Текст книги "Станешь моей?"

Глава 3. Ева

В большой гостиной, где нас собрали для первой встречи с Адамом, несмотря на солнечное утро, во всех люстрах горит свет.

– Вау! Как круто! Как дорого! Как красиво, – восхищаются на все голоса шестнадцать новых участниц.

Лорка предупреждала, что я могу попасть и в «большой» и в «малый» заезд. И у каждого есть свои преимущества. В большом легче затеряться и завести подруг. А это очень важно, особенно первое время. А в малом… да какая уже разница, что могло быть в нём, если я попала в большой.

Комната на четверых, но ванных две. Мою соседку по ванной зовут Кейт. И эта хрупкая блондинка уже расколотила флакон для жидкого мыла, набила синяк на руке об угол столешницы, перевернула вазу с цветами, которыми украсили наши комнаты в честь приезда и, судя по всему, имеет все шансы стать главным посмешищем шоу.

Двух других наших соседок своей наивностью она уже насмешила, когда восхищалась, что платья в её гардеробе подходящего ей размера.

И первое впечатление на Адама тоже, похоже, произвела.

Именно к ней он и подходит первой, чтобы отцепить подол платья, зацепившийся за каминную решётку.

– Адам! – восхищённо восклицает она.

– Кейт, – склоняется он к её руке. – Добро пожаловать!

И я прямо читаю на её застывшем, ошарашенном лице восторг, смешанный с благоговением: «Этот Бог знает моё имя!»

Остальных девушек он тоже обходит, каждую называя по имени. Каждой целует руку. Но я бы не стала делать ставку на его феноменальную память – всё же за ухом у него прикреплен почти незаметный наушник, а значит, ему, наверняка, подсказывают. Хотя, не спорю, это производит впечатление.

И я сначала ухожу в самый конец очереди из страждущих его любви претенденток. А когда он разворачивается ко мне, тянусь якобы убрать что-то с его волос, а сама снимаю его волшебный всезнающий аппаратик.

– Э-э-э, – задерживает он в своих красивых руках мою, потеряв связь и опешив от моей выходки.

Да, вблизи он ничего. Такой весь при костюме, при терпком мужественном запахе, при горячих и нежных руках. Но не так чтобы «Ах!» и сердце вон.

«Или всё же „ах“»? – смотрю я в его глаза цвета морской волны. Правда именно взгляд этих красивых глаз, обрамлённых густыми загнутыми ресницами мне и не нравится. Что-то есть в нём опасное, злое, колючее. Особенно когда он, так и не поцеловав мою руку, получает в ладонь свой наушник.

Или я всё это себе выдумала, зная, на что он способен?

– Ева, – подсказываю я.

– Значит, Ева, – хмыкает он. – Символично. Добро пожаловать, Ева!

И второй раз хмыкает, когда, сказав приветственную речь, уже уходя, оборачивается на меня. Заинтересованно. И я бы сказала: довольно.

«Заметил? Вот и отлично!» – теперь хмыкаю я. Хотя первую Лоркину заповедь «Сначала присматриваться и ничем не выделяться» я уже нарушила.

А сразу после этого нас приглашают на завтрак.

В красивой столовой со шведским столом один из подручных оглашает для новеньких правила проживания. А я уясняю первые истины: здесь каждая сама за себя и готова на всё, но все из кожи вон лезут, чтобы в глазах Адама казаться лучше.

Ведь камеры снимают 247. И никто не знает, где они установлены. Ни задницу не почешешь, ни в носу не поковыряешься. Или скажем, уронишь с подноса сок, когда тебя «нечаянно» подтолкнут под локоть, а он там уже видел, уже поставил себе «минус», уже знает.

Правда, именно по напряжению и скованности в этом видео-пространстве, где не только Адам, тысячи его камер и сотни сотрудников, но и вся интернет-сеть наблюдает за тобой, и можно вычислить новеньких.

Старенькие как раз подталкивают друг друга локтями, что только что и сделала высокая темнокожая «модель», похожая на юную Тайру Бэнкс. Правда, далеко до того, как эта афроамериканка стала носить парики нового поколения Lace Wigs – тончайшую сетку с настоящими волосами, что приклеивается к коже головы. У нашей Тайры – жёсткие вьющиеся волосы торчат пружинами как у взорвавшегося матраса.

И видимо потому, что я видела, как она подтолкнула одну из девушек, что вместо завтрака теперь пошла переодевать платье, она и подсаживается ко мне.

– Привет! Я – Анита. Я тут седьмую неделю.

– Привет! А я Ева, приехала вчера, – представляемся мы как на встрече клуба анонимных алкоголиков.

– Как ощущения?

– Пока не очень, – пожимаю я плечами.

– Понимаю, камеры, – натянуто улыбается она. – Но это ничего, скоро привыкнешь, – берёт с моей тарелки ломтик жареной картошки и откусывает. – Здесь в столовой всего одна, – показывает она большим пальцем себе за спину, – поэтому не советую зевать и смотреть по сторонам, а то может показаться, что ты что-то не то увидела.

– Разве? Я ничего не видела, – пожимаю я плечами.

– Вот и правильно, – встаёт она и бросает откусанную картошку обратно на мою тарелку. – Не понимаю, как можно есть такую гадость.

– А я слышала Адаму нравятся девушки с хорошим аппетитом, – как раз замечаю я одну из участниц такой ужасающей худобы, что о её плечи можно уколоться, а локтями наделать дыр в столешнице.

– Не верь, – как бы невзначай толкает Анита мой стакан с соком, уходя.

«Вот сучка!» – подскакиваю я, спасаясь от растекающейся лужи.

– Анита, – сокрушённо качает головой худая девушка и, бросив свой поднос, помогает мне салфетками вытереть лужу. – Не обращай на неё внимания, – шепчет она. – Говорят, Адам отдаёт предпочтение таким диким кошечкам, опасным, царапучим. Вот она и старается. Не пойму только зачем пригласили меня. Наверно, для ассортимента, – пожимает острыми плечами и тяжело, обречённо вздыхает. – Он меня даже ни на одно личное свидание не пригласил. Я, кстати, Фэйт. Две недели на проекте.

– Ева. Приехала вчера, – повторяю я уже как мантру.

И пока мы с Фэйт перебираемся за чистый столик, в столовую вносят конверт и одну чайную розу.

В послании из конверта написаны имена девушек, что приглашены завтра с утра с Адамом на групповое свидание в аквапарк. И я, икнув, судорожно вспоминаю есть ли у меня купальник, когда слышу своё имя.

А вот розу – приглашение на личное свидание – получает… Фэйт.

– Сучка, – шипит Анита, проходя мимо нас.

Я минут десять уговариваю Фэйт хоть немного поесть, пока она в полной прострации, как мумия, моргает глазами. А потому толкаю в её безвольно открывающийся рот то, что она принесла на подносе: кусочек сыра такого размера, словно она вытащила его из мышеловки; что-то похожее на крошки от печенья и баночку йогурта. Среди «кукольного» набора её еды эта крошечная баночка выглядит как ведро, в которое я по личной инициативе насыпаю кукурузных хлопьев. И кормлю её болезную с ложки как маленькую не потому, что точно знаю: Адаму нравятся девушки, что не придерживаются никакой диеты. А потому, что этой бледной трепонеме действительно надо поесть, если она не хочет на своём первом свидании грохнуться в обморок.

Глава 4. Адам

«Что она делает? Что, чёрт побери, она делает?» – прилипаю я к монитору, глядя как эта Ева озадачила Эвана. Это же он, а не я пошёл знакомиться с новенькими. Он это любит: покрасоваться, пока «новобранцы» волнуются, чувствуют себя неуверенно, пребывают в лёгком шоке.

А если Эван кем-то заинтересуется всерьёз, мне уже к ней не подойти. Или он, или я – таков закон. Иначе разница между нами будет слишком очевидна. А он не будет рисковать своим шоу ради какой-то девчонки. Будет встречаться с ней до самого финала. И только всю «грязную работу» в конце может оставить мне.

Чёрт! Чёрт! Чёрт! Вот почему я этого не хочу? Что за глупости лезут в голову? Я же её даже не видел. Только через монитор. И она совсем не похожа на Вики. И чем дольше я за ней смотрю, тем убеждаюсь в этом сильнее. Но хуже всего, что я смотрю.

Смотрю, как она повздорила с этой сучкой Анитой. Я уж думал, когда Лорен уйдёт, новая стерва в шоу появится не скоро, ведь они стараются произвести на меня благоприятное впечатление, – зачем мне стерва-жена? – но ошибся. До Лорен этой Аните, конечно, далеко, но кровушки тоже, чую, выпьет немало.

Смотрю, как эта Ева кормит Фэйт из ложки, как птенца. И ведь невольно теплеет на душе от такой доброты и заботы.

– Она не Вики, не Вики! – выдыхаю я, откидываюсь к спинке стула и закрываю руками глаза.

Господи, как я устал! Взорвать бы к чертям собачьм этот остров. Вместе с домом отца, родовым имением, «Мёртвым городом» – аттракционом, что он построил, и всем этим богатством, и роскошью, что я всегда презирал.

Как презирал и отца, жестокого, властного, непреклонного. Отца, который мальчишку, с детства мечтавшего стать лётчиком, отдал на балет.

И плевать я хотел на его завещание, когда сбежал из дома. Когда зарабатывал тем, что, сцепив зубы, назло ему всё же освоил – танцами. Грязными танцами. Стриптизом. А потом ушёл в армию, и лётчиком всё же стал. И остался сверхсрочно, наёмником, даже когда налетал столько часов, что уже на пенсию можно было идти, а я не ходил даже в отпуск.

Но вонючие отцовские деньги я всё же взял. Уже не у отца, у Эвана.

Когда заболела Вики.

И мне было плевать на что я подписываюсь, плевать, что чуть не на брюхе пришлось ползать перед братом, чтобы он мне их дал. Тогда мне было на всё плевать. Главное, деньги я получил.

Но ещё больше стало плевать, когда их пришлось отрабатывать, как и чем – всё равно, потому что, несмотря на все усилия, Вики умерла.

Мою жизнь, как разбитую чашку уже не склеишь, но шоу должно продолжаться.

– Шоу должно продолжаться, – встаю я и иду натягивать на себя одежду, ту, что на сегодня приготовил мне Эван. Моё на этом шоу только имя. Всё остальное: условия, правила, жизнь – его.

У меня личное свидание с девушкой, которая сегодня выбывает. И с ней столько работы!

– Привет! – протягиваю я руку, чтобы помочь Фэйт выйти из лимузина.

– Привет, – еле слышно произносит она, чувствуя себя неловко в декольтированном платье, которое, конечно, намеренно так подобрали костюмеры Эвана, чтобы ещё больше подчеркнуть её безгрудость, худосочность и выпирающие лопатки.

– Как настроение?

– Волнуюсь, – сглатывает она.

– Напрасно, – снимаю я с себя пиджак и накидываю ей на плечи. – Так лучше?

– Намного, – воодушевлённо кивает она.

– Вот и славно. Любишь кино?

– Кино?!

– Да, в настоящем кинотеатре. Только этот сеанс будет для нас двоих.

– Наверно, – пожимает она плечами.

Но я уверен, что ей понравится.

Хотя фильм, конечно, дерьмо. Нет, для своего семьдесят-затёртого года он, не спорю, был передовым. В венской гостинице встречаются бывший нацист и бывшая заключённая концлагеря. И между бывшими палачом и его жертвой возникает странное противоестественное влечение.

Но Шарлота Рэмплинг в сцене, где она танцует топлесс перед немецкими офицерами, гениальна. И действительно похожа на эту худенькую девочку, что сидит, вжавшись в кресло, рядом со мной. Ей бы немного уверенности в себе. А она боится моей руки, гладящей её пальцы. Боится еды, что я принёс специально для неё.

Но сэндвич, что мы кусаем по очереди, всё же за половину сеанса съедаем. На вторую у меня просто не хватит нервов. Тем более фильм заканчивается плохо. Фэйт расплачется, мне придётся её утешать… ну уж нет! Мне дорого вот это её лёгкое возбуждение, что вызвали в ней сцены сексуального насилия. Хоть для того времени они и были очень откровенными, но именно в их завуалированности и эротизме главный эффект.

Я наклоняюсь к её лицу, загораживая экран.

– Ты умеешь танцевать?

– Наверно, плохо, – вжимается она в кресло, выдыхая в мои губы запахом сыра, хлеба и курицы.

– Хочешь, я тебя научу?

И не дожидаясь её ответа, уверенно накрываю её губы поцелуем. Её мягкие, безвольные, пропахшие сэндвичем губы, которые отвечают мне сначала робко, а потом словно поезд, набирающий обороты, вдруг наращивают напор.

– Хочу, – отстраняется она, чтобы глотнуть воздуха.

– Тогда к чёрту этот фильм! – за руку увлекаю я её за собой.

– К чёрту всё! – в балетном классе со станком, зеркалами и паркетным полом, скинув туфли, пьёт она из горла шампанское.

– Осторожнее! – смеясь, я забираю у неё бутылку.

Обычно на первом свидании я расспрашиваю о семье, увлечениях, любимых фильмах, музыке, книгах. Такой прилизанный пай-мальчик с хорошими манерами и образованием. Но сегодня у меня другая задача: попробовать раскрыть её, заставить почувствовать себя рядом со мной желанной, красивой, изящной.

И не у меня, у неё самой это неожиданно неплохо получается.

– Leben, liebe ich zu leben… – звучит та самая музыка танца Саломеи из «Ночного портье».

Мои руки лежат на её руках, её – на груди. И хотя веду я, направляя её, задавая ритм, скользя по телу её руками, её это заводит. И этот лёгкий кураж, безуминка, ещё не раскованность, но уже попытки её преодолеть, так ей к лицу!

– До вечера, Фэйт? – возвращаю я её обратно строгому лимузину. Раскрасневшуюся, взволнованную, очарованную нашим свиданием.

– До вечера, Адам, – улыбается она.

Как же я люблю такие вечера, когда никого не нужно бить и затрахивать до полусмерти. Как же приятно быть просто обворожительным, милым и немного коварным.

Очаровывать. Искушать. Соблазнять.

– Станешь моей? – протягиваю я красную розу Фэйт.

– Да, Адам, – не колебавшись ни секунды, обнимает она меня.

– Станцуешь для меня? – шепчу я ей, чтобы никто не слышал.

– Да. Да. Да.

А это, собственно, кадр из фильма «Ночной портье» с тем самым танцем Саломеи.

Глава 5. Адам

Фэйт удивлённо осматривается в комнате.

Честно говоря, я и сам не ожидал, что увижу. Но команда, что работает на шоу, не перестаёт меня удивлять. Я не знаю, что было здесь до того – особняк огромный, но теперь это казённое помещение времён Третьего Рейха.

Стены, выкрашенные снизу до половины коричнево-зелёной унылой краской. Старый дубовый шкаф по центру комнаты, разделяющий её пополам. С левой стороны деревянные стулья, патефон на низенькой тумбочке. А с правой – настоящая шконка. Кровать с металлическими спинками и панцирной сеткой, заправленная тюремным полосатым бельём.

– Кажется, это твоё, – подаю я Фэйт одежду, висящую на приоткрытой дверце, а точнее, просто мужские брюки на подтяжках и длинные, выше локтя, чёрные кожаные перчатки.

– А это твоё, – вручает она мне вешалку с формой штандартенфюрера СС.

И я ухожу переодеваться за дверь, где получаю последние инструкции и бутылку шампанского. А когда возвращаюсь, застаю девушку стоящей у торца шкафа ко мне спиной.

Патефон, к сожалению, не рабочий. Но когда с пульта я включаю музыку, раздаётся звук, словно по пластинке шуршит игла, а потом уже знакомая нам с Фэйт мелодия.

Leben, liebe ich zu leben…

– Ich kann euch sagen… – резко разворачивается Фэйт.

Прикрывая руками грудь, она скользит спиной по торцу шкафа. И этот взгляд коварной соблазнительницы заставляет меня застыть и даже открыть рот от изумления. И я поражён даже не тем, как она преобразилась, как вошла в роль, а тем, что выучила слова. На немецком. «Жить, я люблю жить. Я могу вам сказать…»

– … ich liebe zu gefallen, – «… я люблю нравиться», – покачивая худыми бёдрами, подходит она.

Упирается рукой мне в грудь, толкает, заставляя сесть, а затем снимает с меня фуражку и, откинув назад волосы, заправски поправляет на своём лбу лакированный козырёк.

– Wenn ich mir was… – Встаёт её нога на стул между моих. – …wünschen dürfte. – «Если бы я могла… чего-нибудь себе пожелать», – наливает она шампанское и подаёт мне один фужер. А я привычно ловлю взглядом в полукружье камеры огонёк.

Сейчас он не просто зелёный, а зелёный-судорожно-моргающий, что значит «да!» её дебют зашёл на ура. Вялые Члены в восторге и требуют продолжения банкета.

И она даёт его им. Мне. Медленно идёт под музыку по комнате. То ссутиливается, прикрываясь руками и демонстрируя худенькую спину и торчащие лопатки. То наоборот, словно приглашая, оттягивает большим пальцем на талии висящие на подтяжках брюки, подавая вперёд бёдра.

– Ты потрясающая! – снимаю я китель, когда поглаживая себя по животу, она опускает руку в штаны. А потом не даёт мне до конца раздеться, поднимает, тянет к себе за галстук.

Я оставляю только галстук, позволяя вести себя. Расстёгиваю и снимаю на ходу рубашку. Перешагиваю через упавшие брюки. А под ними на мне ничего и не было. И, подхватив падающую фуражку, отправляю её в полёт по комнате, когда аккуратная кругленькая головка Фэйт запрокидывается, а мои губы ловят её губы в поцелуе.

Избавить её от брюк – дело двух секунд, но оттянув подтяжки, я отпускаю их вниз медленно-медленно, и даже слегка завидую тем, кто видит сейчас со спины как обнажается её упругая попка – единственное мягкое место на всей её худой нескладной фигуре, которая так преобразилась в танце.

– Ах! – резко выдыхает она, когда мои ладони накрывают её возбуждённые грудки. И отклонившись, зубами стягивает плотные перчатки.

Её дрожащие пальцы скользят по моим плечам. На большее смелости ей не хватает. Но я здесь именно для того, девочка, чтобы тебе не было страшно. Для того, чтобы тебе было хорошо.

И я подхватываю её на руки и аккуратно укладываю на холодные простыни поперёк кровати. Для офицера СС было бы странно целовать заключённую. А потому, ограничившись единственным поцелуем в губы, я развожу её ноги, но вхожу, только когда получаю согласный кивок.

– Ах! – выгибается она на кровати. На узкой кровати.

Её голова свешивается вниз. Руки сжимают края постели. И каждое моё возвратно-поступательное движение сопровождает скрип.

Но он её словно успокаивает.

«Да. Да. Да», – слышу я в каждом её отрывистом выдохе.

«Да. Да. Да» – шепчу я, плотнее прижимаясь к её небритому лобку.

Чувствую её холодные ступни на своей коже. И острые выступающие косточки таза, что упираются в мой живот. А ещё, что она боится расслабиться. И ждёт, когда это всё закончится.

Нет, милая, для той роли, что тебе сегодня выбрали, это, конечно, хорошо. Хорошо, что ты зажалась, едва мы пошли дальше танца. Но это не повинность, это – гонорар.

Рывком за руку я поднимаю её с кровати. Толтосумы не кончили, они ждут когда девчонка будет биться в оргазме. Да куда ж она денется! Сегодня она просто обречена получить удовольствие.

И бокал шампанского, выпитый сидя у меня на коленях, и жадное облизывание её торчащих сосков имеют куда больший эффект чем любые слова.

– Сама? – удивлённо поднимаю я руки, когда она начинает целовать меня в шею. И выгибаюсь ей навстречу, когда она действительно насаживается сама.

– Да, милая! Да! – подхватываю я её ритм. Подмахиваю. Помогаю.

Господи, какие же они все разные. Но не всегда вот в таких тихих омутах водятся черти. Она не орёт, не стонет, она тихонько кряхтит у меня на плече, и испуганно судорожно глотает воздух, словно боится того, что сейчас случится. Но неминуемая разрядка накрывает её тщедушное тельце волнами, с головой. И она корчится в судорогах у меня в руках, а потом ошеломлённо, обессиленно падает на грудь.

«Да, милая, оргазм – он такой! С почином! И добро пожаловать в мир настоящих удовольствий!»

– О, боже, – шепчет она, ещё тяжело дыша.

– За тебя! – протягиваю я очередной бокал.

– Нет, за тебя, – выдыхает она.

– Или за «ещё»? – улыбаюсь я, оценивая состояние проклятого маячка.

– А ты можешь ещё? – спрашивает она, прежде, чем выпить.

– Для тебя – да, – улыбаюсь я.

Снова увожу её на кровать, хоть она ей не понравилась. Но я должен. Потому что у меня есть одна обязательная по сценарию сцена. Что бы я ни делал с ней хоть до утра, эту сцену я отыграть обязан.

Уложив девушку на бок, я пристраиваюсь сзади, между её пухленьких ягодиц.

– Нет, нет, не волнуйся, – успокаиваю я её, когда она испуганно дёргается. И пропихиваю член не в ту дырочку, за которую она так испугалась, а всё в ту же, горячую, мокренькую, возбуждённую.

Знаю, что в кадре сейчас только мои упражняющиеся ягодицы. Но кому-то, видимо, нравится смотреть и на них. Сомневаюсь, что девушке в такой позе можно получить удовольствие. Но для этого у меня есть пальцы. И пока там кто-то, заплативший за эту сцену из фильма, наслаждается, глядя на мою задницу, девочка судорожно стискивает бёдрами мою руку и вскрикивает.

«Два – ноль» – улыбаюсь я. И качественно изобразив оргазм, на радость всем, кто сейчас кончает в ладошки, накрываю Фэйт своим тяжёлым телом и благодарю за доставленное удовольствие, ни капли не кривя душой.

– Твоё шоу окончено, Фэйт! – целую я её на прощание.

И ухожу туда, куда я каждый вечер ухожу.

На берег. Чтобы нырнуть в холодные воды океана. Избавиться от этого чёртова стояка. Очиститься. И почувствовать себя свободным хоть ненадолго.

Отпустить. И забыть.