Текст книги "Один на стене. История человека, который не боится смерти"

Дэвид Робертс

Маршрут Regular Northwest Face был проложен в 1957 году Ройялом Роббинсом, лучшим американским скалолазом своего времени, а также двумя его напарниками – Майком Шерриком и Джерри Галвасом. В двух предыдущих попытках, включая ту, что сделал Роббинс, у них не получилось подняться выше отметки 600 метров. Наклон среднего питча на стене составляет около 85 градусов и пугает своей предельной сложностью. В книге об истории раннего скалолазания в Йосемити – «Camp 4» – Стив Ропер пишет: «Вид снизу вверх [у подножия] подавляющий. Кажется невозможным, что человек способен лезть по такой огромной скале, пользуясь обычными средствами – веревками и клиньями». (Тогда наряду с крючьями скалолазы использовали в качестве ИТО еще и деревянные клинья.)

В 1957 году, чтобы завершить восхождение, тройке скалолазов понадобилось пять дней, на протяжении которых они тащили друг друга и снаряжение, используя недавно изобретенные хромомолибденовые крючья и шлямбуры для ИТО. Они опускали Роббинса на 15 метров, чтобы он смог пролететь боковым маятником через зеркальный гранит до камина, и четыре раза устанавливали лагерь, свисая на стропах и стременах. Ключевой питч, где лидером был Галвас, потребовал усердной работы с ИТО, когда с помощью клиньев и шлямбуров они достигли крайне узкой полки, растянувшейся поперек стены всего в 60 метрах от вершины. К счастью, в наши дни полка – самый распространенный элемент любой американской скалы.

Категории сложности, идущие от 5.1 до 5.15, согласно YDS, оценивают только сложность и не учитывают фактор опасности. В YDS есть также и другая шкала, в которой категории служат признаком общей сложности, опасности и требующейся вовлеченности на всей длине маршрута по большой стене или горе – короче, «серьезность» главного подъема. До недавнего времени система распределялась только от категории I до категории VI. За последнее десятилетие несколько знаковых восхождений (почти все из них находятся в отдаленных друг от друга категориях) были предварительно оценены как категория VII, но по факту восхождения на вершину давалась категория VI.

Самая первая категория VI была пройдена в США Роббинсом, Галвасом и Шерриком в 1957 году – это был как раз Regular Northwest Face на Хав-Доум. В то время он был похож только на несколько европейских маршрутов.

Спустя 19 лет после прохождения этой стены командой Роббинсона, в 1976 году, скалолазы из Колорадо Арт Хигби и Джим Эриксон совершили первопрохождение Regular Northwest Face в свободном стиле, исключив почти все движения с ИТО. Это была десятая попытка Эриксона пролезть маршрут свободным стилем. Они двигались в связке со страховкой на каждом питче, используя клинья, шлямбуры и френды. Им понадобилось 34 часа экстремального лазанья, чтобы достичь точки, от которой оставалось 30 метров до вершины. Там, к их огорчению, скалолазам пришлось прибегнуть к помощи ИТО для того, чтобы преодолеть последнее препятствие. В глазах Хигби и Эриксона это затруднение выглядело «эпичным провалом», но остальные скалолазы, впечатленные их достижением, наградили их званием первопроходцев. Хигби и Эриксон оценили сложность маршрута на твердую 5.12, что на то время было довольно близко к предельной технической сложности среди остальных прочих в мире. Единственный участок, на котором им пришлось прибегнуть к помощи ИТО, может также расцениваться в качестве драматического ключа и в восхождении Алекса в 2008 году.

К 2008 году никто даже не пытался пролезть в соло-категорию VI, которую и со страховкой мало кто пролез.

Алекс Хоннольд

В тот сентябрь мой локоть почти зажил, я был на пике своей формы по сравнению с остальными скалолазами, находившимися вокруг Хай-Сьерры. Зацикливаясь месяцами на Хав-Доум, я так зарядил себя на проход, что теперь просто обязан был это сделать. Я потратил много времени, думая о нем, и должен был очистить свой ум.

Я пролез этот маршрут раз пять или шесть с разными напарниками, выполнив все движения в свободном стиле, а также используя веревку и оттяжки на случай падения. Я сорвался только дважды – за два дня до соло-восхождения, когда поднимался вместе с Брэдом Барлейджем. На маршруте три абсолютно голых участка, на которых не за что взяться. Команда Роббинсона проходила их с помощью ИТО, сверля шлямбуры для лесенок. Сегодня почти все пролезают здесь с лестницами – это самый безопасный и относительно легкий способ. Были также разработаны варианты для свободного лазанья – в обход этих пустых участков. Поэтому пройти весь маршрут свободным стилем теперь возможно, что почти удалось Хигби и Эриксону, если бы они пролезли его без ИТО.

Я пролез маршрут еще раз четвертого сентября и весь следующий день провел в одиночестве внутри фургона, думая о маршруте. Я все еще испытывал внутреннее противоречие по этому поводу: хочу ли я действительно сделать это? Я уже запланировал восхождение с друзьями в Долине несколькими днями позднее, поэтому испытывал некоторое давление от мысли, что мне нужно закончить свое соло прежде, чем мы увидимся. В конечном счете я решил снова подняться к подножью Хав-Доум на следующий день. Я сказал себе, что могу просто спуститься обратно, если не буду готов психологически. Я неоднократно поступал так или даже уже начинал лезть, а затем спускался обратно. В 2006 году на Royal Arches Terrace – длинном, но технически простом маршруте в Долине – я пролез питч до лежачки, но понял, что в мыслях я где-то далеко. Поэтому спустился вниз лазаньем, прошелся к дороге и выехал из Йосемити автостопом. Сезон был окончен.

В этот раз я знал, что, как только поднимусь к подножию Хав-Доум, назад дороги не будет.

Я не хотел создавать много шума вокруг своего плана, поэтому рассказал о нем только двум людям – Брэду и Крису Вайднеру. Брэд сказал: «Какого черта?», но потом: «Хорошо, будь осторожен. Напиши мне, когда закончишь». Он был настоящим другом.

Крис попытался отговорить меня.

– Чувак, это безумие, – сказал он, – тебе нужно отработать все до мелочей, прежде чем пытаться лезть это соло.

– Нет, – ответил я, – хочу, чтобы это было экстремально.

– Ты с ума сошел?..

Когда я оглядываюсь на те события, то может показаться, что я вел себя легкомысленно или высокомерно. Это не так. Я просто не хотел создавать какую-то особенную атмосферу, особенно если я решу сойти с маршрута. Это дурной тон – хвастаться прохождением перед тем, как ты его сделал. К тому же я не хотел, чтобы мои лучшие друзья волновались, тогда я бы и сам начал беспокоиться. Думаю, я просто хотел убедить их: «Ребята, я справлюсь. Со мной все будет хорошо».

Была и другая причина. Несмотря на то что я всегда предпочитаю методичную подготовку, я начал думать, что отработал все движения на Moonlight Buttress настолько основательно, что фактически лишил прохождение того самого вызова, его истинной сложности. Хав-Доум настолько крупнее, чем Moonlight, что обсасывать все эти движения я мог бы вечно. Я решил подниматься на стену, не затягивая подготовку. Вот что я имел в виду под фразой «чтобы это было экстремально».

Глядя на то, как все обернулось, наверное, вышло действительно экстремально.

В сентябре в Долине все еще довольно жарко. Это, как правило, означает, что не будет много лазающих – на что я и надеялся. Так как стена смотрит на северо-запад, в сентябре она весь день находится в тени, поэтому я смогу подниматься, не сильно потея и не теряя драгоценную влагу. Потные руки и гладкая поверхность скалы – опасное сочетание независимо от того, как часто вы пользуетесь магнезией. Обезвоживание не только высасывает ваши силы, но и затуманивает мышление.

Итак, 6 сентября я снова очутился у подножия скалы. Я взял с собой намного меньше вещей, чем когда был здесь два дня назад с Брэдом, поэтому подход к стене занял меньше времени. Всю дорогу я ощущал, как стена нависает надо мной. Я старался не думать об этом много. Было ясное и солнечное утро. Отдыхая у подножия стены, я чувствовал себя полностью отделенным от остальной части Долины, тонущей в солнечных лучах. Я надеялся, что вся стена будет полностью в моем распоряжении. На протяжении следующих нескольких часов я останусь один на стене, играя в игру с высокими ставками.

Лезть фри-соло мимо людей, которые поднимаются с веревками, не доставляет мне особых хлопот – я делал это раньше, смог бы и на сей раз. Однако встреча с другими на стене, особенно если они начинают скептично комментировать восхождение без страховки, может вызвать неловкое состояние. Это может повлиять на абсолютную степень концентрации, которая нужна, чтобы справиться с большим фри-соло. Перед таким восхождением мне нужно действительно хорошо подготовиться психологически. Как только я отрываюсь от земли, я полностью сосредоточен на том, что делаю. Я собираюсь сделать это. Сейчас это самый важный момент в моей жизни. Это не то состояние, которым я могу поделиться со случайным встречным незнакомцем.

Я был одет только в шорты и футболку с длинными рукавами. На ногах скальные туфли Miura, за спиной свисает мешочек для магнезии, но нет ни страховочной системы, ни единого карабина. В один карман я положил несколько энергетических батончиков – мой любимый перекус на мультипитчах, а также заполнил водой складную флягу литра на три и положил ее в другой карман. Она порядком оттягивала мои шорты, но я знал, что маршрут займет у меня несколько часов, и не хотел лезть самые сложные верхние питчи с пересохшим горлом. О том, чтобы взять рюкзак, не могло быть и речи. Отчасти из-за каминов (вертикальная трещина разной ширины, куда помещается все тело скалолаза. – Ред.) в середине маршрута (лезть через камин с рюкзаком практически невозможно), но в основном из-за того, что прохождение намечалось довольно тяжелое и я не хотел тащить на себе лишний вес.

В конце концов мне больше ничего не оставалось делать, кроме как прекратить прокрастинировать и начать лезть. Я начал подниматься на первый питч.

* * *

В течение многих лет йосемитские первопроходцы были для меня своего рода героями. Ребята из золотого века 1960-х – Ройал Роббинс, Уоррен Хардинг, Ивон Чуинард, Том Фрост, Чак Пратт – были исторически слишком далеки от меня, чтобы оценивать их вклад, хотя я и читал истории о незабываемых выходках этих парней. Стоун-мастеры («мастера камня» дословно; в более широком понимании – мастера скал. – Ред.) поколения 1970–1980-х – вот те, кем я больше всего восхищался. Джон Лонг, Джим Бридвелл, Билли Вестбей, Тобин Соренсон и другие ребята. Особенно Джон Бахар и Питер Крофт – и их фри-соло и лазанье в свободном стиле на наивысшем уровне. Еще Линн Хилл – первая скалолазка, которая в 1993 году прошла маршрут Нос на Эль-Капитан полностью свободным лазаньем. До нее этого не мог сделать никто, даже из мужчин. Год спустя она пролезла этот маршрут за день. Эти два достижения по сей день остаются одними из самых громких в Долине. Я был также очарован Джоном Ябо (Яблонски), о котором рассказывали много диких, безумных историй – о том, как он упал с фри-соло и успел ухватиться за ветку дерева, о его восхождении полностью обнаженным на North Overhang, о том, как он лез с веревкой, сорвался и пролетел более 30 метров, чудом повиснув на страховке. Ябо, вероятно, был измученной душой, потому что в начале 1990-х он совершил самоубийство.

Многие из стоун-мастеров принимали наркотики. Некоторые из них даже хвастались серьезными восхождениями в Йосемити под ЛСД во время трипов. Их стиль являлся частью движения контркультуры тех дней, но я не мог отнести себя к ней. Я никогда не принимал наркотики и, хотя пробовал алкоголь, никогда не был пьян. Я даже не пью кофе. Я выпил как-то маленькую чашку – это было как будто выпил аккумуляторную кислоту. Все следующее утро я просидел в туалете. Однажды я вдохнул аромат виски и подумал, что вполне могу чистить раковину этой штукой. Это не какой-то нравственный протест – наркотики, алкоголь и кофе просто не привлекают меня.

Я вырос в Сакраменто, штат Калифорния. Мои родители преподавали английский в качестве второго языка в ряде учреждений США и за рубежом. В конце концов они нашли постоянную работу в колледже Американ Ривер в Сакраменто. Моя мама, Дейрдра Воловник, преподавала испанский и французский в колледже. Сегодня она отвечает за все французское отделение в школе. Она одаренный лингвист, свободно владеет тремя иностранными языками (французским, испанским и итальянским) и может изъясняться на немецком, польском, японском и немного американском языке жестов.

Отца звали Чарльз Хоннольд, он начал работать преподавателем в колледже Американ Ривер раньше матери. Я рос в интеллектуальной, академической атмосфере, что определенно принесло мне пользу.

Мама любит рассказывать гостям, что в день, когда я родился, 17 августа 1985 года, я уже мог подняться, держась за ее пальцы. Конечно, большинство историй мама сама придумала или приукрасила. Она рассказывала журналистам, что, когда мне было два года, она уже знала, что я стану скалолазом. Она также пересказывает историю о том, как привела меня на скалодром, когда мне было только пять лет. По словам мамы, только она отвлеклась на разговор с руководителем, как, оглянувшись спустя минуту или две, уже увидела меня на высоте восьми метров. Она сказала, что испугалась до смерти от мысли, что я могу убиться.

Моя сестра Стася на два года старше меня. С нашего младенчества мама говорит с нами только по-французски. Она хотела научить нас говорить на двух языках сразу и до сих пор говорит по-французски, когда мы приезжаем навестить ее. Но мы со Стасей взбунтовались с первого дня и отвечали ей по-английски. Тем не менее должен отдать маме должное за то, что сегодня я могу свободно говорить по-французски. Мое понимание языка много раз пригодилось в поездках во Францию и в трех поездках по странам Северной Африки.

Мама, скорее всего, права, когда вспоминает обо мне как о неконтролируемом, гиперактивном маленьком монстре. В возрасте пяти или шести лет я впервые сломал себе руку. Решил, что должно быть весело съехать вниз по льду рядом с моим любимым рестораном «Карлс Джуниор». Я перегнул палку.

Второй раз я сломал руку в возрасте семи или восьми лет. Это был действительно несчастный случай – на самом деле, даже сложно описать, как именно я умудрился это сделать. В нашем дворе на игровом комплексе висела длинная веревка. Она задумывалась как тарзанка, но я скрутил и сплел ее таким образом, что получилось нечто вроде гамака, с которого я свалился и сломал руку.

Отец привел меня на скалодром, когда мне было 10 лет. Это была случайная попытка найти сыну какое-нибудь развлечение, но оно накрыло меня с первого дня. В течение многих последующих лет он возил меня в зал и проводил там полдня, страхуя меня, хотя сам никогда не интересовался скалолазанием. Позже он даже возил меня на другие скалодромы по всей Калифорнии, где я участвовал в соревнованиях.

Он был немногословным человеком. Мы могли ехать часами, не обменявшись и словом. Ему было неудобно выражать свои эмоции, но безустанно возить меня по всему штату и страховать было его личным способом выразить свою любовь ко мне.

Еще с детства мне было очевидно, что брак родителей не был счастливым. Они не спорили в открытую, скорее напряженно молчали. Ждали, пока я закончу среднюю школу ради нашего со Стасей блага, а потом хотели развестись. Мы знали об этом, потому что изредка читали e-mail мамы. На самом деле они стали намного счастливее после того, как развелись и остались друзьями.

Если бы психотерапевт разбирал мою историю, ему пришлось бы поработать над тем фактом, что я с трудом вспоминаю детали своего детства. В 2011 году Алекс Лоутер брал у меня интервью для краткого биографического очерка в журнал Alpinist. Он начал спрашивать о ранних годах. Я сказал ему, что мои воспоминания нечеткие и ненадежные. «Спроси лучше Бена об этом», – ответил я. Мы с Беном Смолли были лучшими друзьями с первого класса.

Дэвид Робертс

Лоутер так и поступил. Он связался со Смолли, который к 2011 году стал лейтенантом ВВС. Злобно-насмешливый портрет Алекса-подростка, который составил Смолли, довершал картину бестолкового неудачника, которым Алекс искренне себя считал даже после того, как начал привлекать внимание всех скалолазов мира.

Вот что рассказал Смолли:

«Алекс ходил в школу в «спортивках». Каждый день. У него их было две пары – серые и синие. Он надевал футболки на два размера больше, на них было написано что-то вроде: «Я прошел через Большой Каньон», «Я был в Йеллоустоне» или «Как распознать следы лося». Он был очень хорош в игре с захватом флага. Когда защищался. Он мог говорить о войне 1812 г. на протяжении часа (война между США и Англией за территории Канады). Но он даже не пытался заговорить первым. Типа если вы заговорите с ним, тогда он заговорит с вами. Он носил толстовки, постоянно ходил с этим натянутым капюшоном, тихо сидел в углу, но всегда знал ответ, если учитель вызывал его. Он был своего рода Холденом Колфилдом (главный герой популярного романа Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи», ставший символом юношеского бунта и нонконформизма – Ред.)».

Когда этот отрывок был прочитан Алексу вслух, он признался: «Бен расстроил меня». Но все подробности о своей молодости Алекс подтвердил. Этот отрывок всколыхнул и другие воспоминания: «Я до сих пор люблю «спортивки», – сказал он, – я никогда не носил джинсы. У меня есть еще одна футболка от Banff или Jasper с изображением медведя, на котором у него оленьи рога. И надпись: «Я не медведь». Она была частью какой-то кампании типа «Не кормите медведей».

«Что касается войны 1812 года, мой папа дал мне книгу о решающих битвах в истории. Где было описание сражения между броненосцами «Монитор» и «Мерримак» Ганнибала, пересекающего Альпы. Я любил историю. Не могу сказать, что ненавидел школу, – просто я был непослушным ребенком. Мне сложно приходилось, когда нужно было общаться с незнакомыми людьми».

В биографической справке Лоутер Смолли продолжает:

«Его родители не были счастливы в браке. Большинство ночей его отец проводил на диване за чтением, пока не засыпал. На мой взгляд, в средней школе Алекс стал вести себя еще хуже, еще глубже ушел в себя. Он тусовался с детьми, которые на обеде игрались Покемонами в классе математики. На второй год обучения у Алекса появилась первая девушка. Ее звали Элизабет Томас, которую называли E.T. (Extra Terrestrial – дословно «внеземная», так еще называют инопланетян). Это должно дать вам некоторое представление о круге его общения. Я не думаю, что Алекс считал, будто средняя школа – это для него. Он считал себя одиночкой».

«E.T. была крутой, – говорит Алекс, – Бену она не нравилась. Она была наполовину ирландкой и наполовину японкой. Хорошая девочка, действительно умная. Мы встречались, может, года три».

В средней школе Алекс постоянно получал высшие оценки, закончив школу со средним баллом 4.8. Тем не менее он не был уверен, хочет он поступать в колледж или нет. В последний момент он подал документы только в два филиала калифорнийского университета – Дэвис и Беркли. Поступив в оба, он выбрал Беркли.

Единственный год, проведенный им в одном из элитных бастионов высшего образования, Алекс сейчас воспринимает как трату времени. «У меня были неопределенные планы в области инженерии, – говорит он, – но я не смог ни с кем подружиться в Беркли. Не могу вспомнить ни одного студента, ни одного преподавателя. Я должен был жить в общежитии вместо трехкомнатной квартиры нашего друга, которую он сдал мне в субаренду. По сути, я провел год в уединении. Еще я работал охранником. Патрулировал ночами за четырнадцать долларов в час. У меня была рация. Иногда я провожал девушек к их общежитиям. Во втором семестре я перестал посещать занятия. Я покупал буханку хлеба, яблоко, шел к Индиан Рок – крохотной скале в пригороде Беркли Хиллс – и делал вокруг нее несколько кругов. Я просто не мог заставить себя ходить в колледж». Тем летом, как и большинство первокурсников, Алекс вернулся домой вместе с матерью.

Его родители развелись в мае, как раз на первый год обучения. Два месяца спустя, 18 июля, его отец спешил в аэропорт Феникса и по дороге умер от сердечного приступа. Алекс узнал об этом, когда вернулся домой после длинной прогулки. Он рассказал о своих воспоминаниях Лоутеру:

«В доме были открыты все окна и двери, но, несмотря на это, комнаты казались темными. Внутри было пусто. Я стал звать маму. Она была снаружи возле бассейна с опущенными в воду ногами. Сидела там и плакала. Она сказала что-то вроде: «Твой отец умер». И затем пошла спать.

Я не помню, поверил я ей или нет. Но я думал о том, что он может быть жив. Я так и не увидел тела. Не было настоящих похорон. Один раз показали небольшую горстку пепла и сказали, что он умер. Я читал все статьи о нем. Какое-то время я рассматривал людей на велосипедной дорожке, которые выглядели как папа, с большой бородой и просто похожих силуэтом».

Бен Смолли сказал Лоутеру: «Я даже кричал на него за это: «Почему ты не расстроен?!» Думаю, в глубине души Алекс вообще не скорбел».

– Ты скорбел? – спросил Лоутер Алекса.

– Я был слишком молод и напуган, – ответил он, – я был слишком зол.

Алекс поясняет: «Не то чтобы я не поверил маме, когда она сказала мне, что отец мертв. В нашей семье не устраивают традиционные похороны. Отца кремировали в Фениксе. Там была похоронная служба. Я подумал о том, что никогда больше не увижу его, но не зацикливался на этом».

Чарльзу Хоннольду было 55, когда он умер. Алексу было 19. К этому моменту у него созрело решение бросить Беркли. Воспользовавшись облигациями страхования жизни отца и взяв минивэн матери, он отправляется к скалам Калифорнии, ведя жизнь скалолаза-кочевника.

В 2007 году он покупает подержанный фургон «Форд Эконолайн» и превращает его в уютный дом на колесах. Восемь лет спустя, несмотря на хороший ремонт в доме, известность и неожиданное благосостояние, он до сих пор живет в фургоне.

Уход из жизни отца сильно изменил взгляд Алекса на жизнь. Родители его матери – набожные католики, поэтому в детстве Стася вместе с Алексом посещали католические службы. Это произвело на него обратный эффект, и он стал убежденным атеистом. В 2012 году он язвительно прокомментировал видео на YouTube: «Я никогда не считал, что в церкви происходит что-то особенное. Я всегда видел кучку с людей, которые едят черствые вафли…»

После смерти отца Алекс по-новому для себя осмысливает жизнь и решает жить по принципу «лови момент». В 2012 в интервью для журнала National Geographic Adventure его спросили: «Если вы не верите в Бога или в загробную жизнь, то наверняка считаете жизнь еще более ценной?»

Алекс ответил: «Я думаю, что да, но если вы что-то цените, вы не должны трястись над этим. Так же, как житель пригорода, который купил новенький блестящий внедорожник и боится сделать на нем вмятину. Какой смысл иметь отличную машину и бояться ездить на ней? Я пытаюсь ездить на своей машине в новые и интересные места. Я прикладываю максимум усилий, чтобы ни во что не врезаться, но я не стою на месте».