Текст книги "Ландшафт незнакомой земли"

Да, так я о дедушке… Кого-то он мне явно напоминал, но кого? Где я мог видеть именно Эти васильковые глаза? Было полное впечатление, что ещё… лет так четыреста, а то и восемьсот назад, я их уже видел…

Ночью, мне приснился средней паршивости кошмарчик. Крысы. Много крыс вокруг лежащего человека. Глаза его с полным безразличием смотрели куда-то вверх, возможно туда, куда (как говорят некоторые недоразвитые), улетает душа. Руки и ноги раскинуты. Ему не больно. Он мёртв. Мёртвые не потеют, не имут срама и ни во что не вмешиваются. И я, рядом с каким – то ещё живым мужиком – пьяные в доску. Я отчего-то смеюсь! Всё это, происходило в некоем доме, в свете одинокой керосиновой лампы. Пахло землёй, плесенью и кислой капустой. Как можно во сне различать запахи – для меня до сих пор загадка. Но не это даже было главным. На улице лежали, по всей вероятности, убитые мужчины. Или пьяные до умопомрачения. Несколько человек. Кто их там положил, понятно не было. Шёл снег и падал на крыши какой-то деревни, на застрявшую в снегах простреленную машину.

Страшно не было – по телевидению теперь и не такое показывают, да и в жизни… вон, не так давно прямо на тротуаре, на улице Мельникайте, застрелили криминального авторитета Рашида – «бах» и нет товарища… или там… прямо в больнице и тоже в центре города одна группировка постреляла оппонентов из другой группировки… Ходили слухи, что это какая-то «Десятка» – местная достопримечательность, группа криминально озабоченных спортсменов, поддерживаемая женой самого набольшего чиновника в области… но Этот сюжет от чего-то касался меня непосредственно. Дело было в том что когда я проснулся, долго искал «спрятанное под матрацем» оружие. Интересно – это какая стадия шизофрении?

Утром Ленка мудро улизнула на работу пораньше. Иначе бы я, как минимум, удвоил сумму дорожных расходов.

Итак, проснулся я с тоской во всём организме. Жить не хотелось, куда там, в какую деревню ехать! И всё вокруг было серым. Где-то на дне желудка отложился странный осадок, ожидание беды, чего-то такого, необъяснимого вообще, мучительного. На всё это сверху давил зимний рассвет, который и в благоприятное время не вселял большого оптимизма, а сейчас напоминал конец света в Заполярье, когда бледные и немощные солнечные лучи лишь намёком обозначив своё присутствие, собрались навсегда покинуть Север и вообще Землю… Имел я как-то удовольствие наблюдать такой эффект на полуострове Ямал, куда меня занесла сама Нелёгкая, лично… Самолёт на котором я летел домой, в областную столицу, ввиду непогоды, приземлился в Салехарде, где полных три дня и полных три ночи, я наблюдал за состоянием Природы. Да уж… Метель перемежалась позёмкой, снегопад пургой, пурга – снегопадом… Там ещё присутствовал и Мороз – Иванович… А люди здесь живут и работают годами. Десятилетиями. Всю жизнь!

А как жили зеки на Севере? Ужас… Впрочем, они и сейчас прозябают, причём в самом прямом смысле в Харпе, в Лабытнангах, в Сургуте… В одном им повезло – на ликвидацию Чернобыльской заразы их и под усиленным конвоем не посылали! Хоть это и очень странно – в войну с немцами, были роты, батальоны, полки зэков, и воевали! Неужели фашисты были менее страшны чем радиация?

В зале на столе лежали документы, деньги и тёплая записка с пожеланием всяческих успехов. «Спасибо, солнышко, ты была очень любезна!» В конце – концов, действительно следовало проветриться и моя жена права. Впрочем, моя поездка, быть может, была способом деликатно отделаться от бесперспективного, пусть хоть и двести раз талантливого художника? Ну, что же! Умру достойно! С гордо поднятой головой! Как мужчина! В конце концов, как потомок татаро – монгольских ханов, перенесённый ветрами Истории в наше время! Примеров тому, сколько угодно… «Варяг» врагу не сдался… правда и «Корейца» рядом нет и умирать в одиночестве в некоем роде тоскливо… Не зря ведь, родилась в русском народе пословица: – «На миру и смерть красна!»

Почти всю свою «взрослую» жизнь (за исключением нескольких мелко – детских лет, армии «первый раз» и Чернобыльского войска во второй), я прожил в городе, в пятиэтажном доме. Дачи у меня не было никогда (разумеется если не считать своей наследственную ленкину делянку в три сотки), впрочем, я и не стремился приобрести ещё что-либо. Богатство – развращает… И никогда не жил в деревне. Тем более, не торговал там домами. Поэтому и понятия не имел, с чего нужно начинать. Но в таких условиях, насколько я знал, прежде всего, следовало позаботиться о питании. Взял спортивную сумку и выгреб из холодильника почти всё, что там было. Особенно ценными, после двух бутылок водки и круга колбасы, были две банки «Килек в томате» – универсальная закуска – еда, если хотите. Буханка хлеба, банка килек и несколько стаканов хорошего чая – питание на целые сутки, если правильно распорядиться! Подумал: не взять ли с собой кисти и краски? Вдруг там придётся задержаться, кто знает, что там с погодой, с обстановкой и прочим?

Не взял. Чего ради… я… задержусь дольше недели? Гори оно всё разноцветным огнём! Если возникнут какие-либо сложности, то долго раздумывать не буду – съеду в пять минут!

На автовокзале было людно, и что мне особенно понравилось – два буфета, было где утолить жажду. В автобус я сел в более приподнятом настроении, чем вышел из дома. Погода, кстати, была так себе. Холодно и ветрено. Когда автобус вырулил из города снег пошёл. Нн-да… и куда это я, попёрся, интересно?

Задремал. «Сукино! Сукино́? Или, нет..? Нет… Кто там до Щукина?! Вылезай» – заголосили впереди. И я открыл глаза. Взял сумку и продрался к выходу. Народу и вещей в автобусе было полно – и куда можно зимой ездить?! На улице мело, крутило, выло и шуршало. Я уже забыл, что так бывает. Нет, по телевизору я сам видел! – иногда показывали, но я был твёрдо уверен, что всё это подстроено московскими режиссёрами.

Не вернуться ли мне в тёплый автобус и доехать до конечной, а там видно будет – ведь автобус пойдёт же когда-либо обратно? Но ушлый водитель успел догадаться раньше меня. Дверь с лязгом закрылась. Меня обдали синим облаком гари «семьдесят шестого» бензина и автобус укатился далее, куда-то под горку, сразу скрывшись в волнах метели или того, что крутилось вокруг. Всё. Я был брошен на произвол судьбы. Пусть это не Салехард, но – Сибирь, всё-же!

Вместе со мной из автобуса вышли две старухи. В отличие от меня, они знали, что им делать дальше и прежде, чем я успел собраться с мыслями, ушли в снега, по крайней мере, на полкилометра, к кромке утонувшего в белой вате и едва заметного леса. Никакой дороги видно не было, всё замело, и как они ориентировались, не понимаю. Но что более всего убивало – здесь не было никакой деревни! Бабки шли прямо в лес и вокруг, кроме заметённого снегом шоссе, никаких признаков цивилизации не было. Вообще ничего! Ни тебе высоковольтной линии, ни тебе газопровода, ни ещё чего-нибудь выдающегося. Помнится, так уходил в горы чукча Алитет, и конечно же ищи его там – свищи! Он был автохтоном, аборигеном, всё знал о жизни, мог запросто прожить хоть в тундре, хоть в горах, и «мои» бабки наверняка из таковых хоть на чукотских женщин явно похожи не были.

Я подхватил тяжёлую сумку и, выкрикивая на ходу различные призывы к смывающимся аборигенкам, запрыгал по сугробам.

Догнал, почти у самого леса.

Мне повезло. Когда я принялся расспрашивать, мне сообщили, что тётю Олю обе старушки знали и обе принимали непосредственное участие в поминках. Знали, соответственно, где её дом.

– А вы кто будете, родственник?

– Точно. Родственник. Близкий…

– Жить собираетесь или как?

Меня передёрнуло: – Жить? Нет. Я ведь в городе живу. А продать этот дом можно? Купит, кто-нибудь?

– Только далеко, дом то… если кто захочет там жить. Молодые, которые от родителей отделяются…

«Далеко» – я неправильно понял. Я решил что «далеко», это далеко от города, от цивилизации с её ваннами, кафе, троллейбусами и губернатором. Но когда старушки остановились и неопределённо указывая куда-то в негостеприимный и скорее всего дремучий как в сказках лес, сообщили, что теперь мне туда и ещё километра через полтора – два, ну, может и три, будет хутор, что и было далеко, т. е. далеко от самой деревни Щукино, я понял, какую совершил ошибку, вообще согласившись ехать сюда.

– Лучше бы он сгнил! – подумал я вслух.

– Неет! Дом добротный, из лиственницы – полтыщи лет простоит!

– Ну да?

– Там дом – на замок заперт, а ключ над дверью на гвоздике… да ты сразу узнаешь – забор там вокруг и две стайки рядом… баня ещё…

– Обратно, в город, автобус, когда будет?

– Э-э-э, сынок, теперь только завтра с утра… Часов с пяти…

Точно! Меня послали на гибель. Это лишь гордый «Варяг» врагу не сдавался без боя, и то потому, что у него были пушки и торпеды. И полны погреба снарядов! А тут… даже завалящего одноствольного ружьеца нет!

Пока я думал, то, что можно было назвать тропинкой, раздвоилось и старухи ушли, круто повернув вправо. Стало быть, мне идти налево… Как там говорилось в старину? – «Прямо поедешь – убитому быть… налево поедешь – богатому быть…» Нн-да… Ещё можно было догнать их, напроситься на ночлег, а утром уехать домой. Это было бы самым разумным решением. Из всех возможных. Но я почему-то не побежал. Вот они исчезли за поворотом того, что считали дорогой. Всё… Следы стало заметать. А ноги мои стали деревенеть. И я, как-тонезаметно протрезвел. Во всех смыслах…

В детстве, как каждый нормальный мальчишка я зачитывался книгами Джека Лондона. Читать их было безумно интересно и… совершенно не холодно. Даже когда Смок Беллью замерзал в снегах, я не очень переживал – знал, что он выкрутится из очередной переделки. Ихнее измерение температуры и наше – совершенно разные вещи! Если в книге говорится о «жутком морозе» в пятьдесят градусов, так это по Фаренгейту! А «по-нашему», по Цельсию, – всего-навсего, сорок шесть. Опять же – они и по Реомюру могут измерять – чёрт их, иностранцев знает! Лорд Кельвин какую-то шкалу придумал, Ньютон…

Но это мороз «там», на Юконе.

Другое дело – мороз в городе, когда стоишь, на какой-нибудь, разгромленной юными дарованиями остановке и дожидаешься автобуса. Совсем третье – в лесу, у чёрта лысого на куличках, когда вовсе не соображаешь, куда тебя занесло, когда скоро настанет вечер, когда вокруг ласково приплясывает метель. Одеться теплее, чем я одевался в городе мне, разумеется, и в голову не пришло. Теперь я пожинал плоды собственного легкомыслия. Идиот!! Ленка ведь не зря сказала…

И пусть это был не Клондайк, а зауральская, а ещё точнее Западно-Сибирская низменность, было, чертовски холодно. Кстати: кто это придумал что то, что меня окружало – нужно называть низменностью? Пока мы ехали, автобус то нырял в какие-то распадки, то взбирался на пригорки, иногда довольно крутые, тут и там шоссе пересекало овраги, глубокие как ущелья, тут же переходившие в бугры и холмы. Тоже мне – учёные! Вводят народ в заблуждение с самого порога школы!

Теперь я, пёрся по этой самой «низменности», прямиком на Ямал или Таймыр, хотя, как кажется, впереди могли быть и Уральские горы. Я пока не понял. Пройдя метров пятьсот, понял другое, что, там, за лесом, куда вела корявая просека если и есть какой-то дом, в чём я очень сильно сомневался: там, за лесом окажется новый распадок, за ним холм и так далее… Окончательно околеть от холода я собрался метров через двести пятьдесят (250). Поэтому, пройдя ещё чуть – чуть подумал: а какого дьявола, собственно? Какой во всём этом великий смысл? Даже если я туда доковыляю, доползу, довлачусь, неужели я своими закистенелыми граблями сумею открыть двери, растопить печку, которую я быть может, видел наяву в начале жизни и на Украине, в частных домах, когда пришлось их дезактивировать. То есть, говоря попросту – мыть спецраствором и убирать радиоактивный навоз в хлевах. Какая, собственно, разница, где я замёрзну, здесь, или на сто метров далее? И что потеряет Мир, когда я откину хвост в этих снегах?

– Да ничего не потеряет – вывернулся из сугроба Чёрный ангел, отряхивая крылья, забитые снегом, но самоубийство у нас строго карается, имей в виду! (Он показал крылом куда-то вверх и в сторону…)Между прочим, Бенито Муссолини, когда пришёл к власти, за самоубийство садил в тюрьму!

– Это как? Если самоубийца самоубился, то он тово… тебе не кажется?

– Тупица! Тех, кого спасали!

– Правильно, что, садил! Если ты собрался свернуть себе шею или утопиться – так делай всё по-человечески! Подготовь плацдарм. Камень потяжелее. да верёвкой хорошо обвяжи. А то получится как у Максима Горького. Якобы хотел зарезаться, да слегка промахнулся! Это он то не знал, где сердце или печень, расположены?!

Впереди была яма, которую выдуло ветром меж корней толстой сосны. Из мёрзлой земли торчал толстый изогнутый корень, на него я и присел. Открыл молнию на сумке. Тускло блеснуло. Весело булькнуло. Живая вода! Родная!

Холодная водка не имела вкуса, потому я с налёта клюкнул едва ли, не целый стакан. Некоторое время было ощущение, что я наглотался холодных лягушек и теперь отогревал их последним теплом тела.

Говорят, замёрзнуть – самая лёгкая смерть. Не знаю, не пробовал. Но без мук и страданий попасть на тот свет не каждый может. Теоретически я должен быть счастлив, что мне суждено замёрзнуть, а не умирать неспешно, от какой-нибудь там… эмфиземы лёгких или рака. Во всяком случае, с десяток моих товарищей по службе в Чернобыльской зоне именно от разнообразных форм рака и умерли. Правда (некоторые), врачи до сих пор утверждают, что рак – это случайность, радиация не обязательно к такому эффекту приводит мол, не так страшен чёрт… и так далее. Мол, в Японии после ядерной бомбардировки и то, нет ни мутаций, ни, тебе – особенных заболеваний на почве облучения. Я уже говорил, что служил там, в Зоне. Не в Японии, не поймите неправильно!

А был я там, то есть в городе Припять, в двух километрах от которого и расположена Чернобыльская АЭС, немногим менее чем через месяц после взрыва атомного реактора. А именно: прибыл в Зону двадцать второго мая 1986 года. Три месяца и три дня, я с товарищами, также призванных «на учебные сборы сроком на тридцать дней» недремлющими военными комиссариатами провёл, копаясь в останках некогда могущественного Четвёртого энергоблока Чернобыльской атомной станции. Трижды был на крыше Третьего блока – убирал радиоактивный мусор. Впечатление, прямо скажу даже не сюрреалистическое-просто страшно, особенно первый выход на крышу реактора, этого самого Третьего, соседнего с Четвёртым блока, заваленную радиоактивной пылью, таковыми же осколками бетона, залитую гудроном или битумом, к которому это добро намертво прилипло… А ты в обычном ОЗК – общевойсковом защитном костюме, от радиации никак не защищающем, да в рабочих рукавицах… Ну… ещё очки … Надоела эта служба Родине так, что даже вспоминать о тех героических днях, не всегда хочется… Во всяком случае, тоски по дням службы никакой! Мне повезло, что был в пожарной роте, где хотя бы воды было вдоволь, можно было и напиться, и помыться. Мне повезло, что «схватил» не более сотни рентген или бэр, как ещё именовали дозу облучения. Естественно, это по моим с товарищами подсчётам. Официальная доза, что стояла в карточке учёта доз облучения – 22 рентгена «c копейками». Мне очень повезло, что инвалидом (пока) не стал, как тысячи моих сослуживцев, и в частности почти половина нашей пожарной роты, что организм более или менее, но в порядке. Лечился, как мог, не надеясь на врачебную помощь, которой любимая и родная страна не спешила окутать героев – чернобыльцев, как мать – старушка шерстяным платком больного сыночка. Нн-даа…

Ну, так и вот. Пока, однако, от мыс именно: ли что замёрзнуть, это гораздо лучше, чем остаток жизни провести на химических лекарствах, особого кайфа не почувствовал. Холод проник до самых костей, они наверняка покрылись изморозью, и я никак не мог унять дрожь. А ещё болели кисти рук. У меня от природы очень тонкая и гладкая кожа и кровеносные сосуды расположены очень близко к поверхности. При морозце уже так… за минус десять градусов (по Цельсию) если не надеть перчатки, кожа лопалась по складкам и руки мёрзли основательно. Вот, оно, проклятое южное наследие, привет из тёмных глубин не менее тёмных веков! Потому я всю осень и зиму носил перчатки. Пробовал закалять руки, но ничего толкового из этого не получилось. Не хотела кожа закалки, а хотела обычного крема для рук. Желательно жирного, как, к примеру – «Янтарь».

Шло время. Природа распустилась совершено! Пел на разные голоса ветер, от его визга и воя в ветвях звенело в ушах. Валил снег, да так, будто снегоуборочная машина, сидя в засаде, специально забрасывала меня белыми хлопьями! Мороз, пожалуй, был градусов, около пятнадцати. Ветер ведь всегда усиливает мороз градусов на пять. Физика!

«Ззамерззаешшь…» – злорадно прошептала в ухо метель. – «Не сспи! Не сспи! Со сспящщими ссамм ззнаешшь, что сслучаетсся…»

Да наплевать! Пошла! И на тебя, Роза – Малина! Только попробуй похоронить меня в старом костюме! Я к тебе тогда по ночам шляться стану, всю кровь выпью! Ты меня знаешь, я такой… сидел и бормотал я.

И вдруг мне стало тепло. Даже руки отчего-то перестали мёрзнуть, наверное двести граммов подействовали, или Змий решил, что моя доза все поллитра – не знаю. Но факт был.

– Эге! – Я встал с корня и начал раскапывать занесённые снегом ветви. Для костра. Добыл из кармана билет, кусок какой – то газеты, скатал всё это в рыхлый шарик, посыпал хвоей, положил охапочку тонюсеньких веточек и сунул в эту кучку сразу десять зажжённых спичек.

– Вшш… шухх! – жёлтенькое пламя охватило моё сооружение.

– Ур-ра! – Я бросил в огонёк ещё несколько мелких веточек и палочек потолще. Зелёный Змей, помоги, дружище!

Это было похоже на сказку.

Я сидел меж корней сосны, о которую разбивались враждебные вихри всё усиливавшейся метели. Но в мою яму, отчего-то снег не попадал, вернее, попадал, но в не очень значительном количестве. Так, мелкая снежная пыль, что не наносило существенного вреда организму. Горел костёр. В полную силу, так, что я даже отодвинулся от огня, и поджарил кусок колбасы и закусил им второй стакан водки, неплохо усвоенный организмом.

Жизнь продолжалась! Да плевал я на мороз, пургу и на…

– Эй! Эй! – Чёрный ангел высунулся из-за дерева – Не плюй в колодец! И не спи – замёрзнешь!

– Ага! А не пошёл бы ты, уважаемый товарищ в свои палестины?! Арабы, вон, опять евреев подрывать стали. Смертники чёртовы! Полудурки! Нет, чтобы поумнее придумать процесс, так себя изничтожают… А ведь ни один еврей в смертники не запишется, а почему – это братьям – семитам невдомёк… Вот и шуруй там! И без тебя советчиков хватает!

Ангел обиженно пожал плечами и проскрипел снегом куда-то вглубь леса, бурча себе под нос: – Обидеть ангела всякий может, а вот когда придётся за помощью обращаться, так ко всем силам небесным умоляют…

– Не ври, Чёрный! Нет сил небесных! Сказка для полных идиотов! Ещё Анаксагор, Анаксимен и Анаксимандр по этому поводу прошлись в трудах своих, урезонивая малоумных греков… А что писали Ламетри и Гольбах! То-то… Вы ведь по Земле ходите, чего на себя, и на прочих – напраслину возводить! Не ребёнок я, чай! И не бабушка тупая! Крылья-то у вас бутафорские! Эфемерные, театральные, если хотите!

Я чувствовал себя баловнем судьбы. Умирать совершенно расхотелось. И мне было многое по плечу. Идти на Ямал? – Запросто! Заглянуть на Таймыр? Плёвое дело! Если сам Александр Македонский, с голыми коленками да в сандалиях, как уверяют некоторые исследователи до него добрался… А уж пересечь эти холмики – Уральские горы я могу хоть сейчас! Да я… я могу дописать этот проклятый портрет! И не только… где-то там, где должен быть мозг, замелькали сюрреалистические образы, настолько яркие и оригинальные, что мне пришла мысль: сумей я перенести это на холст, мне бы Дали и на подковку для ботинка не годился бы… – я посмотрел на свои скрюченные, серые от золы пальцы. Пошевелил ими. Ничего, нормально. «На рояле бы не сыграл, но кисть, стакан и топор…!» Тем более, что ни на рояле, ни на ещё каком-либо инструменте я играть не умел. И не очень хотел. На то, есть специалисты – им и клавиши в руки! А с пожарным топором я был хорошо знаком – приходилось не раз разносить в щепу те или иные горящие конструкции… Особенно понравилось как-то… ломать горящую ясным огнём полковую «губу!» где мне, как-то… пришлось пребывать десять суток «за нарушения положений Устава „различного характера“»… Это было блаженство!! Сгорела вся!

Я оживал. Не в смысле отогревался – я уже давно был «тёпленьким» в самом положительном и хорошем смысле – уходил критический момент. Тот самый идиотский застой, о котором нетворческие люди понятия не имеют и путают его с бездельем художника – будь он писателем или сюрреалистом, как я… Творческий застой, это ведь не прихоть, это какие – то невероятно тяжкие цепи, в которые тебя заковывают некие обстоятельства. Ты… вроде бы можешь, хочешь, думаешь, а подошёл к мольберту и… пшик! Не пишется, не можется. Хоть бейся головой о стену, хоть о мебель. Нет толку, словно вместо мозга шматок овсяного киселя. Так и у писателей. Есть у меня приятель, неплохо пишет, даже очень неплохо, многим не только тюменским, но и московским фору даст. И у него застой временами бывает. Ну вот, не идёт вещь и всё! И мысли есть, говорит, и желание писать, а – Не Идёт! Как у того «Доцента» из кинофильма: – «Тут помню, а тут не помню!» А потом, само – собой, ни с чего, вдруг вырывается из под руки и – пошло, пошло, пошло! Муза ли пролетела, спеша в косметический салон и заглянув по пути на минутку к подшефному, или Пегас проскакал на водопой к чистым водам Иппокрены, но получается…

И вот я подумал: А не совершить ли мне ещё один подвиг в виде марш – броска по сильно пересечённой местности? Или сначала вздремнуть?

– Я же тебе сказал – не спи! Замёрзнешь! – донёсся издали голос Змея. – Хоть ты и хам, но ещё нужен, увы. Без тебя рассказ не закончить! А я, между прочим – замёрз!

– Да – ладно, пойду, – решил я. – Дорогу осилит идущий!

Встал. Земля под ногами закачалась. Пусть качается, ей это не поможет! Я уже принял решение! Стал вспоминать, откуда пришёл и в какую сторону нужно идти. Огляделся. Вокруг снег, дует ветер, качая, зелёные (А! сосны ведь!) ветви, надо мной нависли низкое небо и ветви голой, голее не придумаешь берёзы. Все ориентиры. Не густо. Правда, это не океан, где ориентиров не более, чем в моей яме, а лес. Тут… где-то Север должен быть на берёзе… Ну… мох в смысле… Ну да! И что мне даст этот мох, если я изначально не знал, в какой части света находится дом tante Оли?

Закинул сумку за плечо и мужественно бросился вперёд. Примерно так бросаются на амбразуру ДОТа или на минное поле. В кино, разумеется и в Великую Отечественную войну. Как бросались в Афганистане и Чечне в невеликую, но почти в три раза более протяжённую во времени войну я точно не знаю, думаю, что как-то иначе – желающих запросто расстаться с жизнью поубавилось, да и НКВД с заградотрядами за спинами не стоят, как часто было в Великую Отечественную… Хотя, если подумать, тогда, на Чернобыле дураков ещё было в достатке. Некоторые идиоты, сами (!) лезли на реактор, спасать страну! Без всякого специального оснащения. Их было немного, но они были. Я не говорю о погибших украинских пожарных, это были люди долга. Им, положено делать то, что положено инструкцией. Это их работа. За которую они деньги получали. Я о других. Лезли, облучались… без всяких средств защиты ведь были… Наши ребята из пожарной роты и я, разумеется, никаких средств защиты, кроме респираторов типа «Лепесток» не имели. Те ОЗК, что я упоминал за Один только выход на крышу, набрали столько рентген, что «ни в сказке сказать, ни пером описать». Их мы закопали в лесу, под приметной сосной, вместе с пожарными рукавами, тоже «светящими» как фонари! Что тут говорить если в боевых отсеках наших машин фон был 1 рентген! И при этом, командир роты писал нам в карточки учёта доз в ПЯТЬДЕСЯТ – СТО раз меньшие цифры… Я не оговорился. Дозы занижались везде и всеми командирами именно в Минимум Десятки раз…

Но Страну спасли… Двести тысяч из тех шестисот, что работали на ликвидации последствий катастрофы, не дожив до пятидесяти лет умерли. Без славы и почёта, просто так, между прочим. Словно их и не было никогда… Я не сторонник всяких там выспренних слов о подвиге, долге, Родине и тому подобной ерунде, о которой вовсе не думаешь Там, на военной Работе, но которые затем так и вьются нимбом вокруг твоей головы… Я сторонник честных отношений между собой и Государством, которые как показала практика, во многом заменяются и подменяются указанными выше словами… Кто то из царских ещё людей сказал, что награждать людей нужно – награды государству Ничего не стоят… Но это не про нас. Не про меня… Не про большинство моих однополчан…

Впрочем, я о текущем моменте… Самым сложным, оказалось, выбраться из собственного укрытия за сосной. Вокруг намело сугроб метровой высоты. Я начал взрезать рыхлый снег как плуг землю, проваливаясь и спотыкаясь. Занятие довольно утомительное. Когда я выбрался из ямы на свободу, сил и оптимизма у меня несколько поубавилось.

Повертевшись из стороны в сторону, выбрал направление, показавшееся наиболее вероятным, надвинул шапку на глаза и пошёл.

Устал страшно. Так ещё бы! Переть по глубокому снегу, пешком, тут и слон устанет. Снег попадал за шиворот, в рукава, таял и замерзал коркой.

Несколько раз мне чудился кровожадный волчий вой. И все волки хотели есть. А зубы у них ещё те! Мне и минуты не продержаться даже против одного, разве что попробовать «раздавить с ним бутылочку» на мировую?

Впрочем, могло и показаться, потому что выло и стонало всё кругом. Скрипели и трещали, сопротивляясь мощным порывом ветра, деревья. Меня заметало, я выползал, тогда меня снова заметало, но я шёл, придерживаясь, насколько возможно просеки и не забираясь слишком глубоко в лес.

Потом я отключился. Просто шёл без боли, страха и сомнений. Наверное это сработал Зелёный змий, ему, видимо, стало неудобно за подопечного. Как-никак ещё не вся водка выпита! Ой, не вся!

Иногда сознание возвращалось на минуту – другую. Тогда я видел свои одеревеневшие ноги в легкомысленных туфельках (хорошо, ещё, что шерстяные носки догадался одеть), торчащие из сугробов ветки кустов и снег, снег, снег… А я шёл, шёл, шёл, теперь уже таща за собой уставшего Змея – ведь и у ангелов есть предел сил, иначе бы на земле давно бы не было ни зла, ни добра, а наступило бы равновесие. А что? Или Доброе Зло или Злое Добро! А кому это нужно? Ни Богу, ни Дьяволу, не зря ведь, как шло противостояние между этой ласковой парочкой единокровных братанов, так и идёт.

Время… что-то происходило с ним. Оно не остановилось, оно, быть может, раздвоилось, или может быть кружило на месте, хотя могло уйти перпендикулярно вверх или ещё куда… оно крутилось вокруг моих ног, цеплялось за них, словно и время было против того, чтобы я дошёл куда-нибудь дальше своей персональной берлоги в свежевыпавшем снежном покрове. Сколько метров осадков сверх годовой нормы нынче выпало в лесу?! Потом наступит весна, побегут ручьи, птички запоют, первые барыги приедут в лес за подснежниками и увидят реально торчащего из сугроба художника – сюрреалиста…

Когда в очередной раз вспышка разума озарила моё сознание (одно утешение, что не я один такой – на всём свете множество народа близко к шизофрении, а страдают ею ещё большее число, и это прекрасно знают медики), я с удивлением обнаружил, что куда-то всё таки пришёл. Домов, правда, было несколько, а не один, как мне обещали. Деревня? Сукино?

Отчего на ум пришло это название понятия не имею. Я вовсе не собирался иметь в виду нечто нехорошее. Дело в том, что в 1586 году, город, откуда я приехал в эту снежную благодать, место под который удалые конкистадоры Ермака отбили у более или менее коренного населения, основали два воеводы – Иван Мясной да Василий Сукин. Куда падало ударение в двух слогах последней фамилии? Тянуло, конечно, как и всякого нормального русского человека поставить в первом слоге, хотя записным хулиганом я никогда не был. Бывало, иногда, но «какой русский не любит быстрой езды?» Даже единожды слышал, как мой отец, интеллигент из интеллигентов, не способный и полешка казённых дров украсть, чтобы обогреть детей в лютую зиму – выругался. Было это давно и по очень заковыристому поводу. Я в этой истории и моя мать (а вернее – наоборот), стояли не на последнем месте.

Итак – город основали, основателей благополучно и как водится, фарисейски забыли, это видно по тому, что памятника им в городе и окрестностях нет, и в обозримое время не будет, в то время как памятник «духовному конкистадору» – попу Филофею Лещинскому, насильно обращавшему в православие коренное и пришлое население – поставили. Тот ещё был, «сибирский Иоанн Креститель!» – сотни вогульских да остяцких жилищ, капищ да божков пожёг – порубил, множество лесного народишку перепорол, да пострелял. Не сам – но его охрана – солдаты. Им всем – можно, у них за плечами добрый христианский бог стоял…

Да! Ещё местные верующие, так называемые казаки, поставили здоровенный крест, Ермаку Тимофеевичу, разбойнику «божией милостью». Но как был, Первый сибирский русский город большой деревней четыреста с лишним лет назад, так деревней и пребывает, не взирая, на все успехи и достижения цивилизации: нефть, банки, мобильные телефоны, Университет, академика Ивана Ивановича Нестерова много чего сделавшего для страны и местного «соловья» Ирину Бибееву. Певица Ирина есть, Иван Иванович, академик есть, а деревня – деревней так и остаётся… Как остаётся жлобство, зависть, взяточничество, жадность, недальновидность, нелюбовь к природе и плебейское отношение к истории. Увы… именно это и делает «матерь городов сибирских» если и не деревней, то мещанской слободой. И ещё – церкви, церкви, церкви, часовни, кресты и иконы. Иконы в автомобилях, банках, школах, конторах, кабинетах чиновников. И в институтах – Научных учреждениях, между прочим! Впечатление такое, будто у горожан и «иногородних», что бить земные поклоны и взывать к тому, о ком и понятия не имеют, столько в городе натыкано «божьих хором».

Если верить тому, что видишь – весь город должен немедленно раскаяться, замолить все грехи в годовом строгом посте, и скопом во главе с губернатором отлететь в горние выси восхвалять мудрость Того, кого никто и никогда не видел. А что ещё делать совершенным и обременённым совестью душам, как не разыскивать и славить волшебника – невидимку?!