Текст книги "311. Повесть"

311
Повесть
Алекс Лоренц

Дизайнер обложки Юлия Фирсова

© Алекс Лоренц, 2023

© Юлия Фирсова, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-7815-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

В 2022 году я написал повесть «Щань», целиком замешанную на сельских страшных быличках. Это был необычный и увлекательный опыт сплетения множества сюжетов в один. Форма повести оказалась удобной: она богаче рассказа, но динамичнее романа – золотая середина. Хотелось и дальше разрабатывать это направление.

Так родилась вторая повесть – «311». На сей раз в основе не сельские байки (из них я, кажется, выжал всё что можно), а городские легенды.

Всё моё детство прошло в 311 квартале Брянска. Там я прожил с конца восьмидесятых до начала нулевых. Там я вырос. Там живут самые яркие мои детские воспоминания. В дремучие девяностые над детьми не было того тотального контроля со стороны «предков», который сейчас кажется нормальным. Нас с пяти лет отпускали одних играть во дворе, изредка поглядывая с балкона, чтоб не убежали шибко далеко. Конечно, в тесном дворе быстро становилось скучно, а неподалёку – огромный овраг Нижний Судок, гаражи, пустыри, много заброшенного. Детские сады, где можно воровать неспелые яблоки. Старая котельная. Да много чего. Всё это мы облазили вдоль и поперёк – иногда с риском для жизни.

Таинственные истории там рождались сами собой – даже придумывать не надо. И было их очень много. Мы плодили их сотнями, рассказывали друг другу, пересказывали чужие, меняя события и подробности. Вот я и решил увековечить хотя бы часть – пусть и в вольной перелицовке от взрослого писателя. Да, и здесь, в новой повести, я снова бессовестно ворошу и расталкиваю задремавшие под слоем пыли и плесени девяностые.

А 311 квартал… он до сих пор всё тот же, с очень малыми изменениями. Те же дома, заборы, деревья, гаражи. Даже здоровенная лужа у дома, где я жил, так и не высыхает бо́льшую часть года.

Заходите, не стесняйтесь.

311

Дождь не переставал вот уже несколько дней кряду. То нашёптывал моросью, то сёк плетьми косых струй, то плюхался грузными каплями. В тесных дворах пахло мокрой июльской зеленью, душной сыростью и дождевыми червяками.

Не доехав до Черметовского моста, «жигулёнок» -пятёрка свернул с проспекта Станке-Димитрова. По колдобинам протиснулся сквозь двор у дороги и остановился в следующем. Водитель заглушил двигатель, погасил фары.

Хрущёвская пятиэтажка. Бурый кирпич. Два подъезда, тёмно-бордовые двери на пружинах. У каждого подъезда по лавке. Покрашены в зелёный. Цветник. Буйный куст сирени на углу.

Напротив дома четыре берёзы в ряд. Все как одна наклонились в сторону хрущёвки, словно пытаясь тайком заглянуть в окна – что-то там людишки внутри поделывают? За берёзами – замшелый бетонный короб, сверху крышка люка ржавым блином. От неё подымается пар. Рядом – неопрятно размазанная песочница без бортов. Разлапистый американский клён – из кроны выглядывает кривой-косой дощатый шалаш. Чуть дальше, напротив пятиэтажки, за берёзами, детский сад. Их тут три, примыкают друг к дружке заборами.

– Ну, здравствуй, новый старый дом, – буркнул Илья. Вышел из машины, хлопнул дверцей, запер ключом. Взял из багажника сумку.

В доме сорок квартир, двор обычно оживлённый. Детишки снуют туда-сюда, старушки сплетничают на лавочках – у каждого подъезда своя стайка собирается. А сейчас – никого. На улице тепло, но долгий проливной дождь давно прогнал всех домой. И комары. Обычно в городе их не замечаешь, но в такую погоду они звереют. Стоит встать под деревья или под козырёк подъезда – тут как тут, пищат у самого уха.

Ржавая пружина издала свой ни на что не похожий звук – растянулась-сжалась. Хлопнула дверь.

В подъезде темно, хотя дело едва-едва к вечеру. Полумрак даже при горящих лампочках.

Затхло. Пахнет котами. Квашеной капустой. Готовкой.

Подъезд живой. Дышит. Размышляет о чём-то. Двадцать квартир, двадцать ячеек в улье. У каждой своя жизнь.

Дом больше тридцати лет назад построили – в начале шестидесятых. В шестьдесят первом или шестьдесят втором, кажется. Уходит потихоньку поколение тех, кому тут давали новенькие квартиры. Кого дети сменили, кого внуки. Кто-то продал жильё, кто-то обменял. Есть семьи, что живут в двухкомнатках тремя поколениями – селят стариков в глухих тёмных кладовках, переделанных под спаленки. А кто-то доживает свои последние годы в одиночестве – как доживала тётка Люба.

Четвёртый этаж. Зелёная деревянная дверь, неказистый жестяной ромбик с номером. Оба замка – и верхний и нижний – теперь сразу поддаются, оба ключа легко проворачиваются: достаточно было впрыснуть масла в скважины. И как только тётка Люба сама не додумалась? Или хоть бы попросила кого. Нет – всё мучилась, терпела…

Илья прошёл в прихожую, тихонько прикрыл за собой дверь – словно боялся кого-то разбудить.

Дышалось сильно легче, чем в первые дни после тёткиной смерти. Каких только запахов тут не было, когда племянник приехал наводить порядок. Лекарства (самый стойкий и резкий), нестираное спальное бельё, пыльные скатерти и шторы, прогорклое растительное масло, немытая сантехника…

Он выгреб из квартиры почти всё. Оставил холодильник, телевизор да мебель. Румынская стенка, табуретки, кухонный стол, неподъёмный стол-раскладушка в зале. Пропахший старухой диван без раздумий разобрал, отнёс на помойку. Перевёз из дома (оттуда, где раньше был его дом) раскладное кресло-кровать. Оставил ещё книги в румынской стенке. С детства его приучили уважать книги – вот и не поднялась рука выбросить. Их у тётки было немного. Собрания сочинений Дюма и Тургенева, несколько потрёпанных томиков «Школьной библиотеки» (Илья отметил тоненькие «Рассказы о животных» Сетон-Томпсона – у него в детстве были такие же, читал взахлёб) да маленькая подборка растрёпанных книжек о партизанском движении Брянского края – тёткин муж был партизаном, сгинул в лесах, сражаясь; детей нажить не успели, а больше замуж она так и не вышла.

Илья в который раз огляделся. Побитые временем обои в цветочек. Облезлый оргалитовый пол. Засаленные углы. Даже после генеральной уборки и выброса хлама однокомнатная конура угнетала. Сразу видно: жильё одинокой, больной пенсионерки.

– Ладно, привыкну, – пообещал себе вслух Илья. – А со временем можно и ремонтик косметический…

Он поставил сумку на кресло, открыл, стал разбирать.

Один он раньше никогда не жил. Детство и юность – с родителями. Потом, сразу после института, женился на Светке. Родился ребёнок – дочка Кристина. Поначалу жили гуртом, три поколения вместе. Благо квартира трёхкомнатная. Пару лет спустя в порядке очереди (не без помощи отцовского блата) получили малосемейку. Стало теснее и темнее, зато без «стариков» с их поучениями молодой паре задышалось свободнее.

Дочка взрослела, жизнь шла своим чередом. В восемьдесят седьмом родилась младшенькая – Полина. У Светы тем временем умер отец, и мать-пенсионерка перебралась к своим престарелым родителям в деревню. Освободилась двухкомнатная квартира, куда семья недолго думая переехала.

Мир вокруг менялся пугающе. Погоня за заработком и угроза неустроенности привели к разладу. После рождения Полины половая жизнь сошла на нет. Дети росли, а муж с женой стали жить как соседи по коммуналке. Раздражали друг друга, но внешне поддерживали сдержанный нейтралитет.

Илья менял места работы дважды, а то и трижды в год – крутился как мог. Светка пробовала устроиться, но раз за разом неудачно – и они решили, что пускай лучше остается домохозяйкой: готовит, стирает, детей воспитывает.

Илья всё чаще задерживался допоздна. То работы невпроворот, то руководство постановило закатить сабантуй – в честь праздника, жирный контракт отметить, а то и просто так, без повода.

Фирма ООО «Горстроймашснаб» (что бы это ни значило) стала для Ильи шестым местом работы с развала Союза. Молодым предприятиям трудно было удержаться на плаву. Свирепая конкуренция, рэкет, менты, налоговая… Первые две-три приличных выручки – и охотнички до чужого тут как тут. Потому с зарплатой везде туго.

В «Горстроймашснабе» Илье дали должность коммерческого директора. Казалось бы, солидно. Но цены росли как на дрожжах, денег едва хватало, а бывало и так, что получку два-три месяца задерживали. Вечерами после работы приходилось таксовать – если силы оставались.

У генерального была секретарша – Нинка. Двадцать шесть лет, самый сок. Миловидная, стройная шатенка. Незамужняя. Общительная, кокетливая. Илья ей сразу приглянулся. Попался на крючок. Дальше – бурный роман, тайные встречи.

Дома становилось всё противнее. Не первой свежести супруга, подростковые выкрутасы старшей дочки, капризы младшей, постылый быт. Илья всё чаще наведывался к Нинке, а Светка будто бы не замечала. Любящая женщина всегда за километр чует измену, а тут… полное безразличие.

Последней каплей стал поздний вечер сентября, когда четырнадцатилетняя Кристина, возвращаясь в подвыпившей компании сверстников со школьной дискотеки, расцарапала лицо патрульному и загремела в отделение.

Повезло, что пострадавший мент оказался мужик свойский, понимающий. Пошёл навстречу, как говорится. Постояли с Ильёй на крыльце, покурили, пожали друг другу руки. Разошлись с миром.

Домой Илья возвращался с твёрдым намерением назавтра съехать к Нинке. «Это не моя жизнь», – снова и снова прокручивалось в голове.

Нинка оказалась хороша для тайных встреч, но не для совместного быта. Вместе в четырёх стенах пара не протянула и полгода. Шарм улетучился, словно и не было его. Не срослось. Пришлось съехать к матери. А вскоре умерла её сестра, тётка Люба. Сама бездетная, она завещала приватизированную квартиру ближайшей родственнице, а та сразу отписала своему сыну.

Брянск город хоть и не густонаселенный, но сильно размазанный: районы-кварталы разбросаны, много частного сектора, жилые массивы прорежены оврагами, лесополосами, ветшающими дачными посёлками, пустырями, болотами. Триста одиннадцатого квартала Илья толком не знал – тётку навещал до неприличия редко, а больше ему тут появляться до сих пор было незачем.

– Надо бы как-нибудь осмотреться, – подумал он вслух, глядя в окно. Прислушался к мерной дроби дождя по отливу и добавил: – Когда посуше будет.

Разобрал вещи. Повесил в ванной полотенца на крючки, положил в шкафчик электробритву, под зеркало – разлохмаченную зубную щётку, на раковину – мыльницу с буроватым куском мыла. Отправился на кухню поставить чайник. По белой в царапинах поверхности стола побежал таракан. Крупный. Спинка поблёскивает.

С тараканами вообще беда. Пока Илья прибирался и выносил хлам, вымел целое кладбище сухих трупиков. Придётся принять меры – намазать в углах и под раковиной мелками или положить отраву в отверстие дымохода.

Чиркнул спичкой. Под пузатым зелёным чайником вспыхнуло синее пламя. Встал у окна, глядя в тесный, грязный, мокрый двор. Засосало под ложечкой.

– А вот пожрать мы и не купили, – посетовал он. – Ничего нету, кроме чая. Холодильник пустой, хлебница пустая… Надо бы в магазин.

Он выключил газ – зашумевший было чайник нехотя стих.

Взял зонт, сигареты и кошелёк, обулся. Запер дверь на верхний замок. Снизу хлопнула дверь подъезда, послышались неторопливые шаркающие шаги. Наверняка опять дядь Володя. Каждый день с утра пораньше куда-то уходит, причём явно не на работу, а возвращается под вечер сильно под мухой.

Впервые Илья встретил дядь Володю, когда был маленьким и они с матерью пришли к тётке в гости. Сосед запомнился высоким, статным милиционером, грудь колесом, форма с иголочки. Белозубо улыбался, говорил: «Привет, солдат». Подмигивал, трепал мальчугана по волосам.

Это же самое «Привет, солдат» Илья услышал, когда приехал прибраться в тёткиной квартире. Услышал от сгорбленного, небритого алкоголика в затрапезной одежде. Только благодаря этой фразе и сообразил, кто перед ним. Разглядел сильно покоробленные, но всё же отдалённо знакомые черты. Но как дядь Володя спустя столько лет сумел сходу узнать сорокалетнего Илью, которого видел лишь пару раз совсем ребёнком? Загадка. Может быть, профессиональная привычка – милиционер всё-таки. И явно не из низших чинов. Наверное, в лучшие свои годы был в «органах» на хорошем счету.

Перекинулись парой слов. Илья вскользь упомянул, что переезжает сюда. «О-о-о-о-о-о, так мы теперь сосе-е-е-е-еди!» – обрадовался дядь Володя. А Илья подумал: наверняка мелочь в долг клянчить будет.

– Оп-па! – улыбнулся редкими почернелыми зубами пожилой пьяница. – Привет, солдат. Переехал-таки?

– Здрасьте. Переехал, – сдержанно кивнул тот.

– Ну, поздравляю, поздравляю. – Дядь Володя схватил Илью за кисть правой руки, принялся яростно трясти. Его ладонь была мокрая от дождя, как и он весь. – Новый жилец в нашем, так сказать, дружном улье!

– Спасибо, – поблагодарил Илья, с трудом высвободившись.

– Когда новоселье-то справлять думаешь? Меня позовёшь, а?! – Бывший мент подмигнул мутным глазом.

– Не сегодня, – отрезал Илья, спускаясь по ступенькам.

– Ну ты заходи, не стесняйся, – говорил вслед дядь Володя, перегнувшись через перила. – Помогу чем смогу.

– Ага.

«Интересно, чем же это ты мне можешь помочь?» – подумал Илья. Лучше б, конечно, без таких приставучих соседей, но ничего не поделаешь.

К универсаму и шоссе вела узкая прямая улочка, на которую с обеих сторон напирали дворы, заборы, трансформаторные будки. Вдоль шоссе пьяной шеренгой выстроились разноцветные ларьки с вкусностями, газировками, китайскими игрушками, сигаретами, презервативами. Универсам «Заря» занимал почти весь первый этаж пятиподъездного дома напротив. Если б не ларьки, магазин смотрел бы своими широченными витринными окнами на одну из главных городских улиц, Красноармейскую. Маленький угол с отдельным входом отгрызло от «Зари» кафе «Астория», пришедшее на смену советскому детскому кафетерию. Судя по уродливой вывеске и обшарпанному крыльцу – местечко для клиентов вроде дядь Володи.

Илья побегал от разных отделов к кассе и обратно, потолкался в очередях. Купил соль, сахар, полбуханки чёрного, полбатона белого, триста граммов сливочного масла, четыреста докторской, пельмени, несколько неказистых огурцов да пачку чая со слоном про запас. Подумал-подумал и решил, что новоселье неплохо бы обмыть. Как-никак ещё два дня отгула в запасе, завтра никуда не надо. Взял в довесок бутылку «Столичной». Сначала опасался, что будет многовато на одного, но потом разумно рассудил: никто ж не заставляет выпивать всё до капли; что останется – в холодильнике постоит, не пропадёт.

Пока вернулся домой, пока сварил пельмени – дело к вечеру: в такую беспросветно-дождливую погоду сумерки даже в разгар лета приходят рано. Выложил дымящиеся пельмени в эмалированную миску, отрезал хороший ломоть масла, размазал вилкой. Поднялся аппетитный, густой сливочно-мясной дух. Отрезал кус хлеба потолще. Пристроил в ту же миску сбоку.

Перед креслом в комнате поставил табуретку, постелил сверху прошлогодний лист «Брянской правды», что нашёл на холодильнике. Поставил миску. Рядом – вспотевшую после морозилки бутылку и только что хорошо вымытую стопку. Положил вилку.

Полюбовался немного и сказал:

– Какой натюрморт-то, а! Благодать!

Включил телевизор. Уселся, набулькал с горкой в стопку.

– Ну, с успешным переселением народов!

Опрокинул, удовлетворённо крякнул. Поморщился, занюхал хлебом. Положил в рот пельмень, стал не спеша пережёвывать, смакуя.

– Переселение уродов…

По ящику крутили местные новости. Вторая программа. Антенна ловила всего две – первую и вторую. Надо исправить, отметил он про себя. Давно уже привык и к НТВ, и к «Культуре»…

В новостях рассказывали о банде рецидивистов, что окопалась в лесах одного из отдалённых областных районов и кошмарила тамошних фермеров. Потом – про когда-то крупный приграничный посёлок Святск, где из-за чернобыльской радиации и отселения осталось три калеки жителей. Потом заиграла попсовая песня, стилизованная под народную. Её сопровождал видеоряд, снятый где-то под Брянском, на берегах Десны: упитанная тётка в свободной холщовой рубахе, с венком из зелени на голове вальяжно расхаживает по летнему лугу, оглаживает пухлыми ладонями то свои крутые бёдра, то колосящиеся дикие травы. Следом – вечерние городские пейзажи под долгую томную «Lily Was Here» – звуковое соитие гитары Дэйва Стюарта с саксофоном Кэнди Далфер.

– За благополучие семейного быта!

Илья сидел, смотрел в экран, поглощал свой холостяцкий ужин, опрокидывал стопку за стопкой. Тело налилось приятной истомой, на щеках проступил румянец. Желтоватое жидкое масло на пельменях жирно поблёскивало в тёплом свете пыльной люстры. Когда-то Илья услышал от знакомого историю, как тот сварил себе пачку пельменей и, выкладывая на тарелку, заметил торчащий из теста крысиный хвост. Есть, конечно, не стал – вывалил всё в мусорное ведро. Каждый раз, отваривая пельмени, Илья вспоминал ту жуткую историю, но это его не останавливало. Пельмени – пища богов, пусть из них и торчат порой крысиные хвостики. Тоже мясо ведь, как ни крути. Деликатес, можно сказать. А если не заметить хвоста и съесть – разницу вряд ли почувствуешь. Ну, может быть, самую капельку. Но это можно списать на… на случайные вкрапления в пределах статистической погрешности.

Он налил себе новую стопку. Почти полбутылки оприходовал. Шибко резво. Надо бы притормозить. От напитка нужно получать удовольствие. Не выжирать сразу всё, чтобы отключиться, а на следующий день лезть на стены от колокольного перезвона в башке.

После этой – перерыв.

Он опрокинул стопку и…

…поперхнулся.

Звонок в дверь, похожий на звук вращающихся лопастей вертолёта. Слишком громко. Придётся или привыкнуть, или поменять.

Кого там черти принесли?

Откашлялся, пошёл к двери. Кнопку звонка нажали ещё раз. Настырные.

Открыл.

Дядь Володя.

Тьфу! Надо было в глазок посмотреть, прежде чем открывать.

– Здоровеньки булы, солдат! – ухмыльнулся сосед.

– Здрасьте.

– Ты это… – Он приподнялся на носках и заглянул Илье через плечо. – Ты это… один? Гостей на новоселье не звал?

– Как видите.

– Понимаю. Беспорядок, чемоданы, ремонт. Сам не напрашиваюсь.

«И слава богу», – подумал Илья.

– Но зато приглашаю к себе! Я человек хлебосольный, выпить дома завсегда найдётся. Пошли по рюмашке дерябнем, а?! – Глаза старого мента влажно заблестели в предвкушении, что будет с кем поболтать за вечерними возлияниями. Он почему-то не сомневался, что Илья согласится.

– Ладно, – неожиданно для себя сказал Илья.

Пока возвращался в комнату выключить телевизор, думал: «Приди ты, старый чёрт, на полчаса раньше, когда бутылка лежала непочатая в морозилке, хренушки чего бы тебе тут перепало. Ну а теперь… почему нет? Вечер длинный. Туда-сюда под мухой одному скучно станет. А так будет с кем побухтеть за жизнь. Главное не давать этому пропойце денег в долг. Раз-другой одолжишь – всё, не отвяжется».

Он выключил телевизор. Бросил прощальный взгляд на пельмени, вздохнул. Сходил на кухню, принёс крышку от кастрюли, накрыл миску. Взял початую бутылку «Столичной».

Дядь Володя ждал у порога, хитро улыбаясь.

– Ты, я смотрю, стенку-то не выкинул, – сказал он.

– А? – переспросил захмелевший Илья.

– Гарнитур тёткин, говорю, так и стои́т. Выкидывать не стал.

– Ну да.

– Эт правильно.

Илья молча запер дверь на верхний.

Пока спускались по лестнице, дядь Володя на всякий случай напомнил Илье, как его зовут. Только сказал не «дядя Володя», а «Владимир Сергеич». Жил он этажом ниже в квартире напротив – двухкомнатной. На дверном дерматине длинный ровный разрез – будто ножом полоснули. Серая вата лезет клочьями. Когда-то, в бытность Владимира Сергеевича уважаемым человеком, дверь, наверное, солидно смотрелась. А теперь, когда многие стали менять старые деревянные на новые железные с навороченной отделкой, – убого. Да и тем, чтоб её хоть раз в год помыть, дядь Володя не утруждался.

Он отпер дверь. Изнутри пахнуло терпким, даже едким, застоялым теплом. Смесь перегара, пота и нестираных носков. Как в логове почти любого старого алкаша.

– Ты не разувайся, у меня тут не то чтоб чисто, – предупредил хозяин.

– Вижу, – буркнул Илья. – Я в тапках.

Подметать полы дядь Володя явно не любил. Илью передёрнуло, когда он невольно вообразил, как в пятки впиваются сухие крошки, на ткань носков налипают клочья пыли…

– Холостяцкая берлога! – не без гордости пояснил Владимир Сергеич. – Жена от меня ушла, дай бог памяти, в девяносто первом. Были у нас кой-какие накопления в долларах…

«Интересно, откуда в девяносто первом-то году? – подумал Илья. – Не такой уж простой мент ты был, дядь Володь».

– … Меня из ментовки-то попёрли, под стражу взяли. Потом, правда, отпустили под подписку. И дело моё туда-сюда заглохло, когда развал грянул. Вернулся я, значит, домой, а этой пизды след простыл. Вместе с валютой съебнула, само собой. Ну, тогда я и запил. А потом мать парализовало, я её сюда перевёз. Ухаживать больше некому. Померла недавно, царство небесное. – Он перекрестился. – Была видный инженер, патенты мне кой-какие после себя оставила. Наследство, так сказать. Плюс квартиру материну сдаю. Плюс у меня у самого пенсия. Могу себе позволить не работать, хе-хе! – Он подмигнул слезящимся глазом.

Свет горел только на кухне. Мебель перекошенная, битая. От одного шкафчика дверца оторвана – петли с мясом выкорчеваны. На столе липкие пятна, хлебные крошки. И подпалины – словно раскалённым утюгом.

Илья огляделся. Подпалины были везде. Где бежевые, где коричневые, где и вовсе чёрные. Те, что на линолеуме, – с пузырями. Чем старый хер тут занимается, пока никто не видит?

«Зря я пришёл, – подумал Илья. – Собственно, а чего я ожидал? Что опустившийся алкаш живёт в приличной обстановке, поддерживает порядок? Да он сам на бомжа похож!»

– Ты присаживайся, присаживайся, не стесняйся. – Дядь Володя выдвинул из-под стола табуретку. Илья поставил на стол свою водку, сел. На табуретке сидеть неудобно – хотел пристроить локоть на столешницу, но раздумал: рубашку потом не отстираешь. Прислонился спиной к стене. Пока ёрзал, усаживался поудобнее, ткань с глухим щелчком отлипла от обоев. В конце концов так и остался сидеть прямо, как школьница за фортепиано.

Дядь Володя достал из холодильника свою непочатую бутылку. «Азарт», самая дешёвая из магазинных. Дрянь редкостная. Следом – банку солёных огурцов. Захлопнул холодильник. «Надо было колбасу и хлеб принести», – удручённо подумал Илья. Солёный огурец хоть и аппетитный, но водочка просит закуски поосновательнее.

– Давай-ка твой пузырь покамест охлаждаться отправим, – по-хозяйски распорядился Владимир Сергеич и споро убрал «Столичную» в ле́дник под окном, за двумя толстыми деревянными створками на шпингалете. – Тут-то она побыстрей до кондиции дойдёт, хе-хе. – Илья заметил несколько банок с буроватым кашеобразным содержимым и ржавеющими жестяными крышками – всё, что было на полках, просилось на выброс.

Хозяин взял одну рюмку из раковины, другую достал из шкафчика. Расставил, наплескал «Азарта».

– Ну, солдат, за встречу! За близкое, как грится, знакомство! Вздрогнули! – провозгласил дядь Володя. Они чокнулись, выпили. Владимир Сергеич шумно занюхал огурцом, целиком отправил его в рот.

– Мы когда молодые были, – прочавкал он, – жрать было нечего, так друг дружкиной головой занюхавали…

На стол по ножке заполз маленький таракан. Осмотрелся, шевельнул усиками. Подбежал к липкому пятну, припал к нему головкой, бодро зашевелил жвальцами.

– Вот они, сука! Тварюши! Ишь, жратво учуял! – Дядь Володя схватил с подоконника горелку с баллоном. Поднёс почти вплотную к насекомому, включил. Таракан превратился в уголёк, даже вздрогнуть не успел.

Хозяин отставил орудие казни обратно на подоконник. Грязной тряпкой смахнул горелого таракана на пол. Трупик сухо стукнулся о линолеум. На столешнице осталось тёмное пятнышко.

– Беда тут у нас с тараканами, – пояснил Владимир Сергеевич. – Во всём доме так. Лезут и лезут, блядюги. Откуда – не поймёшь. Ни черта не помогает. Чего ни пробовали – бесполезно. – Он махнул рукой. – Я с ними по-свойски разделываюсь. Элегантно, да?

– Угу, – промычал Илья. Откусил от огурца. Огурец был мягкий, не хрустел. Наверное, банка года три закатанной простояла.

– Тебя не сильно допекают? – спросил сосед.

– Кто? – не понял захмелевший Илья.

– Конь в пальто! – рявкнул бывший мент. Благодушие его вмиг испарилось. Улыбка сошла с лица. Теперь он глядел на гостя исподлобья – красные глаза навыкате, слюнявая синюшная губа отвисла. Напрягся, словно сжатая пружина. – Ты что, меня не слушаешь?! Тараканы – вот кто!

Так же внезапно, словно бы по щелчку, настроение сменилось обратно на миролюбивое.

– Ну так как – видал у себя тараканов? – переспросил он.

– Да, захаживают. Сегодня вот тоже. Буду, наверное, травить.

– Ты, главное, стенку румынскую не отодвигай.

– Это ещё почему?

– А ты разве не знаешь, что там?

– А что там? – тупо лупал глазами Илья. – Стена?

– Ну да, стена. А в стене знаешь что?

– ?

– Окно там.

– Окно?

– Окно. Обычное окно. Рама, стёкла, четыре створки, форточка. Окно.

Илья задумался. Стал вспоминать, что видел снаружи на той стене, к которой прислонился тёткин мебельный гарнитур. Долго вспоминал. Наверное, да – там о́кна. Если б сплошная глухая стена, он бы запомнил: слишком необычно такое для хрущёвок.

– По твоему стояку в каждой квартире то окно стенкой загорожено. Квартиры однокомнатные, маленькие, тесные. А зачем в маленькой комнате к здоровенному балконному окну ещё и обычное? Правильно, лишнее оно совсем – можно его мебелью загородить. И вот, стои́т так гарнитур годами, десятилетиями. И никто в то окно не глядит. А знаешь, что бывает тогда с окном? – Он подался вперёд, уставился на Илью, словно заговорщик-диверсант. Дохнул тяжёлым водочным перегаром.

Илье в голову полезла всякая банальщина: покрываются пылью, рассыхаются… что ещё может произойти с окном, когда к нему годами не подобраться? Но он ничего не сказал – кивком пригласил дядь Володю объяснить, что к чему.

– Не зна-а-а-аешь?! А вот я тебе щас расскажу!