Текст книги "Крушение иллюзий"

– Ну, в пикапе этом, который мы сюда притащили. Под сиденьями, сэр.

– Забери себе. Или отдай, кому нужно.

– Да, сэр!

Калибр у этой самой дуры – тридцать миллиметров, такой, как у пушки русской БМП, которой пользуется афганская армия. И эта штука, похоже, прошибает броню любой американской бронированной машины, кроме танка, возможно, устоит еще и «Брэдли». Ни система активной защиты, ни противогранатные решетки, ни дополнительные керамические плиты, которые «держат» 14,5, – ничто не спасет. Точно так же можно врезать по зависшему вертолету, который высаживает десант, – гораздо большая вероятность поражения, чем у РПГ. Это то же самое, что и противотанковая пушка начала Второй мировой, только ее можно таскать на плече. Последние десять лет американская армия делала все, чтобы защититься от двух вещей – фугасов и ракет РПГ. Теперь – талибы снова пересдали карты, и они к этому ни хрена не готовы.

Оставив винтовку в покое, сержант встал, вышел в коридор полицейского участка – там афганские полицейские под руководством американских морских пехотинцев споро строили вторую линию обороны: таскали из кабинетов мебель и строили баррикады, во дворе наполняли мешки песком и землей почему-то мешки были, лопаты были, земля – была, а вот соединить то и другое и третье догадались, только когда приказали американцы.

На первом этаже афганцы и Паттридж слушали связь.

– Что дают, рядовой? – спросил сержант.

– Концерт по заявкам, сэр. Кажется, в центре сейчас жарко. Я установил связь с колонной, она будет тут через полчаса примерно. Они возьмут нас на борт.

– Что там насчет центра, Паттридж, ты не сказал?

– Судя по переговорам, они сошли с машин и заняли три здания, где и держат оборону. Сообщение о том, что их машины подбиты все до единой и что есть оружие, которое пробивает стены насквозь.

– Сообщи им, это противотанковые винтовки калибра тридцать миллиметров, такие, из которой подбили нас. Пусть не высовываются.

– Есть, сэр.

Сержант вышел во двор. Участок стоял на самом краю города – и с пригорода постреливали, но несильно. Возможно, пока…

Колонна подошла через полчаса, когда огонь по полицейскому участку и в городе усилился. Во главе колонны была штурмовая машина разграждения, в колонне двигался танк, толку от которого в городе было не так и много. Сержант, рискуя, вышел на дорогу, чтобы опознаться, замахал зеленым фальшфейером.

Колонна втянулась в город чуть дальше, потом остановилась. Из «Страйкера», который остановился рядом с сержантом, вышли майор Падовски и еще двое, летчик-офицер и сержант.

– Гэтуик…

– Так точно, сэр. Сержант Гэтуик.

– Дальше не прошли?

– Мою машину вывели из строя, сэр. Подбили на дороге. Если у вас есть пара минут – могу показать, чем именно.

– Посмотрим…

Падовски, а следом и летчик осмотрели ручную пушку на столе, на втором этаже полицейского участка, с изрядной долей мрачности.

– Клейм нет, сэр. Кто выпустил – неизвестно.

– Кто-кто… Известно, кто, в зоне племен чего только не клепают…

– Сэр, там могут наклепать автомат – но там не смогут обработать пушечный ствол. А это не что иное, как пушечный ствол, сэр.

– Такая штука, сэр, – вступил в разговор сержант Гэтуик, – проломила броню моего «Мастиффа», как игла лист бумаги. Думаю, только танк и боевая машина пехоты выдержат попадание из этой штуки, сэр.

– Которых у нас раз-два и обчелся, – подвел невеселый итог майор, – вы с нами, сержант?

– Да, сэр, у меня приказ выдвигаться к центру города, и я намерен его выполнить. Только, сэр, я бы оставил здесь, в этом полицейском участке, какие-то силы. Он выглядит довольно крепко сложенным и укрепленным, сэр, и он контролирует дорогу на Пешавар. Афганцы, если оставить их одних, просто разбегутся, и потом из-за этого у нас будут большие проблемы. Гораздо лучше позаботиться об удержании этой точки сейчас, чем потом выбивать отсюда муджиков, я так полагаю, сэр.

Падовски задумался ненадолго, потом кивнул.

– Вероятно, вы правы, сержант. Мы оставим здесь своих людей…

Попавшую в засаду колонну они увидели сразу – та перекрывала улицу, две машины горели, остальные просто были брошены. Дома здесь были невысокие, три, редко когда четыре этажа, – одна из торговых улиц, которые в нормальное время становятся базаром. Из некоторых домов огрызались огнем – шла перестрелка.

По связи вышли на обороняющихся американцев, попросили обозначить себя дымовыми шашками. Через несколько секунд на улицу вылетели и весело задымили три дымовые шашки зеленого дыма.

С душками на улице разобрались довольно просто: на каждой бронированной штурмовой машине были две бангалорские торпеды – это ракета, которая вылетает и тянет за собой длинный (сто восемьдесят метров, шестьсот футов) толстый шланг, набитый взрывчаткой, после чего он подрывается. Теоретически это предназначено для того, чтобы за счет детонации проделывать проходы в минных полях. Здесь же – ракету эту запустили по той стороне улицы, где были боевики, и подорвали. Долбануло так, что только крошево от домов в разные стороны полетело, а дома оказались разваленными примерно до уровня первого этажа – как будто великан их саблей разрубил. После этого сопротивление талибов плавно сошло на нет, и колонна получила возможность двигаться дальше…

Весь масштаб проблем стал понятен, как только они добрались до центра города, до гостиницы «Спингар» и штаба сил стабилизации, который неподалеку оттуда.

Боевики не стали входить в город, даже дали возможность собрать подбитую технику и попробовать ее отремонтировать, а из окончательно обездвиженной – соорудить нечто вроде пулеметных чек-пойнтов. Как бы то ни было – они защищали от крупнокалиберного пулемета, а это уже немало.

Стал понятен и замысел талибов – не форсируя сопротивление в городах, хотя оно, конечно же, было, – перерезать дороги, по которым к силам стабилизации поступает топливо, провиант, боеприпасы. Задушить блокадой, не дать возможности активно действовать. За счет угрозы, создаваемой этими новыми винтовками, выбить основной состав сил сопровождения караванов – это были в основном частники, у них машины были бронированы еще хуже, чем армейские, с ними справлялись азербайджанские винтовки «Шимшек» и неизвестно откуда появившиеся аналоги советских ПТР, сделанных тоже без клейм и неизвестно где. Как только удастся остановить караваны – удастся и взять под контроль страну.

Силам стабилизации удалось пока отыграть у талибов только один маршрут – северный. Попытка перерезать его успеха не имела, не в последнюю очередь потому, что талибы вынуждены были действовать в районах проживания национальных меньшинств – таджиков, узбеков, хазарейцев, среди которых они имели незначительную поддержку. Талибов поддержала только часть узбеков – и неспроста, ведь Хизб ут Тахрир – единственное движение – из всех созданных на территории бывшего СССР, было принято в Аль-Каиду, а один из его лидеров, Джумабой Ходжиев, он же Джума Намангани, до своей предположительной смерти был военным командиром Аль-Каиды. Сунувшаяся на север банда талибов, попытавшаяся дать бой крупной колонне в районе перевала Саланг, понесла потери и была отброшена, хотя и ей удалось нанести ущерб транспорту коалиции. После этого активность на севере вернулась в фугасно-ракетную стадию.

Что же касается двух других, доселе основных маршрутов – юго-восточного, через Хайберский проход на Джей-бад и Кабул, и южного, через Карачи на Кветуу и Кандагар, дальше на Кабул, – то к середине дня стало понятно, что они перерезаны.

– Гражданин, у нас сорок процентов техники не на ходу, повторяю – сорок процентов техники не на ходу, сэр. Зачистить дорогу на Пешавар самостоятельно мы не сможем, нам нужны подкрепление и техника, кроме того, нам нужны бензин и боеприпасы. Мы можем удерживать Джей-бад, сэр, но активные операции за его пределами вести не сможем, прием.

– Аватар-один, тебя понял, прием.

– Гражданин, прошу сообщить о возможности прибытия техники и подкреплений, прием.

– Аватар-один, пока что выделить подкреплений не могу, у нас у самих не хватает резервов. Мы доставляем вам грузы, сколько можем, и сдерживаем распространение противника авиаударами. Приказываю держать город как минимум до утра, деблокировать дорогу до аэропорта и удерживать сам аэропорт. Дополнительные указания получите позднее, как понял?

– Вас понял, Гражданин.

Полковник Мейсон, опытный, рано поседевший офицер сил стабилизации, стащил наушники с гудящей, как медный колокол, головы, отхлебнул воды из бутылки, которая стояла рядом. Несмотря на то что город был в осаде – работал телевизор, и какой-то придурок включил его на Си-би-эс, где как раз передавали предвыборные дебаты кандидатов в президенты США.

Смотреть на все это не хотелось.

– Господи, да выключите кто-нибудь это дерьмо! – заорал полковник, выйдя из себя.

Телевизор погас и замолчал как раз тогда, когда весьма миловидная дама, большая любительница чая, рассуждала о провалах внешней политики США в период работы действующего президента. Говорила она весьма убедительно – по крайней мере, для тех, кто находился сейчас в Вашингтоне, но не для тех, кто находился сейчас в Джелалабаде.

Вся наша политика последнего времени – это один сплошной, непрекращающийся провал!

Полковник, который до сегодняшнего утра был военным советником при двести первом корпусе АНА, а теперь вынужден был исполнять обязанности его командира, усталым взглядом обвел большую штабную комнату, в которой было примерно поровну афганцев и американцев. Афганцы поспешно отводили взгляд – им было стыдно. Губернатор провинции вместо того, чтобы организовывать сопротивление, просто сел в вертолет, который взялся неизвестно откуда, посадил туда несколько других чиновников, в основном своих родственников, и улетел… в Пакистан! Ну и о чем тут еще может идти речь? Вместе с ним убежал и генерал Бадриди, командующий корпусом, а генерал Асаф, который стоял тут со своей дивизией, сразу потерял управление войсками, устроил джиргу на несколько часов, потом просто напился контрабандным виски до бесчувствия. Целая пехотная дивизия, стоящая в Джелалабаде, только и делала, что удерживала собственное место дислокации, городское предполье и аэропорт, и то только потому, что американцы заставили их это делать и не дали разбежаться. Завтра, как только что-то прояснится, он попытается поднять их в атаку, двинув на восток по Пешаварской дороге, но ежу понятно, что на острие атаки должны быть американцы.

– Рейви… – негромко сказал полковник.

– Сэр!

– Идите на пункт управления и еще раз опросите всех командиров подразделений. Пусть доложат по личному составу, потерям, наличию техники, боеприпасов и, самое главное – топлива. Сводка мне нужна через час.

– Есть, сэр!

– Кокут!

– Да, сэр!

– Ваша задача – связаться с каждой из передовых огневых баз, чек-пойнтов и выяснить обстановку. То же самое – личный состав, техника, запасы: продовольствие, снаряжение, боеприпасы, вода. Наличие боевиков и степень их агрессивности. Возьмите карту нашего сектора и нанесите обстановку. Всем передавайте приказ – держаться придется как минимум двое суток. Составьте список пунктов, наиболее нуждающихся в пополнении запасов, представьте его мне. Срок три часа. Завтра начнем думать о доставке.

Можно было бы, конечно, и ночью – но полковник решил не рисковать. Сбитый бомбардировщик – явное свидетельство, до чего доводит риск.

– Так точно, сэр.

Сам полковник решил поспать. Хотя бы час. Сон был ему необходим, тем более что ночь на носу – а ночью в Джелалабаде выспаться мало кому удается…

В конце концов сержант Гэтуик, которому выделили два небронированных пикапа «Тойота», со своими людьми оказался там же, откуда уехал – то есть на аэродроме восточнее Джей-бада. Вместе с ним перебросили на усиление охраны еще с десяток контракторов и шестьдесят афганских полицейских.

Чек-пойнт на въезде уже потушили, там сгорели заживо восемь американских военнослужащих и вдвое больше афганцев, воняло горелым мясом так, что выворачивало наизнанку. Пожар залили, горелую технику растащили. Дыру в системе безопасности перекрыли «Хаммером» с крупнокалиберным пулеметом, подтащили пару бетонных блоков и перегородили проезд. До сих пор бетонных блоков тут не было, и это было ошибкой, хотя и ошибкой оправданной – техника, которая здесь передвигалась, была слишком громоздкой, чтобы маневрировать между блоками, да и отрезок дороги от поворота с шоссе до чек-пойнта слишком короткий, чтобы успеть разогнать машину и пойти на таран. Решили обойтись без блоков… хотя и они не помогли бы.

А так периметр безопасности у аэропорта был, хотя и не слишком прочный. Если смотреть на гражданские спутниковые снимки, сделанные еще до прихода американцев, то видно, что никакого периметра безопасности нет, только летная полоса да вышка управления полетами. Придя, американцы не только отремонтировали аэродром – но и создали полосу безопасности, обставив аэродром по периметру старыми морскими контейнерами и столбами с колючей проволокой. Морские контейнеры вообще стали одним из самых ходовых товаров для обеспечения безопасности в Афганистане, они довольно легкие, в то же время громоздкие, в них можно жить, из них можно выстраивать периметры охраняемых объектов, их можно ставить один на другой в несколько слоев, наконец, их много, и списанный контейнер можно купить очень дешево. Из контейнеров строилось многое – от полевых укреплений до тренировочных центров, где только что прибывшие в Эй-стан контракторы постигали в лабиринтах из контейнеров навыки ближнего боя.

Сейчас, если посмотреть на аэропорт с высоты птичьего полета, – больше всего он был похож на цыганский табор. Рядом с этими контейнерами стояла техника, целая и сожженная, которую не успели вывезти, там же были паллеты с грузами[33]33
  Относительно снабжения нам очень многому стоит поучиться у американцев. Грузы они доставляют большими самолетами на паллетах, а развозят по точкам, базам вертолетами на внешней подвеске, вертолет даже не садится – быстро и эффективно.


[Закрыть], доставленные воздухом ранее, потому что сегодня грузов не было. Тут же рыли окопы, выставляли дополнительные мешки с землей, организовали два пулеметных гнезда, перекрыв их сверху от ракет. Ракеты, кстати, падали, но к вечеру обстрел стал намного слабее, вероятно, запас ракет был исчерпан. Ночью притащат новые…

Вместе с офицерами, занимающимися обороной базы, определили периметр, который существующими силами можно спокойно оборонять. До вечера этот периметр выставили – бронетехникой, мешками с песком и бетонными блоками, которые здесь нашлись в достаточном количестве. Личный состав базы поделили на три смены, два дежурства в день по четыре часа каждое, одна смена спит, вторая бодрствует, третья дежурит. Бодрствующей смене вменили в обязанность заниматься возведением дополнительных укреплений и чинить существующий периметр.

До вечера пятеро солдат, обороняющих базу, получили ранения, один – тяжелое. Двоих отправили в Джей-бад, трое остались в периметре аэродрома.

В преддверии ночи сержант решил попытаться наладить отношения с афганскими полицейскими – их на охране было больше, чем американцев, раза в два, и если ночью муджики пойдут на штурм, а афганцы или просто бросят оружие, или того хуже – переметнутся на сторону талибов… будет плохо, в общем. Случаи перехода на сторону талибов уже были, не раз и не два, правда, целыми дивизиями, как при коммунистах, не перебегали – но расстрелы сослуживцев и инструкторов с уходом на ту сторону были, о каждом из них трубили подпольные талибские листовки и газеты.

Сержант выделил среди афганцев того, кого он посчитал лидером – по крайней мере, к нему прислушивались другие полицейские, – выделил момент, когда тот вышел покурить, подошел…

– Сержант Гэтуик. Джим. – Он широко улыбнулся и протянул руку, потому что именно так советовали делать специалисты из отдела PR. Да, был в американской морской пехоте теперь и такой отдел, чтоб его…

– Заболь, сэр, – сказал афганец, английским он владел, хотя и с акцентом.

– Брось, какой я тебе сэр… – с нарочитой веселостью сказал сержант, – ты, наверное, старше званием, чем я. Меня зовут Джим, усек?

– В газетах пишут, что к американцам надо обращаться именно так.

– Брось. Пойди в нужник и используй там эту газету по назначению. Меня зовут Джим, парень, и никак иначе.

– Джим.

– Верно. Джим.

В газетах и в самом деле чего только не писали, и про многие вещи лучше было бы помолчать. Например, «Интернэшнл геральд трибьюн», газета для путешествующих американцев, напечатала статью о том, как в Калифорнии один придурок публично сжег Коран, – как только газета попала в Афганистан, это вызвало волну терактов[34]34
  Имело место в жизни.


[Закрыть], в Мазари-Шарифе вырезали представительство ООН. Еще одна газета напечатала интервью с каким-то иракцем, который жалел, что он такой маленький и некрасивый, что он мечтает выглядеть так же, как американцы, и сожалеет о том, что никогда этого не добьется, – после этого началось обострение обстановки в Ираке[35]35
  И это имело место в жизни. Некоторые издания, рассчитанные на среднестатистического американца, публикуют настолько наивную и откровенную пропаганду, что «Правда» и «Фелькишер Беобахтер» просто нервно курят в сторонке.


[Закрыть]. Надо сказать, что у морских пехотинцев было хорошо развито чувство юмора – газеты с «репортажами из «горячих точек» читали по вечерам перед сном под дружное ржание, все знали, что журналистов здесь мало, а большая часть репортажей представляет собой компиляцию официальных пресс-релизов Министерства обороны и собственных безумных выдумок. Интернет на базе подключили, и сержант узнал, что за сегодняшний день в Афганистане погибли семнадцать человек, хотя только тут, на въезде, на базу поджарились восемь, и пять – он точно знал, что погибли в Джей-баде, это только те, про которых он точно знал. Оставалось четыре человека на весь остальной Эй-стан за день тяжелых боев, за налеты и теракты в Кабуле, за ожесточенные бои в кандагарской зеленке, за осажденные и отрезанные от своих блокпосты, подвергающиеся постоянным обстрелам. Прошла и информация о том, что «по причине технических неполадок» на границе рухнул истребитель-бомбардировщик, в отношении одного из пилотов было написано «ранен», в отношении другого – MIA, missing in action.

Пропал без вести…

– Заболь, как насчет того, чтобы разжечь костер и поджарить немного мяса? Как ты думаешь, мы можем достать мяса в этой чертовой стране?

– Вообще-то можем. Но только не в периметре. В городе я найду мясо.

– Лавки закрыты.

– Они откроются, сэр, если хорошо попросить.

– Джим.

– Джим, сэр… Простите, мне так привычнее.

У Гэтуика возникло такое впечатление, что этот афганец, как и все здесь, – с двойным дном. Подобострастное «сэр» – и кинжал за спиной.

– О’кей, как хочешь. Сейчас я найду машину.

Сержант подошел к офицеру, командующему обороной базы по фамилии Стефенс:

– Сэр, я бы хотел взять одну из своих машин и выехать в город. Вместе со мной будет один из афганских полицейских.

Стефенс посмотрел на него, как на сумасшедшего.

– Для чего? В городе стреляют, по дороге тоже.

– Мне нужно купить мяса, сэр.

– Мяса, сержант?!

– Да, сэр, мяса. Старого доброго мяса, чтобы пожарить старый добрый гриль. Мне не нравится, сэр, что афганцев в два раза больше нас, и на них, по сути, держится оборона стратегически важной точки. Если муджики пойдут на приступ ночью – может получиться все, что угодно, сэр. Я думаю, этот афганец авторитет среди своих, и хочу прощупать, чем он дышит. К тому же одно дело – просто предать американца, и совсем другое – предать американца, с которым ты преломил хлеб. Это разные вещи, понимаете, сэр?

– Вы специалист по контактам с местными?

– Нет, сэр. Просто я тут давно и кое-что понял. Ответственность за возможные последствия я беру на себя.

Офицер пожал плечами.

– Сколько времени вам понадобится?

– Час… может, полтора. Спасибо, сэр.

– Не за что, сержант. Делайте, как считаете правильным[36]36
  В России такое представить невозможно. А между тем – именно такая позиция, когда уважается не звание, а профессионализм человека, делает армию по-настоящему сильной.


[Закрыть].

Выехали на пикапе, сержант взял с собой еще и тот Bravo-AKM, который взял себе Амойо, – на всякий случай. Пикап с пулеметом, три автомата и гранаты – все это для того, чтобы преодолеть путь до города длиной меньше, чем миля.

– Где ты родился, Заболь? – спросил сержант, когда грузная туша бронетранспортера откатилась в сторону, освобождая выезд.

– В Пактии, сэр.

– А я в Техасе. Пактия – это южнее?

– Да, сэр. Южнее нас, отсюда сотня километров до моего дома.

– А мне до моего дома лететь больше двенадцати часов, Заболь, – сказал сержант, выруливая на шоссе, – только представь, полдня в самолете.

– Зачем же тогда вы воюете здесь?

Заболь по виду был опытным воином – проверил, как открывается заднее стекло, оно, как форточка, сдвигалось в сторону, и можно было пролезть к пулемету, потом опустил до половины окно, и положил на него автомат так, чтобы в случае чего – быстро начать стрелять.

– Мы хотели вам помочь, Заболь. Разве мы не помогли вам?

– Помогли, сэр, только толку от этой помощи – мало.

– Почему мало?

– Потому что вы слабые. Вы пытаетесь убедить врагов – а их надо убивать. Если бы вы прошли дальше и убили всех врагов – вас бы стали уважать.

– Дальше – это куда?

– В Пакистан. В приграничье, сэр, где вас ненавидят и где водятся ваши враги.

Сержант уже пожалел, что начал этот разговор. К тому же – темнело, и он не видел отчетливо дорогу перед собой. Если кто-то успел подложить фугас на дорогу – от них потом не найдут даже, что положить в гроб. Гэтуик ощущал себя голым – он привык ездить на «Мастиффе», а тут – обычный, небронированный пикап.

– А ты почему воюешь?

– Это просто работа, сэр. Должен же я как-то обеспечивать свою семью.

– Сколько у тебя?

– Семнадцать человек.

Сержант чуть не выпустил руль из рук.

– Сколько?!

– Семнадцать человек, сэр. У нас семья считается не так, как у вас. У нас в семью входят все живые родственники, какие у тебя есть, понимаете? Семнадцать человек – это мало, это очень маленькая семья.

– Какая же большая?

– У одного из солдат в моем отделении семья шестьдесят семь человек, но это редкость. Слишком много афганцев погибает, и семьи становятся меньше.

– Так ты в полиции только из-за денег?

– Наверное, да, сэр.

– А как же страна?

– Страна? – пожал плечами Заболь, – а что такое страна, сэр? У нас за последние пятьдесят лет сменилось шесть стран[37]37
  Монархия Захир-шаха, республика Дауда, коммунистическая ДРА, потом исламистская республика Раббани, потом Талибан, потом – нынешняя власть Карзая. Каждый раз – это была не только смена правителя, но и смена всего людского уклада жизни.


[Закрыть], а я знал три из них. У нас нет страны, сэр.

Сержант Гэтуик, гражданин Соединенных Штатов Америки и унтер-офицер армии США просто не мог себе представить, ради чего нужно за пятьдесят лет шесть раз менять государственное устройство страны. И что останется от страны в итоге.

– Но разве ты не давал клятву, когда вступал в полицию?

– Давал, сэр. И другие давали. Много кто давал клятвы, самые разные. И – где они все теперь…

Белый пикап – сержант предпочел бы черный, но выбирать не приходилось – крадучись въехал в Джей-бад, мигнул фарами на чек-пойнте, устроенном на полицейском участке. Там мигнули фарами в ответ.

С наступлением ночи город замер. Затаился. Это нельзя передать никакими словами, это надо почувствовать. Обычные города – это людские муравейники, где люди, отработав положенное, идут по своим клетушкам, чтобы поспать и подготовиться к новому дню. И как только черное покрывало ночи накрывает такой город – в город приходят нега, расслабленность, спокойствие. Активность, ночная жизнь, если она и есть, – она яркая, открытая, веселая. Ночной жизнью живут люди, которым не нужно завтра идти на работу и которые могут позволить себе отдохнуть и расслабиться.

В Джелалабаде – все совсем не так. Отгремели дневные бои – и город затаился, замер, но он не отдыхает, потому что не отдыхает ни одна из сторон, все готовятся к завтрашнему безумию. Вот группа моджахедов, пробираясь дворами, тащит в мешках остроносые стальные копья выстрелов к РПГ – они насторожены, оглядываются по сторонам, потому что американцы могут устроить засаду. Долгие годы войны с чрезвычайно сильным противником сработали, как дарвиновский отбор: глупые, неаккуратные, неосмотрительные – погибли, и если у кого и есть могила – так над ней шест с зеленой повязкой, показывающей, что здесь лежит человек, погибший на пути Аллаха. Остались те, у кого глаза на затылке, кто умеет читать мысли и видеть человека насквозь – чтобы не прозевать информатора, кто спит вполглаза, с пистолетом под подушкой, – чтобы не прозевать приглушенный шум вертолетных винтов, осторожные шаги под окнами, за которыми следует удар кувалдой в дверь и град пуль. Именно они сейчас тащат драгоценные ракеты РПГ, чтобы завтра выпустить их в американцев.

А вот – и сами американцы. Настороженные, внимательные, не оставляющие ничего на волю случая, с приборами ночного видения. Двое копаются в моторном отсеке подбитого сегодня MRAP, пытаясь привести его в норму и подсвечивая себе фонариками с красными фильтрами, – а еще один занял позицию в башенке ганнера. Пулемет исправен и хищно смотрит на город, на улицы, на низкие, разлапистые деревья, готовый плюнуть свинцом в любую полуночную тень, в любое движение, в любой шорох. Несмотря на ночь, американский пулеметчик внимателен, один палец на кнопке спаренного с пулеметом прожектора, другой – рядом с клавишей автоматического огня. Легкое движение пальца – и ночь вспорет ослепительный луч света, а следом полетят пули, каждая из которых пробивает насквозь машину и всех в ней сидящих.

Одни борются за свою землю. Но и у других тоже важная цель – они борются за правду так, как они ее понимают, они хотят, чтобы на этой земле люди жили, не калеча и не убивая друг друга, чтобы в стране было нормальное, избранное народом правительство, чтобы был честный и справедливый суд, чтобы никому не отрезали головы на площадях, не вешали детей, не отрезали нос и уши тем женщинам, которые не хотят жить в парандже. Если это не праведные цели – то какие же тогда праведные?

Одни не могут победить. Другие – не имеют права проиграть.

И между ними – пробирающийся без света по улицам Джелалабада японский пикап, в котором сидят афганец и американец. Все, что им нужно, – это купить мяса и хлеба.

Горит Джелалабад. Горят дома, подожженные за сегодня, догорают обломки домов и машин, разбитых ракетами с вертолетов. Тушить в основном некому.

– Вот здесь, сэр.

Сержант подозрительно огляделся в прибор ночного видения – улица не внушала ему доверия, хоть и движения не было видно. Ряд машин у тротуара, как минимум две сожженные, что с остальными – не видно из-за темноты.

– Точно здесь? Я не вижу лавок.

– Здесь живет мой родственник, дядя, неродной. Он привозит мясо для лавок и продает его. У него можно купить целую тушу.

– Хорошо, пошли…

Автомат за спиной, Bravo-18 в руках. Чем хорош этот автомат – у него почти все, кроме перезарядки, как у М4. Прицел, приклад, способ крепления магазина, рукоятка, тактическое цевье с рукояткой – все, как в М4. Только затвор передергивается, как в АК. Автомат незнакомый, им он попался впервые, но Амойо уже опробовал его несколькими выстрелами, почистил и остался доволен. По длине, как Commando, но безотказность выше на порядок, да и убойность всяко получше. В теснине незнакомого дома с ним управляться куда проще, чем с М4, тем более – на выстрелы АКМ не сбегутся муджики со всего города, а со связью тут плохо…

Заболь забарабанил по железной двери размера такого, как будто она вела в гараж.

– Мне… можно будет пройти внутрь?

– Думаю, что да, сэр. Дядя не очень вас любит, но со мной можно.

Стук разносился по всей улице, заставляя сержанта нервничать – он знал, что нельзя привлекать внимания, если хочешь оставаться в живых.

Наконец дверь открыли, только на узкую щелку. Последовали длинные переговоры на пушту, из которых сержант понял несколько слов.

– Дядя согласен продать нам мясо, – сказал Заболь, – оно все равно сгниет. Потому что электричества нет.

Великолепно!

– Что нужно делать?

– Подгоните машину прямо сюда. Мы положим мясо в кузов.

– А цена?

– Поторгуемся.

Сержант так и сделал – подогнал пикап, начали грузить мясо. Мясо было бараньим, баранина, жесткое и со специфическим привкусом – но мясо есть мясо. Сержант прикинул, что если они сейчас приедут на базу и зажарят все мясо на костре, то половину съедят сейчас, половину утром и насытятся, как говорится, до отвала. Так – и мясо не пропадет, и пайки останутся… до лучших времен.

Во время погрузки сержант обнюхал одну из туш – похоже, еще не испортилась, хотя температура мяса уже комнатная, надо есть как можно быстрее.

Затем Заболь начал торговаться. Тут вопрос не в семейных чувствах – наоборот, если бы он просто заплатил, названную цену, он бы оскорбил дядю в его лучших чувствах. В Афганистане торг – это целый ритуал, цену могут назвать и в десять раз выше, а того, кто умеет хорошо торговаться, уважают не меньше, чем скажем, хаджи[38]38
  Хаджи – тот, кто совершил хадж, паломничество в Мекку.


[Закрыть].

Торги завершились минут за пятнадцать – это было быстро, в конце концов, мясо все равно надо было продавать, оно портилось. Сержант заплатил долларами, которые отсчитали при свете фонарика, и цена была в два с лишним раза ниже, чем называли на базаре цену ему.

– Руки бы помыть… – сказал сержант, как американец, он привык к чистоте, и липкая пленка от мяса на руках сильно раздражала.

– Там есть вода… На втором этаже, вода пока еще есть.

Лестница была темной и узкой, Гэтуик поднимался по ней первым, Заболь шел следом. Рукомойник здесь был совсем примитивным, китайским. Сержант плеснул на руки, вытер – он знал, что в Эй-стане вода – ценность, и не хотел расходовать ее много, чтобы не причинять неудобств хозяевам. Вытерев руки ветошью, матово белеющей в темноте, он повернулся, чтобы уходить, и вдруг…

Два быстрых шага, висящий на груди автомат в руки, удар в дверь – быстрый и сильный. То, что он слышал, нуждалось в проверке, и чем быстрее, тем…

Комната. Большая и нищая, без перегородок. Какие-то вещи, сваленные в углу, луч фонаря скользит по ним, высвечивая нищету и убогость. И – кровати. Даже не кровати, а топчаны, сделанные из всего, из чего только возможно, покрытые грязными пуштунскими одеялами. На каждом из них – раненые. Человек восемь. Кто это, как они получили ранения – не приходится сомневаться.

Духи!

Раненые духи. Муджики, мусульмане. Враги. Те, кто пытался сегодня убить их – и сам получил ранения. Сержант и сам не понял, что почуял – дошло только потом – лекарственный запах и стон одного из раненых. Запах госпиталя, фельдшерского пункта, того, чего не могло быть в обычном доме.

Сержант осветил подствольным фонарем лица сначала одного, потом другого раненого. Все они были молоды – не старше двадцати, молодая поросль джихада, пацаны, по сути, без колебаний бросившие свои жизни на чашу весов ради того, чтобы на их земле жили так, как они хотят, – пусть и всему остальному миру это кажется варварством и безумием.

Все они молчали. Молча переносили страдания – хотя по серой коже, по каплям пота, по намертво сжатым зубам было понятно, что они страдают, и сильно. Сержант не раз бывал у медиков – то оттаскивал к медэваку раненых, однажды и сам вынужден был обратиться за помощью. Когда их учили, им сказали, если больно – кричите. Кричите так, чтобы уши закладывало. Тогда будет легче. И в любом американском госпитале было то же самое – крик, мат, очень много крика. Эти – не кричали. Страдали молча…