Текст книги "Утерянная брошь. Исторический детектив"

– Но что за причина побудила ее совершить смертоубийство любовника? – недоумевал шеф жандармов.

– Полагаю, выстрел случился совершенно спонтанно, ваше высокопревосходительство. Стрелявшая в Князя явно не брала в расчет, что ее могут услышать, – убежденно заявил судебный следователь.

– Ищущий да обрящет, – неопределенно пробормотал Шувалов и подошел к окну. – Теперь о главном, Чаров. Императрице донесли о приезде Долгоруковой в Петербург и ее свиданиях с государем, – вполголоса вымолвил он. – Речь покамест идет об их совместных прогулках. Слава богу, о Париже Мария Александровна покамест не знает. Но что любопытно. Сегодня я самолично наблюдал его величество с княжной вблизи нашей дачи на Елагином. Очевидно, кто-то заметил присутствие моих скотов в Летнем саду.

– Вчера я посещал раут у Несвицкого. Князь женится и объявлял о помолвке. К моему изумлению, бывшая там мадемуазель Варвара Шебеко о чем-то долго секретничала с будущей тещей князя, баронессой Лундберг. Учитывая связи баронессы Матильды и ее близость ко Двору…

– А вы чертовски наблюдательны! – в нетерпении, граф перебил его. – А ведь баронесса недавно вернулась из Крыма. Спешила на помолвку дочери, а заодно свежие сплетни из Ливадии привезла! – оживился граф и позвонил в колокольчик. Через секунду полковник Шебеко вырос на пороге Белого кабинета. – Найдите мне агента Шныря, и коли он здесь, сопроводите немедля, – приказал, как отрубил, он. – Мадемуазель Шебеко шаг за шагом берет патронирование над княжной в свои руки, – продолжил развивать занимавшую его тему шеф жандармов.

– Совершенно справедливо, ваше высокопревосходительство. Кстати, на обручении мадемуазель успела перемолвиться со всеми значительными персонами, кои соблаговолили прибыть. Даже отец Варсонофий, как мне шепнул при прощании Несвицкий, удостоил Варвару беседой.

– Бойкая девица, но до сих пор не замужем. Она ведь старше княжны лет на десять. Кстати, как по-вашему, эти поляки Ржевуцкие стоят нашего внимания?

– Полагаю, что да, ваше высокопревосходительство. – Он не стал вспоминать про давнюю обмолвку дядюшки министра на предмет злоумышляющих на государя поляков, справедливо полагая, что Третьему отделению наверняка об том факте известно, да и самого Валуева представлять болтуном в глазах шефа жандармов не хотелось.

– В таком разе я запрошу Варшаву и для нашего спокойствия негласную агентуру в Царстве Польском. И последнее, – в беспокойстве оглядывая судебного следователя, заметил Шувалов, – коли подаренная государем брошь тем или иным манером попадет на глаза императрицы по ее возвращении из Ливадии, тайный приезд Долгоруковой в Париж перестанет быть тайной. Доброхоты непременно укажут ей на дату «30 мая», выбитую на безделице, и сопроводят оное обстоятельство несносными комментариями. Не берусь судить о впечатлении ее величества, однако хрупкое здоровье императрицы…

«Тут и кумыс не поможет», – подумал граф, не став договаривать, что может сделаться с пораженным туберкулезом организмом, если его отравить дополнительной порцией яда.

– Ройте землю, Чаров, но найдите эту чертову брошь. Ставки слишком высоки. Речь уже не идет об одной княжне Долгоруковой и ее расположении к вам. На кону репутация императорской семьи и, не побоюсь этого слова, престиж августейшей династии, – политически выверено заключил Шувалов.

Глава 8. Филер Шнырь

Едва он умолк, руководимый полковником Шебеко филер Шнырь осторожно ступил на ковер Белого кабинета.

– Вот что, мил человек. Походишь за известным тебе учителем Закона Божия, а ежели во время твоей службы иные требующие наблюдения личности всплывут, доложишь кому следует.

– Дык его ж взяли, учителя того, прямо на квартире, ваше высокопревосходительство! – удивлению агента не было предела.

– Одни взяли, другие отпустили, болван. Слушай и не перебивай! Распустились тут у меня! – гневно свел брови шеф жандармов, но по всему было видно, что он благоволит к Шнырю. – Твоя наипервейшая задача – разузнать, кто к нему на квартиру таскается и с кем он ныне, опосля того, как в казенном доме баланду хлебал, приятельствует. Дворника опроси, не мне тебя учить. Можешь с ним говорить без лишних экивоков – спрошу про Фому, чтоб узнать про Ерему. Дворник – наш осведомитель. Сноситься будешь с господином судебным следователем. Чай, вы знакомы?

– Довелось, – пробубнил филер, глядя на Чарова плутоватой ухмылкой.

– Превосходно. А теперь отправляйся исправлять порученную службу. С этой минуты подотчетен господину Чарову, а господина Мерзликина мы уведомим, – уловив тревожные искорки во взоре Шныря, упредил его вопрос про непосредственное начальство Шувалов.

– Должен полюбопытствовать у вас, Чаров. Как намереваетесь проводить розыски броши, имея в виду повседневную службу в Окружном суде? – вопросил граф, когда дверь за филером закрылась.

– Не вижу затруднений, ваше высокопревосходительство. Предварительное следствие по убийству Журавского по линии Окружного суда и так веду я, а что касается иных розысков, буду совмещать, не впервой.

– Буде пожелаете, могу ангажировать вас на время к себе под любым благовидным предлогом. Предположу, господин председатель мою просьбу уважит, – сияя самодовольством, предложил шеф жандармов.

– Не сомневаюсь, ваше высокопревосходительство. Однако, соображаясь с секретностью дела, полагаю таковое вмешательство излишним. К тому же в Сыскной полиции убийством Князя занимается чиновник для поручений коллежский регистратор Блок. Человек он дельный, основательный, и я сношусь с ним каждодневно. Убежден, когда все обстоятельства оного убийства будут расследованы, отыскать брошь не составит труда.

– Ваши бы слова да богу в уши, Чаров. А того Блока помню. Достойный во всех отношениях сотрудник. Что ж, хозяин – барин, – немного разочарованно проронил граф. – Впрочем, вы правы. Не следует в нынешних обстоятельствах привлекать внимание к вашей персоне. Надеюсь, участие в расследовании господина Блока облегчит вашу участь, – скользнул испытующим взглядом по лицу Сергея Шувалов.

– Ежели совсем туго станет, попрошусь в отпуск, а уж коли откажут, прибегну к покровительству вашего высокопревосходительства.

– Договорились, – отрезал граф и неожиданно молвил. – Как вам известно, Поляков строит дорогу на Воронеж. У меня на аудиенции он выразил желание продолжить линию до Ростова и объявил, что будет ходатайствовать перед правительством в получении концессии на ее постройку.

– И не до одного Ростова, ваше высокопревосходительство. В доверительном разговоре со мной он поделился планами на прокладку железной дороги от Курска до берегов Азовского моря. Причем вкупе с дорогой намеревается построить рельсовый завод и открыть ремесленное училище для будущих дорожных мастеров, паровозных машинистов и телеграфистов.

– Проекты дерзновенные, инако и не скажешь, – в восхищении присвистнул Шувалов. – А мы его ради одной безделицы-броши притянули!

– Но дабы они, планы его, реализовались, содействие облеченных высокой властью особ надобно, – осмелился нарушить повисшую тишину коллежский асессор. – Как изволили ранее сообщить мне ваше высокопревосходительство, покровитель Полякова, министр почт и телеграфов граф Толстой отбыл на воды в Германию…

– Понимаю, куда вы клоните, Чаров, однако после продолжительных раздумий, вызванных личной беседой с ним, я пришел к выводу, что прямая поддержка его интересов будет сопряжена для меня э-э-э… с неудобствами, – не сразу нашел подходящее слово шеф жандармов. – Но это не означает, что я отказываюсь от данных ему обещаний. Вижу, вы коротко сошлись с Поляковым. Посему втолкуйте ему, что визиты сюда крайне неуместны. Коли что нужно, пусть сносится с вами. Это первое. И второе. Мой адъютант неплохо знаком с ним, как мне показалось, – подозрительный прищур его глаз выдавал затаенное неудовольствие. – Так вот. Мне бы весьма не хотелось, дабы Поляков, продвигая свои интересы, действовал посредством полковника Шебеко. Поверните дело таким образом, чтобы он доверялся исключительно вам, сделайтесь ему необходимым. Я же заручусь содействием наказного атамана войска Донского Потапова. Генерал мне обязан, думаю, не откажет.

– Ваше высокопревосходительство предполагает… – остановился в нерешительности Чаров, силясь угадать, какую роль граф уготовил атаману.

– Железная дорога Полякова проходит по землям войска Донского, – не стал дожидаться прозрения Сергея Шувалов. – Ежели Александр Львович подсобит, концессию до Ростова Поляков непременно получит.

– Замечательная идея, ваше высокопревосходительство. Могу ли я намекнуть о ней нашему протеже?

– Дождемся ответа генерала Потапова, – уклончиво отвечал шеф жандармов, отпуская молодого человека.

Вечером прибыл с докладом Шнырь.

– Известный учитель Закона Божия при Андреевском приходском училище, господин Нечаев, задержанный по делу устроителей дачных фейерверков и отпущенный распоряжением его высокопревосходительства,2121
  Главноуправляющий III отделением граф Шувалов.


[Закрыть] на прошлой неделе прибыл в столицу из положенного ему отпуску, – подчеркнуто официально аттестовал «заслуги» наблюдаемого филер.

– Оный Нечаев заподозрен в нигилизме, а это поважнее фейерверков на пленэре будет. И что он?

– Переводится своим начальством на новое место учительства по Сергиевскому приходу и сейчас манатки собирает. Хотя чего их собирать. Добра не нажил, вещей на один узелок дай бог наберется, остатнее – книги всякие.

– Стало быть, тот краткий арест не повредил его службе?

– Значитца, не повредил, ваше высокоблагородие. Дворник тамошний сказывал, что как из отпуску прибыл, все дома да дома, на улицу не ногой, только в лавку да кухмистерскую. Фейерверки, вдругорядь, похоже, не зачинает, однако ж… – замялся агент.

– Говори, что на уме, не стесняйся!

– Покамест не зачинает, – со значением бросил Шнырь. – Канитель с устройством оных фейерверков ему понадобилась, дабы порох с Охтинского завода достать да бомбу изготовить.

– Опасный он субъект, неблагонадежный. Хорошо, что ты сегодня возле дома его потерся и с дворником словом перемолвился. А с чего ты о вещах его подобное суждение имеешь?

– Дык я не токмо возле дома, но и в квартиру евонную нос сунул, – с победным видом сообщил Шнырь и под недоуменным взглядом Чарова пустился в объяснения. – Нечаев, ушедши был, а квартиру на ключ не запер, хотя завсегда дверь открытой не оставляет. Вестимо, торопился больно. Ну, я дворнику сказал зреть учителя и, как он возвертаться зачнет, дать знак мне. Опосля чего в квартиру евонную и зашел.

– Ну и…?!

– Ежели на предмет книг, кои я у него видал, великие сумнения имею, что оный господин службу свою исправлять как должно соизволит. В возмутители общественного спокойствия, вот куда он метит.

– Отчего так полагаешь?

– Сочинения господ Прудона, Бакунина и висельника Чернышевского его ум занимают, а вовсе не преподавание Закона Божия деткам малым. Особливо меня в сумнение ввел открыто лежавший на столе у него в кабинете запрещенный роман «Что делать?», изданный отдельной книжкой опосля того, как тома «Современника», в коих роман тот поносный печатали, полиция конфисковала, – неподдельное возмущение клокотало в нем.

– Преступник Чернышевский в Александровском заводе каторгу отбывает, а его богомерзкий пасквиль в столицах умы молодежи смущает, – поддержал Шныря судебный следователь. – Однако ж в запрещенной литературе, как я посмотрю, ты толк понимаешь и судишь весьма изрядно!

– Засиделся я в филерах, ваше высокоблагородие. Желаю в секретные агенты выйти, посему учусь, когда время позволяет. Грамоте, бог дал, обучился, а книги надобные мне господин Мерзликин дает.

– Молодец! Всей душой одобряю, – в восхищении воскликнул Чаров.

«А Нечаев, значит, на повышение пошел, – вспомнив последний тет-а-тет с Шуваловым, протянул Сергей и отпустил Шныря в довольно смятенных чувствах.

Информация филера изменила направление мыслей судебного следователя. «Коли он читает „Что делать?“ в отдельном томе, стало быть, получил его из заграницы». Чаров знал, что роман Чернышевского печатали русские эмигранты в Женеве, а затем по нелегальным каналам тираж доставлялся в империю. «Или у Нечаева установились контакты с женевскими пропагандистами, а может и самим Герценом, или он приобрел роман у здешних нигилистов. Впрочем, не это главное. Важно, что он сей момент делает, а возможная его переписка с Герценом… – скривился судебный следователь. – Оный субъект едва ли интересен белоперчаточному гуру, хотя у Герцена ноне невеликий выбор информаторов, чай, и Нечаев сгодится», – каламбур позабавил Чарова, и довольная ухмылка расплылась на его лице.

Глава 9. Треволнения оценщика

Появившись в суде после обеда, Сергей засел за скопившимися бумагами и не разгибал спины до самого вечера. Дома его обрадовал слуга Прохор, объявив с таинственной миной, что его ожидает посетитель по секретному делу особой важности.

– Ба-а-а! А вот и пропавший Трегубов объявился! – пробежав глазами записку, кою протянул городовой, радостно воскликнул судебный следователь. – Стало быть, в трактир тебя приглашает господин оценщик.

– Чему быть, того не миновать. Порфирьевича очередь наступила, выше высокоблагородие, – неловко переминаясь с ноги на ногу, молвил служивый.

– Вот что, Филимон, – изволил обратиться к гостю по имени Чаров, когда они прошли в кабинет. – Да ты не стой, чай, находился уже, – усаживаясь на диван, кивнул на стул коллежский асессор. – Про весточку, тобою от него полученную, покамест никому, – приложил он к губам палец. – Даже братцу своему околоточному, не говоря уже об участковом начальстве.

– Нешто я не разумею, ваше высокоблагородие. Дело-то наиделикатнейшее, – имея в виду обстоятельства утери броши и втайне надеясь на благодарность судебного следователя, а если бог даст, то и повышение по службе, с ревностным воодушевлением провозгласил Филимон.

– Превосходно, что разумеешь. А теперь слушай меня внимательно, – напустив на лицо прокурорской значительности, Чаров приступил к объяснению предстоящей диспозиции.

После ухода вдохновленного целковым городового, который тот получил, по уверению Сергея, исключительно на представительские расходы, он отужинал чем бог послал и отправился спать, ибо важная работа предстояла с утра.

В тот день, когда он посещал в ломбарде Трегубова и выпытывал у того правду о сданной Князем броши, Порфирьич потерял сон и покой. Сопоставив вопросы следователя с рассказом подвыпившего Филимона, оценщик понял, что вляпался в дурную историю, и решил найти Журавского. Расспросив кое-кого из своих постоянных клиентов, он узнал о насильственной смерти Князя и не на шутку перепугался. Перспектива разделить его участь не входила в планы Трегубова, и, сказавшись больным для ломбардного начальства, он подался в бега. Когда же подошло время дружеской посиделки с Филимоном, первая паника улеглась, и он подумал, что манкировать свиданием с чином полиции, да еще в свою очередь угощать, будет некрасиво.

«Черкану-ка я ему записульку, что так, мол, и так, но трактир наш за столько лет мне наскучил, а посему приглашаю тебя, любезный Филимон, в ресторан Давыдова на углу Кузнечного и Владимирской площади в наш обычный обеденный час». Порфирьичу не раз доводилось бывать в «Капернауме»2222
  Такому народному названию ресторан обязан библейскому городу Капернаум, где проповедовал и творил чудеса Христос. Это слово во второй половине XIX века стало фамильярно-бытовым наименованием тех трактиров, обстановка которых позволяла выпить, закусить и приятно провести время в общении на интересные темы с местной интеллигенцией. В воспоминаниях Тютчева можно узнать про весьма любопытный эпизод, происшедший в ресторане Давыдова. «Один известный писатель сидел на другом, тоже известном, и, изображая генерала, командующего войсками, орал что-то зажигательное».


[Закрыть], и публика «Давыдки» – студенты, журналисты да известные литераторы – опасности для него не таила. После долгих сомнений Трегубов решился там свидеться с приятелем и вновь расспросить о случившемся на регате происшествии.

– Значитца, полицейский начальник, – как окрестил Чарова Трегубов, – сказал, что на украденной у той знатной дамы броши была выгравирована дата «30 мая»? – с плохо скрываемой радостью переспросил приемщик.

– Вот те крест, Порфирьич, точно так и обсказал, – заплетающимся языком отвечал Филимон, наученный Сергеем. – Только отчего ты судишь, что безделицу украли? Дама та ее сама обронила. Замочек отворился, и брошка тю-тю, – хмурил брови городовой, с сосредоточенным видом опрокидывая рюмку.

– Полагаешь, сама обронила? – отказывался принимать версию приятеля оценщик. – А ежели кто в толпе к ней подкрался да безделицу умыкнул? Для бывалого щипача такое провернуть что стакан воды выпить.

– Зачем воды, лучше водки, – продолжая изображать хмельного, усмехнулся Филимон и потянулся к штофу. – Ладно, чего уж. Скажу как на духу, но только тебе, Порфирьич, – брызжа кусочками жареной колбасы и непроглоченными грибами, объявил служивый, наливая себе и приятелю. – Потому как друг ты мне, не то что братец мой околоточный. Следователь тот мне шепнул, что безделицу всамделишно украли, и таперича вся столичная полиция с ног сбилась, ищут.

– Постой-постой, Филимон. Кого ищут-то? Вора, что брошь у дамочки слямзил?

«Неужто мне лажу про Князя рассказали?» – разволновался оценщик.

– Вора того уж искать незачем, в гостинице бедолагу порешили. В самое сердце из револьвера пальнули. Убивцев его таперича ищут. Следователь сказывал, что дело то непростое, знатных господ касаемо, ибо оную безделицу один преважный господин той даме подарил, – громко рыгнув, строго следовал полученной инструкции Филимон.

– Стало быть, важный человек даме той оную брошь, что на гонках парусных украли, подарил? – повторял как зацикленный слова городового Трегубов.

– Вот те крест, – в который раз осенил себя крестным знамением Филимон и едва не снес штоф со стола. Если бы не проворство Порфирьича, поймавшего на лету полуосушенную емкость, пришлось бы водку сызнова покупать.

– Значитца, преважный господин… – задумался оценщик. – Видать, он-то и приказал ювелиру надпись ту выбить?

– Он вестимо, кто ж еще.

– Ладно, пошел я, – вынув из жилетки часы, воскликнул Порфирьич. – Ну, а ты отдыхай. Ежели что, извозчика через официанта спроси. А щас я за наш пир уплачу, – шныряя по сторонам глазами, заторопился приемщик.

По уговору с филером, Чаров ожидал его в «Золотом якоре», благо означенное заведение находилось против старой квартиры Нечаева. «И с чего это граф за нигилиста так крепко взялся? Донесения новые насчет его личности, должно быть, поступили. Книжки запрещенные читает, но так кто их нынче не читает?» – недоумевал судебный следователь, пока не вспомнил о студенте университета Лиховцеве, арестованным вместе с Нечаевым по делу устроителей дачных фейерверков2323
  См. «Пропажа государственной важности».


[Закрыть] и с ним же вскоре отпущенным. «А ведь мать Лиховцева в девичестве Ржевуцкая! Не инако, как польский след обеспокоил его высокопревосходительство», – осенило Сергея, когда в зале ресторана появился Шнырь.

– Стало быть, съезжать собирается? – резюмировал донесение агента судебный следователь.

– Дворник сказывал, тамошний приход предоставил ему квартиру из трех комнат на Захарьевской улице. Всяко просторнее энтой будет, – Шнырь презрительно кивнул в сторону Андреевского городского училища, при котором допрежь квартировал Нечаев.

– Значит, Закон Божий отныне там вещать зачнет, – отхлебнул пива Чаров.

– Была б моя воля, я таковских учителей за версту к младым душам не подпускал, не то что Закон Божий преподавать, – хлопнув рюмку желудочной, вторил его мыслям филер.

– Пусть это будет на совести церковного начальства, любезный Шнырь. Раз твой подопечный хлопотами по переезду и обустройству на новом месте отягощен, оставим Нечаева его заботам и понаблюдаем за знакомым тебе его дружком Лиховцевым.

– Что ж, завтра и приступлю, – наливая себе из штофа, с готовностью отозвался агент.

– Только вот незадача. Не за ним одним походить тебе надобно, а за всем его благородным семейством проследить. Скажу тебе больше, чем следует, однако, беря в расчет твою понятливость, полагаю оное полезным, – начал издалека Сергей. – Из Варшавы к Лиховцевым пожаловали их родственники Ржевуцкие, муж с женою. Личности, скажу прямо, неблагонадежные. Хорошо бы установить, с кем якшаются сии подозрительные персоны. Не готовят ли покушения?! – Чаров решил показать агенту чрезвычайную важность поручаемой ему миссии. – Кстати, мамаша студента – в девичестве Ржевуцкая. Полагаю, это ее братец с супругою приездом своим нас облагодетельствовали. Надеюсь, ты понял, как действовать надобно, – напутствовал филера судебный следователь.

Известие, что проданная Полякову брошь вовсе не та, что пропала на регате, успокоило Порфирьича, однако мысли его кипели. Он неплохо изучил Князя и был уверен, что брошь с гравировкой – его рук дело. А то, что тот сбагрил ему совсем другую вещицу, наводило на мысль о намерении Журавского пустить полицию по ложному следу.

«А ведь оная брошь, Филимошка-городовой правду говорил, подарок влиятельного лица. Неспроста Князь жизнью своею за нее поплатился, хотя умен и ловок чертовски был, да и чуйка мазурика никогда не подводила. Надо бы на Сенную нос сунуть да расспросить кого следует. А опосля, ежели все сойдется, можно и на службу выйти. Чай, хвороба уже отступила, да и заждались меня на Владимирском», – мечтал о возвращении в ломбард и возобновлении доходного промысла Трегубов.

В трактире у Пяти углов, куда он заглянул после обхода заведений на Сенной площади, ему подтвердили, что Князя порешили не свои, а кто-то из чистой публики. Подобная версия укладывалась в его схему, выстроенную на информации Филимона. Заключив, что лично ему отныне ничто не угрожает, Порфирьич поймал пролетку и отправился к себе на Колокольную улицу.

– Стало быть, Трегубов, в заведении у Пяти углов вам сообщили, что к убийству Журавского воры своих рук не прилагали? – развалясь на стуле в кабинете Блока, уточнил показания задержанного оценщика судебный следователь. Не успел Порфирьич до конца осознать, что его квартира опечатана, как подметавший двор дворник, предупрежденный околоточным и лично Чаровым, свистнул городового, и, взятый под белы ручки, тот был доставлен на Большую Морскую.

– Точно так и сказали, господин следователь, – суматошно тряся головой, утвердительно закивал приемщик.

– Кто лично оное показал? – включился в допрос Блок.

– Мишка Красавчик, братец трактирного хозяина. Его полюбовница – кума коридорного из «Знаменской» гостиницы. Вестимо, от него сведения имеет, – затравленно озираясь, сглотнул слюну оценщик.

– Отчего в бега подались? Ужель страху в ломбарде нагнал? – хмыкнул Чаров, поднимаясь со стула.

– Вопросы ваши, господин следователь, меня не испугали, а вот загадочная смерть Князя, это правда, премного насторожила. Я же ни сном ни духом, что он мне иную безделицу скинул, а не ту, что на регате у знатной особы слямзил, – честно ответил застигнутый врасплох Трегубов, никак не ожидавший оказаться на допросе в Сыскной полиции.

– О ваших делах с невыкупленными закладами и держании подпольной ссудной кассы у себя на квартире нам с господином полицейским чиновником хорошо известно, – с этими словами Чаров достал рубиновый перстень и положил на стол перед оценщиком. – Узнаете, что за вещица? По глазам вижу, что опознали, – пожирая взглядом окончательно сломленного приемщика, безжалостно добивал его судебный следователь. – Впрочем, есть иное решение судьбы вашей. Соображаясь с чистосердечным вашим сознанием, мы закроем глаза на ваши проделки в обмен на сотрудничество. Будете сообщать господину полицейскому чиновнику обо всем подозрительном, а также о чем он вас самолично спросить изволит. Как думаете на оный предмет, господин Блок?

– Коли будет исполнять наш уговор добросовестно и в точности, как вы сейчас предписали, согласие свое на подобную э-э-э службу мещанина Трегубова даю, – условившись заранее с Чаровым на желательности подобного исхода, артистично подыграл ему Блок. Согласие же Порфирьича было написано на его разом просветлевшем лице.

Уладив дела с Трегубовым, Сергей поспешил домой. Мысль о матери студента Лиховцева и приезде в Петербург четы Ржевуцких не давала покоя и свербела в мозгу. «Дай бог, Шнырю повезет, и мы накроем это осиное гнездо», – надеялся на благополучную развязку Чаров, вспоминая уроки рисунка у студента академии художеств Антокольского, взятых за полгода до описываемых событий. Он решил набросать несколько портретов загадочной старушки, опираясь на рассказ швейцара «Знаменской». «Завтра покажу свои заготовки, и вместе с ним дорисую портрет».