впечатление даже на тех наших пилотов, кому довелось летать над Англией. Кроме того, постепенно в воздухе стало появляться все больше русских истребителей – к счастью, только в дневное время. Результаты бомбардировок русской столицы были несколько менее впечатляющими, чем я ожидал, но это можно объяснить размерами территории объекта бомбовых ударов, ослепляющим действием прожекторов, создававшим помехи нашим летчикам, а также тем, что бомбовую нагрузку наших самолетов приходилось уменьшать из-за необходимости брать на борт дополнительное топливо. Однако несколько лет спустя, когда меня допрашивали в лагере для военнопленных в Мондорфе в 1945 году, русская женщина, выступавшая в роли переводчицы, как-то упомянула об «ужасных последствиях бомбардировок», и я с радостью переменил свое прежнее мнение о степени успешности действий нашего доблестного летного состава. В любом случае, непрерывные налеты на город, помимо их чисто материального разрушительного воздействия, создавали атмосферу, способствующую падению русской столицы. Жаль, что этот фактор не удалось использовать.

В августе и первой половине сентября погода была переменчивой. На обоих флангах группы армий «Центр» в этот период шли бои, а наши летчики неперерывно совершали вылет за вылетом. Я согласился с фон Боком в том, что позиции, занимаемые 4-й и 9-й армиями, были неподходящими для осуществления зимней кампании, тем более в условиях, когда противник явно получал свежие подкрепления и оказывал все более упорное сопротивление. Это само собой наталкивало на вывод о том, что нам следует еще раз попытать счастья на центральном участке фронта. Проведя успешную операцию по окружению русских войск, можно было нанести противнику значительные потери, обескровив его, и определиться с нашей тактикой на зимний период. Ответ на вопрос о том, возможно ли будет после такой победы продолжить наступление на Москву, зависел от состояния наших войск и, в еще большей степени, от такого важного, но непредсказуемого фактора, как погода.

Хладнокровно все рассчитав, с 15 сентября мы, засучив рукава, приступили к подготовке нового удара. Командующий 4-й танковой армией генерал Хепнер, мой старый друг, которого я знал еще по Мецу, не слишком верил в успех операции – на него произвел большое впечатление тот факт, что группе армий «Север» не удалось добиться сколько-нибудь значительного успеха. Дважды я объяснял ему, что группа армий «Центр» действовала в совершенно иных условиях, указывая генералу на имевшуюся у него действительно уникальную возможность прорыва и окружения войск противника и обещая ему усиленную поддержку с воздуха. Постепенно уверенность вернулась к Хепнеру. Когда во время сражения я навестил его, на лице его играла широкая улыбка.

Что же касается моих собственных частей, то с их тактикой в целом все было ясно. Зенитным корпусам предстояло действовать в основном не против авиации, а против наземных войск противника. Они должны были выступить в роли артиллерии огневой поддержки, сконцентрировав основные свои усилия на правом фланге. Наши истребители воздушной поддержки, следуя давно уже отработанной тактике, должны были своими действиями облегчить продвижение вперед армейских дивизий. Перед нашими тяжелыми бомбардировщиками стояла задача нанести удар по тылам противника, отрезая ему дорогу к отступлению. По сравнению с боевыми действиями самого последнего времени, в воздухе было очень мало самолетов противника – его авиация проявляла наибольшую активность на южном фланге.

Успех в этом сражении, в ходе которого нами было захвачено 650 000 пленных и которое было оценено как еще одна «обычная» победа, был достигнут благодаря войскам, действовавшим на внешнем правом фланге. Мы рассчитывали, совершив широкий маневр, развернуть наступление на Москву через Тулу, но непогода, с которой столкнулась 2-я танковая армия в южной части фронта в самом начале сентября, сорвала наши планы. Крайне неблагоприятные погодные условия мешали нашей авиации оказывать сухопутным войскам поддержку с воздуха; шел дождь и снег, и дороги, и без того усеянные рытвинами, еще больше разбили тяжелые полноприводные грузовики; в результате передвижение по дорогам было затруднено, а к 5 октября почти полностью замерло. Попытки передислоцировать самолеты путем буксировки с помощью тягачей зенитчиков оказались безуспешными, поскольку буксировочные тросы не выдерживали нагрузки. Когда возникли затруднения со снабжением войск продуктами питания, люфтваффе пришлось сбрасывать продовольствие некоторым частям 2-й танковой армии с воздуха. Физическое и эмоциональное напряжение превысило все допустимые пределы. К этому следует добавить, что техника армейских частей не была приспособлена к боевым действиям в зимнее время.

Это был переломный момент в длинной серии сражений на Восточном фронте. Все вышеперечисленное, включая нервные перегрузки – впоследствии это стало очевидным, – оказалось слишком суровым испытанием для моего старого друга по министерству рейхсвера генерала Гудериана, командующего танковой армией, стойкого и неунывающего человека.

Учитывая это, я пришел к выводу, что стратегическая цель наступления стала недостижимой. Грязь и непогода совершенно изменили условия ведения боевых действий, которые ранее складывались в нашу пользу. Состояние почвы было просто невероятным. Морозы установились в начале ноября, а у армии не было зимнего обмундирования. В то же время на фронте у русских появились части сибиряков, а также значительно увеличилось количество исключительно полезных танков «Т-34» и самолетов-штурмовиков.

В то время я был убежден, что Хепнеру и Гудериану не составило бы большого труда, просто бросив свои танки вперед, дойти до Москвы и даже дальше. Но боги, пославшие дождь, распорядились иначе; русские получили шанс создать тонкую линию обороны к западу от Москвы и насытить ее своими последними резервами, состоявшими из рабочих и курсантов военных училищ. Они сражались героически и остановили наступление наших почти потерявших мобильность войск.

Шел октябрь, и на тот момент сибирские дивизии еще не прибыли на фронт. Даже сегодня для меня все еще остается загадкой, как могло случиться, что наша глубокая авиаразведка, хотя и сообщавшая об оживленном движении войск русских на дорогах, ни разу, насколько мне известно, не предупредила о стягивании к фронту частей и соединений из восточных районов России и об их стратегической концентрации. Но уже одно только возрастание интенсивности движения по железной дороге, о котором сообщалось в конце октября, должно было насторожить Верховное главнокомандование. Приказ отвести войска на прежние рубежи должен был последовать самое позднее в середине ноября, когда части наших сухопутных войск стали докладывать о прибытии на фронт частей и соединений из Сибири.

Однако Верховное главнокомандование, вдохновленное боями в районе Киева, а также Брянска и Вязьмы, завершившимися окружением русских, отдало приказ о продолжении наступления на Москву. Приказ этот был встречен в войсках без энтузиазма. Особенно это относится к тем, кого он касался в первую очередь, а именно к фельдмаршалу фон Клюге, который лишь со временем «оттаял», проникшись боевым духом частей, находящихся на передовой, и к Хепнеру, который, как я выяснил в ходе наших с ним частных бесед, выступал за то, чтобы «спустить на тормозах» упомянутый приказ. Клюге, в этой ситуации проявлявший скорее пассивность, чем активность, жаловался на то, что Хепнер слишком колеблется. Хепнер в разговорах со мной оправдывал свою позицию проблемами со снабжением войск. Положение выглядело далеко не блестящим, когда в конце ноября меня и штаб моего воздушного флота отозвали с русского фронта и поездом отправили в направлении Берлина. Следом за нами несколько дней спустя отправился штаб 2-й авиагруппы.

Как только я понял, что нам придется провести зиму где-то в России, я сразу же затребовал зимнее снаряжение, которое благодаря расторопности моего начальника транспортной службы было доставлено почти без задержек. Мы также воспользовались помощью финнов в создании специальных нагревательных устройств, чтобы обеспечить готовность наших частей и подразделений к взлету даже в самые жестокие морозы. Уезжая, я знал, что мои люди обеспечены всем, что необходимо в зимнее время.

Можно ли сказать, что наши ВВС были недостаточно сильны для того, чтобы преодолеть усталость, особенно заметную в армейских частях, и помочь ускорить дальнейшее наступление на Москву? Достижения 2-го воздушного флота в период с 22 июня по 30 ноября говорят сами за себя: им было уничтожено 6670 самолетов противника, 1900 танков, 1950 орудий, 26 000 автомобилей и 2800 железнодорожных составов. Однако непрекращающиеся боевые действия с 1 сентября 1939-го до середины ноября 1941 года серьезно подорвали наши ресурсы, а погодные капризы русской осени – дожди, туман и холода – довершили остальное.

После сражения в районе Брянска и Вязьмы передвижения противника в зоне окружения лишь в отдельных случаях можно было заметить; концентрация отборных дивизий сибиряков не была зафиксирована или же не была расценена как таковая. Мы имели дело с небольшими изолированными очагами сопротивления; противник располагал большим количеством небольших долговременных огневых сооружений, разбросанных там и тут – нашим пилотам, летавшим на больших скоростях, было чрезвычайно сложно обнаружить и уничтожить их, особенно в плохую погоду.

Танки «Т-34», которых появлялось все больше, могли передвигаться даже по самому непроходимому бездорожью и создавали огромные трудности для летчиков наших штурмовиков, которым приходилось, не считаясь с риском, летать над лесами и деревнями в их поисках. Армейские части то и дело требовали поддержки с воздуха для защиты от атак русских штурмовиков, действовавших на очень малой высоте. Приходилось реагировать на эти требования, совершая боевые вылеты, однако это не давало большого эффекта. Гораздо более действенным был бы зенитный огонь. Несмотря на все трудности, мы продолжали атаковать танки противника с воздуха, но не могли нанести им серьезный ущерб.

Чтобы использовать все имевшиеся в нашем распоряжении возможности, мы перебросили свои самолеты на аэродромы, расположенные на линии Орел – Юхнов – Ржев, которая проходила совсем близко от линии фронта. Однако, даже несмотря на это, наши успехи были не слишком впечатляющими. Даже могучие ВВС не смогли бы помочь страдающим от мороза и измученным немецким войскам одержать решительную победу над почти невидимым противником; тем более этого нельзя было ожидать от военно-воздушных сил, ослабленных и измотанных до предела.

***

Война на два фронта, которая сама по себе является ошибкой и, разумеется, обычно считается нежелательной, по мнению многих людей, вовсе не обязательно должна была привести к фатальному для нас исходу. Поэтому мы должны спросить самих себя: могла ли Русская кампания, осуществлявшаяся ограниченными силами, привести к взятию Москвы и уничтожению военной мощи противника, то есть войск, военных центров и военно-промышленных предприятий в европейской части России, к концу 1941 года? Рассуждая на эту тему, начинать следует со стратегического плана, принятого Гитлером. Я очень хорошо знаю ситуацию, складывавшуюся на центральном участке фронта, и уверен в том, что нашими худшими врагами, особенно в 1941 году, были время от времени имевшие место периоды непогоды, грязь на дорогах и ужасное состояние самих дорог. Если бы не они, взятие Москвы не представляло бы проблемы. Тем не менее, даже несмотря на периодические проявления суровости местного климата и их последствия, представляющие собой неизбежное для русского театра военных действий явление, цель все же могла быть достигнута, если бы Гитлер не проявил медлительности при обдумывании своих действий и не тратил драгоценные недели на второстепенные операции. Если бы в начале сентября после сражения за Смоленск, завершившегося окружением противника, наши наступавшие войска после не слишком долгой передышки двинулись дальше на Москву, то, на мой взгляд, мы взяли бы русскую столицу до наступления зимы и до прибытия на фронт сибирских дивизий. Тогда, скорее всего, нам удалось бы создать плацдарм восточнее Москвы, который сыграл бы роль своеобразного зонтика, создав препятствия для попыток русских зайти с флангов и мешая снабжению их войск. Взятие Москвы было бы решающим в том смысле, что европейская часть России оказалась бы отрезанной от ее азиатского потенциала, и захват в 1942 году важнейших экономических центров – Ленинграда, Донецкого бассейна и нефтяных месторождений Майкопа – стал бы вполне разрешимой задачей.

Конечно, даже если бы мы провели такую операцию, нам все равно пришлось бы как-то решать проблему группы армий Буденного в районе Киева. Бои там, разумеется, приобрели бы весьма жестокий и упорный характер, но вряд ли они стали бы решающими в масштабах всей кампании. С другой стороны, взятие Москвы дезорганизовало бы действия русского Верховного главнокомандования, создало бы помехи деятельности правительственного аппарата и нарушило бы связь с восточными регионами России. Руководствуясь стратегическими целями, было бы правильнее продолжить наступление на Москву в конце августа или в сентябре, сделав небольшую паузу для отдыха и перегруппировки. Тогда у нас было бы достаточно времени и для проведения наступательной операции тактического характера против войск Буденного.

Второй вопрос состоит в том, была ли идея Гитлера, который решил, что группе армий «Центр» следует перейти к обороне на Днепре, чтобы получившие подкрепление группы армий «Север» и «Юг» могли захватить вышеупомянутые важные экономические центры противника, более правильной, чем план захвата Москвы?

Когда мы дошли до Днепра, стали очевидными две вещи. Во-первых, нам не удалось полностью окружить и уничтожить русские войска к западу от Днепра; и, во-вторых, в зоне между Москвой и Днепром у противника все еще имелись (или же находились в стадии формирования) свежие части и соединения, причем он располагал возможностью вливать в них подкрепления и снабжать их всем необходимым. По моим подсчетам, группе армий «Центр» противостояла группировка численностью от полутора до двух миллионов военнослужащих. Наверняка столько же было и в войсках Буденного, противостоявших группе армий под командованием фон Рундштедта. В то же время численность частей и соединений противника, действовавших против группы армий «Север», по-видимому, была несколько меньшей.

Массированной переброске войск русских, действовавших на центральном участке фронта, в район нашего главного удара невозможно было помешать даже в течение короткого периода времени. Немецкие войска могли твердо рассчитывать на быстрый успех на флангах только при условии передачи всех частей и соединений группы армий «Центр» (за исключением тех, которые составляли ее костяк), а также всех фронтовых частей люфтваффе с запада и севера, равно как и резервов, группам армий «Юг» и «Север», а также при том условии, что фланговые операции были бы начаты самое позднее в конце июля или в начале августа 1941 года. Нет никаких оснований предполагать, что эти операции нельзя было бы завершить до зимы, тем более что в южных районах, в отличие от северных, вероятностью раннего наступления зимы можно было пренебречь. Однако сегодня, как и в 1941 году, я сомневаюсь в том, что захват Ленинграда, Донецкого угольного бассейна и нефтяных месторождений южных районов России был бы для нас столь же важен и ценен, как взятие Москвы – центра связи и военной промышленности, города, в котором находилось русское правительство. Следовательно, главной стратегической целью должна была быть Москва, даже если бы из-за этого пришлось сознательно ограничить продвижение вперед групп армий, действовавших на флангах.

Третий вопрос состоит в следующем. Завершавшиеся окружением войск противника бои в районах Белостока – Минска, Смоленска, Киева и Вязьмы – Брянска отняли у нас много времени и задержали продвижение наших танковых групп, помешав им до конца выполнить свою главную задачу, состоявшую в прорыве обороны противника, проникновении в глубь его территории и выходе любой ценой на заданные рубежи. Могли бы наши танковые группы справиться с этой задачей при условии хорошо налаженного планирования и точной реализации намеченных планов?

Хотя в 1941 году я еще не обладал опытом, приобретенным в период с 1942-го по 1945 год, убежден, что 2-я и 3-я танковые группы прорвали бы русскую оборону. Однако я не верю, что второй и третий эшелоны нашей пехоты, следуя за танками, смогли бы одержать верх над миллионной группировкой русских, а тем более сделать это с такой быстротой, которая позволила бы им догнать продвинувшиеся вперед танковые части вовремя, то есть прежде, чем те окажутся окончательно измотанными.

Для решения такой задачи наша группировка была слишком слаба. Наши моторизованные войска должны были по своей численности соответствовать глубине и ширине района, который нужно было захватить, а этого не было и в помине. Наша техника повышенной проходимости, включая танки, была недостаточно надежной. Налицо были технические препятствия, делавшие невозможным постоянное движение вперед. Проведение наступательной операции в районе глубиной в 1000 километров на территории, плотно насыщенной вражескими войсками, требует бесперебойного снабжения войск всем необходимым, особенно если нет возможности воспользоваться захваченными складами противника. Наши коммуникации и линии связи, а также наши аэродромы в основном находились в районах, где существовала вероятность контрудара русских, и не были в достаточной степени защищены. Кроме того, у командования – не знаю, по каким причинам – было некоторое предубеждение против использования крупных десантных соединений, участие которых в операциях такого масштаба просто необходимо.

С учетом всего вышеизложенного можно сделать вывод, что наступление на Москву могло быть успешным только в том случае, если бы танковым группам по крайней мере в двух районах (Минска и Смоленска) был отдан приказ на некоторое время остановиться и вместе с пехотными соединениями принять участие в уничтожении войск противника к западу от них; а также при условии, что дальнейшее наступление было бы начато с надежной базы.

В заключение несколько комментариев по поводу неиспользования нами дополнительных источников материальных и людских ресурсов. В августе или в начале сентября 1941 года фельдмаршал фон Райхенау, командующий 6-й армией, выдвинул идею создания белорусских и украинских дивизий. Это предложение фельдмаршала, о котором, кстати, фюрер был очень высокого мнения, было отвергнуто Гитлером со словами: «Пусть Райхенау занимается военными проблемами, а остальное предоставит мне». Любой, кто знает, какое огромное количество замечательных, волевых русских, готовых сражаться, мы могли привлечь на нашу сторону, может только пожалеть об отношении Гитлера к этому вопросу. С 1943 года и до конца войны под моим командованием находились части, в которых служили русские. Эти люди, даже потеряв надежду на исполнение своей мечты, состоявшей в освобождении их страны от большевиков, оставались с нами до самого конца; если бы мы более широко использовали их поддержку, нам почти наверняка удалось бы достигнуть поставленных целей. Таким образом, ошибочная расовая политика Гитлера и его окружения дорого обошлась нам не только в тылу в смысле необходимости противостоять действиям партизан, но и непосредственно на поле боя. Немедленное использование людских ресурсов России и возможностей ее военной индустрии помогло бы нам значительно смягчить остроту проблем, связанных с истощением нашего военно-промышленного потенциала, от которого мы страдали после 1942 года, и компенсировало бы нам большую часть наших материальных потерь.