Текст книги "Манаус"

Пока он продолжал курить, размышляя по поводу своего положения, и что может ожидать в ближайшем будущем, взгляд его непроизвольно отслеживал все перемещения Клаудии по хижине, где она навела небольшой порядок, приготовила обед и сложила в мешки те припасы, что они возьмут с собой на следующий день. Потом увидел, как она взяла грязную одежду и спустилась к реке.

Когда же он решил, наконец-то, вылезти из своего гамака, солнце уже поднялось достаточно высоко и стало жарко. Вода в небольшой заводи была спокойная, и ослепительно сверкала под лучами солнца, а на берегу он нашел выстиранную одежду Клаудии и ее рубашку, что она разложила, чтобы высохли.

Спустившись к воде, он поискал взглядом девушку и вскоре заметил ее, она мылась на противоположной стороне заводи. Не обращая ни на кого внимания, она стояла по пояс в воде и, не торопясь, намыливала спину и грудь.

Наблюдая за тем, как она покрывала себя пеной, скользя взглядом по ее красивому телу с белой кожей, смотря на высокую, крепкую грудь, на округлые руки, поднятые над головой, к нему непроизвольно вернулись те воспоминания, от которых он давным-давно постарался отказаться, предпочел похоронить на самом дне своей памяти.

Он не мог не признать того факта, что девушка, стоящая перед ним, была очень красивая, и еще он подумал, что давно уже не дотрагивался до женского тела.

Когда же Клаудия наконец заметила его, он подошел уже совсем близко и остановился у самой воды, рядом с сохнущей одеждой, но это ее ни сколько не смутило и она даже не попыталась прикрыть свою наготу. Закончив мыться, она откинула на спину мокрые волосы и вышла на берег.

Свежая и чистая после купания, она собиралась пройти мимо, но Говард поймал ее руку и заставил остановиться.

– Клаудия…

Она молча подняла на него глаза, но выражение лица ее оставалось равнодушным, взгляд же был все тот же, отсутствующий и безразличный ко всему, что ее окружало, и не менялся с тех пор, как Сьерра отдал ее на растерзание своим работникам. Говард смутился, словно почувствовал, что если будет продолжать, то совершит какую-то чудовищную ошибку.

– Клаудия… – начал он снова. – Клаудия, я… Наконец он решился:

– Больше года я не дотрагивался до женщины. С того самого дня, как уехал из Манауса. И все это время я вспоминал о тебе. Я помнил тебя…

Он запнулся, не зная что и сказать. Полное равнодушие, с каким она выслушала те слова, его смутило.

Он отчаянно пытался придумать что-то, подходящее к такому моменту:

– Мы же были счастливы вместе, правда? И мы опять могли бы стать счастливыми.

Он осторожно притянул ее к себе, заставил сесть на песок, рядом с разложенной одеждой и сам сел рядом.

– Ну же, пожалуйста, – попросил он. – Давай представим, что ничего не произошло, что между нами все, как тогда было…

Он протянул руку и погладил ее волосы, провел ладонью по лицу, скользнул вниз к груди, но стоило ему дотронуться, как Клаудия вздрогнула, запустила руку под лежащую на песке одежду и выхватила оттуда нож. Говард инстинктивно отпрянул.

Клаудия, наоборот, подобралась ближе и поднесла нож к его лицу. Взгляд у нее уже не был сонным и безразличным, в глазах появился странный блеск, словно ее охватило непреодолимое желание или приступ лихорадки. Говард начал пятиться и почувствовал, что зашел в воду. Наконец, когда вода достигла его колен, он остановился смущенный, осознав в каком нелепом положении оказался: голая девчонка, угрожая ножом, загнала его в реку, и он решил не отступать дальше, будь что будет.

Клаудия также остановилась. Было видно, как несколько секунд она боролась с желанием проткнуть его ножом, но затем резко повернулась, вышла на берег, схватила свою одежду и пошла по направлению к хижине.

Говард продолжал стоять по колено в воде и молча смотрел ей вслед. Потом вздохнул глубоко и нырнул с головой в реку, чтобы смыть с себя выступивший по всему телу пот и освободиться от нервного напряжения.

Когда же Аркимедес и Рамиро вернулись, он рассказал о случившемся.

– Для всех будет лучше, если мы оставим ее в покое, – закончил он. – Она способна перерезать глотку любому из нас. Очевидно, что у нее не все дома.

– Со временем придет в себя, – попытался успокоить его «Северянин».

Говард с сомнением посмотрел на него.

– Что касается меня, – добавил он, – проверять это я не желаю. И еще… я не хочу более видеть ее голой.

На следующий день они отправились в путь на поиски реки Жапура, уверенные в том, что дорога будет длинной и суровой, а дни насыщены испытаниями и тревогами.

Начиная от самых берегов Марие, пришлось продираться сквозь девственные джунгли, где не было ни единой тропинки, оставленной либо животным, либо человеком, где и следов человека невозможно было отыскать: ни дикарей, ни людей цивилизованных. Время от времени им попадалось нечто, похожее на тропинку, но то были проходы, проделанные дикими свиньями, непрерывно бродящими по сельве в поисках пропитания и в поисках укрытия от ягуаров.

Как правило, индеец Рамиро шел первым, расчищая с помощью мачете путь, и когда бока его и спина покрывались потом – верный признак того, что он начинал уставать, поскольку обычно совсем не потел, то Говард или «Северянин» его сменяли.

Как только забрезжит рассвет, что происходило в шесть часов утра, все вставали, Клаудия готовила завтрак и спустя полчаса они уже шли дальше.

Шли часов пять с небольшими привалами для отдыха или чтобы поохотится, если по пути попадалось дерево, где водились обезьяны или попугаи, и в полдень устраивали более длительный привал, чтобы приготовить убитую дичь. Старались не трогать съестные припасы, которых и так было немного – муку, коричневый сахар – «папелон» и вяленую говядину, что нашли в хижине у охранников Сьерры. Единственное, что позволяли себе использовать – это, конечно же, соль, сахар и кофе, чему невозможно было найти замену в джунглях.

Никогда не останавливались для еды дольше, чем на полчаса. А закончив есть, сразу же поднимались и шли дальше, до самого вечера, когда начинало быстро темнеть, что происходило ровно в шесть часов. Начиная с этого времени, они подыскивали место для ночлега, расчищали его, подвешивали гамаки, разводили огонь и готовили ужин.

В те дни, когда на их пути попадался тапир или капибара, и Рамиро удавалось убить кого-нибудь – то были дни настоящего праздника, скромный ужин превращался в настоящий пир.

В эти дни они могли наесться мясом, и еще оставалось на следующий день.

Когда же еды не хватало, то ее не хватало для всех. В этом случае Клаудия была непреклонна, она не принимала ни малейшей любезности по отношению к себе. Поскольку сама раздавала приготовленные порции, то очень часто ее порция была самой маленькой. Если пытались подложить ей кусок, то он оставался нетронутым, она игнорировала его, предпочитая, чтобы еда испортилась, чем съесть.

День ото дня она становилась все более худой и жилистой, одета она была в старые штаны, рубашку и грубые башмаки сборщика каучука. Волосы собирала в пучок и прятала под шляпой с узкими полями. С собой несла рюкзак и гамак, и никогда не расставалась ни со своим ножом, ни с острым мачете.

На нее не производили ни малейшего впечатления ни пауки, ни змеи, ни даже рык ягуара в чаще, а москиты, так и вообще, предпочитали именно ее всем остальным, и вились над ней облаком, но она почти никогда не отгоняла их. Бывали дни, когда от укусов насекомых лицо ее распухало и синело. Но, несмотря на все это, она ни разу не пожаловалась и даже не вздохнула, хотя Аркимедес и «Гринго» постоянно ворчали и проклинали вездесущих насекомых.

Понемногу получилось так, что мужчины стали общаться лишь между собой, словно они шли вдвоем. Рамиро разговаривал все реже и реже, а из Клаудии слова нельзя было выдавить. Да и они, тоже, были не очень разговорчивыми и все их беседы сводились к обсуждению маленьких происшествий в течение дня и к рассуждениям по поводу того, где они сейчас находятся и сколько им предстоит еще пройти до Жапура.

Дни сделались настолько похожими друг на друга и настолько монотонными, что они сбились со счета, и далее получилось так, что шли они вперед почти автоматически, как будто это было единственное, что умели в этой жизни, словно приговоренные к вечному скитанию по этой зеленой пустыне.

Однажды ночью Аркимедес проснулся от того, что Клаудия металась и стонала в своем гамаке, а на следующее утро он был поражен ее бледностью. Попытался узнать, что с ней происходит, но в ответ получил лишь обычное молчание. Однако, где-то через полчаса, как они отправились в путь, девушка рухнула, словно подкошенная, и не смогла более сделать ни шага. Быстро натянули гамак меж деревьев и уложили ее, но сколько не спрашивали что у нее болит и что произошло, не получили ни слова в ответ. Тогда индеец отвел их на несколько метров в сторону и сказал:

– Рамиро знает что там. Рамиро думает, что до вчерашней ночи по этой дороге шло не четверо, а пятеро, но теперь опять идут четверо.

Аркимедес не сразу понял, что индеец имел в виду, но, вспомнив стоны в ночи, вдруг догадался и содрогнулся, холодок пробежал у него по спине.

– Но это… это какое-то зверство, – воскликнул он. – Если она была беременна, то… как могла скрывать от нас все это время?..

– Может, ей было стыдно, – предположил Говард. – Может от того, что не знала чей это ребенок.

– Но то, ведь, не ее вина…

– Женщины – странные существа. Иногда начинают винить себя в том, в чем и не должны были бы.

– Ладно, пусть будет так, но что сейчас делать? – поинтересовался «Северянин». – Если пойдем дальше, то она умрет.

Но тут подошел индеец.

– Рамиро поищет место, чтобы разбить лагерь. Рамиро думает, что если охота будет удачной, то не надо будет спешить.

– Хорошо, пусть будет так, индеец, – согласился «Гринго». – Пока мы будем с ней, ты иди и найди место.

Индеец исчез за деревьями и мужчины вернулись к больной Клаудии, та же, увидев их, попыталась встать, но они заставили ее лечь обратно в гамак, а сами сели рядом.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил ее Аркимедес.

Как обычно Клаудия не произнесла ни слова в ответ, но было видно, как слезы текли по ее щекам, и то был единственный раз за все время их путешествия, когда он видел проявление женской слабости у нее, и этот раз никогда уже не повторится.

Когда Рамиро вернулся и сообщил, что нашел подходящее место, срубили толстый сук, к нему подвесили гамак с больной и понесли туда, куда показывал индеец.

Место, по мнению Рамиро, было не идеальным, но лучшее из того, что можно было найти в округе и располагалось на берегу небольшого озерца с водой настолько грязной, что более походило на обыкновенную лужу, к тому же не глубокую. На берегу этого озера он отыскал небольшую поляну, которую расширили, вырубив при помощи мачете заросли вокруг.

В ветвях некоторых деревьях, что росли по соседству, скакали и визжали обезьяны-капуцины и при удачном стечении обстоятельств – это могло стать источником пропитания.

Рамиро опять ушел в лес, но вскоре вернулся с пучком каких-то трав, сделав настой из них, он заставил Клаудию выпить. По лицу девушки было видно, как она страдает от боли. После того, как она выпила приготовленный индейцем напиток, боль слегка утихла и она смогла заснуть.

Когда они закончили ужинать и собирались уже ложиться спать, индеец неожиданно сказал:

– Рамиро думает, что этой ночью нам стоит выставить часового и оставить огонь зажженным. Рамиро беспокоится о женщине и еще его беспокоит эта лужа – она ему совсем не нравится.

«Северянин» и Говард переглянулись. Они уже привыкли к тому, что, хотя индеец и казался спящим по ночам, но на самом деле всегда оставался в состоянии, которое можно было бы описать, как чуткая дремота, когда при малейшем шорохе, при любом слабом звуке, прилетевшем из чащи, при бесшумном приближении зверя, немедленно просыпался, вставал на ноги и уже был готов к обороне. И они привыкли к этой постоянной охране и доверяли индейцу, как охотник доверяет своей собаке сторожить вход в хижину.

– Что там может быть, в этой луже? – настороженно спросил Аркимедес.

– Рамиро не знает, – ответил ему индеец. – Но если там то, что он думает, то Рамиро предпочитает не спать всю ночь.

– Но почему? – забеспокоился уже и Говард.

– Рамиро думает, что там, на дне, может спать гуийо.

После этих слов Аркимедес почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове. Эта самая индейская гуийо или как ее еще называют – амазонская анаконда, могла привести в ужас не только одного «Северянина», но и большинство обитателей сельвы. Если ягуар подстерегает в засаде, если змея может отравить, то гуийо, когда выходит из своего летаргического сна на дне какого-нибудь водоема и поднимается на поверхность, чтобы утолить голод, может убить одним своим взглядом, жертва ее может умереть от страха при одном ее виде.

Говард вскочил и начал нервно прохаживаться.

– И зачем ты нас привел в это место, тогда? – спросил он с большим неудовольствием. – И что ты думаешь, мы сможем заснуть при таком соседстве?

– Рамиро не уверен, что гуийо живет там, внизу, – простодушно ответил ему индеец, – он лишь хочет обезопасить всех. Если бы Рамиро знал наверняка, что гуийо прячется под водой, то бежал бы отсюда всю ночь.

Аркимедес же был обеспокоен всерьез. Рассказывали, что самая большая анаконда, пойманная когда-либо в амазонских джунглях Колумбии, достигала в длину пятнадцати метров. Но некоторые сборщики каучука уверяли, что в глубине джунглей, в тех местах, куда белый человек никогда не заглядывал, живут анаконды способные сожрать не одного, а сразу двух человек. И та поляна на берегу этого озерца, куда они сейчас забрели, как раз и была местом, где белый человек никогда не появлялся. Могла ли в этой луже прятаться анаконда длиной в пятнадцать метров? Запросто. И если это было так, то как они смогут противостоять ей со своими ружьями и мачете? Гуийо таких размеров лишь посмеется над их мачете и пулями. Гуийо таких размеров в состоянии проглотить их всех вместе со всем, что на них одето, и с ружьями также.

Его старый приятель Федерико Контимано уверял, что как-то видел собственными глазами в верховьях Мадейры, как такая гигантская змея сожрала двух человек, сборщиков каучука, купавшихся в реке:

«…Неожиданно чудовище поднялось из воды совсем рядом с ними, – эту историю он рассказывал ему не один раз. – Оно внимательно посмотрело на них, и никто из этих ребят, хоть они и были крепкими парнями, и отличались смелостью, не смогли даже пошевелиться, словно оно их загипнотизировало, как имеют обыкновение поступать гуийо со своими жертвами. Те, кто остался на берегу, неистово кричали, но эти двое престали плыть и ждали, пока монстр не приблизился к ним и не утащил с собой на дно. Спустя немного времени на поверхности воды появилось большое кровавое пятно… И клянусь тебе, что с того самого дня я даже близко не подхожу к реке, не то, чтобы купаться там…»

Вспоминая слова Контимано, Аркимедес также припомнил, что, в самом деле, старый сборщик не отказался от своего обещания и даже среди той грязи, в которой работали серингейрос, он слыл человеком дурно пахнущим и немытым.

Распределили часы дежурства. Говарду выпало стоять первым, Аркимедес за ним и Рамиро был последним, ему предстояло дежурить до самого утра. Кострами окружили небольшой лагерь, что помогло отпугнуть москитов поднимающимся дымом и зверье светом огня, но, несмотря на эти предосторожности и на то, что Аркимедес полностью доверял американцу, ему стоило огромного труда заснуть, да и сон его был настолько хрупким, что при малейшем звуке со стороны лужи, он сразу же просыпался. Рыба, выпрыгнувшая из воды, так напугала его, что он чуть не вывалился из своего гамака, словно сама анаконда выползла на берег, и Говард, сидевший на стволе дерева с ружьем на коленях, ухмыльнулся.

– Спи спокойно, «Северянин», я не позволю, чтобы тебя проглотили.

Он и в самом деле задремал, но сон его был заполнен кошмарными видениями: огромными змеями, обвивающимися вокруг шеи, покрытыми чешуйчатой кожей и липкими выделениями, и когда американец дотронулся до него, чтобы разбудить, потому что подошло время его дежурства, он чуть не закричал.

Говард спокойно передал ему ружье, а сам пошел к гамаку.

– Не вздумай заснуть, не то все попадем на закуску.

– Ты что-нибудь видел? – спросил его «Северянин».

– Если бы я увидел что-нибудь, то мои вопли были бы слышны в самом Манаусе.

Он забрался в гамак и сразу же захрапел. Аркимедес вдруг почувствовал себя абсолютно одиноким, словно брошенным посреди этих джунглей, и он всегда будет вспоминать ту ночь, как самую неприятную, как самую тоскливую в его жизни. Он попытался было успокоиться, уговаривая себя, что анаконда может быть совсем маленькая – ну, совсем крохотное существо диной, так, метров пять или шесть, с кем можно было бы легко справиться, но в голове его продолжали всплывать истории о гигантских монстрах, и это будоражило его воображение, и он уже представлял себе змей длиной не в пятнадцать метров, а все тридцать, расположившихся в засаде среди ветвей тех гигантских деревьев, поднимающихся на высоту в срок и более метров, и готовых упасть прямо на его голову.

Спустя некоторое время начался дождь, и шум падающих капель среди ветвей, ударяющихся о листья, о землю, заглушил все остальные звуки сельвы, и теперь нельзя было отличить один шорох от другого.

Он отыскал единственный непромокаемый плащ, что был у них, и накрыл им Клаудию. Они уже привыкли спать под дождем и просыпаться мокрыми насквозь, но в теперешнем ее состоянии, как он предположил, терзаемая приступами лихорадки, эта вода могла бы убить ее. Он внимательно посмотрел на нее – девушка спала, но сон ее был беспокойный, и время от времени с ее губ слетал тихий стон.

Ему стало жалко девушку. И хотя они всячески пытались доказать, что были ее друзьями, и ей нечего было бояться, но после всего, что произошло, Клаудия никому не доверяла.

Возможно, если им удастся благополучно выпутаться из всей этой истории, то она вернется к своему нормальному состоянию и найдет более легкий путь в жизни.

Из Кито будет нетрудно добраться до Каракаса, и возможно через несколько лет все произошедшее, и даже они сами, будут для Клаудии не более чем горькие воспоминания или далекий кошмар.

Анаконда не пришла на свидание и во время дежурства Аркимедеса, и когда он разбудил индейца, чтобы тот сменил его, то недовольным голосом сообщил ему:

– Ты напугал нас, как последних глупцов. Гуийо не объявилась.

– Гуийо всегда приходит на рассвете, – ответил индеец, повторив старую индейскую поговорку. – Рамиро будет ждать ее.

После этих слов «Северянин» опять начал нервничать, хотя до этого уже успокоился. Когда забрался к себе в гамак, долго ворочался, не мог заснуть, заснув же, видел опять те же самые кошмарные сны и, когда проснулся, солнце уже поднялось высоко. Проснулся он в отвратительном настроении и первое, что сделал – обругал индейца за отвратительную ночь, которую они провели по его вине.

Судя по всему, слова эти обидели Рамиро – после небольшого завтрака, он ушел в чащу леса.

Говард и Аркимедес вопросительно переглянулись, не очень понимая куда он отправился, а, вернувшись, индеец заставил их следовать за ним и вывел к противоположному краю озера, где среди грязной воды, на небольшой глубине, свившись в клубок, лежала анаконда, про которую индеец говорил все это время.

В длину она была метров семь или восемь, хотя в таком положении, обернувшись несколько раз вокруг себя, трудно было определить точную длину. Анаконда пребывала в состоянии летаргического сна, сытая, на что указывало утолщение по середине ее тела – верный признак того, что она переваривала свою последнюю жертву.

Все стояли невдалеке и наблюдали за ней, весьма довольные тем, что змея была сейчас неопасна, и хотя они знали, что пройдут недели, прежде чем она опять вернется в свое голодное состояние и выползет на охоту, но предпочитали не иметь такого опасного соседа рядом с лагерем. Вооружившись мачете, осторожно вошли в воду и за несколько секунд разрубили гуийо на куски. Змея даже не сопротивлялась, лишь раза три судорожно распрямилась и свилась опять в кольца, залила все озеро кровью и сдохла.

Разобравшись с анакондой, все успокоились и в течение пяти дней не покидали лагеря, ожидая пока Клаудия поправится.

В начале она очень страдала от сильных приступов лихорадки, но понемногу стала приходить в себя и где-то на шестой день они смогла двинуться в путь снова, значительно медленнее, чем до этого, и с большим количеством остановок для отдыха.

Никто не осмеливался обсуждать случившееся, а девушка продолжала молчать, словно ничего с ней не произошло. Иногда, правда, она казалась смущенной, что по ее вине задержались на столько дней, и делала все возможное, чтобы они не останавливались, показывая всем своим видом, что не устала, но выражение лица выдавало ее.

На четвертый день пути они вышли на тропу, проложенную в самой чаще. Рамиро долго изучал ее с критическим видом, прохаживаясь вверх и вниз, и, наконец, сообщил:

– Рамиро думает, что это ведет к индейской деревне. Следов ботинок нет.

– И что это за индейцы? – спросил его Говард.

– Рамиро не знает.

Решено было пересечь тропу. Шли, стараясь не оставлять следов. И на противоположной стороне опять углубились в непроходимые заросли. Однако, на протяжении всего дня то тут, то там появлялись новые следы, оставленные людьми, пока вдруг индеец не остановился и не начал принюхиваться, словно охотничья собака, и, наконец, сообщил:

– Пахнет дымом.

Ни Говард, ни «Северянин» не почувствовали ничего, но оба знали, что к несчастью белый человек потерял многие способности, что сохранились у индейца. Он же одел на ноги металлические шипы, обвязал дерево толстой веревкой и с необыкновенной ловкостью полез наверх.

Какое-то время он там оставался, а когда спустился, выглядел очень обеспокоенным:

– Рамиро видел дымы. Там деревня, – сообщил он. – В двух часах ходьбы. Может быть три часа.

– Большая деревня?

– Там много дымов. Больше, чем Рамиро может посчитать. Очень много.

Сколько именно выяснить так и не получилось. Большинство индейцев Амазонии умеют считать лишь до трех.

Все, что больше трех, то – много. Совершенно невозможно было обучить их счету, и Аркимедес знал это. Требовать от Рамиро, чтобы он научился считать, было бы чересчур, а потому ничего не оставалось, кроме как надеть Арикимедесу самому шипы и лезть на дерево. И в самом деле, он увидел те самые «много дымов», может быть пятнадцать, а может быть и больше.

Если это был лагерь сборщиков каучука, то, скорее всего, в этот момент они должны были обрабатывать собранный каучук, но каучуковые деревья, что попадались им на пути оставались нетронутыми, без единого надреза на коре.

Единственный вывод из всего этого – что там и в самом деле располагалась индейская деревня, но приближаться к ней было бы крайне неразумно и рискованно, чтобы выяснить дружественное это племя или враждебно настроенные дикари.

Спустившись с дерева, он рассказал что видел и с всеобщего одобрения было решено уйти отсюда, не привлекая к себе внимания и как можно быстрей. Они снова углубились в лесную чащу, шли, стараясь не производить лишнего шума, и Рамиро, прорубавший дорогу в зарослях, то и дело останавливался и прислушивался.

В какой-то момент ему показалось, что он слышал голоса людей, но и сам не был уверен в этом, то могли быть крики попугаев, спорящих о чем-то на вершинах деревьев.

Ближе к вечеру они ушли уже достаточно далеко от предполагаемой индейской деревни, и это их успокоило. Но, несмотря на это, решили не разводить огонь и не готовить еду, и спать легли на пустой желудок.

Переход от сна к бодрствованию оказался в высшей степени неприятным. Когда Аркимедес почувствовал, что кто-то трясет его гамак, то, открыв глаза, увидел, не знакомое лицо Рамиро, а бородатую физиономию какого-то отвратительного типа, наставившего на него, ко всему прочему, винтовку. Вывалившись из гамака и поднявшись на ноги, он увидел еще восемь или десять незнакомых, вооруженных людей, преспокойно хозяйничающих в их лагере.

– Вот тебе на! – воскликнул один из них. – Шли сюда, разыскивая индейцев, а поймали белых пташек. Юсуфаки будет доволен. Кто вы такие?

Говард лихорадочно соображал, что бы ответить.

– Мы люди Сьерры, «Аргентинца», – наконец сказал он. – Нас отправили на поиски новых земель для очередной фактории.

– Люди Сьерры? – повторил тот недоверчиво и, как бы обращаясь к остальным, продолжил. – Не похожи вы на тех, кто ищет каучук, больше похожи на беглецов.

И тут вдруг его осенила мысль. Обернувшись к своим товарищам, произнес:

– Слушайте! А не те ли это, кто устроил резню на Курикуриари?

После этих слов остальные подошли поближе и принялись внимательно разглядывать, с некоторым недоверием.

– Вообще-то, подходят под описание, – произнес один из них. – Бразилец, женщина и индеец.

– А что там было сказано про этого рыжего?

– Должно быть, это тот, кого считали покойником и кто, на самом деле, сбежал раньше.

– И поглядите-ка куда залетели эти пташки! – воскликнул снова тот, кто, судя по всему, был главарем. – Половина мира ищет их по всей Колумбии и Венесуэле, а они вот где, на берегах Жапура.

Держа их под прицелом, он заставил подняться на ноги.

– А ну-ка двигайся! Пошли, пошли… – приказал он. – Вот «Турок» обрадуется.

Говард был знаком с турком Юсуфаки еще с того времени, как работал на Сьерру в Манаусе. Этот турок не был торговцем каучука, его товаром были люди.

Во главе своей банды, состоящей из отъявленных негодяев и головорезов, худших представителей рода человеческого, каких только смог найти на берегах реки, он бродил по Амазонии, нападал на индейские деревни, захватывал пленных, которых затем перепродавал каучуковым баронам для работ на факториях. Поговаривали, что во время своих «раззиас» (набегов) он также не брезговал отдельно стоящими факториями, убивал всех, кто там находился, и присваивал приготовленный к отправке каучук. Все это он маскировал таким образом, будто нападение было совершено дикарями, и тут же предлагал свои услуги в качестве местного «миротворца».

Но проделки его давно были известны всем, однако «Турка» это нисколько не смущало, он откровенно насмехался над подобными обвинениями и в последнее время даже не старался скрыть свои преступления, зная, что мало кто осмелится спросить с него, настолько все его боялись.

В Манаусе еще было предостаточно людей, кто помнил, как он нищим продавцом всяких безделушек бродил по порту и плавучему городу, говорил он тогда со смешным акцентом и обладал внешностью настолько безобидной, что никому и в голову не приходило какой преступник скрывался внутри этого типа.

Поговаривают, что как-то ночью он столкнулся с одним пьяным торговцем каучука, только что распродавшим свой «сок» и неосторожно забредшим в темный переулок с карманами полными золотых фунтов. При помощи одного из тех ножей, коими сам и торговал, Юсуфаки перерезал ему глотку, и, спустя несколько дней, уже начал набирать к себе в банду, на те самые деньги, всякое отребье, что болталось без работы по портовым тавернам.

Он их вооружил, экипировал должным образом и с этой экспедицией отправился вдоль Мадейры к истокам самой Мармелос, откуда вернулся и привел с собой сотню крепких индейцев, которых затем продал Салданья.

С того самого дня «торговля» его начала стремительно разрастаться и понеслась вперед, словно корабль, гонимый попутным ветром, и так получилось, что хоть он и не мог тягаться по своему влиянию с крупными каучуковыми баронами, но, тем не менее, обладал уже довольно внушительным состоянием.

На склонах одного из холмов, в окрестностях Манауса, он воздвиг настоящий дворец в арабском стиле, украшенный мозаикой, привезенной прямо из Стамбула, откуда также, как утверждают некоторые знающие люди, приказал привезти четырех женщин и одного мальчишку, что стали его гаремом.

И вот он собственной персоной, развалился в гамаке под широким брезентовым навесом и с интересом рассматривает четырех «пташек», что выловили его люди.

– Черт побери! Говард! – воскликнул он. – Никогда не думал, что опять увижу эту кукурузную лепешку, какую носишь на голове вместо волос. Каким ветром тебя занесло в эти места?

В ответ Говард не произнес ни слова, лишь смерил «Турка» презрительным взглядом. Но Юсуфаки не подал и виду, что обиделся. Потом он внимательно посмотрел на Клаудию.

– Так, так, а ты, получается, та самая голубка, которую Сьерра так ревниво оберегал? А, по-моему, ты не стоишь того. Любая из моих девочек лучше тебя… Правда, мальчики?

«Мальчики», собравшиеся вокруг, рассмеялись хором, хотя и не понимали о чем идет речь, потому что «Турок» никому не позволял даже взглянуть на своих девочек. Но некоторые знавали одну из этих красоток – негритянку Марию, толстуху и бывшую проститутку с плавучих борделей из города на реке, и которую, в самом деле, язык не поворачивался назвать «чудесной девочкой».

Если остальные были похожи на эту, то весь гарем Юсуфаки не располагал к приятному времяпрепровождению.

Когда же увидел, что и в этот раз ответа он не получит, то неопределенно пожал плечами и сказал:

– Ну, ладно. Ты и я еще найдем время поговорить. А сейчас вам придется пройтись с нами. Думаю, что Сьерра заплатит хорошие деньги, поскольку, как я понял, там, на Курикуриари, вы сотворили с его людьми нехорошую шутку и устроили настоящий погром.

Но тут Говард не сдержался:

– Зачем ты влезаешь во все это? Это наши со Сьеррой дела.

– Мне все равно. Я ни на той, ни на другой стороне. Я нейтральная сторона, но вы попали ко мне, а у Сьерра имеются денежки. Если бы все было наоборот, то я вас не продал бы ему, обещаю. Ничего личного, только бизнес.

И, обернувшись к своим людям, веселым голосом сказал:

– Отличная работа, ребята! Вяжите их, они идут с нами.

Дважды не пришлось приказывать, и спустя немного времени Аркимедес, Говард и Рамиро уже шли в середине колонны, крепко связанные, во главе выступал «Турок», а Клаудия шла рядом с ним.

Двигались они по тропе в направлении индейской деревни, вел их индеец-ренегат из племени атроари и, судя по той уверенности, с какой продвигались вперед, он прекрасно знал сельву и отлично ориентировался в лесу.

Время от времени он исчезал, и тогда вся группа останавливалась, но через некоторое время возвращался и давал точные указания по какой дороге следует продолжать движение.

Шли очень быстро, и ближе к вечеру Рамиро опять услышал запах дыма, а когда сгустились ночные сумерки, атроари показал жестом, чтобы все остановились.