Текст книги "Лето любви и смерти"

Александр Аде
Время сыча. Лето любви и смерти

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© А. Аде, 2015

© ООО «Написано пером», 2015

Наташа

Ненавижу свое лицо. Господи, неужели мне суждено «носить» его еще тридцать, сорок, а то и – страшно представить! – пятьдесят лет? Нет, только не это!

Этот вопль рождается в глубине моей души всякий раз, когда вижу себя в любой отполированной поверхности. Сегодня – в старинном зеркале начала XX века (стиль модерн – тяжелая рама с растительным узором, изысканным и текучим).

За окнами антикварного салона, в котором я, выпускница искусствоведческого факультета университета, тружусь консультантом (то бишь попросту продавцом) властвует тягостный тусклый свет. Небо обложено предвещающими грозу сизыми тучами. Миновала уже неделя июня, а истинного истомно-знойного лета нет и в помине. Каждый день как под копирку: с утра попеременно солнце и тень, после полудня сумрак и дождь, вечер светлый и печальный. Лето, ау-у-у!

На усталых ногах неспешно прогуливаюсь среди безделушек прошлого. В свое время жеманные буколические пастушки, табакерки с портретами надутых монархов, графины, рюмашки и прочие очаровательные безделушки были самыми обыденными вещами. А теперь мы глядим на них с умилением. Уверена, лет через сто наши потомки будут точно так же растроганно млеть от повседневных вещиц нынешнего 2005 года. Всем нам отчего-то кажется, что прежняя жизнь была милой, чистой и немножко игрушечной.

В пустынном торговом зале медленно, неуклонно темнеет. Языческим идолом восседает охранник Петя, племянник директорши, круглый, как валун, добродушный и ленивый, мучимый одним желанием – поспать. Обычно заглядывают в магазинчик либо праздношатающиеся любители прекрасного (эти не покупают ничего, только любуются), либо жены «новых русских», самоуверенные, хамоватые, относящиеся к продавцам как к прислуге.

Около четырех с первым, робким еще рокотом грома в салоне возникает Нинка, постоянная покупательница, наглядный пример выползания на брюхе из грязи в князи.

Ее родители жительствуют в глухой сибирской деревушке, там же два брата и сестра. Только Нинку шалым ветром занесло в наш городок, где она, перебиваясь с хлеба на квас, окончила институт. Вышла замуж за однокурсника, тоже деревенского. После вуза оба распределились на один завод. Нинка завязла в конструкторском отделе, зато муженек, бригадиривший в цехе, быстро двинулся в гору. Рано или поздно ему светило директорское кресло, да нагрянули смутные времена. Завод повалился. Но Нинку и Владика, молодых и настырных, нелегко было сбить с ног. Начали челночить. Мотались в Китай и обратно, таща неподъемные сумки со шмотками, откупались от бандитов и таможенников, орали, толкались, если нужно – дрались. Поразмыслив, решили переключиться на съестное – выгоднее. Начали с комка, железной будки со слепым окошком, а закончили сетью продуктовых магазинов. Затем на семейном совете постановили: супруг продолжит дело, укрепляя и расширяя бизнес, Нинке же следует хранить тепло домашнего очага.

Все эти сведения я, естественно, почерпнула из Нинкиной трепотни. Нинка почти не заносчива и частенько откровенничает со мной как с подружкой.

Появившись в салоне, она тут же цокает ко мне, уверенно переставляя крепкие ножки. Маленького ростика, в меру упитанная, с задорным личиком, напоминающим мордочку болонки, Нинка – олицетворение несокрушимости и напора. На ней желтая ветровка, беленькая футболочка, расклешенные штаны пастельного зеленого цвета и белые туфельки. Нинка приобретает тряпки только в дорогих бутиках. С чувством прекрасного у нее не густо, и по магазинам она таскается с подружкой-шмоточницей Дианой, чей вкус безупречен. В знак благодарности, с год проносив вещь, Нинка за бесценок продает ее Диане.

– У меня проблемы, – с ходу начинает Нинка. – Мой-то, кажется, кобелем заделался, изменяет, гад.

– С чего ты решила?

– Ой, Натка, это ведь сразу видать. То глазки прячет, как виноватый, то рычит. И в постели не тот. Сбои стал давать.

– Что ж ты хочешь, Нинка, возраст, как ни крути.

– Какой возраст! Сорок два мужику. В самом соку. Да я уж и к гадалке сходила, и к экстрасенше. В один голос твердят: любовницу завел. Вот подлюка! Двадцать лет на него пахала, как конь, а он так отплатил!

– Не бери в голову. Перебесится и вернется в лоно семьи. Куда ему деваться?

– Так ведь обидно, Натка. Без меня он бы вениками на рынке торговал. Он же тютя. Я все пробивала. Конечно, теперь он крутой бизнесмен, а я кто? Домашняя курица!

Сетования Нинки сопровождаются вспышками молний и тяжким уханьем грома. Такой аккомпанемент скорее пристал античной трагедии, а не бабьей трескотне про мужа-изменщика.

– Ты уже высказала ему свое фу?

– Вот еще! Я, конечно, взрывная, если заведусь – лучше на моей дороге не становись, смету, как ураган. Но я не дура, я сначала должна убедиться, а потом уже меры принимать.

– Следить за ним будешь?

– Ага, этого еще не хватало. Для таких дел сыскные агентства имеются. Когда деньги есть, все просто. Вот только противно, что чужие мужики будут наше грязное белье перетряхивать.

– Послушай, Нинка. Сын моей знакомой служит в милиции, но недавно еще был частным сыщиком, шпионил за неверными муженьками и женами. Что тебе и требуется. Если хочешь, сегодня же с ней переговорю.

– Ох, нагляделась я на ментов… Ну ладно, согласна. Ты славная, Натка, – в круглых серо-голубых глазенках появляется редкая для Нинки теплота. – Что бы я без тебя делала?

– То же самое, что без меня. Можешь не сомневаться.

Как будто подтверждая мои слова, по стеклам дробно барабанят капли начинающегося дождя.

К вечеру небо над городом обретает необыкновенную прелесть: акварельные дымчато-опаловые тучи, сквозь которые нежно просвечивает синева. Под этим небом плавно перемещаюсь из антикварного безмолвия салона в стерильную тишину городской библиотеки.

Имя у библиотекарши редкое – Васса. Ей под шестьдесят. В отличие от героини Горького, в ней ни грамма железа: невысокая, в мешковатой одежде серых и коричневых тонов, она напоминает больную мышку. На дрябловатом унылом лице небольшие темные глазки. Волосы выкрашены в цвет воронова крыла, на подбородке редкие седые волоски. В молодости от Вассы ушел муж. Видимо, это событие сильно ее подкосило – она до сих пор не замужем и, похоже, поставила на себе крест.

Народу в царстве подержанных книг не густо, только бабулька шустро снует между стеллажами да две девчонки, шушукаясь, роются среди пестрых обложек дамского детектива.

Поболтав с библиотекаршей о пустяках, завожу разговор о ее сыне. На Вассу тотчас нападает тоска-кручина:

– Парень видный, красивый, далеко не дурак, а в личной жизни не везет, хоть плачь. Только школу закончил, сразу женился – и на ком? На белоручке и гордячке. Слава Богу, вскоре развелся. Я уж было обрадовалась: ну, думаю, обжегся, теперь умнее будет. Куда там! Лет десять холостяковал, выбирал – и нашел. Глазастую пигалицу. Я лично была против, но если женился – живи, тем более что она ему сынишку родила. Так нет, бросил – ради кого? – ради старухи. На одиннадцать лет его старше. Я сразу сказала: порог моего дома она не переступит. Одна надежда: до сих пор не расписаны. В гражданском браке живут. Причем, что крайне интересно, она сама регистрироваться не хочет. Вот дрянь! Сын ради нее семью бросил, хотя с детства переживал, что растет без отца, все жене оставил, квартиру, мебель, холодильник, телевизор. А она, тварь, еще кочевряжится…

Этот монолог я выслушиваю то ли в пятый, то ли в шестой раз, причем он практически не меняется, точно взят напрокат из какого-нибудь сериала. Выучивает она свои тексты, что ли? Теперь моя реплика, и я произношу ее:

– Может быть, эта женщина не хочет официального замужества именно потому, что понимает: она и ваш сын – не пара? Зачем жениться, если потом все равно на развод подавать?

– Не знаю, – библиотекарша поджимает губы. – Возможно, я к ней пристрастна…

– А у меня к вам дело, Васса. Моя приятельница подозревает мужа в измене. Не возьмется ваш сын проверить, хранит ли этот господин супружескую верность? Разумеется, его труд будет оплачен.

– А женщина состоятельная?

– Более чем.

– Тогда, думаю, он не откажется. Опера в ментовке получают – кот наплакал, а ведь нужно кормить-поить-одевать молодую жену, – Васса ехидно усмехается, выделяя слово молодую.

Перед сном сообщаю Нинке номер мобильника сына Вассы, после чего уютно устраиваюсь в постели с выбранной в библиотеке книжкой – «Черным принцем», уже не раз читанной и любимой. За помрачневшим окном вперебивку стучат дождевые струи. Нет более сладкого удовольствия, чем читать в дождь. Но едва погружаюсь в эстетский, медленно струящийся мир, в котором немолодой человек овладевает тоненькой девушкой, облаченной в костюм Гамлета, как тренькает висящий у моего изголовья телефон.

– Я договорилась с твоим ментом, – заявляет Нинка. – Встречаемся завтра вечером, в восемь. У него дома. Составишь компанию? Тогда в семь подскочу к твоему салону. Ба-бай!

* * *

Вечер мутный и прохладный – продолжение столь же грустного мерклого дня. Перехватив в кафе по пироженке, наскоро запитой черным кофе, отправляемся к сыну Вассы. За стеклами серебристой Нинкиной «тойоты» мелькает городской центр, разноцветный и аккуратный. В скверах бьют фонтаны и гуляет праздный народ. Затем – как-то вдруг – начинается индустриальная окраина, серая, угрожающе-мрачноватая.

«Тойота» несется по проспекту, петляет среди улиц и, наконец, добирается до нужной железобетонной высотки. Загаженный подъезд. Подергивающийся, как паралитик, грохочущий, повизгивающий, подозрительно пахнущий лифт. Восьмой этаж. Дверь отворяет высокий мужчина в футболке и вытертых джинсах.

Мент по прозвищу Королек.

Хотя Васса уши мне прожужжала рассказами о нем, я ожидала увидеть нечто среднесдельное – какая мать бывает объективной по отношению к собственному чаду. И едва не ахаю в голос при виде викинга с зачесанными назад блондинистыми волосами. Ничего не скажешь, элитный образец мужского племени. Поставь рядом с манекеном – не отличишь, разве что голова покрупнее и глаза, зеленоватые, будто слегка крапчатые, как бледный нефрит, живые и насмешливые.

После грязного провонявшего подъезда попадаем в квартиру, интерьер которой я, как женщина и искусствовед, оцениваю на пять с плюсом. В комнате, элегантной и чуточку старомодной, с бледно-фиолетовыми обоями и темной мебелью, появляется еще один персонаж – подруга Королька по имени Анна. Темноволосая, курчавая, загорелая, в белой маечке и такого же цвета брюках, – парижанка, да и только. Она напоминает «Юдифь» Климта, только волосы короче и губы полнее. Та же гордая посадка головы, длинная шея и лицо с высокими скулами и тяжеловатой нижней челюстью. Ничего не скажешь, парочка образцово-показательная.

По временам Анна и Королек обмениваются быстрыми взглядами, и я кожей ощущаю: все в этой квартире наэлектризовано счастьем и желанием. Дипломатическая часть вскоре благополучно завершается, и Анна уволакивает меня на кухню, оставив Королька и Нинку наедине: отношения сыщика и клиента столь же деликатны, как пациента и врача.

Если случайно встретятся двое мужчин – интеллектуал и работяга, разговаривать им будет не о чем. Но любые две женщины обязательно найдут темы для трепа. Когда через полчаса на кухню заглядывает Королек, мы с Анной уже на «ты».

– Ната – человек-жилетка, – аттестует меня Анна. – Вижу ее впервые, а уже хочется поделиться самым-самым.

– В меня удобно поплакаться, – подтверждаю без особой радости. – Для мужиков я – свой парень. Они со мной дружат. Только любят, увы, других.

– Кроме Королька, у меня нет близких людей, – говорит Анна. – Если ты не против, мы могли бы изредка встречаться. Королек ревновать не будет. Не будешь? – Она с улыбкой оборачивается к сожителю, и меня опять поражает любовь, светящаяся во взгляде этих двоих.

– Твой друг – мой друг, – Королек протягивает мне большую ладонь.

Усаживаясь за руль «тойоты», Нинка вздыхает:

– Повезло бабе. Заметила, как он на нее смотрит? А ведь не молодая, не фотомодель. Мой обормот от меня бегает, а этот как привязанный. Везучая.

– Не строй из себя сироту казанскую. Муж есть, пусть даже гулящий, денег навалом. А у меня ни мужа, ни денег. Ничего, терплю.

– Будут, – категорично заявляет Нинка, хлопая ладошками по баранке. – И мужик, и бабки. На блюдечке с золотой каемочкой. В ближайшее время. Точно. Я никогда, мать, в прогнозах не ошибаюсь.

Недоверчиво хмыкаю.

– Вот помяни мое слово, будут! – еще решительнее изрекает Нинка. – И очень скоро.

* * *

Спустя три дня, как обещала, заезжаю к Анне и Корольку. Смеемся и болтаем. Королек артистичен, как тамада на свадьбе. Я не дура, понимаю: он старается для Анны. Ей захотелось новую игрушку – меня – и он усердствует вовсю. С особым аппетитом рассказывает курьезный эпизод из своей богатой на события жизни частного сыщика. И, завершив повествование, обводит нас ликующим взглядом художника, создавшего шедевр.

– А теперь, – говорит ему Анна, – будь добр, оставь нас наедине. Дамам нужно посекретничать.

Королек тут же встает и без слов удаляется. Здорово она его вышколила – или это любовь, которую я никогда не встречала в жизни?

У Анны глубокое контральто с еле заметной хрипотцой:

– Королек – мой самый близкий друг, но он мужчина, а это, извини за банальность, иная планета. А ты и родственная душа, и женщина.

Напав на золотую жилу, говорим о представителях так называемого сильного пола, никогда не понимавших нас, нежных и утонченных.

– Поверьте, батенька, – утверждаю я, ненавязчиво картавя, – в России – отдельно взятой стране так называемого цивилизованного мира – неизбежна полная и окончательная победа матриархата! Ленивая, грязная, агрессивная, спивающаяся часть населения под названием «мужики» будет служить нам!

– Вы уверены, Владимир Ильич? – давясь смехом, интересуется Анна.

– Век свободы не видать!..

Отвозя меня домой в своем бордовом «жигуленке», Королек по дороге выдает информацию:

– Увы, Нинка действительно обманутая жена. Я слегка попас ее благоверного и разведал нелегальную квартирку, в которой он утешается с некой мадамкой. Как бы это помягче твоей подруге преподнести, чтобы не слишком огорчить?

Я призадумываюсь. Учитывая Нинкин темперамент, трудно представить, что можно сообщить ей такую «чудненькую» новость и при этом избежать маленького ядерного взрыва. Мои размышления прерывает сотовый, вызванивающий фугу Баха. Подношу телефончик к уху – и вздрагиваю от исступленных воплей Нинки:

– Уже десять, а Владьки нет, паразита! Раньше днем трахался, а теперь у своих шлюх на ночь остается!..

В ярости Нинка, не переставая, сыплет матом.

– Угомонись, Нин. А если с ним что-то случилось?

– Кой хрен случилось! Кобель проклятый! Сволочь!

– Ты звонила ему на мобильник?

– Не отвечает, подонок! Трахается и не отвечает!..

Кое-как успокоив Нинку, сообщаю новость Корольку. К моему изумлению, его лицо становится озабоченным и даже мрачным.

– Сейчас заброшу тебя домой, потом съезжу, проведаю конспиративное гнездышко нашего голубка.

– Умненький Королек, добренький Королек, пожалуйста, возьми меня с собой! Существование мое пресно, из своего болота не вылезаю, а тут такая подворачивается возможность приобщиться к человеческим страстям… Хоть на пару минут!

Королек пожимает плечами.

– А не пожалеешь потом? На пожар таращиться небезопасно, госпожа ротозейша, рискуешь сгореть сама. Но желание дамы – закон.

Он разворачивает машину. Катим на юго-запад, в спальный район.

– Похоже на увеличенный макет, – Королек указывает на светло-серые стандартные многоэтажки, выстроившиеся в строгом порядке, как солдатики на плацу. – Когда попадаю сюда, всякий раз ощущаю себя вот такусенькой фигуркой из папье-маше.

Он выруливает на обширную площадку и останавливается. Вылезаем из легковушки и направляемся к одной из плоских девятиэтажек. Изрисованный и донельзя ободранный лифт поднимает нас на седьмой этаж. Три двери. Две дорогие металлические, с большими «глазками». Третья, та, что слева, возле мусоропровода – советская деревяшка цвета аквамарина. В нее-то Королек и звонит.

Молчание.

– Закрой глаза, – велит он.

Послушно зажмуриваюсь. Раздается тихое звяканье. Не выдержав, осторожненько приоткрываю веки. Так и есть. Королек возится с замком.

– Это же противозаконно! – возмущаюсь шепотом.

– Ай-ай-ай, – Королек укоризненно качает головой. – Я же просил. Надо было оставить тебя в «жигуле».

– Нет-нет, я буду паинькой. – Снова добросовестно смежаю веки, но Королек тихим свистом приглашает следовать за ним.

Проникаем в двухкомнатную квартиру. Миновав крошечную прихожую, заглядываем в гостиную. Здесь обстановка более чем скромная. Скорее всего, мебель осталась от прежних хозяев – убогая, местами покарябанная фанера, разрисованная под дерево. Обои зеленоватые, в цветочек.

Заходим в маленькую спальню. Закатное солнце едва пробивается сквозь задернутые темно-красные гардины, чуть поблескивает выцветший золотой узор на пунцовых обоях.

Королек останавливает меня предостерегающим жестом.

Вытаращив глаза и ровным счетом ничего не понимая, пялюсь на двух голых людей – мужчину и женщину, оцепенело стоящих на коленях. Потом соображаю, что они прикручены к спинке кровати. С этого момента все становится нереальным и смутным.

– А Владик-то не явился домой по уважительной причине, – негромко бросает Королек, направляясь к выходу. – Давай отсюда, живо.

На ватных ногах плетусь за ним, не видя перед собой ничего, кроме застывших мертвых лиц.

– Чаю хочешь? – заботливо спрашивает Королек, когда оказываемся в его «жигуленке».

Отрицательно мотаю головой. Он наливает из термоса чай, протягивает мне. Послушно пью крепкий сладковатый напиток, но лучше не становится, наоборот, только бурно разыгрывается воображение.

– Тебя домой отвезти или вернемся к нам?

– Домой, – отвечаю одними губами.

Дальнейшее выпадает из моей головы, упорно занятой перемалыванием увиденного. Взбунтовавшийся мозг то с маниакальной дотошностью мусолит детали, припоминая черничку родинки над верхней губой застывшей девушки, то принимается мучительно размышлять: «Мертвецы казались живыми оттого, что в спальне царил красный свет, да-да, именно так, если бы комнатка была синей или зеленой, они выглядели бы куда ужаснее…»

Способность воспринимать окружающий мир частично возвращается ко мне только в квартире Анны.

– Ната решила переночевать у нас, – сообщает Королек многозначительно.

На короткое время он и Анна уединяются, после чего Королек отправляется в спальню, а его подруга стелет мне на диване, присаживается рядышком на стул и неожиданно начинает исповедоваться:

– Мы с Корольком слишком поздно встретились. Знаю, однажды он от меня уйдет. И готова к этому. Сказала себе: живи и радуйся каждой минуте. И если впереди одинокая старость, значит, так тому и быть. Буду счастлива его счастьем…

Здоровой частичкой лихорадочно полыхающего мозга понимаю: Анна растравляет передо мной свои раны для того, чтобы я не осталась наедине с воспоминаниями о двух притороченных к кровати голых манекенах. Начни она успокаивать меня, я бы наверняка устроила истерику.

За окном медленно-медленно тускнеет чистый и долгий вечер.

Плыву-уплываю в сон, но на грани яви и сновидения четко вижу их, мертвых, желтовато-белых, погруженных в отсветы красного, вижу синяки на лицах, темные пятна от ожогов, отверстия от пробивших головы пуль и струйки запекшейся крови.

Потом, ничуть этому не удивляясь, оказываюсь в ювелирном магазине, стены и окна которого завешаны красной тканью. Стою за прилавком среди изобилия золота, серебра и драгоценных камней и сама увешана цацками, как новогодняя елка. Раздается звон колокольчика, и словно ниоткуда появляется мужчина со смазанным лицом. «Мне нужно обручальное кольцо». – «А какой размер?» – спрашиваю я. Молча роется в карманах длинного черного пальто. Снимает пальто, шарит в черном пиджаке, вынимает отрубленный, покрытый засохшей кровью палец с родинкой возле ногтя и говорит, с трудом ворочая языком, точно глухонемой: «Вот такой…»

На мой истошный крик прибегает Анна, босая, в ночнушке, принимается гладить, успокаивать. Лежу в холодном поту. В комнате светло. За раскрытой на лоджию дверью истово верещат птицы.

* * *

Черт меня дернул из дурацкого любопытства напроситься в помощницы к Корольку! Теперь до самой смерти буду помнить алую сюрреалистическую спаленку с двумя голыми восковыми куклами, Адамом и Евой, вкусившими по запретному плоду – пуле в голову.

Прохаживаюсь среди антиквариата, тщетно борясь с выматывающим видением.

Салон – моя крошечная вселенная. Каждое утро, едва оказавшись в зале, здороваюсь с фарфоровым ангелочком: «Привет, кудряш», и он отвечает мне плутоватой улыбкой. У него румяная мордашка сорванца, сдобное тельце и позолоченные крылышки.

– Мне было так плохо, маленький, – доверительно сообщаю ему сегодня. – Если бы ты увидел то, что я…

В его голубых глазках – или это мне кажется? – понимание и печаль.

Около четырех часов появляется Нинка, бледная, зареванная, с чернотой под глазами.

– Вчера Королек сообщил мне, что Владька…

– Знаю, – скорбно говорю я.

– … и посоветовал заявить в милицию, что пропал муж…

Ее губы начинают трястись, по щекам ползут слезы.

– Не изводи так себя, Нин. Владик предал тебя.

– Еще бы, – ее слезы мгновенно высыхают. – Это из-за него, паразита, у меня ребеночка нет. Я беременная такие сумищи волочила, вспомнить жутко. Думаешь, он сказал: «Ниночка, тебе нельзя?» Ага, разбежался. Давай, коняга, вези, пока пупок не развязался! А у меня раз выкидыш, второй – и амба.

– Вот видишь.

– Тебе не понять, Натка. К кошке и то привыкают. А тут человек. Двадцать один год вместе – не шутка. Вроде бы скотина, изменщик, а ведь срослись так, что и не разберешь, где он, где я.

– Да ты же разводиться хотела.

– Какое там! Изуродовала бы подлеца, волосенки все повыдергивала, но о разводе и мыслей не было…

Перекинувшись парой слов, прощаемся. Убитая горем Нинка, решительно переступая ножками-тумбочками, отправляется заниматься своими скорбными делами. Зачем, спрашивается, приходила? За утешением и поддержкой? Так ее не то что смерть неверного мужа – никакой цунами не повалит.

Она исчезает, а я остаюсь среди старинных побрякушек. И кажется мне, что я на какой-то миг вынырнула из сонного прошлого, увидела беспощадное ослепительное настоящее и снова погружаюсь в стоячую воду.

Дома перед сном пытаюсь читать «Черного принца». С трудом одолеваю главу, откладываю книжку и принимаюсь размышлять об убитом Владике и его любовнице. И вдруг с изумлением понимаю, что мне они куда интереснее рафинированных героев романа. К черту выдуманный мир, населенный никогда не существовавшими людьми! Я сама героиня – пускай и не самая главная – нескончаемой книги под названием «жизнь»!

* * *

Пропавшего Владика и его подружку быстро отыскали, надо полагать, не без содействия Королька.

Сегодня похороны. Как нарочно, вчера закончилась череда прохладных пасмурных дней, и погода совершенно не соответствует ситуации. На небе ни облачка, изрядно припекает, и сверкает, кажется, все, что способно отражать режущий солнечный свет.

Нинкиного мужа я при жизни не имела чести знать, впервые увидела его уже мертвым, да и то вскользь, находясь на грани обморока. Нынче вижу его во второй раз, запрокинувшего к солнцу окаменевшее желтое лицо. Пулевое отверстие аккуратно и даже игриво прикрыто прядью волос. По словам Нинки, был он веселым и общительным мужиком, любителем выпить в шумной компании, а сейчас его лик обрел величавость, даже сановность и такой отрешенный трагизм, точно сама смерть не в силах прервать длящихся мук.

Народу собралось немного, в основном, представители магазинчиков, входящих в империю Владика.

Веду под руку накачанную лекарствами Нинку. Иногда она наваливается на меня всей своей тяжестью, и приходится, стиснув зубы, тащить ее чуть ли не волоком. Позади нас бредут родители Владика, недавно продавшие избушку в деревне и переехавшие в город, поближе к сыну.

Сжигают непутевого Нинкиного мужа в крематории. Зал с помостом для гроба торжественно сумрачен. Стройная черноволосая женщина с матовым лицом, застывшим в профессиональной гримасе скорби, заученно читает слова соболезнования. На ней приличествующий случаю элегантный черный костюм.

Во время прощания Нинка устраивает тихую истерику, с трудом отрываем ее от гроба. Владика накрывают крышкой, и он под надрывающую сердце музыку медленно опускается вниз, туда, где неистовствует огонь, дожидаясь своей жертвы.

Поминки справляем в маленьком кафе, стилизованном под русскую избу. Я сижу по правую руку от Нинки. По левую – старик и старуха, незаметные, неприкаянные, замкнувшиеся в своем смиренном горе: Владик был их единственным ребенком.

Под печальные тосты, сопровождающиеся водочкой и закуской, публика веселеет, сбрасывая, как лишнюю одежду, напускную меланхолию. В помещении становится шумно, точно в кабаке.

– Поехали, – говорит мне Нинка, шмыгая носом, – больше здесь делать нехрен.

– Давай хоть Владиных стариков прихватим.

– Точно, бери их, и двигаем.

Усаживаемся в Нинкин серебристый автомобиль. За рулем крепыш лет тридцати, неразговорчивый и серьезный. Завозим родителей Владика в их «хрущевку» на окраине города. Они тихонько двигаются в сторону подъезда, немолодые, сутулые, и я представляю, какой им суждено пережить вечер. И всю оставшуюся жизнь.

– Переночуй у меня, Наточка, – просит Нинка. – Что-то мне неспокойно.

– О чем разговор.

И шофер молча везет нас на квартиру вдовы.

Имея немалые деньги, Нинка обитает в унылом, бестолково застроенном районе, в скромной «хрущевке» на улице имени пламенного большевика. Ее трехкомнатная квартира на втором этаже обставлена недешевой мебелью, но выглядит холодно, ординарно, как средней руки офис. Среди вещей замечаю своих знакомцев из салона, и теплеет на сердце, точно родных встретила.

Пьем растворимый кофе из вульгарных чашечек с розовыми розочками. Получив на поминках алкогольный удар (а для меня рюмка водки – что для иного бутылка), воспаряю на кофейных волнах в райские кущи. Нинка тоже немного отмякает и только беззвучно плачет.

Чтобы окончательно забыться, она, сопя и всхлипывая, включает телик. Прокрутив несколько программ, останавливается на местной. С громадного плоского экрана к нам обращается известная в городе личность – владелица центра красоты и (по совместительству) городская депутатша. Ее коронная тема – обездоленные дети и старики, и в народе ее именуют Плакальщицей. Вот и сейчас она вещает о том, как бедствуют позабытые всеми пенсионеры. Ее гладкая журчащая речь – соединение ходульной патетики и на удивление неподдельной боли.

– А ведь точно! – воздев указательный пальчик, восклицает Нинка, в ее голосе звенят чистые слезы жалости. – Мое горе – еще полбеды. Подумаешь, потеряла изменщика-муженька. И хрен с ним! Разве сравнить мои страдания с ихними. Вот кто действительно мучается. А за что? Всю жизнь вкалывали, воевали, ничего для страны не жалели, а теперь никому не нужны. Молодец, Плакальщица, даже мою очерствелую душу прошибла. Так. Завтра же найду какую-нибудь нищую старушенцию и стану помогать!

Несчастная неведомая старушка! Представляю, как Нинка задолбит ее своим милосердием.

Укладываюсь на могучий кожаный диван в гостиной, стараниями Нинки превращенный в широкое ложе. Сама она шлепает в супружескую спальню, но минут через пять прибегает, присаживается на краешек дивана:

– Не могу! Мне кажется, он рядом лежит!

В ее глазках-шариках топорщится ужас. Еще с полчаса что-то бормочем заплетающимися непослушными языками. Задремываю, неуклонно качусь в сон – и вздрагиваю от телефонного звонка.

– Кого черт принес? Меня нет, – бурчит Нинка.

Телефон упрямо продолжает тирлиликать. Взбешенная Нинка, матерясь, топает в прихожую и вскоре возвращается, еле передвигая ноги.

– Что случилось, Нин?

Повалившись на меня, она только мычит, обхватив руками встрепанную голову. Кое-как выбираюсь из-под нее, мчусь на кухню, лихорадочно рыскаю по шкафчикам, нахожу бутылку коньяка.

Залпом осушив рюмашечку, Нинка обретает способность соображать и связно произносить слова.

– Натка, мне угрожают!

– Кто?

– Понятия не имею. Мужской голос. Говорит: «Если не хочешь, чтобы с тобой поступили как с муженьком, делись». Спрашиваю: «Кто звонит?» А он отвратно так засмеялся и отключился. Натка, я теперь не усну. А если они придут сегодня? Будут меня пытать и убьют! Натка! Я им все отдам! Плевать мне на деньги, на магазины. Жизнь дороже. Позвони своему Корольку, – не совсем логично добавляет Нинка, – он должен меня защитить!

– Нинка, одумайся, первый час ночи.

– Звони, или я до утра не доживу!

После долгих гудков, когда уже собираюсь вешать трубку, раздается сонный голос Королька. Сбивчиво объясняю ситуацию.

– Вот что, Ната. Ты девочка умная. Проверь, надежно ли заперты двери и окна, утихомирь Нинку. И попытайтесь забыться сном. Утром заеду.

Ночь провожу бессонную и кошмарную. Воспаленная Нинка вываливает на меня столько подробностей из своей кипучей жизни, что у меня раскалывается голова. Засыпаем под утро, около пяти, а в восемь появляется Королек. Выслушав опухшую, взвинченную Нинку, подводит итог:

– Забавно.

– Выходит, Владика убили из-за магазинов? – спрашиваю я. – А я-то думала, это сделал обманутый муж любовницы.

– Начнем с того, что обманутые мужья не разглаживают неверных жен и их любовничков утюжком. Пришить в состоянии аффекта – это пожалуйста, с превеликим удовольствием, но пытать… К тому же подружка Влада и замужем-то не была. Нет, девочки, тут другое. Слушай, Нинок, в последнее время твой благоверный не заикался о каких-нибудь проблемах? Невыплаченных долгах, например.

– Какое там! Наоборот, был очень даже веселый… черт бы его драл! Что он только в ней нашел? Ни рожи, ни кожи. Девки сейчас – закачаешься. Если б хоть такую выбрал, а то… тьфу, прости господи!

Королек смотрит на часы.

– Ну, девчата, пора мне. Ната, если хочешь, могу подбросить до работы.

– Наточка, милая, дорогая, не оставляй меня одну! – дико вопит Нинка. – Я ж умру со страха! Хочешь стать моей компаньонкой? Буду жалованье тебе платить. В два… в три раза больше, чем в твоем паршивом салоне. Потом – мамой клянусь! – отпишу магазинчик, станешь богатой. Такая удача один раз в жизни выпадает. Решайся, Натка! Скажи: да!

– Извини, Ниночка. Нет.

– Дуреха, упускаешь такую удачу. В последний раз предлагаю. Ну!.. Ладно, живи уродом. Я еду к тебе. В салон. Ты же можешь торчать там часами. Вот и я с тобой заодно. А ты топай, – бросает Нинка Корольку. – Нам надо одеться, Натку я отвезу сама.