Текст книги "Волны"

Рехтбергъ. А здѣсь премило. Это твое помѣщеніе?

Маргарита Николаевна. О, нѣтъ. Я наверху.

Амалія. Это комнаты Лештукова.

Рехтбергъ. Вы назвали…

Берта. Лештуковъ, самъ Дмитрій Владимировичъ Лештуковъ.

Вмѣстѣ съ горничными, который несутъ багажъ, уходитъ на верхъ по большой лѣстницѣ, но вскорѣ возвращается черезъ боковую дверь справа.

Рехтбергъ. Извѣстный Лештуковъ?

Леманъ. Романистъ.

Рехтбергъ (очень почтительно). А…

Маргарита Николаевна. Сейчасъ познакомитесь. Онъ дома… Мы только-что сумерничали и философствовали.

Кистяковъ (Амаліи). Понравилось словечко…

Рехтбергъ. Буду очень счастливъ сдѣлать такое пріятное и лестное знакомство.

Леманъ фыркаетъ.

Кистяковъ. Молчи…

Рехтбергъ обозрѣваетъ ихъ нѣсколько дикимъ, но не лишеннымъ благосклонности взглядомъ.

Лештуковъ (входить, блѣдный, но съ открытымъ веселымъ лицомъ). Позвольте представиться: Лештуковъ. Кто вы – я уже знаю. Какой пріятный сюрпризъ вамъ, Маргарита Николаевна.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, рекомендую: мой поклонникъ и даже другъ.

Рехтбергъ. Тѣмъ пріятнѣе слышать, что принадлежу къ самымъ усерднымъ почитателямъ вашего блестящаго таланта.

Леманъ (Кистякову). Ишь, литературъ не чуждъ. А я думалъ, чинодралъ петербургскій.

Рехтбергъ. Мои служебныя занятія, глубокоуважаемый Дмитрій Владимирович!., не позволяютъ мнѣ удовлетворять эстетическимъ потребностямъ духа въ той мѣрѣ, какъ я желалъ бы. Но слѣдить за успѣхами русской мысли, русскаго творчества моя слабость… Одна изъ немногихъ слабостей.

Лештуковъ. О, не сомнѣваюсь, что изъ немногихъ.

Рехтбергъ. Съ тѣхъ поръ, какъ я имѣю честь состоять на государственной службъ, я поставилъ себѣ за правило прекрасную русскую пословицу: дѣлу время, потѣхѣ часъ. И потому ежедневно, послѣ обѣда, отдыхая въ своемъ кабинетѣ, я посвящаю полчаса чтенію изящныхъ произведеній родной литературы.

Лештуковъ. Цѣлые полчаса?

Рехтбергъ. Отъ восьми съ половиною до девяти.

Амалія. Ни минуты больше?

Рехтбергъ. Аккуратность мой принципъ. Ровно въ восемь съ половиною я раскрываю книгу, ровно въ девять закрываю. По бою часовъ.

Кистяковъ. И часы, конечно, вывѣрены на пушкѣ?

Амалія. Ну, А если часы бьютъ, А вы не дочитали интереснаго мѣста?

Рехтбергъ. Хотя бы на переносѣ слова со страницы на страницу.

Леманъ. Здорово!

Кистяковъ. Такъ что вы читаете, скажемъ, во вторникъ: «я васъ люб», А «лю» дочитываете уже въ среду?

Рехтбергъ. Что жъ дѣлать? Принципъ прежде всего.

Берта. Вы и здѣсь будете такой же аккуратный?

Рехтбергъ. О, mАdemoiselle, сейчасъ надо мною не тяготятъ бремя служебныхъ обязанностей. Я рѣзвлюсь, какъ мальчикъ, хе-хе-хе! Я рѣзвлюсь. Мое намѣреніе воспользоваться своимъ отпускомъ какъ можно веселѣе. Къ тому же пользоваться имъ такъ не долго.

Маргарита Николаевна. Развѣ ты скоро ѣдешь?

Рехтбергъ. Да, Марго, къ первому сентября мы должны быть уже въ Петербургѣ.

Маргарита Николаевна. Какъ? и я?

Рехтбергъ. Да. Марго.

Маргарита Николаевна. Вотъ неожиданность!

Рехтбергъ. Причины я объясню тебѣ послѣ.

Кистяковъ. Да, позвольте. До русскаго перваго сентября остается всего двѣ недѣли.

Рехтбергъ. Вотъ почему, по истеченіи восьми дней, я и Маргарита Николаевна будемъ имѣть несчастіе разстаться съ прелестнымъ обществомъ, такъ обязательно посланнымъ намъ снисходительною судьбою въ очаровательномъ уголкѣ благословенной Авзоніи.

Леманъ. Лихо сказано!

Кистяковъ. А ты учись: это онъ не спроста, А по прикладу, како пишутся знатные куплименты.

Маргарита Николаевна. Изумилъ ты меня.

Амалія. Душечка, какая жалость. Да, неужели и въ самомъ дѣлѣ уѣдете?

Берта. Вильгельмъ Александровичъ, это жестоко. Вы разрушаете всю нашу колонію.

Кистяковъ. Прямо можно сказать: вынимаете основную сваю.

Леманъ. Теперь всѣ такъ и разсыпемся.

Рехтбергъ. Хе-хе-хе! Очень лестно слышать, господа; но мы рабы обстоятельствъ.

Ларцевъ (вбѣгаетъ съ улицы). Что за шумъ, А драки нѣтъ?

Замѣтилъ незнакомаго.

Ой!

Маргарита Николаевна. Художникъ Ларцевъ. Мой мужъ.

Рехтбергъ (Кистякову). Извѣстный Ларцевъ?

Кистяковъ. Ну, да. На Римскомъ конкурсъ медаль получилъ.

Рехтбергъ. А! (къ Ларцеву). Позвольте пожать вашу руку.

Леманъ. И о художникахъ освѣдомленъ. Ай да чинофонъ!

Рехтбергъ. Къ глубочайшему сожалѣнію, мнѣ еще не случалось видѣть вашихъ картинъ, но уже заранѣе, по газетной молвѣ, я вашъ пылкій поклонникъ.

Ларцевъ. Помилуйте!

Рехтбергъ (Леману тихо). Какъ ихъ имя и отчество?

Леманъ. Андрей Николаевичъ.

Рехтбергъ. Мои служебныя занятія, уважаемый Андрей Николаевичъ, не позволяютъ удовлетворять эстетическимъ потребностямъ въ той мѣрѣ, какъ я мечталъ бы. Но одна изъ моихъ слабостей слѣдить за успѣхами русскаго…

Кистяковъ (подсказывая). Творчества.

Рехтбергъ. Искусства. Моя маленькая картинная галлерея, конечно, весьма небогата, но я пополняю ея недостатки, собирая иллюстрированные каталоги всѣхъ значительныхъ выставокъ въ Европѣ.

Лаpцевъ. Что жъ? Похвально.

Рехтбергъ. И съ тѣхъ поръ, какъ я имѣю честь состоять на государственной службъ, я поставилъ себѣ заправило ежедневно посвящать полчаса обозрѣнію какого-либо изъ этихъ иллюстрированныхъ каталоговъ.

Лештуковъ. Вѣроятно, отъ восьми до половины девятаго?

Рехтбергъ. Прошу извиненія: нѣтъ. Отъ шести съ половиною до семи. Передъ обѣдомъ. Отъ восьми до половины девятаго я отдаю свое время Морфею. Затѣмъ слушаю граммофонъ.

Лештуковъ. Полезное изобрѣтеніе.

Рехтбергъ. Дешево и разнообразно.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, ты, навѣрное, усталъ и голоденъ съ дороги? Хочешь отдохнуть, или закусить?

Рехтбергъ. Нѣтъ, благодарю; я вѣдь ѣхалъ въ trАin de luxe съ вагономъ-ресторанъ… А впрочемъ…

Маргарита Николаевна. Берточка, вы угостите насъ чѣмъ-нибудь?

Берта. На томъ стоимъ. Ничего, если я накрою столъ рядомъ съ кухнею? Наверху ремонтъ…

Убѣгаетъ въ дверь налѣво.

Маргарита Николаевна. Пойдемъ, Вильгельмъ.

Рехтбергъ (слѣдуетъ за женою). Сколько здѣсь картинъ! (Ларцеву). Это все ваши картины?

Ларцевъ. Гдѣ?

Рехтбергъ. Вотъ эта?

Леманъ фыркаетъ.

Ларцевъ. Эта? Нѣтъ, это Джуліо Романо. Копія.

Рехтбергъ. Извѣстнаго Романо?

Леманъ фыркаетъ.

Ларцевъ. Самаго извѣстнаго…

Проходятъ.

Лештуковъ. Да что же это такое? Кошмаръ? Издѣвательство?

Бросается въ качалку и закрываетъ лицо руками.

Маргарита Николаевна (входить, озираясь, подбѣгаетъ къ нему на цыпочкахъ; шопотомъ). Вы умница, чудный человѣкъ, я въ восторгѣ отъ васъ, я обожаю тебя. Вотъ видишь: вести себя прилично вовсе не такъ трудно.

Лештуковъ. Если только я не задушу его…

Маргарита Николаевна. Не надо… не надо… Бѣдный мой! Тебѣ тяжело?

Гладитъ его по головѣ.

Лештуковъ (нетерпѣливо отстранился). Вы ѣдете?

Маргарита Николаевна. Да, вотъ…

Лештуковъ. Значить, ѣдете…

Маргарита Николаевна. Иди къ намъ. Неловко, что нѣтъ тебя одного.

Лештуковъ. Сейчасъ… оставь меня, сейчасъ!

Маргарита Николаевна уходитъ, робко опираясь, и по дорогѣ не забываетъ притушить электричество, такъ что Лештуковъ остается въ тѣни. За сценой шумъ и смѣхъ.

Рехтбергъ (выходить). Прелестно, прелестно! Вы, господа, живете здѣсь, какъ маленькіе боги, именно какъ боги.

Берта. Угощать васъ Италіей, такъ угощать. Поднимемся на крышу и будемъ музицировать подъ звѣздами. Кистяковъ, бѣгите за Джованни.

Кистяковъ. Да они здѣсь: и онъ, и Франческо. Дрыхнутъ въ мастерской y Ларцева.

Ларцевъ. Такъ будите ихъ.

Амалія. Гитара здѣсь.

Леманъ. Джованни, Джованни!

Берта. А я съ мандолиною…

Рехтбергъ. Прелестно, прелестно! Я не ожидалъ. Я упоенъ… даю вамъ честное слово. И вообразите, какое счастіе? Девять punctum.

Амалія. Такъ что же?

Рехтбергъ. Какъ разъ время, когда въ Петербургѣ завожу граммофонъ.

Леманъ фыркаетъ.

Берта. Ну, вотъ, видите, какъ мы вамъ потрафляемъ.

Беретъ его подъ руку.

Рехтбергъ. Потому что, изволите ли видѣть, очаровательная Берта Ивановна, мои служебныя занятія не позволяютъ мнѣ удовлетворять э… э…

Кистяковъ (подсказываетъ). Эстетическимъ потребностямъ.

Рехтбергъ. Именно, благодарю васъ… въ той мѣрѣ, какъ я бы мечталъ…

Леманъ (фыркаетъ и бѣжитъ въ мастерскую Ларцева, вопія): Джованни! Джованни! Франческо! Франческо! Ѳедоръ Ѳедоровичъ!

Рехтбергъ. Кто это Джованни и Франческо?

Кистяковъ. Не безпокойтесь. Хорошіе люди. Тоже при насъ околачиваются.

Леманъ. Ѳедоръ Ѳедоровичъ!..

Франческо спускается съ верха, съ свирѣпымъ видомъ, пятерней поправляетъ волоса на ходу. Джованни слѣдуетъ за нимъ.

Франческо. Я тебѣ, чорту, такого Ѳедора Ѳедоровича пропишу… Сказано: не люблю…

Расшаркивается передъ Рехтбергомъ и размашисто подаетъ руку.

Имѣю честь: Франческо-д-Арбуццо, бассо профундо ассолюто и потомственный почетный гражданинъ. Джованни, андьямо.

Бѣгутъ вверхъ по широкой лѣстницѣ.

Рехтбергъ. Извѣстный?

Кистяковъ. Нѣтъ, покуда еще неизвѣстный.

Рехтбергъ (съ разочарованіемъ). Ну, такъ вотъ-съ… Тѣмъ не менѣе, милая барышня, одна изъ моихъ немногихъ слабостей…

Берта направляетъ его къ лѣстницѣ и ведетъ наверхъ, вся компанія съ шумомъ и смѣхомъ движется за ними. Слышны мандолина, гитара и басъ Франческо.

Лештуковъ (приподнялся съ качалки, смотритъ вслѣдъ имъ). Собственникъ и состояніе… Отправимся состоять…

Поднимается по лѣстницѣ.

Занавѣсъ.

Дѣйствіе III

Мастерская Ларцева въ громадномъ и пустынномъ, какъ сарай, залъ, выходящемъ окнами на морскую набережную. Отсвѣты волнъ дрожать по стѣнамъ и высокому куполу зала. Слѣва высокія рѣзныя двери на выходъ, онѣ растворены настежь. При поднятіи занавѣса, трое факкино выносятъ въ нихъ большую картину, заколоченную въ ящикъ. Стѣна отъ рампы до этой двери сплошь стеклянная, полузадернутая коленкоровыми занавѣсками и подзорами. Въ глубинѣ – драпировка темно-синяго бархата: за нею маленькое жилое помѣщеніе. Справа въ углу узкая дверца на винтовую лѣстницу въ нижнія комнаты, черная деревянная, лакированная въ ростъ панели. Она дѣлаетъ очень примѣтное и дисгармонирующее пятно. Правая стѣна и выступъ задней стѣны, до драпировки, расписаны старыми батальными фресками. Въ мастерской разгромъ и безпорядокъ. Слуга Ларцева и двѣ горничныя итальянки шныряютъ по сценѣ, забирая и унося мелкія вещи. Ларцевъ, загорѣлый, въ дорожномъ костюмъ, завязываетъ большой кожаный чемоданъ; Берта, въ глубинъ сцены, y драпировки – маленькій для вагона. Мебели очень мало. Какая есть разнокалиберная, случайная. Два-три стула очень старинныхъ. Слѣва, недалеко отъ стеклянной стѣны, и, замѣтно не на своемъ мѣстѣ, большой письменный столъ; одинъ изъ краевъ его небрежно накрытъ скатертью нѣсколько тарелокъ съ сыромъ, виноградомъ, орѣхами, нѣсколько пустыхъ и полныхъ чашекъ чернаго кофе, коньякъ и рюмки къ нему, фіаска кіанти. Подлѣ въ глубокихъ креслахъ XVIII вѣка – сидитъ Лештуковъ со стаканомъ вина, пьетъ частыми и маленькими глотками, какъ человѣкъ, y котораго поминутно пересыхаетъ во рту. Леманъ, тоже со стаканомъ, сидитъ верхомъ на вѣнскомъ стулъ подлѣ Ларцева.

Кистяковъ (входить по винтовой лѣстницѣ). Рѣшено, стало быть? ѣдешь окончательно и всенепремѣнно?

Ларцевъ. Безповоротно. Всѣ вещи уже на вокзалѣ.

Леманъ (смотритъ въ окно). Рехтберги къ тебѣ шествуютъ. И ужасъ сколь великолепны. Онъ въ рединготѣ, она въ визитномъ туалетѣ.

Кистяковъ (подбѣжалъ и заглянулъ). Фу ты, ну ты, ножки гнуты!

Берта. И даже не прямо изъ своихъ апартаментовъ, А съ улицы, по парадной лѣстницъ.

Кистяковъ. Это ужъ почета ради.

Леманъ. Вотъ что значить быть «нашимъ извѣстнымъ».

Лаpцевъ (Леману). Отвори имъ, сдѣлай одолженіе. Маттіа уѣхалъ на вокзалъ.

Леманъ. Оллъ райтъ!

Уходитъ.

Лаpцевъ (Лештукову). Богъ знаетъ эту бѣдную Джулію. Въ чемъ виноватъ передъ нею, самъ не знаю, А въ чемъ-то виноватъ.

Лештуковъ. Душа совѣстью заболѣла?

Лаpцевъ. Такъ вотъ сердце и сжимается, когда вспомню о ней. И стыдно какъ-то. Будто что укралъ…

Входятъ Рехтбѣрги: мужъ и жена.

Маргарита Николаевна. Пришла пожать вамъ руку и – видите, какъ торжественно. Это, впрочемъ, Вильгельмъ Александровичъ заставилъ. Этикетъ по его части.

Рехтбергъ (со всѣми здоровается). Хе-хе-хе! Этикетъ, даже и въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, не худое дѣло-съ, далеко не худое.

Маргарита Николаевна. Здравствуйте, Дмитрій Владиміровичъ. Я не видала васъ сегодня за обѣдомъ.

Лештуковъ. Я провелъ весь день на морѣ.

Маргарита Николаевна. Въ такую-то волну?

Отходить къ мужу. Лештуковъ провожаетъ ее не добрымъ взоромъ. Вообще, съ тѣхъ поръ, какъ вошли Рехтберги, y него лицо и обращеніе фальшивы и непріятны. Онъ очень вѣжливъ, много улыбается, но, когда никто не обращаетъ на него вниманія, глаза его мрачны, видъ угрюмъ, въ немъ чувствуются опасная угроза, сильная ненависть. Кистяковъ, Леманъ и Берта образуютъ группу вокругъ Рехтберга, который сидитъ на средневѣковомъ стулѣ, поставивъ около на полъ новенькій цилиндръ; Ларцевъ тоже усѣлся на вѣнскомъ стулѣ, въ обязательной позѣ хозяина, стѣсненнаго гостемъ.

Кистяковъ. Ужъ больно вы строги, Вильгельмъ Александровичъ. Мы народъ вольный. Серьезную марку выдерживать – не могимъ.

Леманъ. Гдѣ ужъ намъ, пролетаріямъ, оцѣнить напримѣръ, такое cri de Paris?

Указываешь на рединготъ Рехтберга.

Рехтбергъ (съ любезною улыбкою). Господа, вы в заблужденіи…

Берта. Я думаю, вамъ цыганщина наша страсть осточертѣла?

Рехтбергъ. Какъ вы изволили?

Берта. Осточертѣла. Это отъ ста чертей.

Леманъ. Для статистики, знаете. Когда человѣку такъ скучно, что онъ чертей до ста считаетъ.

Маргарита Николаевна (Лештукову). Рѣшено, завтра ѣдемъ.

Лештуковъ. Завтра?

Маргарита Николаевна. Утромъ, съ пароходомъ на Геную.

Лештуковъ. Вотъ какъ!

Маргарита Николаевна (тихо). Желаетъ испытать морскія впечатлѣнія.

Отошла.

Рехтбергъ (съ отмѣнной граціей, защищаясь отъ фамильярнаго спора). Вы всѣ, всѣ въ заблужденіи. Совсѣмъ нѣтъ. Цыганщина, богема… можно ли быть такъ черству духомъ, чтобы не любить богемы? Это прелестно, это поэтично. Я обожаю богему.

Кистяковъ. Это вы изъ деликатности говорите, А человѣку аккуратному съ нами, въ самомъ дѣлѣ,– смерть. По многимъ нѣмцамъ знаю.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, кланяйся и благодари: ты уже въ нѣмцы попалъ.

Рехтбергъ (съ нѣкоторымъ которымъ неудовольствіемъ). Monsieur Кистяковъ, я долженъ исправить вашу ошибку. Я не нѣмецъ, хотя иные, по фамиліи, и принимаютъ меня за нѣмца.

Кистяковъ. Извините, пожалуйста. А, впрочемъ, что же? Обиднаго тутъ ничего нѣтъ.

Рехтбергъ. Впрочемъ, германская рыцарская кровь, дѣйствительно, текла въ предкахъ моихъ, баронахъ фонъ Рехтбергъ, гербъ и имя которыхъ я имѣю честь представить.

Леманъ. А что y васъ въ гербѣ?

Рехтбергъ. Два козла поддерживаютъ щитъ, на коемъ въ нижнемъ голубомъ полъ плаваетъ серебряная семга, А съ верхняго краснаго простерта къ ней благодѣющая рука.

Кистяковъ. Занятная штука.

Рехтбергъ. Девизъ «Аb infimis ad excelsos». Это по-латыни.

Кистяковъ (Бертѣ). По-русски: «изъ грязи въ князи».

Леманъ. Хотите, я нарисую вамъ все это въ альбомъ?

Маргарита Николаевна. Ахъ, Леманъ, пожалуйста; онъ y меня просто помѣшанъ на такихъ вещахъ…

Отошла къ Лештукову.

Рехтбергъ. Чрезвычайно буду вамъ обязанъ. Признаюсь: маленькая гордость своимъ происхожденіемъ – одна изъ моихъ немногихъ слабостей.

Берта. Ну, оно съ богемой плохо вяжется.

Рехтбергъ. Ахъ, вы все о богемѣ.

Маргарита Николаевна. Ты, въ самомъ дѣлѣ, былъ на морѣ?

Лештуковъ. Да. Маргарита Николаевна. Ты гребецъ не изъ блестящихъ, съ моремъ шутить нельзя.

Лештуковъ. Да, если мнѣ измаять себя надо?

Маргарита Николаевна. Но зачѣмъ?

Лештуковъ. Затѣмъ, чтобы не чувствовать себя опаснымъ ни для себя, ни для другихъ.

Рехтбергъ (ораторствуетъ). Милая дружеская свобода обращенія, временами очаровательна. Особенно для нисколько смѣшанныхъ обществъ, члены которыхъ въ юности пренебрегли своимъ воспитаніемъ и отсутствіе строгаго приличія должны возмѣщать, по крайней мѣрѣ, симпатичною и граціозною искренностью…

Леманъ (Кистякову). Это какъ принимать? Комплиментъ или плюха?

Кистяковъ. Распишись на обѣ стороны.

Рехтбергъ (Бертѣ). А что я не притворно симпатизирую богемѣ, вотъ наглядное доказательство: мой любимый музыкальный номеръ вальсъ изъ оперы «Богема», и я даже пріобрѣлъ его для моего граммофона.

Маргарита Николаевна (проходить мимо съ Лештуковымъ, къ фрескѣ на правой сторонѣ). Ахъ, да, это правда, – надоѣдаетъ мнѣ имъ чуть не каждый вечеръ.

Рехтбергъ. Согласитесь, однако, господа, что даже въ самыхъ рѣзвыхъ и свободолюбивыхъ кружкахъ также соблюдается свой этикетъ и имѣютъ мѣсто моменты, требующіе нѣкоторой торжественности. Шаферъ есть ли шаферъ, если онъ не во фракѣ, не при бѣломъ галстукѣ, безъ флеръ-д'оранжа въ петлицѣ? И, наоборотъ, явиться въ бѣломъ галстукѣ на похороны не величайшая ли безтактность, въ какую можетъ впасть порядочный человѣкъ?

Устремляетъ испытующій взоръ на Ларцева.

Ларцевъ. А, право, не знаю. Я въ послѣдній разъ былъ на похоронахъ лѣтъ пятнадцать тому назадъ: въ Тетюшахъ дяденьку хоронилъ. Тогда, признаться, на мнѣ галстука вовсе не было.

Рехтбергъ. То есть почему же?

Ларцевъ. Да вѣдь я нѣмецкую аммуницію только по двадцатому году на плечи вздѣлъ, А то въ зипунѣ ходилъ. Изъ мужиковъ мы, податнаго сословія.

Рехтбергъ. Да, въ такомъ случай…

Амалія и Франческа шумно входятъ съ винтовой лѣстницы.

Амалія. Съ урока. Слава Богу, не опоздали. Въ которомъ часу идетъ поѣздъ?

Ларцевъ. Въ восемь часовъ двадцать минутъ.

Амалія. Я такъ боялась, что маестро васъ задержитъ. А онъ сегодня, какъ нарочно, такой придирчивый, требовательный.

Франческо. Опять дуэтъ пѣли.

Ларцевъ. И удачно, Франческо?

Франческо. До седьмого поту. Весь въ водѣ.

Амалія (къ Маргаритѣ Николаевнѣ). Что я вижу? Боже! сколько шика!

Маргарита Николаевна. Такъ много, что даже жаль его скрывать въ такомъ тѣсномъ кружкѣ. У меня сегодня голова не хороша. Хотите, Амальхенъ, прокатиться до поѣзда по маринѣ?

Амалія. Людей посмотрѣть и себя показать? Съ наслажденіемъ.

Берта. Душечки, возьмите и меня.

Маргарита Николаевна. Конечно, Берточка.

Амалія (вынувъ изъ своей музыкальной папки шелковый кашнэ, съ громкимъ театральнымъ хныканьемъ, подходить къ Ларцеву и трагически подаетъ ему одною рукою кашнэ, А другою закрываетъ лицо, съ опернымъ жестомъ отчаянія). Возьмите.

Ларцевъ. Что это?

Амалія. Кашнэ.

Ларцевъ. Зачѣмъ мнѣ? Двадцать восемь градусовъ тепла.

Амалія. Жестоки. Не понимаетъ. На память. Сама вышивала. Видите: шелками, – Андреа Ларцевъ, питторе, палитра и изъ палитры кисть, кисть, кисть…

Ларцевъ. Вотъ охота была! Спасибо, Амальхенъ. Мнѣ даже совѣстно.

Амалія. Ахъ, это даръ непонятой и не раздѣленной любви. Мое сердце страдало, ваше не знало.

Ларцевъ. Да, вотъ развѣ, что такъ…

Берта. И послѣ такой чувствительной сцены, вы, неблагодарный, все-таки покидаете насъ? на кого?

Леманъ. А я-то?

Берта. Подите вы!

Амалія. Намъ нуженъ человѣкъ основательный.

Берта. Что называется protecteur et solide.

Леманъ. Ну, если для основательности, то одна вамъ надежда на его благоутробіе, почтеннѣйшаго Ѳедора Ѳедоровича.

Франческо. Леманъ! Опять?

Леманъ. Врешь, братъ! При публикѣ не боюсь. Помилуйте, господа: утромъ прошу y этого Гарпагона взаймы двадцать франковъ, не далъ. И послѣ этого звать тебя Франческо? Врешь, хорошъ будешь и Ѳедькой.

Франческо. То есть, до чего ты въ невѣжествѣ своемъ нисколько не образованъ, это одинъ я въ состояніи понимать.

Леманъ. Дай двадцать франковъ, стану образованный.

Амалія. Франческочка, дайте ему: неужто вамъ жалко?

Франческо. Да не жалко, А зачѣмъ онъ…Вотъ бери… только помни, чортъ: за тобою теперь сто сорокъ…

Леманъ. О, Франческо! Приди въ мои родительскія объятія.

Франческо. И брюки мои, которыя заносилъ, еще въ пятнадцати франкахъ считать буду.

Леманъ. Фу, Франческо, при дамахъ.

Амалія. Франческочка, отнынѣ вы назначаетесь моимъ безсмѣннымъ кавалеромъ.

Франческо (съ итальянскимъ отрицательнымъ жестомъ). Нонъ поссо.

Амалія. Ахъ, невежа! почему?

Франческо (тыкаетъ перстомъ въ галстухъ). Скриттурато.

Леманъ. Что-о-о?

Берта. Франческочка, неужели?

Амалія. Франческочка, быть не можетъ!

Берта. Франческочка, миленькій, куда, куда, куда?

Франческо. Въ Лодію скриттурато. Вотъ и телеграмма

Леманъ. Такого и города нѣтъ.

Франческо съ (презрѣніемъ). Скажите? Какъ же это нѣтъ, ежели аджеиція содрала съ меня тысячу франковъ за скриттуру, да еще агентъ выпросилъ перстень на память?

Кистяковъ. Дорогой?

Франческо. Съ кошачьимъ глазомъ.

Показываетъ телеграмму.

Читай, коли грамотный, вотъ!

Кистяковъ. Въ самомъ дѣлѣ скриттурато. И въ Лоди.

Франческо. Скриттурато. Въ «Лукреціи Борджіѣ» дуку изображать… «Вьени ля міавендеетта»!..

Леманъ. Ай да Франческо! Ай да потомственный почетный гражданинъ!

Кистяковъ. Вотъ Вильгельмъ Александровичъ интересовался намедни, извѣстный ты или неизвѣстный. Теперь, пожалуй, и впрямь въ извѣстности выскочишь.

(Франческо бьетъ себя въ грудъ кулакомъ). Вьени ля міа вендеетта!

Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый Ѳедоръ Ѳедоровичъ…

Франческо. Франческо-съ! Ежели желаете доставить мнѣ удовольствіе, Франческо Д'Арбуццо. Ѳедоръ Ѳедоровичемъ, батюшка, всякая скотина можетъ быть, А Франческо Д'Арбуццо – одинъ я.

Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый, принести вамъ мое искреннѣйшее поздравленіе съ первымъ успѣхомъ вашей карьеры, которую, мы надѣемся и не смѣемъ сомневаться, вы, подобно другимъ, присутствующимъ здѣсь, блестящимъ представителямъ русскаго таланта…

Кистяковъ. Помилуйте! |

Леманъ. Много чести! |

Амалія. Кланяемся и благодаримъ! | Вмѣстѣ.

Берта. Слушайте, слушайте, слушайте! |

Рехтбергъ. Прославите и поддержите репутацію русскаго генія подъ вѣчно яснымъ небомъ, разстилающимся надъ родиною искусствъ.

Молодежь рукоплещетъ.

Франческо (снисходительно). Это наплевать.

Рехтбергъ. Виноватъ: я не разслышалъ…

Франческо. Наплевать, говорю. Это все можно. Потому что силу въ грудяхъ имѣю…Вьени ля міа вендеетта.

Лештуковъ (Маргаритѣ Николаевнѣ). Мы должны видѣться сегодня.

Маргарита Николаевна. Гдѣ же? Когда? Ты видишь, мы все время на чужихъ глазахъ.

Лештуковъ. Ночью послѣ ужина ты будешь здѣсь y меня.

Маргарита Николаевна. Право, Дмитрій…

Лештуковъ. Ты будешь.

Маргарита Николаевна. Ахъ, оставь! Глупо! Самъ знаешь, что невозможно.

Лештуковъ. Это свиданіе мнѣ необходимо. Надо сдѣлать невозможное, сдѣлай. Я прошу, умоляю, требую. Что же? Ты хочешь заставить меня грозить?

Маргарита Николаевна (не скрывая досады). Ну, хорошо… Устроюсь какъ-нибудь, приду.

Рехтбергъ подходить къ нимъ.

Рехтбергъ. Дмитрій Владимировичъ кажется мнѣ сегодня не совсѣмъ здоровымъ.

Лештуковъ. Душитъ… сирокко.

Ларцевъ. Къ ночи надо ждать бури.

Рехтбергъ. Если позволите, y меня всегда имѣется при себѣ гомеопатическая аптечка. Прелестнѣйшія крупинки противъ астмы.

Леманъ. Такъ я и зналъ, что онъ фаршированъ чѣмъ-нибудь этакимъ.

Лештуковъ. Благодарю васъ: я аллопатъ.

Подходить къ столу, наливаетъ стаканъ вина и выпиваетъ залпомъ. Рехтбергъ смотритъ на него съ нѣкоторымъ ужасомъ.

Кистяковъ. Ого!

Лештуковъ. Благословенъ аптекарь, который сочинилъ эту микстуру.

Маргарита Николаевна (съ укоризною). Дмитрій Владимировичъ!

Леманъ (также наливаетъ и пьетъ). Мы съ Дмитріемъ Владимировичемъ сегодня послѣ обѣда вторую фіаску почали.

Франческо. Челебрита.

Лештуковъ. Что, Франческо?

Франческо. Говорю: на счетъ, чтобы выпить, большая вы y насъ челебрита.

Рехтбергъ (женѣ). Весьма милый человѣкъ, этотъ вашъ знакомый, г. Лештуковъ. Жаль, что, при его любезности и дарованіяхъ, онъ совершенно лишенъ характера.

Маргарита Николаевна. Почему вы это заключили?

Рехтбергъ. Прежде всего потому, что онъ пьетъ слишкомъ много вина, тогда какъ, при его нервности, это должно быть ему вредно, чего онъ, какъ умный человѣкъ, не сознавать не можетъ.

Маргарита Николаевна насмѣшливо смотритъ на мужа и злобно улыбается.

Рехтбергъ. Смѣю спросить о причинъ вашего веселаго настроенія?

Маргарита Николаевна. Мнѣ смѣшно, что за все знакомство съ Лештуковымъ, съ извѣстнымъ Лештуковымъ, вы только и сумѣли разглядѣть въ извѣстномъ Лештуковъ, что онъ пьяница.

Рехтбергъ (съ холоднымъ, острымъ взглядомъ). Нѣтъ, прошу извинить: вы ошибаетесь. Я только-что имѣлъ честь замѣтить вамъ, что считаю вашего знакомаго очень порядочнымъ человѣкомъ. И, благодаря порядочности, я разглядѣлъ въ немъ только одинъ недостатокъ, тогда какъ иначе имѣлъ бы право разглядѣть много… И… неужели вы желали бы этого?

Маргарита Николаевна (струсила). А! Мнѣ все равно.

Отходить.

Рехтбергъ (смотритъ на часы). О…. А мнѣ еще надо написать нѣсколько писемъ… Андрей Николаевичъ, еще разъ позвольте выразить… Счастливъ, счастливъ знакомствомъ. Надѣюсь, что въ Петербургъ… Маргарита Николаевна, проси.

Маргарита Николаевна. Я еще на вокзалѣ его увижу. До свиданія, Ларцевъ, мы, съ примадоннами подъѣдемъ къ поѣзду.

Амалія (Лештукову). Музикъ мой можно тутъ y васъ оставить?

Лештуковъ. Хоть цѣлый нотный магазинъ.

Маргарита Николаевна. Берточка, А ваша шляпа?

Берта. Сейчасъ, душечка, сейчасъ!

Убѣгаетъ по винтовой лѣстницѣ.

Маргарита Николаевна. Мы будемъ ждать васъ внизу въ экипажѣ.

Уходить съ Амаліей въ главныя двери.

Рехтбергъ (Ларцеву). Если могу быть чѣмъ-нибудь полезнымъ, мое маленькое вліяніе къ вашимъ услугамъ.

Ларцевъ. Благодарю васъ. Нѣтъ. Что же? Я самъ по себѣ… человѣкъ тѣневой.

Рехтбергъ. Знаете, и въ вашей свободной профессіи бываютъ случаи: пріобрѣтеніе для музея или какое-нибудь интересное посѣщеніе….

Ларцевъ (уже нѣсколько нахмурился). Чувствительнѣйше вамъ благодаренъ. Будьте здоровы. Всего лучшаго.

Провожаетъ его къ главной лѣмтницѣ.

Кистяковъ (y стола). Итакъ, друзья мои, какъ говорится въ какой-то комедіи, другъ нашъ, Андрей Николаевичъ Ларцевъ исчезаетъ, и все, что было въ немъ пріятнаго, исчезаетъ вмѣстѣ съ нимъ. По сему случаю, приглашаю васъ наполнить чаши благороднымъ тосканскимъ виномъ. Пожелаемъ путешественнику всѣхъ благъ земныхъ, и прежде всего, чтобы его поѣздъ не соскочилъ съ рельсовъ, А всѣмъ намъ скорѣйшаго съ нимъ дружескаго свиданія.

Рѣзкій и короткій стукъ въ двери, затѣмъ быстро входитъ Джулія; она запыхалась отъ ходьбы, блѣдна, какъ полотно, никому не поклонилась, идетъ прямо къ Ларцеву.

Кистяковъ. Это называется: прерванный спичъ или вотъ что значить не запирать дверей за знатными иностранцами.

Ларцевъ (идетъ навстрѣчу Джуліи; смущенъ). Вотъ какъ хорошо вы сдѣлали, что пришли.

Джулія (смотритъ прямо въ лицо ему). Вы уѣзжаете, не простившись со мною, синьоръ.

Ларцевъ. Такъ надо, Джулія.

Джyлія съ укоризною, качая головой, молча смотритъ на Ларцева взглядомъ безнадежнаго отчаянія.

Леманъ (y стола, прочимъ). Ага! Котъ сливки слизнулъ, – да ужъ и думалъ, что не высѣкутъ.

Франческа фыркаетъ.

Лештуковъ. Нехорошо, Леманъ.

Ларцевъ. Такъ надо, такъ лучше будетъ. Вы сами знаете.

Джyлія молчитъ, качая головой.

Франческо. А она его не пырнетъ?

Кистяковъ. Что за глупости?

Франческо. То-то, А то можно и полицію кликнуть.

Ларцевъ. Когда-нибудь мы встрѣтимся съ вами при лучшихъ обстоятельствахъ и веселѣе, чѣмъ сейчасъ.

Джyлія. Можетъ быть.

Леманъ. Ой, пырнетъ?

Франческо. Вьениля міа венде-е-етта!

Кистяковъ. Что, чертова перечница? Будешь въ другой разъ обольщать благородныхъ дѣвицъ?

Леманъ. Удивительное дѣло, братцы мои, откуда бы нашъ братъ, россійскій художникъ, ни уѣзжалъ, непремѣнно по немъ натурщица плачетъ.

Ларцевъ. Джулія, я просилъ Лештукова передать вамъ…

Джyлія. О, синьоръ, мы съ вами въ полномъ расчетѣ.

Ларцевъ. Но я полагаю, что вы не откажетесь принять отъ добраго друга маленькій подарокъ? Скажу вамъ откровенно: никакими деньгами не окупить услугъ, оказанныхъ вами моей картинѣ.

Джyлія. Деньги, когда ихъ дарятъ друзья, говорятъ, приносятъ несчастье, синьоръ.

Ларцевъ. Такъ засчитайте то, что вамъ передастъ Лештуковъ, въ плату за сеансы. А на память обо мнѣ – примите вотъ это.

Снялъ съ себя часы красивый, старинный хрономѣтръ, съ множествомъ брелоковъ на цѣпочкѣ и подалъ Джуліи.

Леманъ. Кажется, пошли въ ходъ вещественные знаки невещественныхъ отношеній.

Джyлія. Я не возьму, синьоръ, это слишкомъ дорогой подарокъ. И съ этими привѣсками, конечно, для васъ связаны воспоминанія.

Ларцевъ. Тѣмъ пріятнѣе мнѣ оставить эту вещь y такой хорошей дѣвушки, какъ вы, Джулія.

Джyлія. Благодарю васъ. Они y меня какъ святые будутъ.

Порывисто подаетъ ему обѣ руки, который онъ долго и крѣпко пожимаетъ.

Кистяковъ. Однако, милый человѣкъ, до поѣзда осталось ровно полчаса.

Лештуковъ. Если вы намѣреваетесь выдержать прощальную овацію на вокзалѣ, то вамъ время.

Леманъ. Въ потемкахъ поѣдешь.

Кистяковъ. Да, рано стемнѣло: въ самомъ дѣлѣ, гроза идетъ.

Лештуковъ (прошелъ мимо Ларцева и Джуліи тихо). Поѣзжайте, что тянуть? Только спектакль постороннимъ.

Ларцевъ. Вѣрно, вѣрно.

Отходить отъ Джуліи, съ досадою теребя бороду.

Нѣтъ, что же, однако, я y этой дѣвчонки укралъ?

Леманъ (Ларцеву на ухо). Андрикъ. Честно. Благородно… дай на прощанье двадцать франковъ взаймы.

Ларцевъ. Поди ты къ чорту! Тебя еще не доставало.

Кистяковъ. Ѣхать, такъ ѣхать, какъ говорилъ попугай, когда кошка тащила его за хвостъ.

Ларцевъ. Ты совершенно правъ: мой отъѣздъ путешествіе именно въ этомъ родѣ. Прощайте, Джулія, дорогая. Храни васъ Богъ! Дмитрій Владимировичъ, до скораго свиданія въ Римѣ.

Быстро, нервно, крѣпко жметъ имъ руки уходитъ по главной лѣстницѣ. Леманъ, Франческо, Кистяковъ слѣдуютъ за нимъ. Лештуковъ провожаетъ ихъ на лѣстницу. Джулія бросилась къ окну и замерла. Глухой шумъ отъѣхавшаго экипажа.

Лештуковъ (возвращается, открываетъ электричество). Джулія!

Джyлія не отвѣчаетъ.

Лештуковъ. Джулія!

Джyлія не отвѣчаетъ.

Лештуковъ (подходить къ ней и слегка касается ея плеча). Джулія!

Джyлія. А, это вы… Вы замѣтили: онъ на меня послѣднюю взглянулъ, когда уходилъ отсюда… и еще кивнулъ мнѣ головой, когда сѣлъ въ экипажъ…

Лештуковъ. Джулія!

Джyлія (рѣзко и быстро). Онъ, кажется, оставилъ вамъ деньги для меня? Они съ вами? Дайте.

Лештуковъ (смотритъ на нее съ удивленіемъ. Въ сторону). Довольно прозаической финалъ для столь возвышенной драмы.

Открываетъ письменный столъ, вынулъ столбикъ золота, завернутый въ бумагу, передаетъ Джуліи.

Получите.

Джyлія. Онъ сейчасъ, дѣйствительно, въ Римъ поѣхалъ?

Лештуковъ. Да, кажется.

Джyлія. Я на эти деньги за нимъ поѣду, синьоръ.

Лештуковъ. Напрасно, Джулія.

Джyлія. Да, синьоръ. Не качайте головой: поѣду и найду его, гдѣ бы онъ ни былъ, въ Римѣ, въ Неаполѣ, въ Миланѣ.

Лештуковъ. Эхъ, Джулія, ничего изъ этого не выйдетъ. Не пара вы.

Джyлія. Синьоръ, онъ сынъ крестьянина, какъ и я… Развѣ ваши крестьяне благороднее нашихъ?

Лештyковъ. Да не то, Джулія. Не о происхожденіи рѣчь… А не годитесь вы другъ для друга.

Джyлія. Синьоръ… синьоръ… не людямъ, мнѣ судить объ этомъ. Мое сердце выбрало его.

Лештуковъ. Ну, А его сердце не хочетъ и не умѣетъ знать ничего, кромѣ своего таланта, который y него, дѣйствительно, огромный… Вотъ вамъ никогда и не понять другъ друга.

Джyлія. Талантъ… даръ божій… А моя красота развѣ не великій даръ Божій? Если Богъ одарилъ его, то и меня Онъ не обидѣлъ. Мы оба равны передъ Нимъ, синьоръ.