Текст книги "Тютюнин против инопланетян"

27

Когда в приёмке схлынул первый наплыв клиентов, Тютюнин решил передохнуть.

Он присел на низенький табурет и, проведя рукой по шершавой поверхности побитого молью каракуля, вздохнул. Он снова переплатил за этот воротник старушке с трясущимися руками. Иногда он переплачивал – не дать ничего было выше его сил.

– Что у тебя за канал открылся, Кузьмич? – спросил он, продолжая ощупывать испорченный каракуль.

– Не знаю, но такое иногда случается.

– И чего он тебе сообщает, этот канал?

– По-разному. Иногда что было, иногда – что будет.

– И все это из-за дихлофоса?

– Это тоже по-разному. Бывает, от дихлофоса, а бывает, и от крысиного яда.

– Ты и яд крысиный потребляешь? поразился Тю-тюнин, всем телом поворачиваясь к Кузьмичу.

– Дело не в том, что потребляешь, а как на это настраиваешься.

– А водку что, совсем не пьёшь?

– Да как же её не пить, водку-то… -Кузьмич вздохнул. – Только зашился я – «торпеда» у меня вшита.

– Вон оно что, – усмехнулся Тютюнин. – Ты, значит, крысиным ядом «торпеду» обманываешь.

Кузьмич ничего не ответил, только пригладил грязной рукой всклокоченные волосы.

– Ладно, давай посмотри в своём канале, что меня ожидает.

Серёга сел ровнее и положил руки на колени.

Он просидел так с минуту, однако Кузьмич молчал.

– Эй, ну ты чего? Я же твой начальник как-никак. Говори, чего в канале передают?

– Что-то связанное с яйцами… – нехотя ответил Кузьмич.

– С яйцами? С какими? – С твоими.

– С моими? – подпрыгнул Серёга. – А чего с ними такое может случиться? А?

– Я не знаю.

– Нет, уж ты, пожалуйста, говори, – поднимаясь с табурета, настаивал Серёга. -Яйца это… это тебе не руки-ноги… это же совсем другое. Что с ними, говори!

– Они… Они большие. Я вижу их большими. Серёга тут же проверил рукой – на ощупь. Пока ничто не предвещало обещанных Кузьмичом ужасных событий. Размеры находились в пределах нормы.

– И какими же большими ты их видишь, Кузьмич? – дрожащим голосом поинтересовался Серёга.

– Примерно вот такими, – показал младший приёмщик. Сергей внутренне ужаснулся. Такими большими они быть никак не могли. Такого размера в природе просто не существовало.

– Таких не бывает, – сдавленно произнёс Тютюнин. Почему-то он сразу поверил Кузьмичу и тому, что передавали по его информационному каналу. Этот канал Тютюнин представлял себе в виде новостной программы телевидения с участием симпатичной ведущей.

Серёга отчётливо видел, как она сообщает о надвигающейся беде, а затем прямо на всю страну показывает руками, словно рыбак, – вот, дескать, какие огромные.

От этого видения Тютюнина прошиб пот. Что он скажет Любе? Как объяснит?

В коридоре послышался шум, и в приёмку, едва не сорвав с петель дверь, вломился огромный и радостный Турбинов.

По его лицу было видно, что взятые у Тютюнина десять рублей пошли ему на пользу.

– Вы видели, какая там инсталляция, парни?!

– Чего? – не понял Серёга.

– Два «БМВ» горят во дворе! Самый крутой перфоманс! Это сколько же денег нужно было на ветер выбросить, а? Не знаю, кто маэстро, но заранее его уважаю! Два «бим-мера» – в дым. Убытков на двести тыщ баксов! Уважаю!

Турбинов на радостях поцеловал Кузьмича и выскочил в коридор, спеша донести эту радость до всех.

Серёга с Кузьмичом вышли во двор.

Там уже вовсю орудовали пожарные. Они поливали пеной остовы законодательной власти и негромко матерились.

Над крышами стрекотал вертолёт, снимая с антенн каких-то людей.

Серёга сразу вспомнил взрыв на даче и министра МЧС, однако опять запамятовал его фамилию.

28

Несмотря на общую напряжённость, рабочий день закончился хорошо.

Сергей успел принять ещё восемь кроличьих шапок, хвост волка и полтора горных козла в отличном состоянии. Последнее приобретение его особенно порадовало – ведь по новым правилам за приличный мех Тютюнину полагались проценты.

Потом Серёга вспомнил о повышенной зарплате, и это окончательно привело его в безоблачное настроение.

Добравшись до трамвайной остановки, он встал под прозрачным козырьком и так счастливо улыбался всем прохожим, что те заподозрили в нем беглого сумасшедшего.

Подошёл трамвай, и после некоторой борьбы Серёге досталось отличное стоячее место на задней площадке – прямо перед большим окном.

Едва вагон тронулся, как к нему сзади пристроились два огромных чёрных «БМВ» с затемнёнными стёклами.

Все ещё находясь в хорошем настроении, Тютюнин помахал им рукой, что вызвало их неожиданную реакцию.

Шедший первым автомобиль резко затормозил, как будто натолкнулся на непреодолимую стену, а второй «члено-воз» врезался в первый, поскольку не ожидал таких манёвров от своего коллеги.

Серёга пожал плечами и отвернулся.

Ему было интереснее смотреть на молоденькую девушку, которая везла в пакете бутылок двадцать водки.

«Наверное, к выпускному готовятся», – подумал Тютюнин.

Месяц май заканчивался, а значит, скоро в школах города ожидался Последний звонок.

Вспоминая свой собственный выпускной бал, Серёга едва не проехал остановку. Он даже не заметил, где вышла девушка с водкой.

Спрыгнув с трамвайной подножки, Серёга чуть не наступил на бультерьера Дросселя, на котором прошлым летом они с Лехой испытывали фильтрованную настойку. Тогда Дроссель вместе с Тютюниным и Окуркиным побывал в неведомой стране, где им всем троим пришлось весьма несладко.

Дроссель из той странной командировки привёз кожаный собачий пиджак, который носил до сих пор, поскольку никто не знал, как его снимать.

Впрочем, вскоре и хозяин, и все, кто знал Дросселя, привыкли к его новому обличью и уже не представляли собаку без этого пиджака.

Перебежав дорогу, Тютюнин подошёл к .киоску и остановился напротив витрины, с тоской глядя на ряды пивных бутылок.

Выпить хотелось все сильнее, однако можно было запросто схлопотать по лбу скалкой. И было бы за что – за пиво! Тем более в киоске было лишь тёмное, а его Тютюнин, хоть и случалось ему пить разную гадость, на дух не переносил.

Люба оказалась дома, и Тютюнин мысленно похвалил себя за то, что не стал пить пиво.

– Привет, Серёж.

– Здравствуй. Ты чего так рано?

– Дел много. Я ещё в обед на работе отпросилась и к маме съездила… Она только что, ушла – вы в подъезде не встретились?

– Обошлось, – усмехнулся Серёга.

В визитах Олимпиады Петровны была своя прелесть, поскольку она с маниакальной настойчивостью воровала в столовой продукты и таскала их Любе. Она бы с удовольствием носила их куда-то ещё, однако Люба была её единственным ребёнком.

Чтобы разорвать неудавшийся, по мнению Олимпиады, брак дочери, она прилагала массу усилий, однако Люба была слишком ленива. К тому же она точно знала, что если Тютюнин и променяет её на что-то, то это будет только водка.

– Чего мамаша-то привезла? – спросил Сергей как бы невзначай.

– Детские творожки и заливную рыбу…

– Понятно-о, – кисло протянул Серёга, заходя на кухню.

Рыбу он не любил, не говоря уж о творожках. Однако помимо рыбы в холодильнике он приметил и постороннюю сумку типа авоська, которая стояла на табуретке у стены, прикрытая старым пуховым платком.

Ожидая обнаружить в авоське что-то особенное, Сергей сбросил платок, и… в его голове пронеслись слова Кузьмича, обещавшего аномалию с яйцами.

– Так вон оно – вот о чем говорилось в информационном канале, – произнёс Тютюнин и несмело до них до-тронулся. На ощупь они оказались гладкими и чуть-чуть тёплыми.

– Ну что, уже познакомились? – бодро произнесла Люба, заходя на кухню.

– Что это?

– Это яйца.

– Вижу что яйца. Чьи?

– Мама принесла.

– В зоопарке, что ли, спёрла? – усмехнулся Тютюнин, испытывая, впрочем, внутреннее ликование. Он с детских лет мечтал попробовать страусиные яйца, а тут – целых два.

– Не спёрла, а достала. Это яйца фламингов.

– Каких ещё фламингов?

– Ну из песни – помнишь? Розовый фламинга-а-а, дитя заката-а-а… – заголосила Люба.

Снизу в пол застучали соседи.

– А зачем нам это самое… фламинги эти?

– Так у нас же теперь яма своя есть, глупый! Мы же без пяти минут пруд овл ад ельцы.

– А воду откуда взять, Люба? Из Каменки на Лехином «запорожце» возить будем?

– А долго надо возить?

– Всю жизнь! – выкрикнул Сергей. Он понял, что Люба не исключала и этого варианта.

Снова посмотрев на яйца, он постучал по толстой скорлупе одного из них и покачал головой. Такие яйца внушали уважение.

– Чего с ними делать-то будем, прудовладелица Люба?

– Высиживать…

– Чего? – Тютюнину показалось, что он ослышался.

– Да-да, высиживать. Если бы сейчас отопительный сезон был, мы бы их к батарее положили, а раз сезона нет, придётся самим. Наша человеческая температура им самая нужная.

– И как ты это себе представляешь, а?

– По очереди будем носить.

– Где носить, в карманах?

– Можно и в карманах, – сразу согласилась Люба. – О! Да ты молодец, Серёжа! Если их сначала в шерстяные варежки засунуть, а потом – в карман! Это же как хорошо будет! И тепло, и руки свободные…

Люба посмотрела на свои руки и добавила:

– Ты будешь носить первым. Прямо на работу с ними, с яйцами, и пойдёшь.

– Да ты что, меня же люди засмеют!

– А чего же тут смешного, ты же не утков высиживаешь, а фламингов.

На кухню зашёл домашний кот Афоня. Он внимательно посмотрел сначала на Любу, потом на Серёгу и улёгся возле двери холодильника, скромно намекая на участие в ужине.

– Ладно, – обречённо махнул рукой Серёга. – Доставай заливную рыбу.

Довольная, что все так хорошо сладилось, Люба захлопотала с ужином, быстро вымётывая из холодильника то, что мама принесла сегодня, вчера, позавчера и ещё неделю назад. Олимпиада Петровна обладала рекордной грузоподъёмностью, и всю её добычу Люба с Сергеем не могли съесть. Поэтому то, что хранилось больше двух недель, относилось Окуркиным.

– Одного я не пойму, Люба, – сказал Сергей, угощая . Афоню щучьим хвостом. – Куда мы твоих фламигов девать будем, если воды в яму не накачаем. А мы её не накачаем, поскольку неоткуда…

– Мама говорит, что лето дождливым будет. Вода сама нальётся.

– А если не будет дождливым лето?

– Тогда перезимуют у нас, а весной снег в яме растает и пруд все равно получится.

Тютюнин покачал головой и сплюнул косточку. По всему выходило, что ему придётся зимовать с двумя фламин-гами.

«А тогда я их тёще сплавлю. Если уж она подбросила мне эти яйца, а она их специально подбросила – тут других мнений нету, пусть воспитывает этих подкидышей. Пернатых друзей, блин».

29

Когда возвращавшийся с работы Тютюнин вошёл в свой подъезд, человек, который читал «СТЫД-инфо», сидя в песочнице на пластмассовом зайце, поднялся, одёрнул тысячедолларовый пиджак и направился следом за ним.

Из двух припаркованных на обочине улицы «БМВ» выскочила ещё пара субъектов и потрусила мимо куривших косяк школьников – прикрывать основного агента.

Втроём они втиснулись в узкий лифт и, нажав кнопку седьмого этажа, стали подниматься.

Совершенно неожиданно лифт остановился на четвёртом этаже.

Двери начали открываться, но старший агент снова нажал цифру «семь», полагая, что лифт слегка испортился. Пока створки закрывались, в лифт успела заглянуть бодрая старуха, которая сказала:

– Ну-ну, голубчики…

Кабина закрылась и пошла вверх, но каково же было удивление агентов, когда на площадке седьмого этажа они увидели ту же старуху, которая встретила их радостно, будто старых знакомых.

– Здорово, служба! Откуда будете? ЦРУ, ФБР, Моссад? Ми-5, Сигуранца, Штази?

– Мы… народные избранники, – после секундного замешательства ответил старший группы.

– Ну, тогда будем знакомы – старуха Изергиль собственной персоной.

Старший выразительно повёл бровями, рука одного из агентов метнулась к внутреннему карману.

– Забыла предупредить… – буркнула старушка, в руке которой откуда-то взялся парабеллум. – Ну, забыла, что со старухи взять… Стреляю хорошо и… – тут она улыбнулась, – с удовольствием. Можете в этом лифте остаться, а можете со мной поговорить… Что выбираете?

– Вообще-то… – старший не отрываясь смотрел в чёрный зрачок парабеллума и судорожно сглатывал, – вообще-то можно и поговорить.

– Ну, тогда выходите… Только никаких движениев лишних. Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте – приравнивается к побегу… Фирштейн, камрады?

– Я-я, фирштейн их.

– Ну, тогда выходи по одному и – вниз по лестнице. Там возле мусоропровода и потолкуем.

Старуха убрала оружие, однако ни у кого из новых знакомых не возникало желания с ней посоревноваться. Слишком уж убедительно она выглядела.

Возле мусоропровода старушенция остановилась и, улыбаясь трём «народным избранникам», представилась:

– Живолупова моя фамилия… О вас мне знать ничего не нужно. В органах я с самого их образования, но сейчас осталась без работы, а пенсия – не пенсия, одно название.

Живолупова вздохнула. Ещё только прошлым летом она работала на ЦРУ и получала поддержку в твёрдой валюте, но затем Серёжка Тютюнин с Лешкой Окуркиным извели всю агентуру американов и Живолупова осталась на бобах.

Почти все снаряжение пришлось продать, в том числе и спутниковый телефон, который хитрые американы отключили, как только удрали к себе за океан.

Особенно было жалко стреляющие ботинки. Живолупова хотело было оставить их себе, однако ей предложили хорошую цену, и она не устояла.

– Итак, жду встречных предложений. Вам, насколько я поняла, Серёжка Тютюнин нужен и, наверное, его дружок – Окуркин Лешка. Уж если один чего набедокурил, второй завсегда где-то рядом околачивался… Ну, я угадала?

– Угадали, мамаша, – кивнул старший. – Судя по всему, вы владеете информацией.

– Владею, милый, владею. И могу вам её продать, да ещё сделать вашу работу тихо и профессионально, не то что вы – трое шкафов ореховых. Деньги-доллары у вас водятся?

– Деньги водятся. И доллары, и какие угодно, – усмехнулся старший, понемногу приходя в себя. – Только не испугаетесь ли вы с нами работать, мамаша?

– А чего мне пугаться? Мне пугаться уже поздно, милок, мне самореализоваться надо, пока не поздно.

– А как вам такое?

Старший ослабил гипнотическое воздействие и на несколько мгновений превратился в натурального дунтосвин-та – покрытого зеленой шкурой, с кожистым гребнем на голове.

– Что скажешь, старушка? – прошамкало чудовище, мелькая раздвоенным змеиным языком.

– Что сказать? – Живолупова пожала плечами. – Не страшнее крокодила Гены. Хотя за столом, конечно, лучше так не показываться. Неприлично это, да и на улице – мальчишки могут запросто из рогатки в глаз закатать. Не советую я тебе на улице такие фокусы показывать – пострадать можешь. Народ-то у нас ужас какой дикий. Дикий и необразованный.

Старший был несколько озадачен такими советами. Вернув себе человеческий облик, он спросил:

– А как насчёт того, что мы хотим сделать из вашей планеты пастбище для лягушек, а? Поработить человечество и избавиться от большей его части, а? Будешь ты помогать нам после этого?

– А чего ж не помочь «крокодилам генам», тем более если жалованье исправно платить будете.

– Но мы ведь поработим человечество, понимаешь, старушка?! – не сдавался старший.

– Ой, милый, да я на своём веку таких уже не одного повидала. Тоже кричали: поработим, уничтожим… Ладно болтать-то, берете меня на службу иль нет?

– Берём, – после недолгого раздумья согласился старший.

– Тогда авансик будьте добры.

– Сто долларов вас устроит?

– Ой, милый, да меня и триста устроит.

Старший не говоря ни слова отдал деньги и уже собрался было уводить своих людей, однако старуха Живолупова снова их остановила:

– Эй, а задание дать? Задачу поставить?

– Ах да, – вспомнил старший. – Ну, одним словом… – Выяснить связи, знакомства…

– Да…

– Распорядок дня, место работы, любимые телепередачи…

– Да-да, пожалуйста, – обрадованно закивал старший.

– Может, привычки, вкусы, наклонности?

– Было бы очень здорово.

– Политические пристрастия, половая ориентация?

– Вы и это знаете? – поразился старший группы, а двое его агентов просто рты поразевали и смотрели на Живо-лупову, как на заезжую кинозвезду.

– Поразительно, такая дряхлая стару… простите… я хотел сказать… Одним словом, мы пошли домой.

– Домой они пошли! – сплюнула на пол вышедшая из себя Живолупова. – Отчёт, наверное, потребовать нужно с агента и указать способ связи! Я не понимаю, вас с какой деревни сюда присылают?! Смотрите там во дворе, чтобы вас шпана не побила.

30

Наевшись заливной рыбы, Сергей посидел минут двадцать перед телевизором, а потом сказал Любе, что хочет сходить к Окуркину.

– Это для чего же? – подозрительно спросила та.

– Хочу узнать, как у него дела с «запорожцем». Мы ведь его откапывали, ты же знаешь.

– Вон телефон, звони и спрашивайг Яйца нужно высиживать, а не по приятелям шастать.

– Вот ты пока и высиживай, а я их завтра на работу заберу, – скороговоркой пообещал Серегауже из прихожей.

– Точно заберёшь? – спросила Люба, бросая рукоделие и вскакивая с кресла.

– Слово Тютюнина – кремень! – пообещал Серёга и хлопнул дверью.

Выскочив на лестничную площадку, он спугнул неизвестное существо, очень напоминавшее старуху Живолу-пову.

В событиях прошлого лета она играла не последнюю роль и даже наблюдала за окнами Тютюниных с башенного крана соседней стройки.

Спустившись на лифте, Серёга вышел во двор и вдохнул воздух свободы. Жена Люба осталась в квартире, и это было уже немало.

Серёга поздоровался во дворе с соседями, прытко добежал до Лехиного подъезда и через минуту уже давил на кнопку звонка окуркинской квартиры.

Дверь открыл вечно бодрый Леха:

– О! Здорово! Долго жить будешь!

– Чего, вспоминал меня?

– Да нет, просто так. Заходи. Тютюнин вошёл.

Супруга Окуркина Лена сидела на диване, уткнувшись во вторую книгу своей жизни, роман Факунина «Бесстыжая Марфа».

«Тимур и его команда», которой Лена отдала лучшие годы, пылился на книжной полкой вместе с остальными двумя книжками семейной библиотеки.

– А-а, Серёга? – отвлеклась Лена и кивнула. – На разведку пришёл?

– На какую разведку? – Серёга сделал вид, что не понимает.

– Да ладно, расслабься, но помни, что я все слышу и вижу… – С этими словами Лена снова погрузилась в чтение.

– Пошли на кухню, – подтолкнул приятеля Леха. Стараясь не шуметь, они оставили Лену одну.

– Садись. Конфеток хочешь? Чайку? – предложил Леха.

– Да нет, не хочу, – отмахнулся Тютюнин. Он тяжело вздохнул. – Ты галерею-то спас?

– Ну ты спрашиваешь. На землю, что ли, выливать буду? Нет, все спас, до последней трехлитровки. Ты не представляешь, Серёга, сколько всего получилось.

– И сколько?

– Четыреста шестнадцать с половиной литров…

– Да ты что?! – Тютюнин даже поднялся с табуретки и почесал затылок, так поразила его эта круглая цифра – четыреста шестнадцать с половиной. – И где же все это находится?

Окуркин оглянулся на кухонную дверь, затем приблизил лицо к Тютюнину и прошептал:

– Я в гараже погреб вырыл. А Ленке сказал, что яму расширяю. Сказал, чтобы в полный рост ходить – мосты менять и подвеску…

– Мосты и подвеску, – как зачарованный повторил Серёга.

От мысли, что все это богатство, вся эта играющая на солнце красота трехлитровых банок может быть использована для мирных целей, у него захватывало дух. Теперь Тютюнин даже не мог себе объяснить, почему он так долго был против новых попыток очистки настоек.

– А ты, я так понимаю, созрел? – осведомился Леха, и на его лице заиграла плутовская улыбка.

– Не то что созрел – перезрел уже, – махнул рукой Серёга.

– Случилось, что ли, чего? Заболел?

– Да нет, это все яйца…

– Ну, значит, заболел, – настаивал Леха.

– Да не, яйца фламинговые.

– Фламинговые? – переспросил Леха. Секунду подумав, он добавил:

– Это дело политическое.

– Да какое политическое – мне на них сидеть, на этих яйцах.

– Это ещё зачем? Яйца-то фламинговые – чего тебе-то сидеть?

– Да потому что у ФЛЕМИНГИ их, наверное, утащили – ну, ты же знаешь Олимпиаду Петровну. У неё руки быстрее головы работают… Зашла в зоопарк, а там фламинга отлучилась на минутку с гнёзда, по нужде или ещё чего, так эта, блин, заслуженная работница карманной тяги тут же все и устроила. Небось очнулась уже в метро – в авоське корм для пеликана, в карманах яйца фламинги…

– Да, в этом смысле тёща твоя проворная, – согласился Леха. – Если бы она на моем заводе работала, я б, наверно, ни одного мотора не смог бы вынести – все бы ей досталось.

– И моторы, и станки, и кран-балки повышенной грузоподъёмности… – согласился Тютюнин.

– Ну, и чего вы дальше с фламингой делать будете? Съедите, как гуся?

– Нет, по задумке моей тёщи мы их должны в пруд выпустить.

– В какой пруд, Останкинский?

– Нет, Леха, в тот пруд, который наполнится дождевой водой этим летом. В.нашей яме, понимаешь?

– Вон куда Олимпиада Петровна-то смекнула! – Окур-кин вскочил с табуретки и принялся возбуждённо ходить по кухне. Однако, ударившись головой о подвесной шкаф, успокоился и сел на место. – Молодец тёща.

– Чего же молодец? Вдруг дождей не будет, тогда эти фламинги будут у меня в ванной жить.

– Курятник получится форменный, – заметил Леха.

– Курятник не то слово – птицефабрика.

Они помолчали, думая об одном и том же.

– Значит, переходим к следующему этапу? – серьёзно спросил Окуркин.

– Чего?

– Я говорю, будем вышибать клин клином, то есть повторно настаивать настойки на других… это… наборах трав!

– А ты говорить-то здорово насобачился.

– Ну так – литературу… это… штудирую! Осталось только посоветоваться со старушками по травам. Но это я возьму на себя.

– И когда мы все это закончим? – сглотнув, словно путник в пустыне, поинтересовался Тютюнин.

– За неделю управимся. Но если тебе приспичит, можно так бутылку взять. На бутылку у меня есть.

– Хорошо, я буду знать, – сказал Серёга. – Ну, мне пора.

– Постой, я тебя сейчас кваском угощу.

Окуркин открыл холодильник и, отодвинув в сторону помойное ведро, достал банку с квасом.

– А это чего у тебя? – спросил Серёга, указывая на ведро.

– Это? Это помойное ведро.

– А чего в холодильнике?

– Так завоняло сильно. Я туда вчера рыбьи потроха выбросил, так наутро такая вонь была, что просто держись.

– Ну и вынес бы ведро, чего в доме держать?

– А там ещё и выбрасывать-то нечего. Там ещё и половины не набралось. Ну что, квас-то будешь?

– Нет, Леха, спасибо. Чего-то расхотелось. Пойду-ка я лучше домой.