Текст книги "Евпраксия"

– Ты бы, братец, послал своего духовного отца к епископу в Гамбург за благословением. Дело мы затеяли непростое, невеста православная, и тут могут возникнуть всякие препоны.

– Полно, сестрица, в том нет надобности. Привезем невесту, а там и решим, быть ли ей в католичестве. Да и не пристало мне кланяться преподобному Рейберну. Он во главе гамбургского епископата моими заботами. Как скажу, так и будет.

– Я тебя предупредила, а ты смотри не обмишулься, – скрепя сердце согласилась Ода.

Слухи о сборах маркграфа Удона на Русь какими-то путями все-таки дошли до епископа Рейберна. Он же, давно избавившись от зависимости маркграфа Штаденского и верно служа императору, а еще по заведенному церковной властью уставу, поспешил в Кельн и посвятил в это событие Климента III, когда-то избранного волею императора в папы римские. Бывший граф Риберто из Пармы, как духовный отец императора, Климент не мог утаить от него столь важную новость. Он не мешкая явился во дворец и все поведал о замыслах маркграфа Штаденского Генриху IV и добавил свои размышления по этому поводу.

– Ныне, ваше императорское величество, католическая церковь пребывает в противостоянии с православным арианством. Потому спрашиваю вас, государь: нужен ли сей брак Германской империи?

Генрих, однако, удивился, почему таким вопросом его озадачил антипапа Климент III. Ведь это папа римский Григорий VII был во вражде с греческим патриархом. Сам же Климент III должен искать дружбы с иерархами великой Руси. Ведь это хороший козырь вновь сесть на престол в Риме. И он сказал:

– Мне кажется, святейший, брачный союз с великокняжеским домом Руси для Германии во благо. Вот только кому быть супругом княжны россов, о том надо подумать. – Генрих так и поступил, задумался над возможностью заполучить в Германию богатую невесту. И, будучи человеком особого нрава, дерзнул поставить на место жениха себя. Хотя он и был женат и два сына у него поднимались, но он счел, что при благоприятных обстоятельствах может посвататься и просить у великого князя руки его дочери. Стоило ему только вновь заявить о своих претензиях и добиться от папы римского благословения на то, чего жаждал уже несколько лет. А жаждал он развода с императрицей Бертой, которую никогда не любил. Однако своему духовному отцу об этих размышлениях он не обмолвился ни одним словом. Тому были особые причины.

Бывший граф, а позже архиепископ Риберто из Пармы только благодаря Генриху IV был однажды избран папой римским. И хотя его избрание сочли незаконным и на престол в Риме вознесли папу Григория VII, Климент не снял тиары и опять-таки благодаря поддержке императора открыл церковный двор в Равене. Озадачив императора вопросом, Климент остался доволен его ответом. Да, Германии нужны светский и церковный союзы с великой восточной державой. Сказал:

– Я надеялся на твою мудрость, государь. Потому нам остается подумать: дозволим ли мы маркграфу Удону добиваться расположения великого князя Руси или ты доверишь мне встретиться с ним и с иерархами русской церк-ви. Думаю, мне придется назвать князю Всеволоду имя более достойного супруга.

– Ты, святейший, размышляешь достойно. Мы должны заставить маркграфа отказаться от поездки на Русь и от желания заполучить в невесты княжну россов. Потому в Штаден отправится человек, равный Удону. – Генрих по важной причине не назвал имени маркграфа Деди Саксонского. Но именно ему он хотел поручить нелегкое дело в Штадене. – Тебя же, святейший, прошу пока все держать в тайне.

В этот же день у Генриха была короткая беседа с маркграфом Деди. О чем они говорили, никто не знал, но поздним вечером маркграф в сопровождении небольшого отряда воинов покинул Кельн.

Когда-то в юности Деди и Удон были друзьями. Оба служили при дворе императора и даже вместе ухаживали за графиней Сузской Гедвигой. Дело дошло до сватовства, но никто из них по доброй воле не хотел отказаться от юной красавицы. Между влюбленными был поединок, победу одержал граф Удон. Он проявил благородство, сохранил жизнь Деди, но приобрел себе заклятого врага. Деди не мог простить Удону ни потери любимой, ни своего поражения в схватке, ни милости Удона к себе. Император знал о бывших друзьях все. И теперь, посылая Деди в Штаден, надеялся, что они завершат свое многолетнее противостояние в его пользу. В своей прозорливости Генрих IV не ошибся.

Искусному в различных переговорах маркграфу Деди на сей раз не удалось добиться желательного успеха. Он все-таки, отправляясь в Штаден, надеялся мирно упросить Удона отказаться от княжны россов. Но само появление Деди в замке Удона привело последнего в ярость.

– Как он смел появиться здесь? – кричал на камергера барона Саксона маркграф. – Вели ему убираться!

– Но, ваше высочество, он со словом императора, – возразил камергер.

– К черту! Не хочу лживых слов ни от кого! – бушевал Удон.

Однако, пока хозяин Штадена распалял себя на бароне Саксоне, маркграф Деди явился в залу, предстал перед Удоном.

– Ваша светлость, ты, как и прежде, любезен выше похвал. И все-таки тебе придется меня выслушать, – заявил Деди.

– И не подумаю! Все сказанное тобою будет лживо.

– Вот уж нет. – И, продвигаясь к своей цели, Деди, явно издеваясь над Удоном, сказал: – Наш император требует от тебя всего лишь отказаться совать свой нос к россам. Стало известно государю, что ты намерен свататься к великому князю, так Генрих сие запрещает тебе.

– Что?! – в яростном гневе крикнул Удон. – Мне, маркграфу Нордмарки, он грозится запретом! Ну так пусть Рыжебородый Сатир догадается, каков мой ответ! – Удон повернулся к стене и схватил висящий на ней меч. – Защищайся! Или я сей же миг снесу тебе голову!

– Не надо пугать, старый козел! Я и сам умею бодаться! – И Деди извлек меч. – У меня больше желания проткнуть тебя!

– Меня – проткнуть! Ах ты винная бочка!

И маркграфы схватились. Зазвенела сталь. Они долго гоняли друг друга по залу. Удон был по-прежнему искуснее Деди, он теснил его в угол и, загнав туда, нанес колющий удар в правое плечо. Однако богатыря Деди трудно было свалить легким уколом. Он ударил по мечу Удона, ринулся в «пролом» и нанес ему сильный удар в грудь. Удон перегнулся и медленно осел на пол. Он был жив, и Деди сказал ему:

– Надеюсь, теперь ты не помчишься на Русь, – с тем и покинул замок.

Рана оказалась смертельной. Как ни пытались лекари, коих привезли из Гамбурга, спасти Удона, им это не удалось, и через неделю, в первых числах марта, маркграф Нордмарки Удон Штаденский скончался. Северные князья пытались обвинить фаворита Генриха в убийстве Удона, но свидетель их поединка барон Саксон опроверг это обвинение.

– Ему бы сдержаться и исполнить волю императора, но он поднял меч, – сказал в день похорон барон Саксон в кругу близких маркграфа.

Вскоре же после похорон Удона вдова графиня Гедвига и княгиня Ода отважились исполнить волю покойного и тайно отправили на Русь посланников, а с ними и Генриха, дабы они привезли невесту. Все заботы по сборам в путешествие княгиня Ода взяла на себя, а чтобы дальняя дорога оказалась удачной, Ода отправила в Киев вместе с посланниками своего сына Вартеслава. И в первых числах апреля двадцать всадников и два дорожных дормеза ночью покинули Штаден и умчали в далекий Киев.

Странным было при этом поведение юного маркграфа Генриха. Или смерть отца на него сильно повлияла, или что-то другое, но он оставался ко всему безучастным. Все протекало помимо его воли и словно бы не касалось его. Он не обижался на то, что даже теперь, когда он вступил в наследство всего достояния отца, с ним обращались как с малым ребенком. И может быть, по этой причине он думал о будущей невесте как о каком-то призрачном существе. И он давно забыл, что о ней говорила тетушка Ода. Большую часть пути он проводил в дормезе и даже редко встречался с Вартеславом.

Сын княгини Оды, князь Вартеслав, был лишь на год старше Генриха – разница пустяковая, но он уже казался настоящим воином, способным сразиться с любым врагом. Он лихо скакал на коне, крепко держал в руках меч и копье, метко стрелял из лука. Когда Вартеслав и Генрих стояли рядом, то сходство у них было в одном: оба белокурые и голубоглазые. Наверное, в том и другом сказывалось влияние славянской крови. Ведь один из Штаденов в роду Генриха был выходцем из Великого Новгорода, а Вартеслав был сыном киевлянина. Во всем остальном они были прямой противоположностью. Вартеслав широк в плечах, прям как свеча, подвижен и ловок. Сильная кровь Святослава и Оды дала крепкий плод. Генрих проигрывал брату во всем и, может быть, по этой причине сторонился его. Вартеслав не докучал Генриху. Если они были в пути, то князь днями не покидал седла. Он уже один раз прошел этим путем и гордился тем, что мог вести отряд не сбиваясь с дороги. Он вел спутников по мирным землям. В Венгрии и Польше у него были родственники. И как-то он сказал Генриху:

– Нам везде окажут честь и теплый прием. В этих державах знают моего батюшку и помнят деда Ярослава Мудрого. Нам и в Норвегии, и в Швеции будут рады, ежели судьба занесет.

Генрих отмалчивался. После смерти отца он не выходил из угнетенного состояния. Не зная отношений отца с маркграфом Деди, он лишь догадывался, что они сошлись в поединке не случайно и что виною тому прежде всего император. Маркграф часто сетовал: «Батюшка, зачем ты покинул нас?» И у Генриха было основание сетовать и печалиться. Не осталось у него в роду личности, которая бы восполнила утрату. Маркграфа Нордмарки Удона уважали все северные князья Германии. Будут ли они уважать его, Генриха, он того не ведал. Юный маркграф понимал свое назначение: продолжать и укреплять династию Штаденов. Но с горечью приходил к мысли о том, что ни то ни другое ему не дано. Знал он, что юноши в его годы уже умели утолять жажду плоти. Он же ощущал себя пустым сосудом, в коем не было никакого брожения человеческих страстей. Он даже представить не мог своего поведения, когда вдруг окажется супругом юной, горячей особы, какою – это он вспомнил, наконец, – ее рисовала огневая тетушка Ода. Иной раз к нему приходила дерзкая мысль: сбиться с пути и исчезнуть где-нибудь в глухом монастыре, надеть монашескую сутану. Однако на пути к исполнению этого желания стояла мать, единственная его любовь. Знал он, что и она любит его всем сердцем. Потому он никогда не отважится чем-либо огорчить ее, принести горе. Что ж, решил Генрих, он женится ради матушки и будет достойно нести супружеский крест.

С такими мыслями, не замечая красот окружающего его весеннего мира, юный маркграф Генрих добрался до Киева, дабы встретиться со своей будущей женой, княжной Евпраксией, которой в эту пору пошел четырнадцатый год. И все-таки Генрих боялся встречи с огневой девицей. Хотя тетушка Ода и выдавала княжне похвалу в добродетелях, а для Генриха сие оборачивалось угрозой его будущей размеренной и созерцательной жизни.

Однако юному маркграфу нельзя было отказать в уме и даже в изворотливости оного. Еще не повидав будущую невесту, он нашел путь, как избавиться от ее докучливости. Генрих был убежден, что вправе распорядиться судьбой невесты, ежели помолвка состоится и он увезет ее в Германию. С такими побуждениями и появился маркграф Штаденский в стольном граде Киеве.

Глава третья
Туман

Много гроз отшумело за минувшие тринадцать лет над Киевской Русью, много воды утекло в Днепре с той поры, как в половецкой кибитке появилась на свет озаренная улыбкой княжна Евпраксия. По воле судьбы ее отец Всеволод еще шесть лет княжил в Переяславле. А после смерти брата, князя Святослава, получил в удел некогда принадлежавшее ему Черниговское княжество и мирно правил там на благо черниговцев два года. И вся жизнь на Руси протекала мирно, пока не вошел в силу и не ощутил себя обездоленным и обкраденным своими дядьями князь Олег, старший сын Святослава. Собрав в Тмутаракани сильную дружину, позвав в союзники половцев, князь Олег поднял мятеж против великого князя Изяслава и князя Всеволода, который якобы получил в удел Черниговское княжество вопреки Божьей воле и его, Олегову, желанию, и отправился освобождать Чернигов. Коварное нападение Олега застало Всеволода врасплох. Он сумел собрать лишь малую дружину и выступил вместе с сыном Владимиром Мономахом против Олега и половцев. Но был наголову разбит в сече на реке Сожице. Всеволод бежал с семьей в Киев и пришел на поклон к старшему брату, великому князю Изяславу.

– Пособи, батюшка, избавиться от дерзкого Олега и половцев.

Изяслав, зная коварство Олега, испугался, что с ним придут на Русь многие беды, и согласился выступить против братенича, наказать его за дерзость и непочтение старших.

И братья Ярославичи двинулись с сильной ратью к Чернигову, встретились с воинами Олега и с половцами на Нежатной ниве близ Сожицы. В упорном сражении они одолели рать Олега и орду половцев, прогнали их с черниговской земли. Но в этой жестокой сече пал от вражеской руки великий князь Изяслав. О славном и добром князе печалилась вся Русь. Престол переходил к старшему сыну Изяслава Ярополку. Но благородный молодой князь отказался от великого княжения в пользу своего дяди князя Всеволода.

С тяжелым сердцем вступил на престол князь Всеволод. Его одолевала мучительная страсть. Он хотел, чтобы державу не терзали междоусобные брани. И Всеволод добился своего добротою помыслов и дел. Русь, как и при его батюшке Ярославе Мудром, не знала потрясений и процветала. Всеволод по примеру отца много занимался державным устройствам, а все военные заботы по отражению иноземных врагов поручил своему способному и отважному воеводе – сыну Владимиру Мономаху, коему в эту пору миновало двадцать пять лет.

В эти мирные годы и подрастала княжна Евпраксия. Сказывали, что Всевышний подарил Евпраксии достойное ее имени занятие – благоделание. И она тянулась к этому прилежно и с радостью. Она любила движение и, подрастая, не знала покоя, обо всех заботилась. Лишь только кто заболеет в княжеских палатах, Евпраксия уже тут как тут. То мазями кого-то растирает, то настоями из трав поит, какие матушка приготовила по заветам иранки Осаны. Перед самым появлением послов из Германии князь Всеволод простыл на пути из Чернигова в Киев, в пояснице разогнуться не мог. Так Анна вместе с доченькой взялись его лечить. Их чуткие руки нашли замершие от холода позвонки и оживили их, дали им новую жизнь. Да и ко времени.

Примчали гонцы с западных порубежных земель с вестью о том, что в Киев идет германское посольство, а цели его гонцы не проведали. Великий князь два дня голову ломал: какая нужда у германцев возникла, чтобы на Русь послов отправлять? Да прежде всего подумал, что вдовствующая княгиня Ода надумала вернуться в Киев, за милостью послов гонит. Этой бойкой вдовице, считал Всеволод, что на ум взбредет, то она и исполнит. Но, в мелочах осуждая Оду, он относился к ней доброжелательно, любил с нею поговорить на ее родном языке. Он же, образованный собеседник, всегда Оде был любезен.

Дальше Оды мысли Всеволода не продвинулись. А о том, что из Германии могли нагрянуть сваты, у него и на уме не было, потому как старшие дочери давно определили свою судьбу, а младшая, Евпраксия, еще не невестилась. В это покойное для великого князя время он часто вспоминал завещание батюшки, который наказывал сыновьям перед кончиной, чтобы пеклись о своих чадах так, как пекся он. И Всеволод усердно выполнял завет Ярослава Мудрого. Он дал образование старшему сыну Владимиру. Оно хорошо помогало ему во многих военных делах, он преуспевал в победах и подвигах. Природный ум и дарование вкупе с науками позволили Мономаху в будущем создать мудрое и достойное великого человека «Поучение», написанное для своих сыновей, но полезное для всех россиян. Дочери Всеволода Анна-Янка и Ефросинья тоже были обучены им достойно. Теперь и младшие дети Всеволода успешно посягали грамоту и науки. Тут и княгиня Анна оказывала князю помощь. Вторая жена Всеволода, по мнению тех, кто не знал ее, была проста и бесталанна. Но все они ошибались, как и летописцы той поры, утверждая, что она была половчанка или куманка. Князь Всеволод был достаточно искушен, чтобы по достоинству выбрать и оценить женщину, кою надумал взять в супруги. Как бы она ни была красива, сие не завлекло бы соединить свою судьбу с полудикой степнячкой. И утверждение о расчете Всеволода породниться с половцами ради мира не имело под собой почвы. Он знал, что никакое родство-кумовство не остановит половцев от набегов на Русь. Их коварство было безгранично. Даже женщины страдали этим. Слово «честь» им было незнакомо. Чего никак нельзя было сказать об Анне. Она дорожила честью, выше всяких похвал. Двадцать три года, прожитые Всеволодом с Анной, показали, что рядом с ним стояла женщина, достойная величия. Киевляне знали ее как добрую и заботливую государыню, их беды были всегда близки ей. Она не держала втуне тайны иранского врачевания и щедро помогала больным и страждущим. А чисто русская, не броская, но нежная красота Анны дополняла ее душевный мир. За все это Всеволод и любил свою «полонянку». И детей, нажитых с Анной, Всеволод любил сильнее, чем Янку и Ефросинью, которые пошли характером в матушку и отличались высокомерием и холодностью. Всем они давали знать, что есть внучки императора Византии Константина Мономаха.

Размышляя о близких, великий князь и в помыслах не мог увидеть какой-либо повод о скором изменении судьбы своей младшей дочери Евпраксии. И в тот час, когда в Киев прибыли германские посланники, Всеволод с дочерью и сыном Ростиславом были в книгохранилище храма Святой Софии. Появление там князя Вартеслава было для Всеволода полной неожиданностью. За прошедшие годы со дня отъезда из Киева Вартеслав возмужал, и было трудно узнать в молодом воине худенького подростка.

– Дядюшка Всеволод, я так спешил увидеть тебя, что не дождался в теремах! – горячо произнес Вартеслав, появившись в дверях.

– Братенич! Экая радость! Да какой ветер тебя занес? – удивился Всеволод. – Я знаю, что к нам идет германское посольство, но о тебе гонцы не передавали.

– Это я не велел им того говорить. А теперь вот удивил тебя, дядюшка. – И Вартеслав низко поклонился великому князю.

Всеволод шагнул к нему и обнял, по спине похлопал.

– Вижу, добрым молодцем поднялся. Теперь подивись на моих молодых. Евпраксия скоро заневестится. И Ростислав крепким молодцем растет.

Вартеслав погладил по плечу Евпраксию, а на большее не отважился. Она улыбнулась, сказала ласково:

– Ах, братец, я ведь не киса. Сколько не виделись. Мог бы и… – Да сама и поцеловала Вартеслава в щеку. – Ты нам любезен.

Когда Вартеслав потискал за плечи одиннадцатилетнего Ростислава, великий князь спросил его:

– С чем пожаловал, братенич? Кто послов привел?

– Так по воле матушки я и привел. А какая справа у них, то особый разговор, князь-батюшка.

Всеволод вспомнил: когда брат Святослав три года стоял великим князем и Ода была при нем, послы из Римско-Германской империи часто наведывались к ним. И даже помощь от имени императора предлагали, ежели против Польши нужно будет идти. И вот уже пять лет они и носу не показывали на Русь. А и появились, так не от имени государя, а по воле княгини Оды. Оказия! И Всеволод понял, что ежели намерен что-то узнать от братенича, то должен поговорить с ним с глазу на глаз. Он подумал, что прочие гости подождут, коль главный посланник здесь. Отправив Евпраксию и Ростислава в храм, где шла служба, он сказал Вартеславу:

– Теперь, братенич, поди скажешь, с чем пожаловал. – Всеволод усадил племянника к столу, на котором лежали раскрытые рукописные книги, сам сел напротив.

– Скажу, князь-батюшка, токмо пусть сказанное не будет для тебя громом среди ясного неба.

– Ничего, к грозам привычны. Уж не с матушкой ли твоей что случилось?

– Нет, дядюшка, матушка здравствует и бойка, как молодица.

– Вот и слава богу. Тогда выкладывай.

– Начну издалека. Есть у матушки сродники в германских землях Саксонии. И старшего из них, маркграфа Удона Штаденского, государем величали. Да так и было. Дядюшка Удон стоял вторым вельможей близ императора. Однако нонче весной преставился, и вся полнота власти перешла к старшему сыну Генриху Штаденскому, коему минуло шестнадцать лет. На домашнем совете моя матушка и его, графиня Гедвига, сошлись во мнении, что Генриху пора искать невесту, и матушка посоветовала отправить послов к тебе, дядюшка, и просить, чтобы отдал Генриху дочь свою Евпраксу. Вот и весь сказ.

Громом среди ясного неба исповедь Вартеслава не прозвучала для Всеволода. И все-таки он был удивлен тому, что услышал. Больше того, Вартеслав его озадачил. Было известно ему, что отношения между православной и католической церквями в последнее время стали враждебными. И глава русской церкви митрополит Иоанн не раз с амвона Софийского собора читал поучения – «Церковные правила», в каких он «ревностно осуждал обыкновение Князей Российских выдавать дочерей за Государей Латинской веры». Не хотелось мягкосердому и благочестивому князю идти встречь митрополиту Всея Руси. И потому он не знал, что ответить на услышанное от Вартеслава. Но чтобы не уронить великокняжеского достоинства и не посеять в душе юного посла смятения, сказал:

– То, любезный братенич, присказка к сватовству, а само оно впереди и суть его проявится, как жениха увидим.

– Так я привел его на Русь, дядюшка, – поспешно заявил Вартеслав. – Ждут и жених, и посланцы твоей милости на княжьем дворе.

И вновь Всеволод был озадачен. Коль жених здесь, то предстоит ему и решения принимать однозначные: или с митрополитом остаться в ладу, или послов не лишить надежды. А третьего и не дано. «Ах, Ода, Ода, как ловко все придумала, как бойко все в движение привела», – посетовал Владислав и встал из-за стола.

– Коль так, братенич, иди в терема. Токмо прошу тебя: никому из моих ни слова о том, зачем прибыл на Русь. Ни слова!

– Но почему, дядюшка? – спросил Вартеслав.

– Пока не скажу. И не торопи. А теперь иди, я же в храм зайду. – И князь ушел.

Конец апреля был жарким, солнечным. Все в природе уже пробудилось к новой жизни. Киев утопал в зелени и цветении садов. Германские посланцы в ожидании великого князя сбились в кучку близ гридницы. Их конные воины и возницы с дормезами были отправлены на хозяйственный двор. Маркграф Генрих созерцал великокняжеские палаты. Тут было на что посмотреть. Ярослав Мудрый в последние годы жизни перестроил все подворье. И теперь на месте деревянных теремов возвышался каменный дворец, украшенный многими диковинными для чужеземца башенками, рустами, маркизами, наличниками из византийских изразцов и мрамора. Маркграф Генрих ценил красоту и, несмотря на юный возраст, понимал в ней толк. Ему нужно было с кем-то поделиться своими впечатлениями, и он заговорил с «прилипшим» к нему от самого Штадена епископом Фриче:

– Ваше преосвященство, посмотрите, как все легко, изящно и весело. Поистине искусные мастера творили сие чудо.

Епископ Фриче не разделил восторга беспечного маркграфа. Он что-то недовольно буркнул и отвернулся от Генриха. Сухое лицо Фриче, его холодные глаза, сжатые в ниточку губы – все выражало крайнее неудовольствие, а в его душе бушевало пламя гнева. Изначально он был недоволен затеей княгини Оды, которая втягивала маркграфа в водоворот страстей и грехопадения, за гранью которых – ересь. Фриче был сторонником папы римского Григория VII, который считал православие кладезью пороков. И согласие сопровождать маркграфа на Русь он дал по одной лишь причине, которая составляла тайну папского двора. Часть своей задачи Фриче уже выполнил. Никто из сторонников антипапы Климента в посольство Генриха не попал, потому как Фриче настоял на том перед матерью его, графиней Гедвигой. Знал он, что антипапа и император ищут дружбы с могущественным восточным соседом. Они даже рассчитывают получить поддержку и помощь в борьбе против престола Римско-католической церкви. И теперь ему надлежало разрубить все пути к этой дружбе. И первым делом он должен был расстроить сговор о помолвке. Как он это сделает, Фриче пока не знал, но уповал на Бога. Однако, не зная тайных замыслов императора, епископ Фриче невольно становился его пособником. Ведь император тоже хотел, чтобы брак маркграфа и княжны не состоялся.

Той порой на княжеском дворе шла большая суета. Важно куда-то спешили бояре, туда-сюда мелькали служилые люди, бегали челядинцы, холопы. Со двора в город укатила колесница, запряженная четверкой серых, в яблоках, лошадей. Чужеземные посланцы чувствовали себя на дворе как-то неуютно, словно о них забыли. К тому же и князь Вартеслав будто сквозь землю провалился. Той порой на дворе появились многие горожане, откровенно глазели на чужеземцев. Самые бойкие из них показывали на маркграфа пальцами и смеялись. Генрих смутился, спросил Фриче:

– Святой отец, как здесь принимают послов? Почему о нас забыли?

Епископ не ответил Генриху, но позвал маркграфского камергера и со злостью сказал ему:

– Барон Вольф, позаботьтесь о его светлости. Идите во дворец и потребуйте внимания.

Молодой барон, крепкий, широкоплечий воин, светловолосый и, как Генрих, голубоглазый, с мечом на поясе, вытянувшись перед епископом четко ответил:

– Все исполню, как приказано! – и поспешил к Красному крыльцу.

В это время на княжий двор въехал Вартеслав, спешился. Увидев барона Вольфа, крикнул ему:

– Вольф, подойди ко мне!

Барон подбежал к князю.

– Ну что, терпение потеряли? А напрасно. На этом дворе видели императорских послов, и они днями ждали своего часа, дабы встретиться с великим князем. Знай: так принято.

К Вартеславу подошел молодой боярин из придворных князя, сказал:

– Ты, княже Вартеслав, веди послов в баню. Сам знаешь устав. А как помоются да отдохнут с дороги, там и позовем узреть великого князя.

Вартеслав знал обычаи великокняжеского двора, согласился:

– И я о том им сказал, боярин Василько. – И направился к посланцам. По пути крикнул на любопытных: – Что рты раззявили! Вот я вас плетью ожгу!

Вартеслав не показал виду ни маркграфу, ни его спутникам, что встреча с великим князем оказалась не такой, на какую надеялся. Понял он, что дядюшка в том неповинен и гнетет его нечто неподвластное ему. Знал же молодой князь, что и он ощущает на своих плечах тяжесть какой-то скрытной силы. Вон как смотрит на него епископ Фриче. И весь путь от Гамбурга до Киева держал молодого князя под прицелом своих свинцовых глаз. А зачем? Его матушка прожила на Руси многие годы, а ведь никто не попрекнул ее за то, что она была католичкой. «Господи, что же делать? Я не хочу, чтобы мое посольство обернулось неудачей. К тому же и Евпракса нужна Генриху. Только она вдохнет в него жажду жизни», – размышлял князь, одолевая всего-то пятьдесят сажен по княжьему двору, столь близкому с детства.

В этот день князь Всеволод вовсе не появился в своих палатах. Потому и не позвали иноземцев ни на трапезу, ни на беседу. Отправив на княжий двор Вартеслава, он следом же послал туда расторопного стременного Власа, наказал ему передать дворецкому, чтобы послов держали в чести и холе. А как прикатила колесница, усадил в нее Евпраксию и Ростислава и укатил с ними в великокняжескую вотчину Вышгород. Туда же велел приехать митрополиту Иоанну, с которым у него предстоял трудный разговор. Трудный потому, что Иоанн был родом грек и занимал престол церкви не по воле русичей, а вопреки. Он был прислан из Царьграда лет десять тому назад, как раз в ту пору, когда вражда между Римом и Царьградом готова была разрешиться небывалым кровопролитием. Тогда папа римский Александр II грозился поднять на Константинополь всю Римско-Германскую империю и проч Европу и добиться признания главенства в христианском мире Римской церкви и его, наместника Иисуса Христа, власти. Но объединить усилия всех католиков Европы против православных христиан Византии, Киевской Руси и других государств папе Александру II помешал антипапа Гонорий II, ярый противник Александра II и конклава кардиналов.

Однако и в Константинополе угрозы Рима никого не испугали. Там были уверены, что православный христианский мир под защитой самого Вседержителя.

И все главы поместных церквей, поставленных Константинополем, строго следили за тем, чтобы ничто не нарушило сплоченности православия. Одним из самых рьяных защитников единства православия был митрополит Иоанн. По мнению князя Всеволода, этот архиерей жизни не пощадит, дабы не допустить раскол в православном христианском мире. И теперь, когда посланцы из Германии, а с ними и жених прибыли в Киев свататься за его дочь, Всеволоду было над чем задуматься. Он еще не решил, отдаст ли Евпраксию за маркграфа, но был склонен к тому, чтобы выдать ее замуж за кого-либо из княжеских или королевских особ Запада.

Митрополит Иоанн появился в Вышгороде на вечерней заре. Знал Всеволод, что служба закончилась давно и он мог бы приехать раньше. Ан пренебрег просьбой князя. Вид у него был суровый, черные глаза смотрели на князя хмуро. Появившись перед великим князем в трапезной, он вполруки благословил Всеволода, нечто буркнул и спросил:

– Сын мой, какой службы ты просишь от меня?

Князь Всеволод, пока ждал митрополита, о многом передумал и настроился решительно постоять за свою великокняжескую власть, не отдавать ее на попрание священнослужителю, но попросить его не затевать ссоры, не глаголить всуе великокняжеское имя с амвонов храмов, как запятнавшего честь православия. «Того не будет», – решил Всеволод и ответил митрополиту:

– Отче владыко, служи токмо во имя великой Руси. Я же хочу от тебя малого. Испокон государи державы были вольны в своих деяниях. Я прошу у тебя совета. Пришли к нам в стольный град послы иноземные из Германской империи, ведаю, что хотят просить руки моей дочери Евпраксии. Я же готов отдать ее, ежели ей будет любезен жених. Вот и подумаем вместе, как все свершить без ущерба нашей вере.

– Скажу, сын мой, что ты волен в своих деяниях, ежели их благословляет Господь Бог. А поскольку ты позвал меня, то в тебе живет сомнение о благословении Божьем. Как же я могу давать совет вопреки воле Всевышнего?

Иоанн сел к столу и взялся вкушать пищу. Ел споро, меду крепкого выпил. Всеволод не раз замечал, что святой отец страдал чревоугодием. «Да и пусть его, коль впрок», – отмахнулся князь. Он не хотел обострять отношения с митрополитом. Сказал миролюбиво:

– Знать, в молитве был не усерден, ежели Господь не услышал меня. Ты же слуга Божий, вот и ободри своего князя.

Управившись с куском говядины, митрополит вновь не внял просьбе Всеволода. А выпив кубок медовухи, жестко сказал: