Текст книги "Экспедитор. Наша игра"

Бывшая Россия
Трасса Ижевск-Казань
За деревней Большая Венья, перед деревней Юськи…

 
«Виктор Цой» – молитва лихих времен,
не осталось Богу иных имен.
На заборах Родины вкривь и вкось
нам чертить в отчаянье довелось,
утверждая новый высокий миф:
«Цой – жив!»
И в душе, наверно, решил любой,
начиная с миром неравный бой
за любовь, свободу или успех:
«Виктор Цой, с тобой я сильнее всех».
И врубил на полную громкость рок,
повышая свой болевой порог…
Сколько каждый выкурил сигарет,
сколько пленок выдрали из кассет
наши магнитофоны, начав сдавать.
Сколько раз нас вынудил воевать,
сколько нервов вымотал век лжецов.
Цой, спасибо, что воспитал бойцов.
Неудачи делали нас сильней,
и любая дрянь окаянных дней
разбивалась, как о гранитный риф:
«Цой – жив!»
 

Марина Струкова

Пять часов спустя колонна джипов, выйдя из города, рванула на Казань по все еще поддерживаемой в хорошем состоянии трассе – через Татар-базар и дальше.

Майор Новик – сам себя он называл полковником, хотя и оставался в майорском звании, – напряженно думал о том, что будет дальше.

Он ни разу не сомневался в том, что впереди большая кровь. Понятное дело, зашли наскоком – раньше это рейдерский захват назывался, но долго так продолжаться не будет. Свои, менты, смотрят волком – у них свои интересы, свои точки. А он знал, как будут рвать, потому что сам рвал…

Он Ягафарову говорил – не надо хлебало на чужое разевать. Возьмем Камбарку, Нефтекамск, что получится – и пока все. Нельзя у людей кусок отнимать – пострадаешь реально. Так нет…

Московские жрут в три глотки, и Ягафаров с ними. А аппетит во время еды приходит. И забываешь, что большим куском можно и подавиться. Наверху договорятся, да и не достать их, а что касается их…

Положат в случае чего первыми – их.

Новик достал планшет – пока не забыл. Надо пару мыслей записать, пока едем, чтобы не забыть. Начал тыкать по клавишам…

Машину тряхнуло.

– Осторожнее, ипать!

– А, фак…

– Чего?!

Машина сбавила скорость.

– Кирпич по дороге рассыпал кто-то…

В головном УАЗе, бронированном, лобовое стекло вдруг влетело, вломилось внутрь всей своей планидой вместе с пулей калибра 12,7. Машину мотнуло.

– Чо…

…

– Атас!

Новик на автомате выдернул пистолет, машина еще катилась – и вдруг со всей силы хватили по кузову, птицей взлетел вверх капот…

– Из пэтээра мочат!

Густо зацвикали пули, Новик вывалился из машины, не дожидаясь, пока она полностью остановится, больно ударился, попытался встать… и тут идущая следом машина проехала по ноге, впечатав лодыжку в асфальт…

– А-а-а…

Майор заорал, будто стремясь выкричать дикую боль, в то время как от автобусной остановки, бетонной, стреляли и с горки стреляли. Вокруг – беспорядочно стреляя, пыталась вырваться из засады колонна…

Он понимал – всё…

Он пополз. Ноги как будто не было, боль накатывала волна за волной, но он полз к обочине, полз упорно.

Надо ползти. По фиг всё, надо ползти…

Больно. Но надо ползти…

Майор так и полз… пока не уперся в чьи-то ботинки…

Посмотрел.

– Ты…

– Я.

…

– Ягафаров – где?

– В п…де на самом дне!

– Ладно. Бывай.

Пистолет грохнул – и больше Новику не надо было ползти. Больше ему уже ничего не надо было.

БТР перекрыл дорогу, пропускали по одной полосе. На другой стороне дороги, носом к Казани, задом к Ижевску, стояла вереница машин. Работала следственная группа.

Кто-то просто курил, стоя в сторонке и ожидая результата.

Следак что-то писал в большой тетради… раньше все на диктофон, потом перегоняли. А теперь и бланков то для протоколов ни хрена нет, на чем придется, на том и пишут. Да и кому это…

Эксперт подошел…

– Товарищ…

– У вас начальник есть. Ему докладывайте.

– Виноват.

Но сам не ушел, остался.

Огнестрельные… баллистику надо назначать и трасологию… как минимум три разных ствола.

Хорошо поработали…

– Товарищ полковник…

По обочине, оскальзываясь – утром дождь был, – бежал кто-то из УГРО.

– Там… Трошков.

– Что значит – там Трошков?

– Убитый!

Попцов приехал не первым – от Воткинского шоссе гнать долго. Прокурорские первыми успели.

Трошков лежал на спине, его сфотографировали, потом осторожно перевернули. Одна пуля в затылок, разворочено все. Похоже, не перемещали.

Бывший подчиненный. Еще с учебки друг друга знали. С милицейской школы.

Твари…

– Убрали информатора? – вслух поинтересовался прокурорский. – Платить не захотели.

У полковника Попцова потемнело в глазах, рука сама упала на пистолет.

– Убью!

Навалились, со всех сторон, за руки схватили.

– Товарищ полковник, нельзя же… успокойтесь.

– Убью… крыса канцелярская…

– Люди же…

– Убью…

Прокурорский от греха подальше смылся. На дороге тормознули еще две машины – эфэсбэшники.

– Убью гада…

Бывшая Россия
Граница Удмуртии и Кировской области, лес

В России есть много глухих мест, но главные из них – не в Сибири, как кто-нибудь думает.

Ведь глушь – это не просто глушь. Не просто тайга, как в Сибири, или пустота, как на Севере. Куда более страшная глушь – это те места, которые раньше были как-то обжиты человеком, а потом им были покинуты. Или кто-то остался – один из десяти. Вот это – настоящая глушь, с покосившимися избами, уходящей в никуда ниткой узкоколейки и брошенными трелевочными тракторами да зонами, тоже брошенными.

Это – по-настоящему страшно…

– Хъа, хъа, къамал дац. Дик ду[6]6
  Да, да, без вопросов. Хорошо (чеченск.).


[Закрыть].

Пожилой, но все еще крепкий человек с жестким, словно вырубленным из камня гор лицом передал гарнитуру рации молодому парню, который постоянно был при нем, привычно погладил висящий на боку «МP5SD».

– Работаем…

Несколько кавказцев – пожилой был у них старшим, – сверившись с картой, углубились в лес. Перед тем как уйти, один из них оставил рядом с машинами ловушку из гранаты…

Лес…

Лес был знаком пожилому, как и любому чеченцу, но не русский лес. Русский лес сырой, там нет черемши, которую собирают все чеченцы и которая стала одним из национальных блюд, но тут есть грибы. Как и почти все пожилые чеченцы, этот не ел грибов. Потому что в ссылке, которую их народ отбывал в Средней Азии, они во многом приняли местные обычаи, а там грибы не едят, потому что грибы носят такое же название, как и конские гениталии. Но сейчас такое время пошло, что и свинину есть будешь, и грибы только так полетят.

Подлое время…

Идти по русскому лесу тяжело. Он сырой. Папоротника много, заросли целые. Есть и орешник – орехи есть и в чеченском лесу, если ушел в лес – тоже можно покушать, если совсем нечего есть.

Впереди просветлело – дорога или еще чего…

Ваха, их проводник и снайпер, залег у края опушки, смотря на мир через оптический прицел автоматической G3, лежал какое-то время, затем показал палец. Не средний, большой…

Мегар. Можно.

Чеченцы редкой, волчьей цепочкой пересекли прогалину с разбитой и заросшей дорогой и идущей в никуда заржавевшей веткой узкоколейки.

Пожилой подумал – все-таки они с русскими чем-то да похожи. И те и другие ищут спасения в лесу, только у чеченцев земли – вот столечко, как и леса, как и всего, а у русских столько, что за всю жизнь не обойти. И зачем тогда русским их земля?

Аллах знает.

Хотя сейчас разницы нет никакой. Нет больше ни чужой земли, ни своей земли, ничего. Есть только тяжкая кара Аллаха, и то, что она поровну легла и на неверных и на правоверных, свидетельствует лишь о том, что Аллах не поверил в искренность их веры и наказал их так же тяжко и страшно, как неверных…

Да и как иначе могло быть? Столько мечетей построили – а молодежь старших не уважает, люди водку пьют, нехорошо ругаются, в Москву едут, чтобы сделать блуд. Он как-то раз отчитал такого, который в хадж собирался, а перед этим в Москву, кокаин нюхать, с бабами это самое сделать. А отец у него – глава райадминистрации, ворует. Он тогда спросил его – неужели ты думаешь, Аллах не видит, что ты делаешь? Молодой негодяй, который и тогда был навеселе, сказал: «Аллах простит».

Вот из-за таких, как этот мерзавец, все и пострадали. И продолжают страдать.

И хоть мысли были тяжкие – а опыт бывшего полевого командира подсказал – люди устали.

– Привал…

Расположились, охранение растворилось в лесу. Кто мог отдохнуть, тот моментально лег или сел, начал распаковывать еду. Раньше были «Сникерсы» – это хорошо, в лесу все тропинки были усеяны обертками от «Сникерсов». Сейчас «Сникерсов» нет, это плохо, но они самодельные батончики сделали. Чеченцы вообще быстро привыкают к любым обстоятельствам.

Кто-то закашлялся, но тут же зажал рот. Помнят еще: за шум, кашель в лесу положены палки.

Сам пожилой расстелил на коленях материал, выбил пин, наскоро раскидал свой пистолет-пулемет, потер, брызнул смазкой. За оружием следить надо – не русские «калашниковы», хотя и за ними надо следить. Но тихий, как смерть тихий…

Тот же внутренний метроном показал – пора.

– Пошли.

Только через еще пару часов перехода они приблизились к месту, которое по ориентирам им передали по дальней связи…

Первым опасность почувствовал Ваха. Дым. Запах дыма. Значит, тут есть жилье, есть человек. А это опасно…

Опасность…

Чеченцы, и так осторожные, преобразились, не получая команд, волчьей стаей они выдвигались на обхват, каждый видит другого, выносчики[7]7
  Физически крепкие боевики, назначенные выносить раненых и убитых, если есть возможность.


[Закрыть] заранее назначены, если что. Каждый знает что делать, каждый охотился…

Командир приблизился к Вахе, тот показал ему на леску в траве.

– Растяжка?

– Нет. Какая-то система…

Точно пришли.

– Я вон там лягу… – показал Ваха.

– Осторожно…

Ваха только подмигнул, закинул винтовку за спину по-биатлонному и пропал в высокой траве…

Командир группы сделал знак, около него оказался один из своих.

– В траве система, передай: всем быть осторожнее. Наблюдать.

– Кха, эфенди…

 
Зданье школы горит, будто факел беды.
Пули жалят тела, словно тучи москитов.
И на небе видны золотые следы
Под священный шатер уходящих шахидов…
И срываясь на мат, и фортуну кляня,
Плачет русский солдат и стреляет в меня.
Мне же, город родной, моя честь дорога —
Ведь победой одной пахнут трупы врага…
Пашут землю отцовскую бомба и СКАД,
Боронуют, осколками мин засевая.
Из неё ж вырастает лишь только джихад,
Чтоб Ичкерия стала страной урожая!
Дышит кафир теперь, словно загнанный зверь.
Было много потерь, но в победу ты верь!
И в священном строю я на страже стою,
Даже в трудном бою я нашиды пою!..
 

Казалось бы, все просто, и они точно знали, где враг и где друг и за что надо сражаться? Но как получилось так, что друзья, правоверные, обрекли их на смерть. А вековечные враги помогли, приютили, дали место в строю?

Может, не так уж и глупы были предки, смирившись с властью кафирского русского царя, предпочтя его власти лукавых османов и кровавых, подлых англичан? В мире, полном куфира и зла, иногда приходится выбирать из двух зол меньшее…

Примерно через час лидер чеченцев понял, с чем он имеет дело.

Это был лесопункт. При советской власти – большая деревня, со станцией узкоколейки и даже магазином – само по себе это свидетельствовало о важности этого пункта, потому что в менее важные деревни раз в несколько дней приезжал вагон, лавка. Где-то рядом – зона, и наверное, не одна, а тут вольняшки живут. Жили. Потом ушла советская власть, все отсюда уехали. А теперь вернулись – потому что в замертвяченных городах стало невозможно жить…

Так и живут. Тут по сути что-то наподобие лагеря, как у них. Только не в землянках, а в домах и открыто почти.

Оставалось найти ответ на вопрос: где?

А найти его было несложно. Можно, конечно, жить в зоне, там капитальные сооружения каменные, запретка. Но там – вряд ли. Потому что каменные помещения, да еще большие, сложно обогреть – зимой торфа или дров не напасешься. И углам просто западло будет в зоне жить. А тут – тут вон, три дома уже построили и строят четвертый. Рабы строят. Дома новенькие, там, значит, и искать…

Какого-то пропускного режима нет, даже не выставили часовых. Думают, лес защитит, и никто не знает.

Ну-ну…

Пожилой машинально посчитал в голове. Семеро. Он пока видел семерых. Это то, что с оружием, рабов он не считал, потому что раб не человек.

Продолжать наблюдение.

Еще через полчаса он увидел нужного им человека. Телка, русская. Без оружия, вышла с каким-то ведром. Выплеснула. Рядом оказался какой-то боевик, он ей что-то сказал. Она не ответила, зашла в дом.

Телка молодая.

В общем, все понятно. Куховарит на всех и, наверное, пользуют ее. Либо все по очереди, либо старший – скорее второе, потому что баб на всех не хватит, а старший – он на то и есть старший, чтобы у него было то, чего нет у всех.

Она как угодно, с кем угодно и где угодно ляжет.

Так говорили чеченцы про русских женщин, и, в общем-то, справедливо, если учесть то, что они искали в Москве и к какой категории женщин они ездили. Проблема в том, что после того как появился Интернет и социальные сети, чеченки стали все больше и больше походить на русских, забывая о стыде.

Так он продолжал наблюдать, пока не услышал шум моторов.

Шайтан вах калле!

По проселку ехал «Мицубиси Паджеро», он подъехал как раз к тому дому, где скрылась единственная женщина, какую они видели. Вышли трое, один явно старший. Очки потому что темные и пистолет АПС в кобуре.

Придурок.

Пошли в дом, все трое…

К старшему подполз один из чеченцев.

– Я его узнал, эфенди.

– Кого?

– Того, со «стечкиным». Это Мураев.

Мураев?!

– Который Мураев?

– Асламбек.

– Родственник Салахуддина Мураева?

– Да, он. Племянник его. Родная кровь.

Старший из боевиков процедил ругательство.

– Как стемнеет, идем.

– Понял, эфенди.

– Мураева надо живым.

– Сделаем, эфенди…

Не было ни гроша, да вот, алтын…

Как только стемнело, волчья стая, обойдя систему, начала сжимать кольцо вокруг одного из домов.

У самого дома с автоматов перешли на пистолеты, за исключением тех, у кого были МР5. Никакого охранения не было, вообще – как конфетку у ребенка отнять. У всех на оружии были глушители.

Установили растяжки на прикрытие, у них была МОН-50, но ее поберегли на случай, если совсем плохо станет.

Старший из чеченцев огляделся, определил путь проникновения – через хозблок.

Ага, заперто. Боятся бродячей нечисти…

Но дом был построен по-русски, потому вдвоем аккуратно выставили раму, не разбив при этом окна, просочились внутрь.

Замерли, прислушиваясь…

– Э… Светка!

…

– Светка-конфетка…

…

– Я щас приду…

Тяжелые, но нетвердые шаги…

Чехи брали языка споро, несмотря на темноту и ограниченное пространство, не первый раз и точно не последний. Один бросился в ноги, второй зажал рот, жарко шепнул в ухо.

– Не ори. Зарежу…

Стащили в бывший свинарник, связали, закрыли дверь. Старший немного подрезал ухо, потом продемонстрировал нож.

– Заорешь – попластаю, понял?

Язык истово закивал.

– Сколько человек в доме?

– Восемь!

– Это считая бабу?

– Да!

– Баба откуда?

– Не знаю.

– А если палец отрезать? Магомед…

– Нет!

Второй пихнул в бок сапогом… получилось не очень, места было мало.

– Говорят… дочь какого-то… человека важного. Сюда привезли… чтобы папа был сговорчивее…

Чеченцы переглянулись.

– Где она?

– На кухне… наверное.

– Она здесь кто?

– Ну… готовит всем…

– Трахаете тоже все?

– Нет. Ее только Асламбек…

– За дверью, из которой ты вышел, – что?

– Кухня.

– Дальше?

– Дверь в комнату большую.

– Направо или налево?

– Направо.

– В комнате что?

– Стол большой… у окна. Там все сидят.

– Еще комнаты?

– Направо… и налево.

– Там что?

– Спят там.

– Кто спит?

– Налево Асламбека комната, там только он… ну и эта. Налево общая.

Старший чеченец кивнул – второй выхватил молоток, с короткого замаха ударил пленного по голове. Раздался отвратительный хруст…

– Работаем, – подвел итог старший, – кухня, затем комнаты. Ваха – телка, ты, Али – меняешь Ваху. Мураева – по возможности живым.

…

– Аллах акбар.

Открылась дверь… телка была на кухне. Пахло сытным варевом… не мясом, а чем-то непонятным. Увидев людей в черном, она открыла рот, выронила звякнувшую ложку, но Ваха, назначенный «опекать» ту, за которой они пришли, выпустил автомат, ударил телку в солнечное, зажал рот, подхватил ее и развернулся спиной к гуляющей в соседней комнате компании, лицом к двери, в которую они вошли, – если оттуда начнется стрельба, то пули пробьют сначала его, потом ту, за которой они пришли…

Али занял место Вахи в идущей впереди штурмовой паре.

Из комнаты сочился через занавеси свет, пахло людским теплом, уютно пел музыкальный центр…

 
Голуби летят над нашей зоной —
Голубям нигде преграды нет.
Ах, как мне хотелось c голубями
На родную землю улететь.
Но забор высокий неприступен,
И колючка в несколько рядов.
Часовые c вышек наблюдают,
И собаки рвутся c поводков.
Вот уже и вечер догорает,
солнце тлеет, словно уголек.
И на нарах песню напевает
Молодой красивый паренек.
Он поет, как тяжко жить без воли,
Без друзей, без ласковых подруг.
Ах, как много в этой песне горя,
Что замолкла вся тюрьма вокруг…
 

Два автомата – толстая труба SD и короткий, внушительный, как кулацкий обрез MP5K с глушителем, сунулись в комнату, щедро сыпанули смертью…

Тр-тр-рррр.

Брызнуло кровью, подавился криком магнитофон, кто-то с грохотом упал вместе со стулом, звякнуло битое стекло, и через пустые окна дохнуло темной ночью…

– Аллах акбар!

Пожилой ломанулся вперед, ловко перескочил через труп, сунул ствол в большую комнату. Лазер нашел человека тридцати с чем-то лет, бородатого – он был в трусах, тянул руку к лежащему на диване «стечкину».

– Руки!

Человек замер, потом демонстративно отодвинул руку от понтового «стечкина». Медленно встал. Выпрямившись во весь рост.

– Нохчо ву? – спросил он.

– Со нохи ю.

Появились еще чеченцы.

– Я Асламбек Мураев, – сказал он.

– И что с того?

…

– К стене, руки за голову.

– Вы чего…

Чеченцы молчали.

– Да вы чего. Я же нохча как и вы!

– Какой ты нохча, – сказал один из боевиков, – ты национальный предатель. Руки в гору, если жить хочешь, да…

Мураев понял, что лучше не спорить.

– Смотри, пожалеешь.

– Заткнись…

Пожилой прошел к окнам, отодвинул занавески – за ними была решетка, примета нового времени, выглянул. Включил рацию…

– Мирза, два…

– Три.

Контрольная цифра была пять – даже в обмене нужно соблюдать осторожность.

– Что на улице? Чухнули?

– Нет. Водка пьют…

– Мы выходим. Паси улицу.

– Ишт ду.

Старший повернулся к своим.

– Выходим. Али, этого опекаешь…

– Дик ду.

Один за другим шагнули в темноту из расстрелянного дома, в котором поселилась смерть. Впрочем, теперь везде была смерть…

«Паджерик» завелся с полпинка, даром что говорят, что он на паленом топливе не очень. Мураева положили между рядами сидений и поставили на него ноги…

– Мирза, мы в машине. Слезай с верхотуры, подхватим тебя…

– Уже иду.

Двери в доме они закрыли – утром кого-то ожидает большой сюрприз. Того мяса, что осталось в доме, на трех монстров точно хватит…

Прошлое
Россия, Москва
За несколько дней до Катастрофы

Москва – хороший город, да[8]8
  Чеченцы постоянно прибавляют в конце «да», потому что в их языке там стоит утвердительная или отрицательная частица.


[Закрыть].

Всего в ней много – баб, денег, тачек, стволов. Только клювом не щелкай, да. И будь чеченцем, то есть волком. Как там…

 
Женщина в стране гористой
За живот свой ухватилась,
В ту же ночь неподалеку
И волчица ощенилась.
Воет стая, прославляя
Двух родительниц в горах —
Так рождается вайнах!
Ветер мечется в ущельях…
 

Но в ущелье жить некомфортно, там только селяне живут. Настоящий вайнах едет жить в Москву. Вот тут – все к его услугам. Бабки, телки, стволы, красивая жизнь. Русаки же слабые, сильные только некоторые из них. А вайнахи – монолит.

Салахуддин Мураев происходил из уважаемого, авторитетного тейпа, которому в республике были все дороги открыты. Всего их было четверо братьев – Али, Лом-Али, Муса и Салахуддин. И отец каждому наметил дорогу. Али пошел учиться в милицейскую школу, Лом-Али на юридический, Муса пошел строительством заниматься, чтобы бизнес делать. А вот Салахуддина, так как он был похож больше на русского, чем на чеченца, и у него русский язык был лучше, чем у братьев, он даже стихи Пушкина наизусть читал, отец отправил в Москву, поступать на экономический. Но это было только прикрытием – на самом деле отец потратил немало денег, чтобы Салахуддина приблизила к себе власть. И ввела в круг тех людей, которые делают деньги не бизнесом, а деньги из денег. Это высший пилотаж, выше просто не бывает. Кто так умеет, тот главнее любого мента или бизнера.

Умно поступил отец. И с сестрами он поступил умно – Амина замужем за одним из чиновников, близким к Рамзану, а Карину он отправил в Лондон учиться. А то мало ли что…

Умно поступил отец.

В этот день Салахуддин проснулся поздно… башка болела, гульнули вчера. Посмотрел на кровать… кто это рядом с ним спит? Мысли ворочались тяжело, как жернова… ага, Дашка ее зовут. Новая его постоянка… у него две постоянки, эта третья будет. Приличная… вчера чуть не подрались, она его из клуба хотела увезти. Готовить еще умеет… надо ее жижиг-галныш научить готовить.

А может, и не надо…

Зачем ему три телки только в постоянках? Ну, потому что он чеченец и потому что русские шлюхи сами на него вешаются. А чего бы не вешаться. Тридцать лет, «Порш Каейнн», и выглядит… чеченцы ведь красивые, как женщины, так и мужчины. Русисты их черными называют, а на самом деле как-то исследование было, которое установило, что чеченцы – эталон белой расы. Понятно, почему русисты так их называют – из зависти…

Надо вставать.

Побрел в ванную, в ванной сунул голову под кран с холодной водой. Нет, все-таки лишнего вчера хватили. Он еще нюхнул… с этим завязывать надо. Отец узнает – отправит в горы овец пасти, а если Ибрагим узнает – прибьет. У Ибрагима такие дела варятся, он с самим Адамом в деснах, выше уже некуда. И людей он в строгости держит за наркоту…

Лучше не думать.

Приперлась Дашка, попробовала ласкаться, он отстранил ее. Сказал:

– Иди кофе свари…

Все-таки с русскими хорошо, лучше, чем со своими. Со своими головняки – у каждой есть брат, папа, дядя, можно и кровников себе на хвост намотать. Да и их кровники могут с тобой разобраться. А за русскими нет никого. Мать еще скажет – сама виновата, с черным гуляла, вот и нагуляла. В Гудермесе за «нагуляла» его зарежут, потом пойдут резать родственников. А русские всегда «сами виноваты».

Но все равно рано или поздно придется жениться на своей. Иначе никто не поймет. Мужчина должен нарожать детей своей нации, продолжить род.

Немного придя в себя, он поплелся на кухню – квартиру ему купил его тейп, не он сам. Дашка сварила кофе и сейчас что-то делала на плите, вид сзади ему понравился, и он подумал, что с женитьбой на своей и деланьем детей можно и повременить…

Сегодня были лекции, но он на них не пошел, потому что ничего умного там не скажут – отметки в зачетку он покупал, а универ был ему интересен лишь тем, кто учился с ним – там был даже сын министра, он с ним дружил и помогал, потому что отец сказал так делать. Это правильно. Сын министра и сам рано или поздно станет министром, а если ты с министром в деснах – это очень хорошо.

Умный человек никогда не упускает возможности завести друзей…

Вместо этого он подкатил к зданию, в котором раньше было отделение банка, а теперь неизвестно что. Зашел, прокатив карточку на входе. В коридоре попался Алишер, выразительно постучал по часам – опаздываешь. Вместе пошли к Ибрагиму.

Зная Ибрагима, можно было ожидать, что он за опоздание деньги снимет – жадный он был реально, за что угодно мог на деньги выставить. Но ему, видать, было не до того – он нервно ходил по кабинету.

– Сели…

Они сели. Ибрагим, бывший зам прокурора Грозного, ощутимо нервничал.

– Короче, пришел заказ. Крупный. Самый крупный из всех, какие у нас были. Адам сказал – надо делать.

Вы, вероятно, подумали, что заказ – это киллерский заказ, на устранение? Отнюдь нет, так давно никто не работает. Заказ – на услуги коллекторов, возврат денег. Чеченцы скупали долги за семьдесят-восемьдесят процентов – а взимали все сто, а то и больше. Чтобы было понятно – меньше пяти лямов «зелени» они не брались. Как говорил Ибрагим, когда был в благодушном настроении, – бензина больше сожжем.

Ибрагим тяжело, совсем не по-чеченски вздохнул и сказал:

– Двести лямов «зеленью»…

Алишер и Салахуддин молчали.

– … короче, там еще больше, но на госбанках. Это Адам пробивать будет, чтобы нам отдали, это уже не наш уровень. Но и того что есть – выше крыши. Салик, ты знаешь такого Александра Бурко?

Салахуддин кивнул.

– Фармацевтика?

– Она самая. И не только. Он в девяностых начинал с того, что толкал в Москве осетинскую водку контейнерами. Потом отошел. А так разговоры про него разные ходят.

…

– Разные, короче… – подытожил Ибрагим.

Салахуддин никогда не видел своего шефа таким.

– Короче, работаем. Ты, Салик, заедешь к Майснеру, закажешь все, что там у него есть на этого… Бурко. И с самим поговоришь, он тебя знает. И с братом перебазарь, лишним не будет, да. Алишер, на тебе братва – чем дышит этот Бурко, что за ним есть.

– Понял… – сказал Алишер.

Ибрагим почему-то нехорошо посмотрел на него, потом сказал им обоим:

– Идите…

Пистолет при Салахуддине всегда был – травмат. Он прозвонил брата и задал пару вопросов, потом направился к Майснеру.

Майснер официально числился адвокатом, но на самом деле таковым не был – он торговал информацией, причем задорого. Как он ее доставал – неизвестно, скорее всего, через общину, он же еврей, а евреи всеми мировыми финансами заведуют, это всем известно. Но только у Майснера можно было узнать о любом человеке на постсоветском пространстве – что у него реально есть, в России, в других республиках, ставших теперь независимыми, в иностранных юрисдикциях, в офшорах, узнать, богат человек или уже банкрот фактически. Эту-то информацию Майснер и продавал, причем задорого. А Ибрагим отправил к нему Салахуддина не просто так – в свое время, когда семья была в ссылке, кто-то из Мураевых, то ли дед, то ли прадед, спасли жизнь одному из Майснеров, тогда живших в Ташкенте. Вроде какая-то разборка была на Тезиковке – и чеченец спас незнакомого еврея от ножа. Майснер помнил это и информацию отдавал дешевле, да и вообще хорошо относился.

Салахуддин разницу клал в карман – но это правильно.

У Майснера был неприметный офис на Садовом кольце – неприметный, потому что он и деньги еще крутил, обналом занимался. Он свернул во двор, не выходя из машины, позвонил. На двери снаружи даже ручки не было – откроют и одновременно прозвонят. Тогда можно идти…

На входе – долговязый парень, относительно которого ходили слухи, что он израильский спецназовец, забирая телефон, пошутил – у тебя телефон такой же, как у ментов из ОРЧ. Салахуддин мрачно зыркнул и ничего не ответил.

Майснера не было, принимал его сын. Старый Майснер все больше дел передавал ему – худенький, невысокий, в очочках, типичный еврейский мальчик, только скрипочки не хватает. Но Салахуддин относился к нему серьезно, не менее серьезно, чем к его отцу. Того, что порассказал про эту семью отец, да и про все кланы среднеазиатских евреев, достаточно было. Одна «Белая Чайхана» чего стоит – а ведь за ней тоже евреи стояли.

– Шалом.

– Шалом…

Пожали друг другу руки, уже несли чай – типично среднеазиатский, с пряностями, черный до горечи, ароматный…

Потекла неспешная беседа – о семье, о родных – Салахуддина научил отец этой беседе, они были своими в двух мирах – лукавой Средней Азии и прямом, как меч, Кавказе. Отец никогда не проклинал, в отличие от многих, Сталина, выславшего целый народ…

Льется кок-чай, неспешно плетется нить разговора…

– Я так понимаю, у вас предметный интерес есть…

Вот уже и к делу. К делу всегда предлагает перейти хозяин, иначе не вежливо. Если не предлагает – значит, и дела не будет.

– Интерес есть. Бурко, Александр. Фармацевтика…

На лице младшего Майснера ничего не отразилось.

– Интересует, чем дышит человек, что есть у него и где.

…

– Как обычно?

Младший Майснер кивнул.

– Оставьте, мы посмотрим.

Иногда Майснер просто отказывался работать по тому или иному заказу наотрез и без объяснения причин. Но сегодня был не тот случай…

У Майснера он оставил заказ и поехал дальше. Тут отзвонил брат, сказал, что пересечься срочно надо.

Пересеклись в хинкальной на Неглинной. Брат прибыл туда с Лубянки, там недалеко – он не совсем на Лубянке сидел, в одном из зданий рядом. Он хорошо пошел… сообразительный, на Кавказе связи остались, если надо, готов и руки в грязи испачкать.

А надо, так и в крови. Уважают таких на Лубянке.

Брат там уже сидел, когда Салахуддин подъехал. Тарелка с хинкали, шашлык – брат ел быстро, обжигаясь. Как будто спешил куда-то.

– Садись… Короче, чо у тебя с Бурко, какие пересечения?

Салахуддин сел напротив, взял хинкали. Его надо не как пельмень есть – надкусить, сок выпить, потом и есть. Хинкали хороши, тесто не пельменное, а какое и надо для хинкали.

– Да никаких пока. Ибрагим просил выяснить, это он пересекся. Бурко, говорят, многим денег должен.

Брат покачал головой.

– Короче, в стрем ты влип. Этот твой Ибрагим и сам под молотки пойдет и тебя за собой потянет.

Такие слова Салахуддина озадачили, он даже есть перестал, отложил шашлык в сторону.

– Это почему?

– По кочану, – брат уже прижился в Москве, выражения у него были типично русские, не чеченские, – ты в курсáх, Национальный траст накрылся?

– Слышал.

– Это тема Бурко.

– То есть?

– То и есть. Ревизоры вышли – охренели, в банке дыра, восемьдесят миллионов «зеленью», никто не чухал даже. Причем непонятно, как он их вывел, на что – все же транзакции с загранкой отслеживаются. Но как-то вывел.

– Ох…

– А перед этим были два татарских банка – там тоже дыра. Миллионов двести, не меньше. И на десерт – ВТБ. Три кредита, два из них уже с годовой пролонгацией. Сейчас вэтэбэшники проснулись, прибежали к нам как в ж… клюнутые, но, похоже, поздняк уже.

Брат тяжело вздохнул и заключил:

– Двести пятьдесят лимонов «зелени»…

Салахуддин вспомнил – Ибрагим что-то упоминал, что там есть еще какие-то кредиты. Он, несмотря на то что не ходил практически ни на одну лекцию, понимал, чем это чревато. Дыра в четверть миллиарда долларов во втором по величине банке России вкупе с проблемами в других банках общим весом в полмиллиарда – это хреново. По-настоящему хреново. Если сейчас ее не закрывать – другие тоже перестанут платить, раз так можно, моментально вальнется фондовый рынок, плюс – по-взрослому вальнется межбанк, проценты по Моспрайм[9]9
  Агрегированная ставка межбанковского кредитования.


[Закрыть] взлетят с шести, как сейчас, до двадцати и больше, как это было несколько лет назад. Схлопнется межбанк, банкиры перестанут доверять друг другу, дальше пойдет цепная реакция по системе – невыполнение нормативов одним банком, другим, паника вкладчиков и полный звездец.

– Как же так получилось?

– Как-как… Этот Бурко в каких-то отношениях был на Москве, еще в близких с Росгвардией – его вообще человеком Папы считали. Вот – набрал сколько мог. Из того что аудиторы поняли – рисковал, брал в валюте еще до четырнадцатого, потом часть конвертировал неудачно. Потом уже только на плаву держался и лонгировал.