Текст книги "Евромайдан: начало или Удивительная история о хохлах, кацапах и украинцах, приснившаяся историку Максиму 14 октября 2014 года в Великом Городе"

Александр Радьевич Андреев
Евромайдан: начало или Удивительная история о хохлах, кацапах и украинцах, приснившаяся историку Максиму 14 октября 2014 года в Великом Городе

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

– Вы що, бовдуры, с глузду зъихалы?! Да вы там, часом, нэ почадилы з пэрэляку?! От же босота, от босва! Кугуты чертовы, хай бог простыть!

Максим успокоено прикрыл глаза. Так могли ругаться только проводники «Укржелезяки», всегда недовольные уставшими от бесконечного ремонта Киевского вокзала затюканными пассажирами, а значит, он, наконец, ехал домой, в Великий Город, хотя это и была только командировка на две недели.

За окном вагона было четыре градуса тепла, в самом вагоне на пять градусов больше, но никто из пассажиров не возмущался. На поездах «Укржелезяки» испокон веков были свои порядки, несовместимые ни с комфортом пассажиров, ни с ценой за билет, какой бы высокой она не была. Проводники все равно скажут, что уголь не дает начальство, хотя при этом в главном тамбуре в вагонной стенке его навалом, даже полведра рассыпано и неубрано. Не нравится, иди пешком семьсот километров или лети на какой-нибудь развалине, или телепайся в автомобиле по никаким однополосным дорогам вслед за бесконечными фурами и гуляй сутками на погранпереходах. Дело хозяйское. И вообще, куда тебя черты несут, сидел бы дома и смотрел сериалы.

Проводники с трудом собрали у пассажиров билеты и дружно засели в служебном купе обсуждать свои дорожные проблемы, которых, в общем-то не было, если не считать всегда скользких ступенек на выходе из вагона и постоянно закрытых на несуществующие остановки туалетов, несмотря на это ухитрявшихся быть очень грязными, поскольку убирать проводникам их было лень. Максим взял у них казавшееся теплым одеяло и попросил чай, который вообще-то стоил три гривны, но для московских пассажиров продавался по двадцать пять рублей, потому что птичка, ведь, по зернышку клюет, а тринадцать рублей с каждой чайной порции деньги немалые и негоже их упускать, а то еще люди подумают, что их везет вовсе не «Укржелезяка». Хотелось согреться, да и чай в серебряных подстаканниках навевал приятные воспоминания. Навевать-то, он, может, и навевал, но только не в этот раз.

Вместо стакана в привычном серебряном подстаканнике проводница принесла какую-то темную стеклянную кружку, в которой в горячей воде сиротливо плавал пакетик с заваркой, и предупредила, что она уже положила сахар в чашку. Максим про лимон напоминать не стал, молча размешал воду с пакетиком, выпил глоток и ничего не понял. Вроде чай, но вроде и не чай, какое-то странное пойло. По вагонам бесконечной вереницей с самого отправления то брели, то неслись какие-то никому не нужные и мешавшие всем коробейники, предлагая какую-то торговую чушь, и главной задачей вымотанных неудобной посадкой пассажиров был сберечь карманы и сумки.

В Сухиничах Максим решил выйти на перрон, на котором происходило какое-то невообразимое скопление торговцев огромными мягкими игрушками и поддельными меховыми женскими кацавейками. Товар был страшный и Максим с прокуренного до отвращения перрона вернулся в такой же прокуренный насмерть вагон и на входе его взгляд случайно упал на титан с кипятком напротив купе проводников. Градусник на титане показывал температуру горячей воды всего в семьдесят градусов, и Максим понял загадку чая. Как всегда, оказался прав Булгаков, прав и по поводу второй свежести и по поводу чая, который, правда, не разбавляли сырой водой, а просто не кипятили. Максим мысленно плюнул и прошел на свое место, твердо решив ехать в следующий раз на Украину не на поезде «Укржелезяки», а на машине, как бы неудобно это для него не было.

Билетов на первые два поезда с таможней и границей в Брянске и Киеве, не было и ночью их пришлось проходить в Суземке и Зерновом. Максим ненадолго уснул и привычно проснулся за час до прихода этого так и не натопленного поезда в Великий Город и также привычно перевел время на два часа назад.

Поезд прошелестел по мосту через Днепр и наконец втянулся на длиннющий вокзальный перрон. Вместе с немногочисленными пассажирами Максим осторожно, чтобы не убиться, спустился по очень скользким и нечищеным вагонным ступенькам, все-таки уделался об грязные поручни и сразу же был атакован не дававшими прохода автомобильными хамами, без перерыва громко гундевшими «такси, недорого, такси», при этом «недорого» означало, что тебя за двести гривен довезут от выхода из вокзала до стоявшего рядом вокзального метро.

Пройдя через частокол автомобильных хамов, специально закрывавших спинами дверь, ведущую в надземный переход на главное здание вокзала, Максим осторожно пошел вверх по скользким до невозможности ступенькам. Ни о каком эскалаторе в переходе не было и речи, и пассажиры, старики и женщины с детьми, корячились на ступеньках с вещами, преодолевая четыре переходных пролета, при этом чудом не ломая себе руки и ноги.

По главному туннелю Максим двинулся к выходу. Вдоль всего перехода у окон сплошной линией стояли измученные пассажиры с детьми и сумками, а в центре на предназначенных для них сиденьях рядами полусидели-полулежали уделанные в хлам и завонянные в дым бомжи, которых никто не трогал. Максим остановился, затем не спеша прошел туда и назад по обеим сторонам длиннющего перехода, и везде по его центру сидели, выпивали и варнякали груды тел без определенного места жительства, а по всему вокзальному туннелю густо висел насквозь пропитанный дешевым алкоголем и одеколоном бывший когда-то воздухом полупрозрачный туман, которым пытались дышать стоявшие у окон пассажиры, но у них это получалось совсем плохо.

Наконец, ошарашенный увиденным и унюханным Максим рассмотрел вереницу из восьми вокзальных сторожей, которые почему-то цепочкой маршировали к началу бомжиного царства, оттуда раздался какой-то почти рев, очень вежливо увещевавший бомжей встать и уйти с насиженных мест, но они никак на этот рев не реагировали. Наконец, через пять минут сторожевого ора они все-таки встали и отошли к окнам, от которых шарахнулись находившиеся там настоящие пассажиры. Удовлетворенная достигнутым сторожевая гусеница двинулась дальше по переходу, и вскоре от следующего отсека раздался такой же оглушительный рев, увещевавший следующую партию бомжей. Согнанные ранее бомжи спокойно вернулись на свои старые места, а разбежавшиеся отъезжающие опять заняли свои стойла у окон. Некоторые иностранные пассажиры, ошарашенные увиденным, снимали вокзальный позор для дальнейших публикаций в социальных сетях своих стран, и это было очень плохо для имиджа страны.

Максим решил «просмотреть» вокзал до конца. Обменные пункты, если и были открыты, меняли только доллары на гривны и никак по-другому. При покупке стакана кофе бесчисленные продавцы жидкости требовали отдельную плату за воду в размере тридцати копеек, если наливали ее больше шестидесяти граммов, а при просьбе покупателей продать им традиционное кофе латте не клали в него сахара, стараясь выгадать хоть что-то. Пирожки с капустой, картошкой и под названием «с мясом», продаваемые людям, были ровно в два раза меньше их образцов на витрине и прилавке и часто вообще без начинки. Максим с интересом попросил продать ему пирожок-образец, но продавщица спокойно ответила, что образцы не продаются, а торговля вообще невозможна без обмана, и Максим не стал объяснять, что в мире вообще-т можно жить и честно… Многие продавцы от справедливых вопросов покупателей сразу же приходили в ярость, после чего при продаже, например, газеты, не могли отнять восемь гривен от двадцати даже с помощью калькулятора. Жри, гад, то, что продают тебе по нашим ценам и правилам, если не смог из-за большого количества вещей взять еду из дома, или катись голодным в долгую дорогу к чертовой матери. Максим окончательно понял, почему злые люди делили население этой великолепной страны с необъятным черноземом пятнадцатиметровой глубины на украинцев и хохлов, и, расстроенный тем, что вместо красавца Великого Города его встретило какое-то неудобоваримое рыло вокзала-урода, молча пошел к его выходу.

Слева и справа от ведущего в главный вокзальный зал эскалатора Максим увидел два зала ожидания «повышенного комфорта», вход в который преграждали турникеты. Повышенный комфорт стоил 18 и 32 гривны в час с пассажира соответственно, при этом Максим с удивлением увидел, что эти два почти пустых зала закрывались ровно в 23 часа, хотя поезда приходили и уходили с вокзала всю ночь. Вокзальные лампы горели в полнакала, везде было полутемно, и пассажиры осторожно бродили тут и там, стараясь не повредить свои конечности.

В главном холле, несмотря на ранний час, было людно. Слева в огромном кассовом зале, забитым по центру и двум сторонам никому не нужными торговыми лавочками, работали всего две кассы, к которым змеились небольшие очереди. Справа в таком же огромном зале ожидания, где для пассажиров были выделены аж два небольших и постоянно занятых рядка сидений, все остальное пространство зала занимали какие-то непонятные буфеты с невменяемыми ценами на все, и где-то между ними сиротливо прятался малюсенький, на несколько мест зал ожидания «для пассажиров с детьми и инвалидов». Выйдя из этого общеевропейского позора страны, Максим обратил внимание, что на его фасаде даже не было названия, а просто чуть-чуть зеленели буквы «Вокзал» без добавления, например, слов «дальнего следования», хотя рядом находились еще Южный и Пригородный вокзалы, и неопытные пассажиры путались в трех непоименованных зданиях, опаздывая на свои поезда. Да не «Вокзал поездов дальнего следования», подумал Максим, а просто «Кошмар на помацках в темряве» должно быть название этого места, заслуживающего только матерных комментариев. Боже, что новая власть успела сделать с Великим Городом только за последние три года…

Взяв в метро несколько жетонов по две гривны, предусмотрительно оставленные им с прошлой поездки в Черкассы, Максим по глубокому эскалатору спустился к поездам, пытаясь немного успокоиться, но у него опять ничего не получилось. В вестибюле метро в нескольких местах мерзко орала радостная реклама, впаривавшая усталым от нее пассажирам просроченные фальсификаты по невменяемой цене под прикрытием чиновничьей монополии и при полном отсутствии конкуренции во всех отраслях экономики. Ехать надо было всего ничего по прямой до станции «Левобережная», где жили родственники его жены, но даже эта короткая поездка в метро чуть опять не вывела немного успокоившегося Максима из себя.

Уже на станции «Университет» в вагон метро ввалился помятый в хлам коробейник и гнусавым голосом долго и нудно начал рекламировать свое никому не нужное барахло. На «Театральной», «Крещатике» и «Арсенальной» количество торгашей все увеличивалось, а на наземных «Днепре» и «Гидропарке» коробейники уже шли рядами, по три на каждый вагон, в которых стоял мерзкий непрекращающийся ор торгашей, навязывавших свой хлам замученным ими пассажирам, спасавшимся от корабейниковых воплей шнурками в ушах от мобильных телефонов и устройств, создававших виртуальную иллюзию нормальной жизни. Пятивагонные составы метро Великого Города всегда были забиты почти до отказа, потому что даже в часы пик ходили с двухминутными интервалами, а днем и поздно вечером и с шестиминутными перерывами.

Выдравшись, кажется без потерь, из вагона метро на «Левобережной», Максим не удержался и подошел к дежурной по станции, у которой спросил, почему торговая сволочь безнаказанно носится по вагонам и издевается над пассажирами, а при этом везде на станциях и в самих вагонах говорится, что за подобные действия полагается задержание и очень солидный штраф. Выслушав Максима, дежурная странно на него посмотрела и почему-то спросила, не приезжий ли он. Максим понял, что другого ответа не дождется, и спустился по скользкой лестнице в зал станции, забитый торговыми лавочками. У газетной раскладки он остановился, чтобы купить газеты «День», «2000», «Украину молодую» и «Зеркало недели», но продавщица только как-то странно посмотрела на него и сказала, чтобы он не морочил ей голову, а просто показал, какую ему газету нужно, «чи з программой, чи з рекламой». Максим опустил взгляд на прилавок, заваленный таблоидами, вышел из «Левобережной» на площадку перед станцией, превращенную лавчонками в большой и замызганный курятник, и с трудом сориентировался, определяя, где останавливаются автобусы, идущие до улицы Кибальчича.

Небольшая площадка вдоль проезжей части была забита народом до отказа. Со второго раза Максим все-таки втиснулся в нужный ему автобус 46-го маршрута, водитель которого угрюмо ждал, пока штурмовавшие его пассажиры трамбовались в три ряда, по которым неутомимо перемещался спокойный как скала кондуктор, продавая всем билеты по две гривны пятьдесят копеек, которые еще надо было как-то закомпостировать под угрозой штрафа в 30 или 600 гривен. Позже Максим узнал, что городские службы, оставив за собой только несколько автобусных и троллейбусных маршрутов, просто передали остановки городского транспорта в аренду частным перевозчикам, которым было глубоко наплевать на миллионы киевлян, потому что они ездили по Великому Городу не по расписанию, а по заполнению своих железных уродцев. Максим сам потом часто видел, как на конечных остановках желтые маршрутки набивались до полного караула, а за ними спокойно стояли пустые автобусики тех же маршрутов, ждавшие своей очереди набиться до полного и не раз отодвинутого упора.

Переполненный автобус, наконец, отвалился от «Левобережной», и Максим в очередной раз пришел в ужас. Набитое до отказа транспортное средство было без рессор, как простой селянский воз образца XIX века. Его рвало и кидало в разные стороны, и люди оставались без переломов только потому, что не могли пошевелить ни рукой, ни ногой. Сконструированные так, чтобы их стоимость была как можно дешевле за счет удобств пассажиров, желтые невменяемые коробки управлялись всегда недовольными водителями, без ума слушавшими громко орущий шансон и не объявлявшими остановки даже тогда, когда их об этом просили. Само собой, они не предупреждали, что пассажирам во время поездки надо держаться за поручни не только двумя руками, но и еще за что-то зацепляться ногой, в то время когда они будут без конца дергать свою железяку в разные стороны, как попало швыряя его человеческое содержимое по всему псевдосалону.

Промучившись до бульвара Перова, Максим, наконец, успешно вывалился на улице Кибальчича. Подойдя к аккуратному дому, в котором жила его родня, он поднялся на второй этаж и отпер своим ключом дверь светлой двухкомнатной и кристально чистой квартиры. Родные предупредили его, что на несколько дней задержится по делам в Черкассах, и Максим, раздевшись в прихожей, привычно прошел в дальнюю комнату, поставив свою дорожную сумку у знакомого и удобного дивана. Поняв, что сегодня по делам уже никуда не поедет, он быстро сбегал на ближний небольшой базарчик, на котором купил отличное, хоть и не очень толстое сало по тридцать гривен за килограмм, изумительный житный хлеб за 6 гривен, улыбающиеся огромные яблоки по пять гривен, прекрасные сливы по двенадцать гривен, баллон Моршинской воды и, конечно, любимый пирог с маком. Все продукты были свежие, домашние и как всегда очень вкусные. Максим спокойно поужинал и затем попытался посмотреть телевизор, чтобы определить, чем и как живет самая лучшая страна в мире для тех, кто ее любит. Большинство аналитических передач были очень поверхностными и болтливыми, и Максим, выключив телевизор, еще раз продумал, чем он будет заниматься ближайшие две недели.

Наконец для Максима пришло время написать книгу о казацких героях и подвигах времен Богдана Великого, и для сбора нужных документов и материалов ему надо было поработать в Музее истории Украины, Музее гетманства, Институте Национальной Памяти, двух знаменитых архивах на Соломенке и на улице Мельникова, а также в библиотеках имени Вернадского, Исторической, Киево-Могилянской академии и Нацинального Университета имени Шевченко. Завтра же он собирался накупить огромное количество билетов в любимые им театры Великого Города, и заранее радовался, что его уже ждут Национальная опера Украины с ее прекрасными «Запорожцем за Дунаем» и «Наталкой-Полтавкой», выверенные временем и очень эффектные «Кайдашева семья», «Мартын Боруля», «Назар Стодоля» и конечно хостикоевский Швейк в театре имени Ивана Франко, изумительные «Каменный властелин» и «Любовное безумие» с великолепными актерами в театре имени Леси Украинки, «Сорочинская ярмарка» и «За двумя зайцами» в театре Оперетты, и конечно органные и симфонические концерты в располагавшемся недалеко от нее Костеле и в намоленном здании Филармонии на Европейской площади. Максиму очень нравилось, что тонко чувствовавшие настоящее искусство киевляне всегда подолгу хлопали после окончания прекрасных спектаклей и никогда не ломились раньше времени к театральным гардеробам. Совсем не малочисленный культурный Киев, его чудесные музеи, театры, библиотеки, ботанические сады, несмотря ни на что спасали образованных киевлян, зарабатывавших на жизнь умственным трудом, от постоянного давления окружавших хамства и тупости и не давали деградировать склонной к этому части населения страны, показывая, что жизнь может быть прекрасной и удивительной, а для собственной реализации у желающего этого человека есть множество путей, а не только, например, стояние и гнусавое орание на ужасной Вокзальной площади об отъезжающем «на Ривно» или «на Кременчук» чудо-юдо автобуса без рессор.

Еще надо было обязательно съездить в Вышгород, где в свое время Максим искал остатки дворца великого князя Киевской Руси Владимира Святославича, не нашел, но зато оказалось, что в древнем киевском пригороде в элегантном салоне красоты «Жемчужина», не очень, правда удобно расположенном на высоком третьем этаже торгового центра, работали две лучшие парихматерши Великого Города, у которых он стригся каждый приезд, так и не понимая, как из минимума волос они создают произведение искусства. Максим любил Великий Город и кроме посещения спектаклей и концертов всегда бывал в обеих ботанических и городском садах, Мариинском парке и на круче за Киево-Печерской лаврой, откуда, столица огромной страны смотрелась как на ладони, ездил в белоцерковскую Александрию и, конечно, в Субботов своего кумира Богдана Великого.

Бессонная ночь в неотапливаемом поезде, усталость и стресс от увиденного на вокзале и в транспорте Великого Города давали о себе знать, и Максим, расположившийся на привычном и удобном диване, неожиданно для себя провалился в глубокий сон, быстро перешедший в ужасный кошмар, в котором украинцы наотмашь дрались с хохлами, и привычные ему культура и разум в дребезги сцепились с только что увиденными тупостью и ленью.

Великий Город горел уже в четырех местах. На юге на Голосеевской страшно полыхала Библиотека Вернадского, из которой отчаянные студенты, прикрываемые от нападавших вандалов и мародеров казацким отрядом и боевой группой «Воли», выносили и выносили бесценные раритеты и инкунабулы. Над полностью сгоревшими старинными деревянными хатами Музея народной архитектуры и быта, свезенными со всей Украины в столичное Пирогово, еще сильно курился черный дым, но огню уже нечего было делать на этой полностью опустошенной им территории. Широко пылал восточный Академгородок, а на автостанции «Дачная» у метро «Житомирская» один за одним останавливались все новые и новые автобусы с прибывающими вандалами, сразу же бросавшимися на осаду недалеко располагавшегося здания редакции газеты «День». На севере столицы полыхал в пень разграбленный завод «Оболонь», и бешеный огонь успешно скрывал все следы безалаберного, но тотального алкогольного разбоя.

Очень грамотно объединенные немногочисленные войсковые группы украинцев уверенно удерживали только исторический центр Великого Города, отчаянно отбиваясь по всему его не такому уж и короткому периметру.

Как каменные стены стояли защитники улицы Богдана Хмельницкого, Киевского университета с парком Тараса Шевченко и монументом Великому Кобзарю, Национальной оперы, Золотых Ворот и Софийской площади с памятником ураганному Гетману, Музея истории Украины, удерживающего стратегический Андреевский спуск, Музея гетманства и Киево-Могилянской академии с каменным Григорием Сковородой на Контрактовой площади, и Владимирской Горки, прикрывавшей Майдан Незалежности и Крещатик от атаковавших от Речного вокзала и Паркового пешеходного моста вандалов.

Тяжелая ситуация складывалась на Бессарабской площади, на которой были сосредоточены основные силы атакующих, но украинцы успели взорвать подземный переход на перекрестке улицы Богдана Хмельницкого и Крещатика, и огромный ров, топорщившийся в разные стороны длинными кусками бетона и арматуры, на некоторое время остановил смертельно опасную атаку.

Большие силы нападавших оттягивали на себя дравшиеся в окружении украинская застава у метро «Герои Днепра» со штабом в гостинке на Приреченской улице, поддержанная отрядом вышгородских казаков, улица Кибальчича, ощетинившаяся профессионально выстроенными баррикадами, которые занимали многие жители киевского левобережья, квартал жилых домов на улице Архитектора Вербицкого у метро «Харьковская», в котором жили инженеры бывших оборонных заводов, и комплекс архивных зданий на Соломенской улице. Невменяемую Вокзальную площадь, территории за ней и внутригородской аэропорт с говорящим названием «Жуляны» полностью контролировали вандалы и мародеры.

Умные бориспольские авиадиспетчеры в последний момент на несколько часов успели безопасно для прилетавших гражданских самолетов вывести из строя навигационные системы аэропорта, и дали отдышаться атакуемой со всех сторон столице, потому что именно в Борисполе вот-вот должны были садиться целые отряды самолетов с группами наемников, особенно опасных для украинцев своим высоким профессиональным мастерством, вооружением и количеством. Еще ничего не было окончательно решено, и Великий Город в очередной раз спасал всю огромную страну, положение которой этой дождливой осенью было отчаянным.

Еще яростно дрался никогда и никого не предававший величественный Львов, который прикрывали Стрый и Калуш, но защитники Тернополя, Ивано-Франковска и Черновцов, не сумевшие отступить к городу Льва, уже были отброшены к самым Карпатам. Украинцы из Луцка, Ровно, Хмельницкого и Винницы пробивались к Великому Городу, но у Коростеня, Радомышля, Житомира и Белой Церкви были остановлены перед наглухо заблокированными узловыми железнодорожными станциями и развязками автодорог. Держалась Одесса, которая не могла сдаться просто по своей природе, но сильнейшее давление из Крымского полуострова не давало ей никакой возможности оказать помощь своей столице. Черкасские казаки отчаянным рывком сумели прорваться через закрытый Днепр у Золотоноши и поддержанные украинцами Переяслава-Хмельницкого чуть ли не зубами удерживали Бориспольский аэропорт, не давая садиться на нем самолетам с наемниками, которые были вынуждены уходить к восточным аэродромам. Казацкая войсковая группа все-таки оставила бешено защищаемое Запорожье и через Днепропетровск сумела прорваться на Полтавщину, пока еще прикрывавшую Великий Город со стороны чиновно-бандитского Харькова, усиленно расправлявшегося со всеми мемориальными досками на своих традиционно плохо убираемых улицах и не забывшего, как в 1918 году он с удовольствием ударил Великий Город в спину, безнадежно стараясь занять его место. Стоял и держался всегда спокойный Чернигов, и на казавшемся непробиваемым востоке вдруг взорвались интеллигентные Сумы, поддержанные таким же умным Белопольем, не забывшие, что они были созданы героями Ивана Богуна, и это стало большой неожиданностью для нападавших на собственную столицу вандалов, быстро получивших в народе прозвание хохлы. Их руководители пока боялись пускать наемников в дело, хорошо понимая, что в случае своего поражения будут отправлены разъяренными украинцами на Луну без космического корабля. Колоссальный поначалу перевес напавших на собственную столицу вандалов – хохлов уже не был столь очевидным, ситуация в стране складывалась совсем не простой и однозначной, и вся сопровождавшаяся начавшимися переговорами борьба была еще впереди.

Музейщики, архивисты и библиотекари, прокрываемые местными казачьими отрядами и группами «Воли», изо всех сил спасали культурное достояние древней страны, твердо удерживая от вандализма и мародерства Андреевскую церковь, Владимирский собор и Выдубицкий монастырь в Киеве, Чигирин и Ильинскую церковь в Субботове, Гетманский дворец и парк в Батурине, Замок Любарта в Луцке, замки и дворцы в Остроге, Збараже, Бережанах, Микулинцах, Теребовле, Черткове, Каменец-Подольске, Самчиках, Подгайцах, Шполе, Тальном, Казацком, дивную ратушу в Бучаче, Музейный комплекс на Хортице, университет в Черновцах и многие сотни и сотни культурных центров украинской славы, поддерживая духовное единство знаменитой в старину европейской страны, и это вдруг сразу стало видно и понятно и атакующим и защищающимся.

Противостояние украинцев и хохлов в этом кошмарном сне пока не было кровавым. Убитых, слава богу, не случилось, но количество побитых исчислялось уже многими и многими сотнями. Еще можно было разговаривать и договариваться, и переговоры шли не прекращаясь, при этом обе стороны понимали, что должны иметь за спиной как можно большие плацдармы, которые обеспечивали противникам выполнение уже заявленных, но совсем разных целей. Правда, переговоры быстро зашли в тупик, ограничившись навязанным украинцам хохлами спором, был ли в 1920-х годах Верховный Украинский Хохол полностью или хотя бы частично зависим от Верховного Советского Кацапа, как будто это было главной переговорной проблемой. Впрочем, строгое и логичное украинское доказательство того, что лучше немного дружно потерпеть в союзе со всем товариществом и создать долгую и счастливую жизнь для всех, с конкурентноспособной везде, а не только в одном месте экономикой, чем продолжать втюхивать своим дорогим братьям пальмовое масло во всех видах продуктов, что в любом случае кончится плачевно, постепенно оказывало благотворное действие на измученные бесконечными сериалами мозги многих и многих хохлов. Казалось, что уже совсем недолго осталось хотя бы до объявления официального перемирия, но тут ситуация в столице, державшей на себе весь груз братского противостояния, резко изменилась. На вокзалы Великого Города один за одним стали прибывать и быстро разгружаться эшелоны с симферопольскими кацапами, и время до прорыва оборонительных рубежей украинцев стало измеряться даже не днями, а часами, и допустить этого украинцы, которых по общему счету было трое против семи хохлов и примкнувших к ним собственных кацапов, ни в коем случае не могли.

Слово «ка цап» в переводе с древнеукраинского означало «старый козел» и этот перевод полностью соответствовал его внутреннему содержанию. Руководители хохлов хотели ударить симферопольскими кацапами по Крещатику и Майдану со стороны Вокзальной площади и после отвлечения защитников на оборону Прорезной улицы прорваться основными силами за украинский периметр со стороны Бессарабской площади. Однако, слава богу, все пошло совсем не так, как планировалось.

Собранные со всего Крымского полуострова отбросы тут же после выгрузки на Вокзальной бросились повсюду выискивать, где бы надыбать гривны, и еще гривны и ничего, кроме гривен, и неожиданно судьба сыграла с уже почуявшими пиррову победу хохлами злую шутку. Часть кацапов, увидев, что от Вокзальной к Владимирской их собирались подвозить на желтых маршрутках, на которых было написано, что стоимость проезда две гривны, возбудилась необычайно, захватила автобусы и тут же начала возить пассажиров за привычные две гривны семьдесят пять копеек, само собой никому не давая сдачу с трех гривен, так, как привыкли это делать в Симферополе с его жителями. На Вокзальной и в ее округе начался непредсказуемый хаос, и другие группы кацапов, обиженные и обозленные, видя, как оттопыриваются их товарищи, с урчанием понеслись шакалить по Великому Городу всеми привычными им способами.

Хохлам пришлось выделить значительные силы, чтобы унять и собрать до кучи разбежавшихся защитников немеркнущих идеалов хохлизма и кацапства. Время было потеряно, и Майдан уже был готов к неожиданному прорыву Прорезной, которого так и не произошло, потому что Крым, эта природная жемчужина Европы, с древнейших времен был заселен не только симферопольскими кацапами.

Не выдержала и взорвалась сквозь зубы державшая нейтралитет морская пехота Черноморского флота, которую симферопольские отбросы безнаказанно пытались дразнить уже несколько лет, само собой при этом хорошо понимая, что слон с моськами не воюет. Мгновенно объявив через социальные сети, что на Украине испокон веков в подобных случаях действовало правило «двое в драку – третий в ср…», колонны морских пехотинцев, пройдя у Перекопа кацапско-хохлиный заслон как несуществующий, вынеслись на оперативный простор и, прикрытые с флангов запорожскими партизанскими отрядами, ураганом пошли прямо по географической карте вверх и направо, объявив, что если симферопольских кацапов немедленно не отправят домой из Великого Города, потом ничего уже исправить будет нельзя. Черноморцев даже не пытались останавливать, хорошо понимая, что любые тормоза будут тут же поставлены раком, потому что «ты сначала завоюй нашу славу, а потом выстебывайся». Выстебываться, конечно, никто не захотел, и это было совершенно правильно.

Симферопольских кацапов спешно грузили на поезда и отправляли домой, но очередная стратегическая ошибка руководителями хохлов была уже сделана. За отправляемыми на юг кацапами присматривала также возвращавшаяся на базы морская пехота Черноморского флота, но тут официальное заявление сделала Одесса, объявив, что она ни в чем не может уступить героическому Севастополю, потому что она и сама не менее героическая, и это было совершенно справедливо.

Город у Черного моря стремительно сформировал совсем не маленькую ударную группу из специалистов по катакомбным и контрабандным проблемам и их прикрытия, которая как острый нож через холодное коровье масло пронеслась к войсковой группе, созданной из украинцев Луцка, Ровно, Хмельницкого и Винницы и блокированной у Белой Церкви и Житомира. По неведомым дорожкам одесские мастера провели хлопцев через Ирпень, Гостомель и Мостище к самому Великому Городу, и руководителям хохлов стало ясно, что проблему Майдана надо решать немедленно, пока Майдан сам не решил проблему хохлов и примкнувших к ним кацапов. Между противоборствующими сторонами были возобновлены переговоры, на которых, впрочем, сразу же началось обсуждение совсем не главного.