Текст книги "Жуков. Взлеты, падения и неизвестные страницы жизни великого маршала"

Алекс Громов
Жуков. Взлеты, падения и неизвестные страницы жизни великого маршала

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2013

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2013

© ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», г. Белгород, 2013

Введение

Есть в истории фигуры, которые никого не оставляют равнодушным. Так, никто из отечественных военачальников не вызывал столько споров, как маршал Георгий Жуков.

Он был ярчайшим воплощением образа истинного полководца, стоял особняком даже в обширной плеяде современников, талантливых и беспощадных советских военачальников. Его заслуги отметило государство – Жуков стал одним из двух четырежды Героев Советского Союза за всю историю, причем в отличие от второго четырехкратного Героя Леонида Брежнева, награждение маршала Жукова подавляющим большинством общества воспринималось как справедливое.

Несмотря на многочисленные споры, именно Жуков стал одним из национальных героев на все времена, одним из великих военачальников, спасителей Отечества, в одном ряду с Александром Невским, Суворовым и Кутузовым. На официальном уровне его порой упрекали в бонапартизме и создании культа собственной личности, но следует признать, что этот культ в широких массах сложился стихийно. А гонения, которым подвергался Жуков сразу после войны и в конце жизни, лишь закрепили в коллективном сознании ассоциацию «мы говорим – Победа, подразумеваем – Жуков».

Он был плоть от плоти народа – крестьянин, бедный подмастерье, рядовой боец Первой мировой… Но в масштабе мировой истории он оказался тем самым легендарным, рядовым, который, как повествуется в сказках и преданиях, носил в своем вещмешке маршальский жезл.

При этом именно Жуков, когда в 1957 году в СССР началась решающая схватка за власть, осмелился играть не только военную, но и политическую роль, сказав знаменитую фразу: «Ни один танк не тронется без моей команды!» Но прежде всего он был военным, с первого дня, когда он встал под ружье, и до самого конца.

Он прожил яркую и драматичную жизнь, полную противоречий. Требовал от командиров беречь людей – и зажил славы того, кто не жалел солдат. Одолел лучшую армию Европы, германский вермахт, – и потерпел поражение на полях аппаратных интриг. Любил женщин – и пробуждал у них неимоверные муки ревности.

Каким же он был, маршал Победы, полководец и человек?..

I. На фронтах Первой мировой и Гражданской

Крестьянское детство

Георгий Жуков родился 19 ноября (1 декабря) 1896 года в деревне Стрелковщина (сейчас Стрелковка) Угодско-Заводской волости Малоярославецкого уезда Калужской губернии.

Ближайший населенный пункт назывался Угодский Завод, что соответствовало местным реалиям: там, на берегу реки Угодки, стоял завод, основанный голландскими промышленниками еще в правление Алексея Михайловича Тишайшего. Стрелковщина появилась позже как поселение заводских мастеров; здесь отливали пушки и испытывали на расположенном неподалеку стрельбище. Осенью 1812 года в этих местах происходили сражения, в результате которых французы были вынуждены отступить на разоренную ими же старую Смоленскую дорогу.

Отец будущего маршала был приемным сыном вдовы Анны Жуковой. Своих детей она не имела, поэтому взяла двухлетнего Константина на воспитание из приюта, где его оставила неизвестная женщина, приложив лишь записку с именем.

Мать Георгия Константиновича Устинья Артемьевна – уроженка соседней деревушки Черная Грязь, рано стала вдовой и после долгих мытарств вышла замуж за Константина Жукова, тоже вдовца. Ей было тридцать пять лет, а ему пятьдесят. Обвенчались они 27 сентября 1892 года в Никольской церкви села Угодский Завод. 20 марта 1894 года появилась на свет дочь Маша. Через два с половиной года родился сын Георгий. Мальчика крестил отец Василий – батюшка, который венчал родителей.

* * *

Земледелие в этих краях особой прибыли не давало, земля была неплодородная. Мужчины уходили «на отхожий промысел» – рабочими, мелкими ремесленниками. Семья Жуковых жила бедно, мать, как и многие односельчанки, подряжалась возить товары из Малоярославца в Угодский Завод. Она обладала недюжинной физической силой – без видимых усилий поднимала и переносила с места на место пятипудовые мешки. И с лошадью управлялась легко. Но особой прибыли извоз не давал: «За поездку она зарабатывала рубль – рубль двадцать копеек. Ну, какой это был заработок? Если вычесть расходы на корм лошадям, ночлег в городе, питание, ремонт обуви и т. п., то оставалось очень мало. Я думаю, нищие за это время собирали больше»[1]1
  В цитатах и приведенных документах сохранены орфография и пунктуация оригинала.


[Закрыть].

Маленькие дети оставались дома. Жуков вспоминал, как мать была вынуждена оставить новорожденного сына на попечение старшей сестры, чтобы семья не голодала.

«В том году нас постигла и другая беда: от ветхости обвалилась крыша дома.

– Надо уходить отсюда, – сказал отец, – а то нас всех придавит. Пока тепло, будем жить в сарае, а потом видно будет. Может, кто-нибудь пустит в баню или ригу[2]2
  Сарай для сушки снопов и обмолота.


[Закрыть].

Я помню слезы матери, когда она говорила нам:

– Ну что ж, делать нечего, таскайте, ребята, все барахло из дома в сарай.

Отец смастерил маленькую печь для готовки, и мы обосновались в сарае как могли.

На «новоселье» к отцу пришли его приятели и начали шутить:

– Что, Костюха, говорят, ты с домовым не поладил, выжил он тебя?

– Как не поладил? – сказал отец. – Если бы не поладил, он нас наверняка придавил бы».

В обсуждении «что теперь делать» решающее слово было за Устиньей Артемьевной – пришлось продать корову и, пока не наступили холода, купить сруб и построить к зиме новый дом, хоть и маленький, крытый соломой. Из старых досок сколотили крылечко, кое-как застеклили окна – и радовались пусть и тесному, но теплому своему собственному жилищу.

Следующий год был неурожайным, поэтому все деньги ушли на хлеб. «С наступлением весны дела немного наладились, – писал в воспоминаниях Жуков, – так как на редкость хорошо ловилась рыба в реках Огублянке и Протве. Огублянка – небольшая речка, мелководная и сильно заросшая тиной. Выше деревни Костинки, ближе к селу Болотскому, где речка брала свое начало из мелких ручейков, места были очень глубокие, там и водилась крупная рыба. В Огублянке, особенно в районе нашей деревни и соседней деревни Огуби, было много плотвы, окуня и линя, которого мы ловили главным образом корзинами. Случались очень удачные дни, и я делился рыбой с соседями за их щи и кашу».

Из этого рассказа видно, что Жуковы жили так же, как и миллионы крестьянских семей в средней полосе России.

«Нам, ребятам, особенно нравилось ходить ловить рыбу на Протву, в район Михалевых гор. Дорога туда шла через густую липовую рощу и чудесные березовые перелески, где было немало земляники и полевой клубники, а в конце лета – много грибов. В этой роще мужики со всех ближайших деревень драли лыко для лаптей, которые у нас называли “выходные туфли в клетку”».

Дети с ранних лет как могли помогали родителям. Георгию было семь, когда он вместе со сверстниками отправился наравне со взрослыми работать на заготовке сена: «Работал я с большим старанием, и мне было приятно слышать похвалу старших. Но, кажется, перестарался: на ладонях быстро появились мозоли. Мне было стыдно в этом признаться, и я терпел до последней возможности. Наконец мозоли прорвались, и я уже не мог больше грести». Но мозоли зажили, и Георгий снова работал наравне с остальными. А когда кончился сенокос, Устинья Артемьевна сказала: «Пора, сынок, учиться жать. Я тебе купила в городе новенький серп. Завтра утром пойдем жать рожь». Во время своей первой жатвы Георгий сильно порезал мизинец – шрам остался на всю жизнь.

Осенью 1903 года Георгий пошел учиться в церковно-приходскую школу в соседней деревне Величково. Он уже начал осваивать грамоту по букварю старшей сестры. Кому-то из ровесников повезло – родители купили им настоящие ранцы, как у городских гимназистов. Но Георгию и его другу Лешке Колотырному, который на самом деле тоже был Жуков (в Стрелковке проживало пять семей с такой фамилией), матери сшили простые сумки из холста. Георгий взбунтовался: с такой сумой нищие ходят по деревням, а значит, он в школу с ней не пойдет. Мать ответила: «Когда мы с отцом заработаем деньги, обязательно купим тебе ранец, а пока ходи с сумкой».

Своего первого учителя Жуков запомнил на всю жизнь и уделил ему место в мемуарах: «Учителем в школе был Сергей Николаевич Ремизов, опытный педагог и хороший человек. Он зря никого не наказывал и никогда не повышал голоса на ребят. Ученики его уважали и слушались.

Отец Сергея Николаевича, тихий и добрый старичок, был священником и преподавал в нашей школе «Закон Божий».

Сергей Николаевич, как и его брат Николай Николаевич – врач, был безбожник и в церковь ходил только ради приличия. Оба брата пели в церковном хоре. У меня и у Леши Колотырного были хорошие голоса, и нас обоих включили в школьный хор.

Во второй класс все ребята нашей деревни перешли с хорошими отметками, и только Лешу, несмотря на нашу коллективную помощь, не перевели – по “Закону Божьему” у него была двойка».

Сестра Георгия училась во втором классе, но не успешно, поэтому ее тоже оставили на второй год. Тогда родители решили забрать Машу из школы, чтобы девочка занималась хозяйством. Но та со слезами уверяла, что пропускала занятия, присматривая за младшим братишкой Алешей, когда Устинья Артемьевна уезжала в извоз. Георгий вступился за сестру, вместе они убедили родителей и Маше позволили остаться в школе.

Георгий часто ходил на охоту вместе с братом крестной Прохором летом на уток, зимой за зайцами – дичи в окрестностях деревни было много. В воспоминаниях Жуков признавался, что страсть к охоте осталась у него на всю жизнь.

В 1906 году Жуков-старший вернулся из Москвы и сообщил семейству, что в Первопрестольную вернуться не может – попал в поле зрения полиции как неблагонадежный «революционный элемент». Георгий, хоть и понимал, что потеря отцовского заработка усложнит их и без того непростую жизнь, но все же радовался. «Я очень любил отца, и он меня баловал. Но бывали случаи, когда отец строго наказывал меня за какую-нибудь провинность и даже бил шпандырем (сапожный ремень), требуя, чтобы я просил прощения. Но я был упрям – и сколько бы он ни бил меня – терпел, но прощения не просил. Один раз он задал мне такую порку, что я убежал из дому и трое суток жил в конопле у соседа. Кроме сестры, никто не знал, где я. Мы с ней договорились, чтобы она меня не выдавала и носила мне еду. Меня всюду искали, но я хорошо замаскировался».

Московский подмастерье

Школу-трехлетку Георгий окончил с похвальным листом и отличными оценками по всем предметам. За это мать подарила ему новую рубашку, а отец собственноручно сшил сапоги и потом сказал: «Ну вот, теперь ты грамотный, можно будет везти тебя в Москву учиться ремеслу». На вопрос, кем бы хотел стать, Георгий ответил, что хочет работать в типографии. Однако знакомых, которые имели бы отношение к печатному делу и могли помочь устроиться, не нашлось, поэтому решено было отдать Георгия в учение к брату матери Михаилу Пилихину, который своим трудом сумел выбиться из бедности и теперь держал в Москве небольшую, но прибыльную скорняжную мастерскую.

Подходя к дому Пилихиных в соседней деревне Черная Грязь, отец сказал Георгию:

– Смотри, вон сидит на крыльце твой будущий хозяин. Когда подойдешь, поклонись и скажи: «Здравствуйте, Михаил Артемьевич».

– Нет, я скажу: «Здравствуйте, дядя Миша!» – отозвался сын.

– Ты забудь, что он тебе доводится дядей. Он твой будущий хозяин, а богатые хозяева не любят бедных родственников. Это ты заруби себе на носу.

Георгий насупился, но все же приветствовал Пилихина, как велел отец. Дядя внимательно посмотрел на мальчика и произнес:

– Ну, здравствуй, молодец! Что, скорняком хочешь быть?.. Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное.

– Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, – сказал Жуков-старший.

– Грамоте обучен?

Увидев похвальный лист, дядюшка сказал:

– Молодец! – и позвал собственных сыновей: – Эй, вы, оболтусы, идите сюда! Вот смотрите, как надо учиться, а вы все на тройках катаетесь.

Повернулся к Жуковым и изрек:

– Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына. Парень он крепкий и, кажется, неглупый.

Из деревень тогда многие стремились в город, поскольку это был единственный шанс выбиться в люди. Никакого имущества будущий ученик скорняка с собой не взял – нечего было. «Мать завернула пару белья, пару портянок и полотенце, дала на дорогу пяток яиц да лепешек. Помолившись, присели по старинному русскому обычаю на лавку.

– Ну, сынок, с Богом! – сказала мать и горько заплакала, прижав меня к себе.

Я видел, что у отца покраснели глаза и пробежали по щекам слезинки. И я чуть-чуть не заревел, но удержался… Раньше мне не приходилось ездить в поездах, и я никогда не видел железной дороги. Поэтому поездка эта произвела на меня огромное впечатление… Вокзал меня ошеломил. Все страшно спешили к выходу, толкаясь локтями, корзинами, сумками, сундучками. Я не понимал, почему все так торопятся.

– Ты рот не разевай, – сказал мой провожатый. – Здесь тебе не деревня, здесь ухо востро нужно держать».

Так Георгий Жуков впервые оказался в Москве. Раньше он не видел домов выше двух этажей, мощеных улиц, лихих извозчиков и уличной толпы. Мальчик был потрясен и молчал всю дорогу, озираясь по сторонам. Наконец Георгий и его провожатый оказались на углу Большой Дмитровки и Камергерского переулка. Дядя Сергей показал ему дом, в котором находилась мастерская Пилихина. В мастерской хозяйка сообщила младшему ученику, что ему придется чистить обувь, подметать комнаты, зажигать лампады у икон и выполнять множество других поручений.

О хозяине мастерской Жуков впоследствии отзывался нелестно, очень уж крут характером тот был. Да и не принято было в то время, когда писал воспоминания советский маршал, хвалить разбогатевшего предпринимателя. Однако даже тогда Жуков отметил, что хозяин одобрял его тягу к образованию, за чтение книг хвалил, а вот азартные игры запрещал категорически.

Но особо измывался над учениками приказчик Василий Данилов, и однажды четырнадцатилетний Георгий не выдержал и дал сдачи: огрел обидчика дубовой палкой по голове да так, что тот свалился без памяти. К счастью для Георгия, приказчик остался жив.

Городская жизнь была всегда полна впечатлений. Так, на четвертом году ученичества Георгий поехал с хозяином на прославленную ярмарку в Нижнем Новгороде и был потрясен великолепием Волги, рядом с которой его родная Протва казалась ручейком. Позже, в том же году, он впервые получил отпуск и смог съездить домой.

«На полустанке Оболенское меня встретила мать. Она очень изменилась за эти четыре года и состарилась. Что-то сжало мне горло, и я еле сдержался, чтобы не разрыдаться. Мать долго плакала, прижимала меня шершавыми и мозолистыми руками и все твердила:

– Дорогой мой! Сынок! Я думала, что умру, не увидев тебя.

– Ну, что ты, мама, видишь, как я вырос, теперь тебе будет легче.

– Дай-то Бог!

Домой мы приехали уже затемно. Отец и сестра поджидали нас на завалинке. Сестра выросла и стала настоящей невестой. Отец сильно постарел и еще больше согнулся. Ему шел семидесятый год… Думая о чем-то своем, он сказал:

– Хорошо, что дожил. Вижу, ты теперь взрослый, крепкий.

Чтобы скорее порадовать своих стариков и сестру, я распаковал корзину и вручил каждому подарок, а матери, кроме того, три рубля денег, два фунта сахара, полфунта чая и фунт конфет.

– Вот спасибо, сынок! – обрадовалась мать. – Мы уже давно не пили настоящий чай с сахаром.

Отцу я дал еще рубль на трактирные расходы.

– Хватило бы ему и двадцати копеек, – заметила мать.

Отец сказал:

– Я четыре года ждал сынка, не омрачай нашей встречи разговором о нужде».

«Гроза девок»

Во время отпуска в деревне Георгий помогал родным и односельчанам на сенокосе. По вечерам парни и девушки собирались возле амбара – пели песни, плясали до рассвета.

Среди односельчан Георгий Жуков имел славу парня лихого и веселого – «грозы девок». А тем из ровесников, кто отваживался приревновать свою зазнобу к без пяти минут городскому мастеру, было не сдобровать. Или, что не легче, оказаться посмешищем. Так, местный почтальон Филя сцепился с Георгием из-за некой Мани Мельниковой. Жуков не отходил от нее на вечерних посиделках, танцевал с ней. Позднее Георгий Константинович вспоминал: «Я когда молодым был, очень любил плясать. Красивые были девушки!» А когда Филя выхватил свой служебный револьвер и закричал: «Еще раз станцуешь с Маней – убью!», Георгий вырвал у противника оружие, швырнул в кусты и как ни в чем не бывало опять пустился в пляс. Филя под хохот всей компании был вынужден ретироваться.

А потом Георгий влюбился, но девушка по имени Нюра Синельщикова взаимностью ему не ответила, а вскоре вышла замуж за другого. Узнав об этом, Жуков бросился к ее дому с криком: «Нюрка, что ты сделала?!» Он готов был избить ее новоиспеченного мужа, но мать и сестра успели увести Георгия прочь и успокоить.

Вскоре сердечное огорчение забылось, и Георгий снова стал душой компании на деревенских гуляниях. Однажды в разгар веселья парни и девушки увидели зарево и дым над соседней деревней Костинкой. «Все бросились в пожарный сарай, быстро выкатили бочку и потащили ее на руках в Костинку. Наша помощь подоспела первой, даже пожарная команда Костинки пришла позднее. Пожар был очень сильный, и, несмотря на отчаянные усилия пожарных команд, которые собрались из соседних сел, выгорело полдеревни».

Георгий вместе со всеми носил воду, когда услышал отчаянный вопль: «Спасите, горим!» Он ринулся в дом, откуда звали на помощь, и вынес из огня детей и старуху. Утром, увидев на новом пиджаке Георгия, хозяйском подарке, прожженные дыры, мать заметила, что хозяин будет недоволен. Георгий ответил: «Что ж, пусть он рассудит, что важнее: пиджак или ребята, которых удалось спасти…»

Первая любовь и разлука – война помешала жениться

В шестнадцать лет Георгий стал молодым мастером. Хозяин его ценил и за старание, и за честность. «Он часто посылал меня в банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он меня и как безотказного работника и часто брал в свой магазин, где, кроме скорняжной работы, мне поручалась упаковка грузов и отправка их по товарным конторам. Мне нравилась такая работа больше, чем в мастерской, где, кроме ругани между мастерами, не было слышно других разговоров. В магазине – дело другое. Здесь приходилось вращаться среди более или менее интеллигентных людей, слышать их разговоры о текущих событиях».

Поначалу Георгий принял предложение Пилихина жить при мастерской, но вскоре решил снимать жилье, чтобы иметь больше свободы, в том числе и от хозяйских поручений, которые для него постоянно находились после работы. Поселился квартирантом за три рубля в месяц у вдовы Малышевой. А у той была дочка на выданье – Мария. Очень скоро между молодыми людьми возникла симпатия, и Георгий решил жениться на Марии.

Но началась Первая мировая война. Надежды на ее быстрое завершение и то, что российская армия справится своими силами без дополнительной мобилизации, не оправдались. В мае 1915 года был объявлен досрочный призыв на военную службу юношей 1895 года рождения, что означало – скоро призовут и Георгия. Свадьбу с Марией пришлось отложить на неопределенное время.

Первая мировая война. Рядовой кавалерии и побитый унтер

Сын хозяина – Александр Пилихин – предложил Георгию, не дожидаясь призыва, сбежать на фронт. Жуков воодушевился, но решил посоветоваться мастером Федором Ивановичем, которого особенно уважал. Разделявший революционные взгляды и читавший запрещенные большевистские газеты мастер ответил категорично:

– Мне понятно желание Александра, у него отец богатый, ему есть из-за чего воевать. А тебе, дураку, за что воевать? Уж не за то ли, что твоего отца выгнали из Москвы, не за то ли, что твоя мать с голоду пухнет?.. Вернешься калекой – никому не будешь нужен.

Георгий отказался, а Александр обиделся, но осуществил свою затею в одиночку. Через несколько месяцев он вернулся в Москву с тяжелым ранением.

«Мой хозяин, ценивший меня по работе, сказал:

– Если хочешь, я устрою так, что тебя оставят на год по болезни и, может быть, оставят по чистой.

Я ответил, что вполне здоров и могу идти на фронт.

– Ты что, хочешь быть таким же дураком, как Саша?

Я сказал, что по своему долгу обязан защищать Родину. На этом разговор был закончен и больше не возникал».

Георгия призвали в армию летом того же года. Он попал в кавалерию. В армию Жуков пошел простым солдатом, хотя, по его собственным словам, имел право оказаться в школе прапорщиков как призывник, закончивший четырехклассное училище, находившееся тогда в Брюсовском (Газетном) переулке, и поэтому имевший достаточный образовательный ценз для обучения в школе прапорщиков. Как говорил в воспоминаниях сам Жуков, он специально не сообщил на призывном пункте правильные сведения о своем образовании, указал лишь то, что окончил два класса церковно-приходской школы. Он видел наскоро обученных прапорщиков и унтер-офицеров, не нюхавших пороха, которых никто не уважал, потому что они не умели заботиться о подчиненных им солдатах – ни в бою, ни во время коротких передышек между сражениями.

7 августа 1915 года он надел военную форму – это произошло в небольшом городке Малоярославце, расположенном в Калужской губернии. «Вечером нас погрузили в товарные вагоны и повезли к месту назначения – в город Калугу. Впервые за все время я так сильно почувствовал тоску и одиночество. Кончилась моя юность…» Георгию тогда не было и девятнадцати.

Ночью прибыли в Калугу, там новобранцев построили в колонну и повели куда-то за город. Один из них поинтересовался у ефрейтора, куда они направляются, и получил в ответ рекомендацию никогда не задавать таких вопросов начальству. Оно-де лучше знает, куда идти, а солдат обязан без рассуждений выполнять приказы.

Наутро оказалось, что будущие кавалеристы для начала будут учиться пехотному строю. Всем выдали учебные винтовки. Командир отделения ефрейтор Шахворостов показался Жукову удивительно злобным субъектом: «Говорил он отрывисто и резко, сопровождая каждое слово взмахом кулака… как будто мы были его заклятыми врагами». Да и остальные новобранцы, улучив момент, перешептывались, мол, от этого малого добра не жди.

Взводный командир, подошедший позже, сказал несколько парадных слов об обязанности солдата верно служить царю и Отечеству, а потом грозно добавил: «Самоволия я не потерплю!»

В первый день все старались как могли, однако начальство осталось недовольным и гоняло новобранцев так, что они чуть было не остались без ужина.

Дальше, по словам Жукова, «дни потянулись однообразные, как две капли воды похожие один на другой. Подошло первое воскресенье. Думали отдохнуть, выкупаться, но нас вывели на уборку плаца и лагерного городка. Уборка затянулась до обеда, а после «мертвого часа» чистили оружие, чинили солдатскую амуницию и писали письма родным… Втягиваться в службу было нелегко. Но жизнь нас и до этого не баловала, и недели через две большинство привыкло к армейским порядкам».

Ротный командир штабс-капитан Володин проинспектировал взвод новобранцев только через две недели. Жуков удивился, что тот не проявил никакого интереса к подготовке подчиненных. Только в конце смотра равнодушно произнес, что надо стараться, поскольку «за Богом молитва, а за царем служба не пропадут».

Осенью Жуков был распределен в драгунский эскадрон. Вместе с товарищами слегка досадовал, что не попал в гусары: и не только потому, что там форма красивее, но и из-за слухов, что гусарские унтеры добрее. «Через день нам выдали кавалерийское обмундирование, конское снаряжение и закрепили за каждым лошадь. Мне попалась очень строптивая кобылица темно-серой масти по кличке Чашечная… Труднее всего давалась конная подготовка, то есть езда, вольтижировка и владение холодным оружием – пикой и шашкой… Взводный наш, старший унтер-офицер Дураков, вопреки своей фамилии, оказался далеко не глупым человеком. Начальник он был очень требовательный, но солдат никогда не обижал и всегда был сдержан. Зато другой командир, младший унтер-офицер Бородавко, был ему полной противоположностью: крикливый, нервный и крайне дерзкий на руку. Старослужащие говорили, что он не раз выбивал солдатам зубы».

Г. К. Жуков. 1916 год

Когда взводный уехал в короткий отпуск, Бородавко разошелся. Тех, кто был призван из Москвы, он терпеть не мог – «ишь, грамотеи!» – и всячески измывался над ними на занятиях. По ночам проверял дневальных и нещадно бил провинившихся. Кончилось тем, что потерявшие терпение Жуков с товарищами подловили Бородавко в конюшне, накинули ему на голову попону и жестоко избили до беспамятства. За это им грозил военный трибунал, но приехавший взводный разобрался в ситуации и сумел замять дело, добившись, чтобы Бородавко перевели в другой эскадрон.