Текст книги "Imperium"

Александр Айзенберг
Imperium

Автор благодарит Андрея Артюшенко за оказанное содействие в издании книги

I. ROMA

Rex

Ранним утром на Марсовом поле у Козьего болота был туман… Разбив этрусков из города Вейи и согласившись за часть их земель на столетний мир, царь Рима и основатель его Ромул ждал смотра своей победоносной армии.

В курульном кресле сидел он, в белой тоге, окаймленной пурпуром, с запястья на ременной петле свисал скипетр, навершие которого венчал орел – птица Юпитера. Двенадцать ликторов с фасциями стояли за его спиной. Триста вооруженных телохранителей – Ромул назвал их «быстрыми» – во главе с Целером, их начальником, окружали стеной все Козье болото.

Туман, между тем, сгущался. Пелена затягивала глаза римлян.

Царь же сидел в одиночестве… Царь…

____________________

В городе Альбе Лонге умер царь Прока. Старшему сыну Нумитору завещал он власть. Но захватил ее у брата Амулий. Его самого он пощадил, истребив, однако, мужское потомство Нумитора, в живых также оставил дочь – Рею Сильвию, при этом, избрав ее жрицей богини Весты, обрек на вечную невинность.

Вода была серая. Черная засохшая точка на желто-белой траве. Рея долго лежала с закрытыми глазами. Чуда не произошло. Она лежала, сжав запекшиеся губы. Кто он был?… Чужой… Жить не хотелось и не хотелось не жить. Она заставила себя встать, омыла тело. На горле у нее оказался порез. От его меча. И на руке. Она слизнула солено-сладкую влагу. Все болело. Она вспомнила, что нужно было сразу… бежать к воде. Можно еще попробовать горячую воду. Что же еще?… Если… А, отец… Тогда… Отец – Марс. Бог… Марс…

Она прошла в город, с трудом передвигая ногами… Марс…

Рожденных нарушившей закон весталкой Реей Сильвией близнецов по приказу владыки Альбы Амулия бросили в Тибр. Река разлилась; нигде нельзя было подойти, минуя стоячие воды, к руслу. Детей

оставили в заводи у Руминальской смоковницы. Вода же схлынула, а корзина с младенцами осталась на суше. Нашел ее смотритель царских стад Фавстул. Нашел и принес домой жене Ларенции.

Ромул, царь Рима, ждал Прокула Юлия с новостями о заговоре сенаторов. Отцы города собирались убить его основателя. Покушение намеревались произвести перед воинским смотром. Ромул знал и о том, что Юлий выбирает между сенатом и царем.

Видимо, возраст… или погода – туман давил, обволакивал, слабость охватывала все члены… – все вместе…

Ромул вдруг понял: ему все равно, кого же предаст оборотень… Вчера он узнал, что и Целер… Все равно… Он вспомнил Ларенцию, жену Фавстула… Туман белый и густой… Холод пронизывающий… Мокрая трава.

____________________

Это была добрая женщина. Мы с братом звали ее матерью. Родила не она, но если бы не ее доброта… Она была добрая женщина. Благодаря ей пастухам не нужны были козы. Она была добра к детям… Добра к мужчинам…

Дети называли ее матерью… Пастухи шли к ней. Уходя, презрительно говорили: – Лупа, я приду после полной луны… – Она не обижалась… Лупа… волчица… самка… Выкормить детенышей и любить мужчин… Фавстул не убивал пастухов; принес детей к себе… Над ними, этой семьей, смеялись пастухи, но они, именно они, удержали наши жизни… Добрые люди, отдававшие свое и спасавшие чужое…

____________________

Где же этот Юлий… Пора бы ему… Да, вот добро встало против зла.

Потаскуха Лупа против царя. Добрая женщина родила смерть для зла. Мы с Ремом выросли и убили Амулия… Бессильное добро… Дефективные пастухи на глазах доброго и слабого мужа, раз за разом бравшие жалкую и добрую Лупу… Я видел добро, и во мне закипала злоба… Претекста набралась влаги… Холодно… Кайма намокнет… Пурпур поблекнет…

Про-кул… Ю-лий… Почему он?… Ну, что… Еще подожду… Еще… Мы убили Амулия. Я и Рем. Зло наткнулось на зло, порожденное доброй женщиной… Как это?… А Альба Лонга была мала… Мы решили основать новый город. Город с великой судьбой. Один Город. Одна власть. Один царь. Рему первому явилось знамение – шесть коршунов… Позже… Но я увидел двенадцать птиц… Двенадцать коршунов – это для царя.

Я начал строить стену. Стену нового Города. Царского города. Моего города. Я начал строить Рим…

Рем стал смеяться над маленьким ровиком…

– Великий город! – хохотал он и перепрыгнул через стену…

____________________

Стена моего Города… Стена царского Города… Мой Вечный город… Никто не войдет в него по своей воле… Кто?!… Кто!!!… Ты???!!!…

В грязи руки… В глине… Тяжелые кирпичи… Кирпич на кирпич… В грязи лицо строителя… Без оружия – ведь пришел строить – вот земля и вот вода… И люди стоят и смотрят… Видят они… И второй… Он такой же, как первый… Но лицо его чистое, не запачканы в глине руки – нет на нем грязи. И острый меч за его поясом… Он смеется! Никто не слышит, что говорит он, но смеется он и показывает рукой на грязь…на кирпичи… на запачканное лицо… Прыгает он… перепрыгивает легко через стену… через три ряда кирпичей… И видят это люди, смотрят они… Падает меч со звоном изза его пояса… Поднимает его тот, что строил, что в грязи… Берет он брата левой рукой за горло, и вгоняет лезвие меча ему под ребро. Падает Рем на землю и в грязи его руки и лицо, как у брата, стоящего над ним с мечом в руках, как если бы он стоял над водами Тибра, так похожи они друг на друга, измазанные кровью и грязью, но меч только у Ромула. Смотрят люди и видят…

Кладет царь мокрый от крови меч в стену своего Города; месит глину он – в крови и грязи лицо его, руки его, стены Города его.

ПОГИБНЕТ ВСЯКИЙ, КТО ПОСМЕЕТ ПЕРЕСТУПИТЬ ЧЕРЕЗ ЭТИ СТЕНЫ

Зло заставило добро породить зло, принесшее гибель злу. Зло пожрет самое себя… Но чей же Город?…

____________________

Ромул открыл глаза и увидел Прокула Юлия.

Обманутый, лежал с перерезанным горлом Целер в грязи… Никого больше не было рядом… Покрыла все пелена тумана… Закричал ворон…

Бессильны добро и зло друг перед другом… Сами по себе… Слабы… Я соединил добро и зло… Я слил их воедино… Я – Rex Romul!

Я – царь Рима! Я смог это!… Я создал Вечный город, замешанный на крови и грязи, кирпичи которого – добро и зло…

ПОГИБНЕТ ВСЯКИЙ, КТО ПОСМЕЕТ ПЕРЕСТУПИТЬ ЧЕРЕЗ ЭТИ СТЕНЫ

С громом и грохотом разразилась буря, окутала царя густым облаком, скрыв его от глаз квиритов. И с той поры не было Ромула на земле.

____________________

Сказали тогда отцы Города, когда римляне увидели царское кресло пустым, что Ромул был унесен вихрем. Молчал римский народ…

____________________

Думали ли люди, что сенаторы растерзали царя?… Думали ли о Прокуле, рассказавшем о том, что Боги взяли Ромула к себе, и сам он теперь Бог и, сойдя ненадолго с неба, возвестил Риму вечную славу?…

Молчали квириты, стоя на Марсовом поле, сжимая оружие. Поднялось солнце, красным стало небо, и тогда по слову сенаторов взвились вверх сверкающие мечи, и обрушился на землю рев армии Вечного города.

Clementia

Наступили мартовские иды. Март был как март – яркое и холодное солнце. Перемены погоды – Цезарь осторожно – одним пальцем, чтобы не испортить остатки прически и не зацепить лавровый венок – потер висок – эти головные боли… Весенние перемены погоды… Когда ноют суставы, а вокруг кричат – «Слава великому Цезарю!» – хочется завыть и плюнуть…

Как болит голова!…

Носилки пронесли мимо статуи. На ней было написано: «Гай Юлий Цезарь, император» – золотом, ниже углем: «Лысый лед».

Пошел он в задницу – великий римский народ – с его голосом!

Капли падают… И падают… Падают…

Железные капли падают, падают… Они никогда не перестанут…

Сулла убивал. Луций Корнелий Сулла, диктатор, убивал… Он умер у себя дома. Epafrodit. Felix. Счастливый любимец Венеры. Он убивал и убивал…

Редкий дождь… Этот мерзкий, медленный, тихий стук за окнами…

Напуганные сенаторы напряженно слушали диктатора. Его серый тихий голос. Его слова, как следы от дождя, – тягучие потеки…

Боги! Как болит голова!

– Итак, я говорю, что порядок должен быть наведен…

А! Удивительно, но их лица стали еще бледнее. Десять тысяч самнитов. Кричат. Их ведь убивают.

– Итак, я прошу не отвлекаться, это по моему приказу дают урок кучке негодяев…

Он умер в своей постели… Постели…

Кальпурния хороша, ах, как хороша… Как она играет на флейте! Слишком хорошо… Может, поэтому и голова болит, хотя… При чем тут одно к другому – это перемены погоды… Но и она намного моложе… Тем более, если ей нравится, – пусть играет.

Кто это? Кажется, Спуринна, гадатель… Что-то он мне говорил накануне… А, да… Об опасности, угрожающей мне в мартовские иды…

– Остановитесь…

– Ave, Caesar.

– Salve, Спуринна… – Цезарь вымученно улыбнулся. – Спу-ринна, а ведь мартовские иды наступили, а?

Какое у него мрачное лицо… И какое-то кривое… До чего неприятная рожа!…

– Да, император, наступили.

– И отлично.

Если б еще не головная боль. И не эта погода.

– Но еще не прошли… Будь осторожнее.

– Как скажешь, Спуринна, тебе лучше знать, кому, когда и где… быть осторожным…

Носилки мерно раскачивались.

Мило-сер-дия… Ми-ло-сер-ди-я… Ми-ло-сер-ди-я… Он – не Сулла… Он – не уби-вал… Поч-ти не уби-вал… Не – убивал… Не – у-би-вал… Нет – нет…Он – хо-ро-ший…

Я действительно многих простил. И они живые, и на свободе, и у власти… И все они рядом…

Что кричал этот галл? Как его… Думнориг! Знатный эдуй Думно-риг… Но он уже изменял. Там были старые счеты. Перед тем, как я победил Кассивелауна, разбил его бритов. Он не хотел воевать – этот галльский подонок не хотел воевать!

– Думнориг самовольно покинул лагерь!

– Центурион. Догнать, доставить, если будет сопротивляться – убить!

Кони бешено танцевали под седоками. Багровое, тупое лицо центуриона стало еще краснее от натуги.

– Еще немного и опорожнится, – мелькнуло в голове у Думно-рига, какое же безнадежное небо. В его блестящем шлеме… Безнадежное…

Он вдруг закричал визгливо, тоненьким, бесполезным голосом:

– Не поеду!… Нет!… Я свободный человек свободного государства! Я…

Копье вонзилось в рот… Он сполз на зеленую траву, задрожал и вытянулся… Легионер вытер наконечник и повернул коня…

Что он такое смешное кричал: свободный человек свободного государства?… Ха-ха-ха…

Цезарь смеялся, голова все равно болела, болела, болела…

Носилки качались равномерно…

Ми-ло-сер-ди-я… Ми-ло-сер-ди-я… Ми-ло-сер-ди-я…

Ко мне хоть немножко… Я? Я их простил… И Цицерона. И Кассия. И Брута. И Лигария. Я их всех простил… Многих, по крайней мере…

Никаких проскрипций, казней, ничего…

Я не делал, как нужно делать, не всегда делал…

Если б я всех убил? Если б я всех убил?

Их бы не было. Их бы не было. Их бы не было.

Я бы был…

Я боюсь бледных людей…

Я пытался творить милосердие… Как болит голова… Все. Вот курия Помпея… Милосердия ко мне…

____________________

Марк Юний Брут, чувствуя холод кинжала, глухо сказал:

– Носилки Цезаря… Каска, ты бьешь первым…

Игрушки

Огромный, огромный магазин. Стандартная роскошь рекламы. Неудивляющие чудеса. Но это как для кого. А Игрушке здесь нравится. Сегодня ему исполнилось четыре года. В первый раз папа повел его сюда.

– Какая красивая тетя! Прямо, как кукла Дама! И улыбается так же.

– Что бы ты хотел, малыш?

– Нет-нет. Сегодня я сам выберу ему.

– Конечно, конечно. Ну, конечно.

– Так… Футбольный мяч. Костюм самурая. И вот эту игру.

– «Императорский Рим»?

– Да… Это новинка?

– Это – суперновинка… Чеки мы не принимаем.

– У меня открыт здесь счет.

– Простите.

____________________

– Ой, как я устал… Наконец-то гости ушли. Фу-у…

– Много подарков.

– Я и сам купил… Ты видела?

– Да. Что это за новинка?

– Давай посмотрим. Вспомним детство. Ну-ка, уходи с моей песочницы.

– А ты не трогай мои куличики… Развязывай коробку.

– Ух, ты!

– Рим!

– «Все дороги ведут в Рим». Так кажется.

– Все дороги ведут к морю. Сейчас лето.

– Нет. Правильно: «Все дороги ведут в Рим». Люди едут…

– Или покупают, как ты, игрушки.

– Ну, ладно… Вот инструкция… Ага… «Императорский Рим» – великолепная вещь. Игра позволяет увидеть своими глазами, как жили «владыки Вселенной…» Даже пожить их жизнью!… «…Высшее достижение нашей фирмы…» Интересно.

– Давай дальше.

– «…Начинающему предлагаются на выбор некоторые заранее заданные эпизоды римской истории. Для этого ручка настройки (Рис. 7а) надо переключить в положение „автомат“ и, выбрав нужный эпизод, набрать его номер на табло с помощью пульта управления (рис. 7б)… (Перечень эпизодов прилагается)… По мере приобретения опыта играющий сможет самостоятельно добиваться изображения произвольных ситуаций… Конструкция Игры позволяет добиться также эффекта вмешательства. Но с этим торопиться не следует… Норма времени должна быть небольшой… Долго находиться в этом состоянии не рекомендуется…»

– Я хочу поиграть.

– Только тихо-тихо.

– А с чего начнем?

– Ну, хотя бы… Вот это…

КТО ХОЧЕТ СТАТЬ БОГОМ?

Тит Флавий Веспасиан, родившийся в небольшой деревеньке около Реате поблизости Рима, сидел один в императорских покоях и думал. Мыслей было много. Были толковые, были очень умные, были так себе. Недостатка в мыслях не было. Наоборот. Их было слишком много. Как волн в море. И также они разбивались, налетая друг на друга и ударяясь о камни берега. А над всем этим, как пугало на поле, торчал вопрос: что же будет с империей, Юпитер Капитолийский, разрази тебя гром! с самим Римом?… После всех этих сволочей Неронов, Отонов… Бедный Юпитер… Ведь и Капитолий разрушили во время всего этого…

Вопрос вопросом, но голове, которая раскалывалась на части, как арбуз под ударом кулака центуриона Лупа, не переставая, каркал ворон, такой же старый, хитрый, себе на уме, как и он «Оно тебе надо? Старый дурень, тебе же уже к семидесятнику. Ну! Плюнь на все и сажай груши. Вообще, кому это все надо?

Видишь, не так все просто… Оно так, но не так… Пережить психопата Калигулу – ну, он больной был, конечно, – Этого Клавдия, почти императора, состоящего при своих женах – язвах Мессалине и Агриппине, не говоря уже о Нероне… Слава Богам, свинья не съела, но здорово тогда я спасся, когда заснул под пение покойного императора Нерона, не про меня будь сказано…

«Теперь, парень, ты сам император. Ну-ну»… Веспасиан посмотрел в зеркало, ехидно подмигнул самому себе: «Цезарь!» Где-то в глубине души он все же был доволен. Не каждый так выглядит в этом возрасте. Особенно ему понравилась здоровенная шея. – Толстая, как пень.

Хоть посмотрю на себя, пока никто не мешает. Да-а… Опытная морда… Много повидал… Деловой человек. Правильный до тошноты. А что же? Нос навис крючком, как коготь. Каменный подбородок, как пресс-папье на заемных бумагах. Сжатые губы, тонкие и резко очерченные. Плотные щеки. Голова, лысеющая со лба, похожая на равнобедренную трапецию вверх ногами. Чуть заметные брови. -Ясные цепкие глаза. Лицо с зарождающейся, довольной улыбкой удовлетворенного собой человека.

Хорошего роста, сложения крепкого и плотного… Вот выражение лица у меня натужное. Как на горшке… Тот парнишка смешно сказал, когда я его попросил пошутить: – Пошучу, когда опорожнишься. – Хе-хе-хе… Га-га… Кх-хе… Ладно…

Нужно было сорок миллиардов сестерциев, чтобы поднять государство на ноги… Берем потихоньку, но какие деньги! Думай, император, думай… Да, пока не был императором, так не гавкали. Философ, зараза, собачий, сегодня залаял на меня. Циник! Действительно, пec! Я ему так и сказал… Попробовал бы он на Калигулу или Нерона гавкнуть… Ну его, это императорство! Как вспомню триумф… Ну-у, болтуны свистели: «В честь победы в Иудейской войне!…» Чуть не кончился во время парада под всеми лаврами. А! Поделом мне, старику: как дурак, захотел триумфа, словно предки мои его заслужили, или сам я мог о нем мечтать…

Но на этом гаде я – таки сегодня отыграюсь. Как это он мне сказал, когда при Нероне меня выгнали из Рима, и я его спросил: «Куда же мне теперь?» Вот наглец. Правда, позже, когда я уже был императором, стал просить прощения, так я ему сказал:

– Пошел ты!… Ты понял? – Да.

Ничего, пусть меня зовут скрягой, селедочником, ослятником – как угодно – я таки вытяну наш добрый Рим из этого дерьма. Как тогда, когда после Гальбы, Отона и Вителлия – горе – цезарей я спас город от голода… Хорошо, что я еще из Египта перед тем как увидеть римскую волчицу отправил корабли с зерном. Да, а когда они прибыли, то оказалось, что запасов хлеба оставалось меньше, чем на десять дней… Чхал я на них! Будут им налоги. Новые и старые… Ишь, уже Тит возмущается! Пусть возмущается. Даже хорошо, что возмущается. Я – плохой, а он – сын, наследник – надо, чтобы был хороший… Сегодня пришел ко мне:

– Как так, что обложили налогом сортиры?

Возмущался нововведением… А что тут особенного? Какая разница, с чего? Было бы много А туда все ходят. Пусть сидят, э – г… м-м… и вспоминают императора. Хе… Я ему сунул в нос пару золотых денариев, а потом спрашиваю, чувствует ли он какой-либо особо неприятный запах. Титунчик понюхал и сказал, что нет… А ведь это деньги с мочи… Non оlet! Не пахнут! Ничего, пусть говорят… Что я скупаю, а потом перепродаю, что продаю должности хапугам и оправдания подсудимым, что самых хищных чиновников нарочно продвигаю на хорошие места, чтобы дать им нажиться, а потом засудить. Как тот жаловался? Что я им, как губкой, попользовался? Сначала сухому дал намокнуть, а потом мокрого выжал? Пусть мне будет хуже. Я еще у этого паршивца сегодня наживу, который меня посылал. Он просил «брату» должность дать. Посмотрим на того «брата»… Только, чтобы не такой, как сегодня утром. Духами пахнет! Восточными! Мужик – и духами, как трехсестерциевочка… Уж лучше бы он вонял луком!… Забрал я у него… забрал место… А деньги оставил… Однако, пора бы этому нероновцу появиться… Ага… Ну, вот и он.

– Так ты пришел… Ну, есть этот человек?

– Божественный, мы оба припадаем к твоим лучезарным стопам, я и мой брат.

Как телята лижут, аж щекотно.

– Ну, ладно. Ты за дверью подожди… Я сам с твоим родственником поговорю… Давай, давай… Как тебя зовут, парень?

– Гай Гаргилий Гемон, божественный.

– Гай Гаргилий Гемон… Это хорошо… Сколько ты ему пообещал за должность управителя? Говори… Другого выхода нет, ты же знаешь. Пять тысяч?! Юпитер Великий! Вот аферюга! Значит так, давай эти пять штук сюда, и я тебе делаю это место… Четыре… пять тыс… сяч… Ну, будь здоров, Гай Гаргилий Гемон…

Старый воин – мудрый воин… Хе-хе… брат… Нет, парень, ищи себе другого брата, а это теперь мой брат!

Веспасиан подбежал к закрывшейся двери и успел-таки подслушать: – Грошовая побирушка!

Император вытер пот со лба и устало улыбнулся: «Вот гнусный александриец! Но сейчас я его нашел! X-ха! Дешевкой не рождаются, ею становятся… Как тогда орали в Александрии Титу, когда он объявил о снижении налогов?… „Мы его прощаем (меня!) Он просто не умеет быть цезарем“.

Цезарем… Там, в Александрии, привыкли к своим Птолемеям… Какая бы сволочь не была – лишь бы божественная… А у нас?… Тоже есть разные… Но только люди уже устали от всего этого. Как расцветет какой-нибудь очередной пустоцвет, так и наступил золотой век, так и пришло к нам любимое Богами солнце с какой-то особенной миссией… А жрать нечего… И что будет завтра тоже не знаешь… И все воинственные такие. Одному тебе, деревенщина, ничего такого не надо… Но пора уже порядку быть, в самом деле… И придется все-таки тащить на собственной спине обломки, как тогда на восстановлении Капитолия…

Веспасиан вспомнил тяжесть плит, как тянуло поясницу… непроизвольно потер то самое место короткими тяжелыми негнущимися пальцами.

Да, главное – это мир… Потом остальное… Чтобы не могли тебя прирезать в твоей постели так: просто потому, что кто-то захотел… Чтобы не было голода… Делаем потихоньку, делаем…

Император устал. Он уснул. Уснул сидя, как бывает со старыми людьми. Спал он, широко разинув рот. Слюна стекла по подбородку. Он спал и разговаривал с вороном. Тем самым. Вздорная птица прыгала и резким голосом кричала в самое ухо: «Ну, что? Хочешь быть богом? А? Нет? Станешь им, станешь! Вот так же вот, когда-нибудь уснешь… и навсегда. Навсегда! Навсегда!»…

Глухая, как и я иногда… Да, тогда точно почувствую, что становлюсь Богом… А не хотелось бы!… Богом… Придумывают же такое… Ах, ты, ворон… Что ж ты так хр-р… хр-ра-пишь… хр-р…

– Слушай, как здорово…

– Отлично.

– А ты знаешь, я – как пьяная. Немножко одурманивает.

– Ну! Ты устала. Ты устала, ты устала. Все! Выключаем, тушим свет, идем спать.

IV

На работе плохо… Кажется, я ее теряю… Теряю… Хе-хе. Ну, и что!… Вот, лучше выпью стаканчик…

– А-а, сынок… Поиграем? А, ты сам. Ну, давай… Давай-давай… Игрушка наша…

ДРАКА

День был жаркий. В Помпее шла избирательная компания. Борьба развернулась в основном между Клавдием и Марком Церринием Ватией. Должность эдила! Это не шуточки: полиция и снабжение города. Здесь нужен солидный человек. В принципе, граждане Помпеи ничего не имели против остальных кандидатов: одним энтузиастом больше, одним меньше… Дело хозяйское: пожалуйста, но что из этого? Ну, Везоний Прим голосует за Гнея Гельвия, как за достойного человека. Ну, и все понимают, что они оба больные на голову, этого у них не отнять, но это же их проблемы.

– А зачем нам чужие проблемы? – говорил своей команде Клавдий. Клавдий был популярен. Он мог даже при всех похлопать по плечу хлебопека Требия. Потом вытирал руки и говорил: «И ничего в этом нет особенного. Со мной можно просто. Я – демократ.» И шепотом для своих добавлял: «Это на греческом».

Марк Церриний Ватия не был демократом. Не было у него таких предков, как у Клавдия, и он не мог позволить себе роскоши не быть аристократом, и поэтому Марк не хлопал по плечу хлебопека Требия. Только временами он запирался в кабинете, доставал из сейфа набор шариков, жонглировал ими и вспоминал молодость… У него была великолепная эпирская собака. Настоящий молосс! Кто понимает, разумеется. Он занимался чревовещанием и гавкал за нее в нужный момент. Потом она подохла, и он купил ей новый поводок вместо старого. Этот поводок лежал в сейфе и, всякий раз открывая дверцу, Марк думал: «Зачем мне этот поводок» – и тер шею.

Потом его переманили в мимы. Но там Церринию не понравилось, и он решил попробовать играть в трагедиях. Когда труппа прогорела, Марк понял, что ему осталось заняться только политикой. Он имел римское гражданство, неплохо подвешенный язык и остатки актерской популярности. Если он говорил речь, в ней неизменно присутствовали следующие обороты: «великий римский народ», «на нас лежит великая миссия защиты порядка во всем мире», «это сфера наших интересов, и мы никому не позволим их нарушать», «римские боги – лучшие боги в мире – стопроцентные римские боги» – и при этом у него выступали слезы на глазах, надрывы в голосе были не хуже, чем у Эзопа в роли Ясона, когда он объясняет Медее, почему он должен с ней развестись и как ей от этого будет хорошо. Он бил себя в грудь и, потрясая выправкой легионера из театральной толпы, требовал поиграть мускулами, разбить и уничтожить варваров, а затем подарить им мир. Воинственен он был до чрезвычайности; в армии, правда, не был, ему помогли с грыжей, а призвать по возрасту его уже тоже не могли.

И Клавдий, и Марк Церриний Ватия были с благородной сединой. Клавдий чуть моложе. У Марка Церриния была здоровенная челюсть. За обоими стояли солидные люди, серьезные люди. Борьба была, конечно. Правда, бороться было не из-за чего. Выбирались два эдила: один – Клавдий, второй – Ватия. Но «Народу скучно, – говорили оба – каждый своей команде, – а чем-то он должен заниматься. Работают у нас рабы. Хлеб покушать, на гладиаторов посмотреть – это все пассивный отдых. Олимпиады у нас не привились. Пусть участвуют в выборах, пусть думают, что нужны их голоса».

Да, день жаркий. Именно сегодня в трактире «Выпьем по маленькой» все и должно было решиться. Вокруг него везде были наклеены, навешаны и нацарапаны на стенах избирательные призывы. Плакат цирюльников, которые желали «…иметь своим эдилом Марка Церриния». Рядом «торговцы фруктами единогласно поддерживают Голькония Приска», (Этот Приск говорил о любви к природе и зелени, и вот торговцы фруктами отдали ему свои голоса. Хороший человек, наверное. Жалко только, что все равно его не выберут). Дорогая, с бронзовыми буквами новинка-надпись не оставляла сомнений: «Носильщики, погонщики ослов, торговцы чесноком и другие рекомендуют своего кандидата в лице Клавдия». Какой-то аноним стыдливо нашкрябал гвоздиком на стенке: «Просим, чтобы вы сделали эдилом Требия. Предлага…» Возможно, поломался гвоздик. Стыдливости сопутствовала степенность: «Марка Церриния в эдилы повсюду предлагают усталые столяры-тележники вместе с Фабием и Кримием». Выборы, как известно, где-то дело семейное, с чем и соглашался краткий, зеленого цвета, плакат: «Марка Церриния в эдилы предлагают зеленщики, грузчики и Фавентин с семейством.»

Имена не всех избирателей звучали пристойно, но… Но – это же голоса… Игривая надпись: «Уличные дамы хотят Клавдия» налезла на соседнюю, накарябанную безграмотной рукой: «Ватию в эдилы придлагают варишки!» Надписи были сделаны на заборе частного владельца, и он отреагировал на это, в основном, спокойно: «кто вытащит отсюда гвозди, пусть засунет их себе… в глаза!»

Вообще, невзирая на выборы, жизнь шла своим чередом. Рядом с фразами политического содержания присутствовали обычные, типа: «Феликс с Фартунатой были здесь». Целые письма, почти трагические даже: «Вирпула своему Терцию: ты бессовестный!». Сообщения мемуарного порядка: «Беспрестанно Рестут обманывал многих девчонок!», «Мужа своего продавать я не хочу», и «Антиох провел здесь время со своей Цитерой». Здесь были даже опасные разоблачения: «Амилет Педания – вор». А рядом с ними, естественно, была реклама: «Лучший хлеб у Требия…»

И вот наступил торжественный момент. И Клавдий, и Церриний громко по очереди обещали новую колоннаду, новый форум и новый амфитеатр для боев гладиаторов. Им все время пытался помешать трактирщик Марцелл с клиентом. У них были сложные расчеты: «Трактирщик, сосчитаемся!… Ик!…»

– Вина у тебя был один секстарий, на один acс хлеба, на два асса закуски.

– Верно… Ик…

– И это верно.

– Сено для мула на два асса.

– Этот мул меня доконает…

К тому времени, когда они сосчитались, ситуация изменилась. Клавдий показывал пальцем на Церриния и кричал: «Он – сумасшедший» – и обзывал его маньяком и продавшимся загранице. Марк же держался за тогу, брызгался слюной и вопил, что Клавдий грызун, и он ему пять раз даст… Его заглушили Фавентин с семейством. Фавентин требовал дать в рыло… Тогда к президиуму ринулись с плакатом наперевес следующего содержания: «Просим, чтобы вы сделали эдилом Марка Церриния Ватию. Предлагают все старые кутилы. Написали Флор с Фруктом» два старых алконавта, а за ними все кутилы. «В морду ему, – ревел Амилиат Педания. Вирпула показывала Терцию на патруль, а тот со свиной ножкой в руке визжал: – В гробу я видал этих пустышек!», имея в виду, что те еще ни до чего не дослужились, судя по их знакам различий.

Люди пожилые не вмешивались. Они говорили о загранице. Хлебопек Требий качал головой: «Мой родственник был там. Он говорит, что там жить тяжело. Хлеб дорогой…»

– Конечно, – отвечал ему озлобленный Гольконий Приск, – только он оттуда на целую виллу себе привез, а остальное все плохо. И хлеб дорогой. Совсем его не ел. Одно мясо жрал. И одеться там не во что. Только все пурпурное, льняное. А настоящих шерстяных вещей нет. Ничего хорошего.

В них тоже зачем-то стали бросать тяжелыми вещами…

На следующий день Клавдий и Марк Церриний Ватия взасос целовали друг друга, свои команды, ударяясь подбитыми глазами о разбитые носы, поздравляя с победой на выборах. Особенно радовались девочки Марцелла, старые кутилы и Флор с Фруктом – ведь их кандидаты прошли. Они знали, на кого ставить.

«Жаркий день был вчера» – подумал Церриний и достал шарики. Везоний Прим вытер свой плакат, призывающий голосовать за достойного человека Гнея Гельвия, тряпочкой и спрятал до следующих выборов. Марцелл считал деньги. Клавдий при народе хлопал Требия по плечу и говорил, что он демократ. Амилиат Педания был спокоен. Терция и Приска забрали.

Вирпула рыдала. Фавентин с семейством отдыхали на лоне природы. В Помпее было тихо. Закончилась избирательная кампания.

V

– Кончилось… Вот здорово… Папа… Ой, уснул. Хм… Мама, мы с папой играли, а он уснул…

– Игрушки! Вечные игрушки! Просто зла не хватает!…

– Что она шумит? Вечно шумит…

VI

– Слушай, пока родителей нет, поиграем.

– А где они?

– Мать пытается деньги найти, а отец… А кто его знает, где он… Ты симпатичная.

– Правда?

– Конечно. Так поиграем? Знаешь, при этом иногда можно такой кайф поймать. Никакая «дурь» не сравнится!

– Правда?

– Ей-богу… Ну, я включаю.

ОДНА НОЧЬ И ОДИН ДЕНЬ

Шла гражданская война. Не было ни власти, ни законов. Свирепость насыщалась кровью, а затем обращалась в корыстолюбие. Смерть отобрала слабых претендентов на императорство: Нерона, Гальбу и Отона. Остались двое: Авл Вителлий (Его поддерживали германские легионы) и Тит Флавий Веспасиан (За ним были Иудея с Сирией). Решалась судьба империи, всего Римского мира, ойкумены

Провинции содрогались от грохота оружия, поступи легионов, передвижения флотов. Обе армии двигались к Кремоне.

Флавианцами командовал легат Антоний Прим – человек ужасный в мирное время, но нужный на войне. К его иллирийским легионам присоединились войска, стоявшие в Паннонии, Мезии; сторонники погибшего Отона, ненавидевшие Вителлия. Много было перебежчиков. Переходили целыми легионами. Флот также стал флавианским.

Дела Вителлия были плохи. Германская армия была изнурена и раздражена. Первый из его полководцев Фабий Валент задержался в Риме, ослабевший после болезни. Авл Алиен Цецина впал в оцепенение, то ли растратив все силы, то ли был готов изменить.

Люди ждали… Ждал сенат… Ждала империя… Ждала ойкумена… Ждала Кремона…

В лагере вителлианцев было шумно. Собрались младшие командиры германских легионов. Злые, впавшие глаза – со снабжением было неладно – тяжелый запах пота и кожи доспехов – слишком много людей – колючая щетина застывших подбородков, затянутых ремнями шлемов. Говорил центурион 15 легиона Камурий. Совсем недавно он еще был солдатом. Его отметил Отон. Камурий погрузил меч в горло престарелому императору Гальбе. И потом ему повезло. Самые храбрые центурионы – отонианцы были убиты Вителием. Повезло ему и тем, которые вместе с ним убивали Гальбу – много крови связало их с Вителлием. Они стояли рядом: ветераны Теренций и Леканий – это они изрезали старику руки и ноги – мешал панцирь.

Неровный огонь факелов освещал лицо центуриона. В черную ночь выплевывал слова об измене Камурий. Об измене императорского полководца Авла Алиена Цецины. Стояли, одобрительно стуча мечами о щиты, деканы из 5 Алауда – хохлатые жаворонки (так их называли по украшению на шлеме) и ловили каждое слово.