Текст книги "Ноль часов по московскому времени. Новелла III"

– Мы два дня тут думали и обсуждали. Складывается единственная версия. Муж, с кем-то вместе, поднялся на второй этаж в свой кабинет к сейфу, по опьянению был неосмотрителен, и либо этот кто-то подглядел шифр, либо муж умудрился не закрыть сейф до конца.

Опять я покивал головой.

Однако почувствовал в обоих вариантах один и тот же изъян, впрочем, не бесспорный, и озвучивать его, решил, лучше не надо.

– А вы Владимир… – я не успел продолжить.

– Вернулся позже мамы, около двенадцати что-то. Был в гостях у приятельницы. Могу дать адрес.

Я отмахнулся:

– Потом. Сейчас нам нужно осмотреть кабинет.

…

На втором этаже оказался округлый маленький холл с четырьмя дверями.

Женщина открыла ближнюю к лестнице – не запертую на ключ – и жестом пригласила войти.

Я, с порога, обвел помещенье глазами: вытянутое, примерно четыре на шесть… Ближе ко мне, у короткой стены – тот самый сейф с дырой от грубо вырезанного замка, сейф вмонтирован в стену верхним краем на уровне человеческой головы – дыра от замка по центру посередине…

– Вы замок не выбросили?

– Нет, вон он – на подоконнике.

Середину длинной противоположной от меня стены занимает окно, фасоном, как те внизу… сквозь белую узорчатую занавеску виден голубоватый кусок металла на подоконнике…

Лешке тоже хочется внутрь, он нарочито покашливает.

Ничего, пока перебьется.

Там дальше, у противоположной стены, письменный стол полированного темного дерева, в тон ему кожаное кресло… на столе стопка бумаги обычного А4 формата, ручки, еще канцелярское что-то… чуть ближе ко мне у стены два стула – значит, для посетителей.

Делаю два шага внутрь… что еще?

Лешка, огибая меня, двинулся осматривать сейф.

Никаких картин по стенам, и вообще ничего больше мне в глаза не бросается.

Иду к подоконнику осмотреть вырезанный замок.

Замок… круглая ручка и кнопочная панель для цифрового набора.

Возможно, на кнопках удастся обнаружить отпечатки пальцев.

Правда, вряд ли чьи-то еще, кроме покойного.

– Значит, никто кроме вашего покойного мужа шифр сейфа не знал?

Ответили после маленькой паузы:

– Нет, мы с сыном не знали.

– Замок нам потребуется взять с собой.

Смотрю в Лешкину сторону, он слегка ведет головой с выраженьем – что ничего интересного нет.

Показываю ему – забрать в целлофан замок.

Похоже, делать здесь уже больше нечего…

– А кроме денег и портсигара, других ценностей больше не было?

– Только некоторые документы по фирмам. Я убрала, хотите на них взглянуть?

– Пока нет. Давайте спустимся вниз, продиктуете нам всех возможных на присутствие здесь людей в тот вечер, их телефоны… ну, всё что можно.

…

Минут через двадцать мы садимся в машину.

И сразу, как тронулись, Алексей пробует просунуть голову между мной и водителем:

– Дима! А знаешь, какая мысль?!

– Какая? Только ты сядь там нормально.

Его лобешник исчез.

– А вот какая – на что рассчитывал тот мужик, который… ну, не важно каким способом, утащил эти деньги?

Надо сказать, мысль такая пришла мне в голову еще до посещения кабинета, но как-то не захотелось лишать Алексея «авторских прав».

– Этот мужик…

– Или двое.

– Не главное. Разве не понимал – хозяин хватится на следующий день денег, всё поймет – и что тогда?

– Серьезное соображение, не зря тебе старлейя присвоили, дай немного подумать…

Я просто затылком чувствую радость помощника, поэтому начинаю рассуждать осторожно, чтобы и он мог участвовать.

– По сути, твоя мысль совершенно правильная. Но вывод тогда надо делать, что это было убийство, так?

– Именно.

– А как? Заключение медиков: яда нет, ушибов никаких нет. И что касается денег – тот человек, возможно, рассчитывал нагло сказать ему и другим: «Я тут не причем. Откуда мне знать шифр этого личного сейфа? Ну, пили вместе, и что? Может быть, жена или пасынок взяли. Или кто-то уже после меня заходил».

Лешка сразу пошел в контратаку:

– Насчет медиков ты не обольщайся. У нас в позапрошлом деле дрянь мексиканскую намешали, так?

– Ну.

– Вот если бы эта дрянь не использовалась как лекарство, которое экспертам было известно, не факт на наличие, да еще в очень маленьких дозах, они бы внимание обратили.

– Да, спорить не буду.

– И про наглость, прости, не вполне убедительно. Сейчас за двадцать тысяч долларов запросто убийц нанимают. А у покойного, небось, кроме этих миллионов еще деньги хорошие были… ты поставь себя на место того человека, он не понимал, что жизнью рискует? Значит, в живых обворованного он оставлять не мог.

В словах было много разумного.

– Старик, возражения принимаются. Только давай не суетиться, ладно? Изложим всё Мокову, пусть дело открывает. Мы же официально сейчас почти никто.

Мысль об убийстве мне всё же казалась очень зыбкой, а что у нувориша деньги сперли – они не последние, жалеть, что ли, непонятно как разбогатевших людей. Вернее, понятно: без серьезного первоначального капитала особо не развернешься – откуда этот «первоначальный» взялся?

И Новый год уже послезавтра. Алексей чересчур завелся – что за радость в такое время пахать?

У Мокова, решил я, буду проявлять максимальную сдержанность.

– Дима! – требовательно прозвучало сзади. – А что это за хрен такой – Фаберже? Вот портсигар его…

Брат мой просто тащился от Фаберже, и даже срисовывал что-то из альбома, который купил втридорога еще при советской власти.

Рассказываю.

Карл Фаберже родился в России, но без капли российской крови, – датчанка мать и немец отец, хотя и с дальними, но французскими предками. Сначала он учился традиционному ювелирному искусству, потом начал создавать свое. Обычно при имени Фаберже вспоминают о так называемых «яйцах», но это лишь небольшая часть изделий его огромной фирмы, где были собраны лучшие мастера камнерезы, ювелиры по золоту, серебру, платине, художники, работавшие над эскизами, специалисты по эмалям. Изделия были самые различные – от тех самых яиц, большая часть которых назначалась Императорской семье – сначала Александра III, потом Николая II – до ручек для тростей и зонтов, чернильниц, пепельниц и почти чего угодно.

Забегая вперед, отметить надо: цены на его изделия стали особенно расти с конца XX века, а сейчас, в начале второго десятилетия XXI века, Фаберже почти нет на аукционах Сотбис и Кристи. Вообще цены на все качественные художественные произведения совершенно сейчас сумасшедшие и не собираются снижать темпов роста, а покупателями стали не только богачи, но и банки, финансовые корпорации – в порядке перспективных инвестиций. Тогда, в начале 90-х, в России, всегда отстающей от Запада, гонка цен лишь начиналась, и они были, по понятиям нынешним, очень скромными.

Тогда, тогда… я рассказываю Леше о Фаберже, сержант-водитель тоже внимательно слушает, а в конце, вздохнув, заключает:

– А что, у нас в России всегда одни с жиру бесятся, другим на хлеб не хватает.

Забыл сказать еще о двух интересных вещах.

Самому Карлу Фаберже удалось сбежать в 1921-м с паспортом иностранца, полученным в одном из посольств, сбежали раньше-позже трое из четырех его сыновей, а один остался, служил многие годы оценщиком Гохрана и, что удивительно, не попал ни под какие сталинские репрессии.

Второе. Фаберже очень рано стали подделывать. Этим, в том числе, занималось первое советское правительство – «работу» курировал Дзержинский. А позже в Америке, так называемые «Бруклинские мастера» – хорошо организованная криминальная группа с большим стартовым капиталом (непонятно чьим) – даже закупала в Европе старое оборудование и инструменты для изделий по драгметаллу и камню, чтобы никакая уже экспертиза не могла отличить подлинники от фальшивок. Сколько такого сейчас в коллекциях не знает просто никто. И наконец, по сей день «умельцы» тоже не угомонились, в том числе такой промысел процветает в России – нередко в совсем примитивной форме: убирают современными технологиями со старых, но не относящихся к Фаберже, изделий прежние клейма и ставят копии клейм Фаберже, цена может вырасти, этак, в семьдесят раз.

Когда вернулись, коллеги сказали, Моков уже интересовался – «где они там?», и мы, не попивши чаю, направились в его кабинет.

…

– Ну что, орлы? – полковник показал нам рукой садиться.

Говорить, естественно, должен был я.

– При вскрытии не обнаружено никаких признаков насильственной смерти.

– Уже слава богу!

– Да не совсем. Ваша одноклассница утверждает, что муж в доме был не один.

– А основания?

Я пересказал про стопку, вилку, излишнее количество для одного на столе продуктов, а заодно про причину пьянки и происхождение денег.

Полковник хмыкнул и слегка погрустнел.

– Среди кандидатов на присутствие его компаньон по проданной фирме, юрист и бухгалтер – они сохраняли рабочие места у нового владельца, а от сделки получали бонусы по двадцать тысяч долларов каждый.

Алексей забеспокоился и не выдержал:

– Могли быть и двое.

– Не могли, стопка – одна, и вилка тоже. – И я быстро добавил, чтобы отмазать лажанувшегося Алексея: – Это она про двоих, товарищ полковник, предположила.

Но и сам хорош – сейчас только вдруг про эту нестыковку сообразил.

– Предположение, ты прав, не годится. А они где были, у нее ведь еще взрослый сын?

Я рассказал.

И про их версию – как преступнику удалось взять деньги из сейфа, тоже.

– Только с какой стати звать наверх в кабинет гостя, когда надо деньги в сейф положить?

– Ты прав, бессмыслица тут какая-то. А сколько у него в крови алкоголя нашли?

– Около двухсот граммов на водку.

– Ну-у, – губа полковника презрительно дернулась, – а мы, когда позавчера награду Михалыча отмечали? Я полбутылки точно принял, а он – так побольше. Мы что, голову потеряли? Нормальными были, так?

– Вполне, – признал честно я.

А Лешка просто завелся усугублять ситуацию:

– Покойный еще три дня до этого пил – вот голова могла и поехать.

– Ты не путай, сердце могло поехать. А когда запойчик, дозы, наоборот, меньше начинают на голову действовать.

Алексей понурился от второго уже прокола.

– Эх, молодежь! Это вы с двух рюмок балдеете, а наше поколение, оно, тренированное!

Полковник откинулся на спинку кресла, расслабившись от приятных совокупных воспоминаний.

Ненадолго.

– Да, сейф этот… в другое место, говоришь, положить деньги не мог?

– Нет, на фирмах к сейфам еще кое у кого доступ был.

– М-м… – он вдруг встрепенулся, – а были ли деньги? Могли ведь и как-то сделку переиграть. Например, покупатель предложил ему долевым участником оставаться?

Мелькнуло опять, что не самое глупое у нас начальство.

– Так, Митя, дело открывать в любом случае надо, потому что она не успокоится, я-то знаю. Экспертизу на отпечатки пальцев сделаем… что ты морщишься – нет почти наверняка ничего, но мы обязаны. Начинайте прорабатывать всех троих, постарайтесь уже сегодня. Находите способы вытянуть у них информацию про деньги. Раз они «левые» – будут, конечно же, отпираться, но ищите подходы, и потребуйте, чтобы представили договор купли-продажи. Далее, у людей такого рода вряд ли у всех между собой хорошие отношения, внешне хорошие, а внутри кто-то на кого-то зубы точит, потому что его работа важнее, потому что чего-то не так про него сказали, и можете мне поверить, вы еще в жизни не раз столкнетесь, – огромную роль играет зависть. У нас она жутко развита… хе, анекдот про золотую рыбку знаете?

Я сразу вспомнил, а Лешка замотал головой.

– Сначала поймал ее немец, та – «отпусти, что тебе сделать?», немец заказал себе фабрику. Поймал француз, заказал двух любовниц, загородный дом с винным погребом. Русский поймал, стал думать… «А вот, – говорит, – бедно живу, ничего почти нет. А у соседа закрома ломятся, добра всякого полно. Сделай, рыба, чтобы и у него ни хрена не было».

Полковник вовсю захихикал, и так, будто рассказал про хорошее-радостное. Лешка заржал. Я тоже присоединился к их смеху, но с грустным ощущеньем внутри – интересно, существует ли еще страна с таким о себе анекдотом?

…

Плана расследования в голове никакого и нет желания напрягаться, оттого, наверное, что по дороге настроил себя на формальную процедуру – Моков, продемонстрировав вежливость школьной подруге, потом даст отмашку, и спустим на тормозах.

Не вышло, к тому же, помощник мой кипит страстями, пытаясь, по дороге в Отдел, что-то умное излагать.

– Слушай, ну не гони! Сейчас у нас всё на воде вилами писано – фантазии получатся, а не версии. Трех человек опросить надо, что-то новое появится наверняка.

Мой призыв успокаивает.

– А как будем – вместе опрашивать?

– Давай так: я компаньоном займусь, а ты сам выбери с кем легче сегодня встретиться – с бухгалтером или юристом. И не летим сразу, надо же пообедать.

Через сорок минут отправились.

Алексей без выбора поехал к бухгалтеру – телефон юриста не отвечал, я к компаньону.

И за обедом тактический ход обозначили – не прямолинейно, а, этак, исподволь вставить: «вот, знаете ли, вдова погибшего, настаивает, что вечер тот муж с кем-то вместе провел, и вашу фамилию называет, оговорилась, правда, и еще кто-то мог быть…» – тормознуться, посмотреть на реакцию.

С компаньоном договорился встретиться в кафе на Кузнецком – ему там удобно, мне тоже – тут ходу пятнадцать минут.

Договорились, что он узнает меня по форме.

Так сразу и происходит – передо мной мужчина лет, примерно, под сорок.

Садимся за столик, людей в зале мало, разговаривать очень удобно.

Он протягивает мне меню, давая понять – я здесь гость.

– Спасибо, только что пообедал.

– Кофе.

– Кофе можно.

– И по рюмочке бренди. Здесь хороший.

Его доброжелательный тон мне нравится – это своеобразный сигнал открытости, от бренди я не отказываюсь.

– Примите, конечно, мои соболезнования в связи с кончиной вашего…

Я чуть запнулся с формулировкой «кого», но мне помогли:

– Друзьями назвать нельзя, однако отношения были хорошими.

Официант, уже выжидая, стоит у столика… к заказу мой визави добавил еще графин ананасового сока.

– Георгий Александрович, завязывается какой-то непонятный и неприятный для всех узел, – в умных серых глазах напротив появилась настороженность, – и разговор у нас без протокола, вы можете потом от каких-то слов отказаться, а проще говоря, их не воспроизводить.

– Спасибо за предупреждение, но постараюсь быть максимально полезным. Вы спрашивайте напрямую, мне легче так будет.

– Вдова утверждает, что кроме официально указанной в договоре суммы при продаже риэлтерской фирмы была еще дополнительная, не учтенная, так сказать.

Он ответил не сразу, сначала еле заметно покивав головой…

– Была.

– Два миллиона баксов?

– Да, – прозвучало с выдохом, а брови двинулись вверх, обозначив на лбу напряженные складки.

– Супруга заявила…

– Знаю, порадовала меня вчера по телефону, – злое волнение отчетливо проступило в голосе. – И сообщила еще – кто-то, якобы, был с ним в тот вечер. Намек, понятный, не так ли?

– Да, она называла вас в качестве подозреваемого. Ну, с ее точки зрения. Вы, однако, поймите правильно, нам приходится задавать в связи с этим вопросы.

– Позвольте на опережение. После сделки я поехал домой, зашел в магазин за продуктами, потом был дома весь вечер. Полагаю, у меня нет алиби.

– А никто вам не звонил? Или вы сами?

– … мне нет, а я, да, звонил матери.

– В котором часу?

– Обычно я ей звоню около десяти. – Он сразу всё понял: – Впрочем, Алла говорила, что вернулась домой в начале десятого.

Официант подошел с подносом.

Расставил всё и налил сок в бокалы.

Мы пожелали поднятыми рюмками друг другу здоровья.

Я отпил половину… бренди действительно высокого качества… но вряд ли его почувствовал мой собеседник, резко опрокинувший рюмку.

Выдохнул пару раз, потом поискал глазами отошедшего официанта и показал ему на рюмку в смысле «еще».

– Простите, как ваше имя-отчество?

– Можно просто Дмитрий.

– Тогда и меня – Георгий, терпеть не могу всяких неравенств. Вы пейте, пожалуйста.

– Спасибо, я понемногу. Скажите, Георгий, ваш компаньон хотел как-то отметить сделку?

– Хотел. Сказал: «надо посидеть по такому случаю». Я сразу отказался, – он угадал мой вопрос: – Почему отказался? Потому что должен был встретиться у себя дома с одним человеком. Встреча не состоялась.

Тут появилась зацепка: можно спросить – кто тот человек и подтвердит ли он, что встреча была назначена, но это наивный ход, возможно, мой визави на него и рассчитывает, а «свой» проинструктированный человек уже всё готов подтвердить. Но вот, если сам он подбросит такую мысль – похоже будет на «домашнюю заготовку».

– А другим покойный предлагал сделку отметить?

– М-м, других в тот момент рядом не было.

И что-то вроде легких раздумий в его лице, вроде: сказать – не сказать.

– Он пил один, такое бывало, но очень любил компанию. Любил поговорить, сам неплохо рассказывал.

Доставили вторую рюмку.

Мы выпили.

И вышла пауза для кофе.

Пахучий, крепкий, дает ощущение силы.

Надо дома наладить из зерен хороших варить, а про баночный говорят, что он совсем не полезный.

И сок вкусный.

…

Маленькие чашечки уже пусты – пора за дело.

– И вы не знаете, состоялись ли посиделки? Юрист, бухгалтер, может быть – оба?

– С главбухом я вчера разговаривал по телефону, позвонил ему сразу после Аллы. Он в курсе был, от нее же, известие для него, сказал, шоковое.

– А ваш юрист?

– В тот самый вечер отбыл в Киев, так мне сообщила жена.

– Не уточняли – когда именно и зачем?

– Частные какие-то юридические консультации, срочные вдруг. Вернется после Нового года.

Какое-то время назад я провожал в Киев отца, поезд с Киевского вокзала отправлялся в двадцать один ноль-ноль, а от Жуковки до вокзала не больше минут сорока.

– Он поездом поехал или вечерним рейсом летел, жена не сказала?

– Она сама приехала в Москву только следующим утром из Ленинграда. Муж оставил ей записку, а подробностей я не знаю.

Убыстренная речь, плечи раздраженно подергиваются от моих вопросов, его мысли совсем о другом, но о чем именно – я уже догадываюсь.

– Георгий, правильно ли, что та сумма – два миллиона – включала и вашу долю? Почти третья часть, так?

Кулак слегка приложился к столу:

– Правильней не бывает. Но когда я об этом упомянул, мне было назидательно сказано: «Ты зря не забрал их себе сразу». Понимаете, что это значит?

Трудно не понимать.

И по нынешним временам деньги не маленькие, а тогда – с очень низкими мировыми ценами на нефть и почти не разворованной еще Россией – деньги просто громадные.

Неожиданно «сцена» напротив меня резко совсем поменялась: нервное, раздраженное лицо стало спокойным.

И голос зазвучал размеренно, без неприятных ноток:

– А знаете, Дмитрий, я не верю в эту историю с сейфом.

– Простите, не очень понял.

– Не верю, что Алле не был известен шифр. Вы с ней долго общались?

– Прилично.

– Нет впечатления, что дама просто из стали?

– Хотите сказать – она полностью рулила мужем?

– А так и было. Он женился на ней лет семь назад и сразу оказался у нее под пятой – это все замечали.

Шевелилась у меня, конечно, такая мысль насчет шифра.

– Едем дальше, – продолжал визави: – У него два раза случались приступы стенокардии, с которыми приходилось ложиться в больницу. Разве в подобной ситуации человек сам не позаботится, чтобы жена имела доступ к сейфу, где документы, и деньги иногда могли находятся крупные. Тут здравый смысл должен подсказывать, даже без давления со стороны.

Я с некоторой неопределенностью кивнул головой, но сам себе произнес: «Да, абсолютно логично».

– Тогда и сын мог иметь доступ к сейфу?

– Вряд ли, – решительно прозвучало в ответ, – парень в последние два года заметно вышел из колеи. Бросил в Менделеевском институте аспирантуру, хотя способным считался химиком, увлекся тусовками новомодными, страсть к деньгам появилась, хотел, как отчим, выйти в миллионеры. Оба – и мать, и отчим – были таким его поведением откровенно встревожены.

– А чем занимается?

– Работал, как раз, у нас в риэлтерской фирме. Но тут пожаловаться не могу – голова хорошая, быстро вникал, энергичный.

Вдруг опять прошла смена декораций – мысли недавние возвратились, и с ними – снова напряженные складки на лбу, скулы выступившие от сжатых зубов, рука вздернулась… однако вместо кулака пощелкала пальцами официанту.

– Это, практически, все мои деньги. А та часть, что по официальному договору, она почти вся заемная: друг-поляк одалживал, с которым вместе учились, сейчас он там крупный бизнесмен. Вы позволите еще по рюмке и кофе?

Очень не галантерейно было отказываться.

И разговор, явно, еще не весь.

– Простите, Георгий, а почему вы сразу не забрали свою часть?

– Да, легкомысленно поступил. С другой стороны, всё просто казалось: ячейку в близком от дома Сбербанке я забронировал только на второе число – до конца года свободных не было. А первого, уже послезавтра, договорились, что заеду к нему. Отметим слегка, и заберу деньги. Дома сейфа нет, а Новый год собрался встречать у матери. Мало ли что? – пальцы напряженно забарабанили по столу.

Эмоции очень отчетливо проступали, не то чтобы я им совсем поверил, однако отметил, что близко к этому нахожусь.

– Покойному вы вполне доверяли?

– Конечно.

Немножко странная, мне показалось, уверенность в человеке в такое сейчас бесчеловечное время.

– Сын и мать утверждают, там пропал еще портсигар работы Фаберже.

Проговорив почти что случайно, я не рассчитывал на реакцию, но собеседник заметно вздрогнул.

Потом неопределенно пожал плечами.

Рано еще что-то анализировать, класть по полочкам, и словно бы в подтверждение я услышал:

– Поручиться могу, теперь она продаст и вторую фирму – ту, рекламную.

Продолжение, после маленькой паузы, последовало само.

– Алла настаивала – им надо вообще валить из России. Продать всё, перевести деньги и заниматься бизнесом там. Когда с месяц назад сидели в ресторане, даже разгорячилась: «Здесь всегда будет только параша, цивилизация сюда носа не сунет!». Сама за этот год раз семь или восемь выезжала в Европу. Кстати, она же Иняз кончала, английский и французский почти как родные.

– А муж?

– Он совсем не хотел. Там для него всё чужое, иностранных языков – никаких, а здесь бизнес шел прилично вполне. Зачем?

– Не поддавался?

– Вот в этом пункте – никак. Отшучивался: дескать, езди туда сколько нравится, а мне-патриоту нельзя без России, из Есенина зачитывал: «Я скажу – не надо рая, дайте родину мою». Аллу это откровенно злило.

«И получил Сергей Есенин по полной программе», – подумал я.

Скоро я шел по Кузнецкому вниз к Пассажу, чтобы потом к себе на Петровку. Зимняя темнота уже стала хозяйкой в городе, ей в ответ зажглись фонари и многоцветные витрины дорогих магазинов, крупные снежинки медленно плавали в неморозном воздухе, а люди в предновогоднем настроении выглядели не такими хмурыми, как обычно; не хотелось уходить от приятного раннего вечера в помещения – двигался, поэтому, неторопливо; две рюмки бренди шевельнули во мне настроения, мозг заупрямился думать, а от упомянутого Есенина завертелись разные строчки.

Отец Есенина очень любил, а от него перешло и к нам с братом.

У меня удивительно негодная память именно на стихи, кажется, я вообще не помню ни одного целиком. А может быть, оно и хорошо, потому что, перечитывая, получаешь свежее впечатление, и чувство радости не притупляется.

Всплывали замечательные строчки про «журавлей», «костер рябины красной»… И я помнил чудесный финал:

 
«Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава.
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
И если время, ветром разметая,
Сгребет их все в один ненужный ком…
Скажите так… что роща золотая
Отговорила милым языком».
 

В то время, больше двадцати лет назад, только робко начинали обсуждать причину смерти Есенина. Сейчас уже мало кто оспаривает убийство. Спорят, и яро, совсем о другом – кто его автор? А более точно – Троцкий или Сталин?

Разумеется, давно нет никаких троцкистов, их не было уже в конце 30-х при сталинских посадках и расстрелах за «троцкизм». Так кто с кем, а главное – зачем, сейчас спорит?

Попробуем разобраться и заодно приведем две гипотезы смерти поэта.

Однако опять нельзя без истории.

История имеет единственный смысл – она школа для человечества; но в ней, неоднородное по своему составу, человечество учится очень по-разному. Кто-то внимательно и трудолюбиво переходит из класса в класс, кто-то застрял, не исключено навсегда, в одном из младших, и, только физически подрастая, меняет форму на более взрослую. К таким «навсегда второгодникам» русская мысль, например – в лице декабристов, относила некоторые «маленькие гордые народы» («Русская правда»). А «особая» русская мысль, в лице ранних славянофилов, заявляя о европейской бездуховности и «особом» русском пути (про какой он – сами толком объяснить не умели), уверяла: в общую человеческую школу ходить нам не надо.

Задержимся тут чуть-чуть.

На наш взгляд, в российской исторической науке упущен важнейший аспект перехода от 18-го века в 19-й – сменилась государственная и культурно-общественная парадигма: из державы, близкой к Европе, Россия стала превращаться в самодостаточную затворницу, ученица-отличница принялась пересаживаться с первой парты всё дальше назад, мрачнее и урча про потерю «у них» духовности, а скоро уже и о том, что духовности никогда там и вовсе не было, а христианство не настоящее.

Процесс продолжался двести лет (за исключением короткого всплеска в конце недавних 80-х) и в полной мере возобновился сейчас, а исторически имеет две крайне выразительные кульминации: стать настоящим русским означает «указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловеческой, всесоединяющей» (не стошнило?) – Ф. М. Достоевский; и «Иностранцы – засранцы» – И. В. Сталин. Про первую мысль Европа вообще не узнала, поэтому и не удивилась, второй мысли «иностранцы» тоже не удивились, так как уже хорошо знали, что этот гад выделывает со своим собственным народом.

Однако ведь дважды сказано в Священном Писании «пёс возвращается на блевотину свою» (Соломон и Апостол Петр). Из этого неделикатного замечания следует простая мораль: во-первых, что псом быть не надо; во-вторых, уж раз так оно вышло – следить нужно за правильным духовным и культурным питанием.

Отчего же «нехорошее возвращение» так упорно у нас происходит?

Век 18-й считал главной своей задачей активную учебу в общечеловеческой школе, по возможности быстрый переход в старшие западноевропейские классы. Началось с Петра I, закончилось Екатериной II, но и в двадцатилетний период Елизаветы осуществлялось широкое привлечение иностранных специалистов в различные сферы государственной и научно-культурной жизни. Кроме дурашливой бездельницы Анны и очень коротких времен Екатерины I, Петра III и Павла I, Россия имела умных и сильных правителей, которые не стеснялись учиться сами и не видели ничего унизительного, чтобы получать опыт и знания от других.

Вот здесь уже начинает просматриваться корень русской проблемы, а именно – масштаб и качество управляющей личности.

Продолжим в этом направлении, только уже приходится, что называется «на понижение»: хорошо образованный, но неуверенный в себе и ни в чем Александр I, живший в не покидавшей его тягости греха от убийства собственного отца; не очень хорошо образованный Николай I, вынесший крайне жестокое детское воспитание и решивший, что жестокость и должна быть основой государственного правления; его сын Александр II (реформатор) – умный, образованный, не злой, слабовольный, автор замечательно точных и совершенно флегматных высказываний-приговоров: «Россией управлять не сложно, но совершенно бесполезно», «Все страны живут по законам, а Россия по пословицам и поговоркам»; Александр III: к престолу подготовлен не был, императором стал из-за внезапной смерти старшего брата престолонаследника Николая (очень талантливого), добродушен, миролюбив, рано начал пить и впадать в пофигизм; Николай II – самая большая беда России: «слабосильный диктатор» по определению его воспитателя П. Н. Дурново, что расшифровывается – человек, цепляющийся за абсолютную власть, но не умеющий ее эффективно использовать; не умел даже для собственного спасения, даже для спасения детей, не подумав о них в момент отречения, но которых (а заодно и страну), объявив переход к полному конституционному правлению через Учредительное собрание, можно было спасти.

Сразу соглашусь, сделанные характеристики крайне поверхностны.

Но всё же они несут в себе главное: масштаб личностей правителей 19-го начала 20-го века был ничтожно мал сравнительно с задачами развития России, объективно – по историческому возрасту и, соответственно, опыту – сильно отстававшей от Европы и переехавшей ее части в Америку.

Двадцатый век не изменил уходящую вниз траекторию, он даже придал отрицательной динамике ускорение. О русофобе, кровавом палаче Ленине (масштаб – да! но с отвратительным качеством) было достаточно сказано в предыдущих новеллах, о десятках миллионов замученных Сталиным не знают только дети и знать не хотят, к сожалению многие, мозги которых позволяют сочетать этот факт с утверждением «при нем был порядок». Тут снова синдром генетического раба: раб, не пострадавший в очередной мясорубке, очень радуется и в той или иной мере объясняет это добротою к себе хозяина, а кроме того любой человек не любит тревоги совести – так стало быть: чем-то сами они виноваты, те, попавшие в мясорубку. Но это психология рабов субпассионарных, не мнящих себе другого счастья, кроме увертывания от невзгод. Однако мы помним, что существуют и пассионарные – целенаправленные на статус «привилегированный раб». Их активизация находится в прямой связи с тотальностью, жесткостью диктатуры: чем выше этот градус, тем подвижнее становятся негодяи, скрывающиеся при более либеральных обстоятельствах под маской «я как и все». И в ретроспекции нетрудно обнаружить: при Александре I пассионарной мрази было немного; при Николае I гораздо больше; при Александре II совсем немного и более-менее – при Александре III; при Николае II снова много; при Ленине – уже изобилие; при Сталине – переизбыток, требовавший регулярных сокращений методом внутренних чисток. При следующих генсеках – изрядно, но в строгом соответствии с «температурой»; и вот деталь: при раннем Хрущеве (оттепель) привилегированные рабы затихли и поубавились, но стоило тому через несколько лет, охамев от всевластия, начать третировать неконформистскую интеллигенцию, – повылезали из всех щелей и устремились к престолу, организуясь в погромные сотни; они же, после внутрипартийного антихрущевского заговора, через месяц-два говорили: «Дурак! Хорошо, что, наконец, от него избавились».

Однако самой страшной мобилизацией пассионарных рабов была, конечно, мобилизация ленинско-сталинская.

Вот тут появляется еще одна историческая фигура – Троцкий (Лев Давидович Бронштейн, 1879–1940).