Текст книги "Помочь можно живым (сборник)"

Этого только не хватало, с тоской подумал Улисс. Полифем ничего не знал об этом обвале, за сто лет в шахте, видно, многое изменилось… Что же теперь делать? Он осторожно ступил на ажурную ферму, наискось пересекавшую коридор, но жуткий скрежет проседающего металла заставил его повернуть назад. Ясно было, что пройти здесь не удастся.

Так что же, выходит, всему конец? Значит, зря он шел сюда, зря заучивал с Полифемом планы шахты, зря учился обращаться со страшной грохочущей корягой – автоматом? Никому и ничем он не поможет, и нужно возвращаться назад? Сидеть в Городе за стеной и ждать, чем все кончится?

Нет! Так даже думать нельзя. Должен быть выход. Зубами буду стены грызть, а пройду, подумал Улисс, правильно Полифем сказал.

Он вернулся к люку и тщательно осмотрел весь блиндаж, потом снова проделал путь к месту обвала, пытаясь пролезть или хотя бы заглянуть в каждую пробоину в стене. Но все напрасно – безопасного прохода не было.

Разве только… Стоя перед завалом, Улисс осветил беспорядочное нагромождение ржавого железа. Пытаться преодолеть его сверху бесполезно, вся конструкция шатается от малейшего прикосновения. А вот снизу… У самого пола изогнутые балки, перекрещиваясь, образовали узкую щель. С рюкзаком и автоматом в нее не протиснуться – нечего и пробовать, но если оставить все это здесь, можно, пожалуй, пролезть под кучей, ничего не задев. Если, конечно, под ней вообще есть сквозной проход…

Улисс опустился на колени и заглянул в узкое треугольное отверстие. Он увидел иззубренный обломок трубы, упирающийся в пол, и второй – чуть дальше, но один можно будет обогнуть слева, а другой справа, тонкий металлический лист, свисающий до самого пола, можно, пожалуй, приподнять, а дальше… Ну, да там видно будет.

Он снял автомат и прислонил его к лежащему у стены рюкзаку. Из всех инструментов у него остался только маленький топорик. Лежа на спине и держа в одной руке свечу, он осторожно протиснулся в проем под нависающими над полом балками и медленно пополз вперед – туда, где в темноте густо переплетались ветви железных зарослей…

– У-у-ли-исс! – голос был слабый и далекий, но такой зовущий, полный отчаяния, что, услышав его, нельзя было ни минуты оставаться на месте.

– Я здесь! – закричал Улисс. Он попытался вскочить, но острый край плиты уперся ему в грудь и не дал даже шевельнуться.

В чем дело? Улисс некоторое время не мог сообразить, что произошло. Наконец он вспомнил. Ф-фу! Все понятно. Кажется, просто уснул. Он протянул руку и нащупал в темноте толстый проволочный жгут. Да-да, все правильно. Нужно ползти вдоль него. Там, впереди, виднелась какая-то дыра. Но почему сейчас ничего не видно? Ну да, свеча погасла. Сколько же времени прошло? Он полз под огромной кучей металла, находил проходы, попадал в тупики, возвращался и снова продвигался вперед, а может, и не вперед – сохранять здесь направление было очень трудно – пока, наконец, не обнаружил этот жгут и не решил по возможности двигаться вдоль него.

Все верно, только нужно зажечь свечу, а для этого хорошо бы выбраться в какое-нибудь более просторное место, где можно хотя бы перевернуться со спины на живот и достать спички. Улисс подался чуть вперед и вдруг почувствовал, как пол под ним дрогнул от тяжелого беззвучного удара. Он насторожился. За первым ударом последовал второй, третий, плита над ним ритмично вздрагивала, и Улисс вдруг вспомнил, что так уже было. Он уже слышал, вернее, ощущал такие удары перед тем, как уснул. Нет, не уснул, а потерял сознание! Едва вспомнив все это, Улисс почувствовал, что у него снова кружится голова, он уже не мог определить, где верх, а где низ, ему показалось, что пол коридора проваливается и он летит, кувыркаясь, в бездонную глубину шахты…

– У-у-ли-и-сс!

Он поднял голову. Нет, это все еще коридор. Но голос! Он прозвучал теперь гораздо ближе, и Улисс узнал его. Ксана!

– Ксана! – закричал он, – я здесь!

Плита вдруг тронулась с места и стала медленно поворачиваться, сильней надавив ему на грудь. Улисс рванулся, пытаясь выбраться из-под нее, но что-то твердое, налетевшее из темноты ударило его по голове и бросило в небытие…

…Белый холодный свет… Нет, просто несколько светящихся точек где-то там, в невообразимой вышине…

Наверное, звезды. Значит, опять сплю, подумал Улисс. Ну и хорошо.

Эти несколько звезд светили с неба специально для него, лежащего на самом дне бездонного колодца… Колодца? Нет, шахты. И не на дне, конечно, что за ерунда? Улисс попытался поднять голову, но сейчас же в затылке отозвалась такая боль, что зарябило в глазах.

Он потрогал затылок рукой и нащупал огромную шишку. И все-таки жив, подумал он. Опять жив. И, кажется, остался на том же месте. Да, вот трубы, вот плита, а вот и проволочный жгут, вдоль которого нужно ползти. Только звезды… Откуда они взялись? Он зашевелился, окончательно выбрался из-под плиты и, застонав от боли в затылке, сел. Можно считать, что все в порядке, руки и ноги слушаются, крови вроде бы нет, а на остальное наплевать… Он поднял голову. Звезды сияли в темноте, ничего не освещая, ко всему равнодушные и неподвижные, наверное, совсем так же они висели над землей и до войны, и войны никакой не заметили, и не знали, что теперь с земли их можно лишь изредка увидеть в разрывах багрово-серых туч.

Значит, уже ночь, подумал Улисс. А звезды видны через какую-то дыру. Интересно, можно ли до нее добраться? Это очень бы пригодилось. На обратном пути.

Он зажег свечу и, осмотревшись, обнаружил вдруг, что все вокруг изменилось и прохода, которым он добрался сюда, больше не было. Зато баррикада из переплетающихся труб впереди стала гораздо реже, прозрачней, в ней появились большие темные проемы.

Похоже, все, что могло обрушиться здесь на пол, обрушилось от последнего страшного удара, и подпирало кучу теперь только то, что держалось по-настоящему крепко.

Повезло, подумал Улисс. Легко отделался. Сколько железа упало вокруг! Этого хватило бы, чтобы раздавить сотню человек. В крупу, в пыль… Отчего же случился обвал? Он попытался вспомнить, но в памяти всплывал только далекий голос. Нет, это был сон, или просто показалось, или… Нет, никак не вспомнить…

Он нырнул в один из проемов и сейчас же обнаружил длинный низкий проход под опустившимся почти до пола, но все же целым потолком монтажного лаза. Скоро он уже шел по коридору, отсчитывая попадавшиеся изредка двери и люки. Три, четыре, пять… Следующая! Да, вот она, широкая двустворчатая железная дверь, ведущая в помещение с распределительным пультом. Так говорил Полифем. Улисс не знал, что это за пульт такой, да ему и не было до него дела, он должен только поддеть одну крышку и добраться до толстых черных проводов. Но для этого нужно сначала попасть в комнату… Он взялся за ручку двери и потянул. Закрыто. Все правильно, чтобы ее открыть, нужно перепилить вот эту скобу или отвинтить вон те три» болта наверху. Но инструменты остались в рюкзаке, до них теперь не добраться. Есть только топор. Маленький, удобный топорик из прочной стали. Ничего, как-нибудь… Он просунул лезвие топора под скобу, слегка ее отогнул, потом ударил сверху, снова отогнул, снова ударил… Скоба изгибалась все легче, вот появилась на ее поверхности трещина, и наконец, жалобно звякнув, железная полоска переломилась. Створки двери распахнулись, и в глаза Улиссу ударил яркий солнечный свет…

В первый момент он увидел только зеленую траву под ногами, затем разглядел поднимающуюся сбоку стену дома с двумя большими чистыми окнами и, наконец, на лужайке перед домом заметил девушку, сидевшую в легком деревянном кресле у столика. На коленях у нее лежала раскрытая книга.

– Ксана! – прошептал Улисс.

Девушка подняла голову и улыбнулась ему.

– Наконец-то! – сказала она. – Сколько можно тебя звать? Ты что, спал?

Улисс молча смотрел на нее, на траву, на деревья у ограды, на голубое небо с плывущими по нему белыми облаками и никак не мог понять, почему все это кажется ему непривычным, удивительным. Словно он ожидал увидеть что-то совсем другое, а что именно, забыл. Вот только сейчас помнил и вдруг забыл. Нехорошее что-то, мрачное, как кошмарный сон. А может, это и в самом деле был сон? Наверное… Ну, конечно – там нагромождение каких-то ужасов, даже вспоминать не хочется, а здесь все, как должно быть – вот его дом, вот лужайка перед домом, а вот его сестра Ксана.

И все же Улисс чувствовал, что сон не отступил окончательно, что он где-то рядом, и стоит только уловить какой-то особенный звук или поглядеть в нужную сторону, и он сразу вспомнится.

– Да, – проговорил Улисс, – кажется, я спал.

– Я так и подумала, – усмехнулась Ксана. – А тут Дед приходил, на речку звал. А я ему: спит, говорю. Всю ночь где-то бродил, а теперь спит.

– А он что?

– Да что он? Дожидаться тебя будет, что ли? Повернулся и ушел. Говорит, как проснется, пусть приходит на наше место. Он, говорит, знает…

Улисс кивнул. Это уж точно, Дед любит у реки посидеть. Да и кто не любит? Воздух свежий, вода журчит, солнышко пригревает.,.

– А ты что же с ним не пошла? – спросил Улисс у Ксаны.

– Да неохота мне с ним без дела сидеть, – сказала она, – опять он начнет свою жизнь рассказывать. А в воду лезть страшно…

Что-то вдруг словно кольнуло Улисса в сердце.

– Почему страшно? – осторожно спросил он.

– Так она холодная с утра, вода-то!

Улисс опять покивал. Нет, не то… А казалось, вот-вот что-то вспомнится…

Он подошел к сестре и заглянул в ее книгу. На яркой цветной картинке голубое небо, зеленая лужайка перед домом и девушка в белом платье, склонившаяся над книгой. Ну, совсем, как здесь! Однако эту картинку Улисс уже где-то видел, только вот где? Он попытался вспомнить, но не смог, в памяти всплыл только запах пыли и хруст битого стекла под ногами. Где же это было? Нет, никак не ухватить…

Он оторвал взгляд от книги и вдруг заметил прислоненное к столу толстое суковатое полено.

– А это еще что такое?

Ксана повернула голову.

– Как что? – сказала она, удивленно поглядев на Улисса. – Это же Шибнева дубина!

– Что?! – Улисс почувствовал, что покрывается ледяным потом. Знакомо закружилась голова. Откуда-то донесся гулкий тяжелый удар. Шибнева дубина. Город. Свирепень. Полифем. Шахта. Это не сон! Это здесь, рядом. Это сзади! Вот куда нужно посмотреть – назад!

И сейчас же за спиной послышался негромкий рык. Улисс стремительно обернулся. В рубиновом свете аварийных огней мелькнули стальные плиты, и он увидел прямо перед собой тяжелую бородавчатую голову с жадно оскаленной пастью. Свирепень приближался осторожно, чтобы не спугнуть добычу, и не было сил ни бежать от него, ни защищаться.

Но Улисс не испытывал страха, его гораздо больше угнетало другое. Он вдруг понял, что ни лужайки перед домом, ни Ксаны в белом платье не было на самом деле – все это привиделось ему. Толстая безмозглая туша не смогла убить его, защищенного ампулами Полифема, но обманула, усыпила, заставила поверить несбыточной мечте, и все это только для того, чтобы без помехи подкрасться и насытить свое брюхо!

Улисс поглядел на зажатый в руке топор и вдруг бросился навстречу раскрытой пасти, поднырнул под тяжелую нижнюю челюсть и ударил в мешковатые складки на шее свирепня. Вот тебе! За Ксану и за меня! Резкий толчок отбросил его в сторону, но и зверь испуганно отпрянул и отступил в коридор. Перепончатые выросты на голове свирепня обвисли, втянулись под кожу, и сейчас же Улисс почувствовал, как ушла из мозга боль, не дававшая нормально думать, разом исчез шум, заглушавший мысли.

Он вскочил на ноги и, размахивая топором, бросился на свирепня. Чудовище готовилось отразить нападение, страшными зубами оно могло бы перекусить его пополам, но Улисс вдруг остановился и, ухватившись за створки двери, рванул их на себя. Дверь захлопнулась перед самым носом зверя.

– Вот так, – бормотал он, закрывая задвижку, – если ты не догадаешься тянуть за ручку, свирепень, то еще повозишься, а мне много времени и не надо, остались пустяки.

Он достал из кармана спички и свечу, зажег ее и огляделся. Ага, вот он, тот самый ящик с черным треугольником на крышке! Улисс подошел к нему, пристроил свечу рядом и взялся за топор. В это время раздался тяжелый удар в дверь.

– Не сразу, не сразу! – прошептал Улисс, засовывая лезвие топора под крышку. – Не напирай, скотина!

Крышка слетела на пол. В ящике оказалась коробка поменьше, к ней, собираясь в пучок, со всех сторон шли черные блестящие кабели.

– Они! – закричал Улисс во весь голос. – Нашел!

Дверь вдруг задрожала и под страшным напором прогнулась внутрь.

– Сейчас, сейчас! – Улисс размахнулся и изо всех сил ударил по кабелям.

Из-под топора брызнули искры. В комнате вдруг вспыхнул яркий свет, пронзительный вой разнесся по всей шахте.

И сейчас же со всех сторон послышался дробный стук, писк, скрежет и топот. Где-то на разные голоса дребезжали звонки.

– Забегали! – кричал Улисс, продолжая рубить. – Вот где ты устроил себе гнездо, свирепень! Придется потесниться!

Вой сирены еще усилился и заглушал теперь даже тяжелые удары в дверь. Рваное треугольное отверстие появилось уже в одной из створок, но Улисс не смотрел в ту сторону. Широко взмахивая топором, он перерубал последний кабель.

Черный человек привычным движением нажал кнопку, даже не взглянув на циферблат. Еще один час. Ночь подходит к концу. Где же парень? Почему застрял? Перепиливает засовы? Или заблудился в лабиринте монтажного лаза? А может быть… Нет. Только не это. Если Улисс погиб, он даже не сможет ничего толком об этом узнать. Снова потекут годы беспросветного сидения в подземной тюрьме. Тюрьме без решеток и запоров, и оттого еще более мрачной и холодной.

– Господи, помоги ему!

Человек встал и заходил по комнате.

– Растяпа, слизняк! – шептал он, обращаясь к себе. – Почему ты не пошел сам? Куда ты отправил его, зеленого мальчишку, почти дикаря! Убийца! Старый, трусливый убийца!

И вдруг под потолком вспыхнула и замигала белая лампочка, заверещали, запели сигналы тревоги, и бесцветный синтетический голос произнес: «Внимание, авария в системе контроля напряжения. Авария в системе тепловых датчиков. Авария в системе автоматического старта. Автоматический старт невозможен. Внимание…» Человек медленно опустился в кресло.

– Ну, вот и все, – произнес он, обращаясь к циферблату на стене, – ну вот и все.

Слезы текли по его щекам, черным от въевшегося в них пепла войны.

«Я говорил Улиссу, – думал он, – что война длилась один день. Я обманул его. Она кончилась только что. Она шла, не переставая, все это время, потому что пока опасность висит над головами людей, война продолжается».

Он еще долго сидел, глядя в пространство, а потом вдруг вскочил, как ужаленный.

– Да что же это я? Ему ведь, наверное, нужна помощь! Скорее туда, к нему!

Он подхватил стоявший у стены автомат и бросился было к выходу, но у двери остановился и, обернувшись, поглядел на циферблат. Конечно, этот механизм не играл теперь никакой роли, но стрелка продолжала двигаться, и уйти сейчас, когда она снова приближалась к красной черте…

– Хорошо, – сказал себе человек, – я останусь и дождусь этого момента. Главное – вытерпеть всего несколько минут. Это излечит меня сразу от всех страхов.

Он сел в кресло и впился взглядом в циферблат.

Стояла глубокая тишина, белая лампочка продолжала вспыхивать и гаснуть. Стрелка медленно приближалась к красной черте. Вот уже не толще волоса зазор между ними. Пальцы человека стальной хваткой стиснули подлокотники кресла. Глаза его готовы были выскочить из орбит.

И вот стрелка коснулась красной черты, наползла на нее, миновала… и, упершись в правый конец шкалы, замерла. Тишина ничем не нарушалась. Последний снаряд войны уже не мог взлететь. Но человек в кресле не шевелился. Он был мертв.

Солнце поднялось довольно высоко, когда Улисс выбрался, наконец, из тумана. Он оглянулся и увидел долину совсем такой же, как в первый раз. Высокие отвесные стены, освещенные солнцем, казались розовыми, туман клубился кипящим морем. Улисс перебросил автомат за спину и, бережно прижав к груди коробку с ампулами, зашагал в гору.

Ксана, думал он. Только бы Ксана была еще жива. И Увалень, и Дед, и Шибень. Живым можно помочь…

1987г.

Инъекция счастья

Дождь то совсем заливал ветровое стекло, то вдруг отступал, словно отбрасываемый светом фар, и тогда впереди мелькали мокрые стволы деревьев и низкорослые кусты. Холодная сырость проникала сквозь ветхий брезент в кабину, и даже бешеная тряска не могла меня больше согреть. Дороги не было. То, что я принял за дорогу, оказалось всего лишь просекой, неизвестно куда ведущей сквозь лес. Но поворачивать назад не хотелось. Если я еще не окончательно потерял направление, где-то здесь должен проходить тракт. Рано или поздно я выберусь на него, мне просто больше ничего не остается, и вот тогда… какой же русский не любит быстрой езды!

Далеко впереди вдруг мелькнул свет, и скоро отчетливо стали видны фары приближающегося автомобиля. Ну, так и есть! Вероятно, просека выходит прямо к тракту. Вот это удача!

Я не мог прибавить газу, опасаясь налететь на пень или засесть в какой-нибудь канаве в двух шагах от дороги. Однако встречный автомобиль тоже двигался очень медленно, и скоро я с удивлением заметил, что его также кидает на кочках и рытвинах. Что за черт? Еще один горе-путешественник пробирается по просеке? Нет, это, наверное, трактор из лесничества или деревенские браконьерят потихоньку.

Когда до машины оставалось метров тридцать, я уже заподозрил неладное. Навстречу мне двигался точно такой же старенький «газик», как у меня. Он совершенно синхронно с моим проваливался в рытвины и подпрыгивал на ухабах.

Начиная догадываться, в чем дело, я остановился и вышел из машины. Возле открытой дверцы того «газика» тоже стоял человек. Помахав рукой, я убедился окончательно – передо мной было мое собственное отражение!

Сразу вспомнился эпизод из «Великолепного»: шпионы натягивают на горной дороге большой лист фольги, и герой, пытаясь отвернуть от «встречной машины», летит в пропасть. Но кому понадобилось так тонко шутить здесь, в лесу?

Подняв воротник, я направился навстречу своему отражению, желая вблизи рассмотреть и потрогать неведомую преграду, однако зеркальная поверхность была настолько чиста, что даже подойдя вплотную, я никак не мог ее увидеть. Мало того, на ней не было ни одной капли воды, а ведь дождь продолжал лить, и его струи метались в разные стороны, подчиняясь порывам ветра. Что. Же это за материал? Я вытянул руку навстречу зеркальному двойнику и вдруг с ужасом ощутил прикосновение его влажной и теплой ладони.

Не успев сообразить, в чем дело, я без оглядки бросился к машине. Мне казалось, что ожившее отражение, усмехаясь, глядит мне вслед. Оказавшись в машине, я почувствовал себя в относительной безопасности и рискнул поднять глаза. «Газик» двойника стоял на прежнем месте, но его самого не было. Видимо, он продолжал разыгрывать из себя отражение и тоже залез в кабину. А может быть, все-таки показалось?

Посидев минут десять без движения, я стал замерзать, и это придало мне храбрости. Медленно отворив дверцу, я выбрался из машины и, останавливаясь после каждого шага, снова приблизился к незримой черте, отделявшей меня от него.

– Спокойно! – сказал я, обращаясь к нам обоим. – Не надо нервов!

Снова медленно поднялись руки – моя правая и его левая – и снова встретились. Да, это без сомнения была человеческая ладонь, хотя я и не мог ее толком ощупать, так как пальцы всегда натыкались на пальцы. По той же причине мне поначалу никак не удавалось дотронуться до какой-нибудь другой части тела двойника. Я попытался было делать обманные движения и даже внезапно падать на землю, но это ни к чему не привело. С тем же успехом можно было проделывать подобные упражнения перед зеркалом. Страх постепенно проходил, уступая место любопытству. Неужели передо мной, в самом деле, зеркальный двойник? Но как войти с ним в контакт или, хотя бы, дотронуться до него? В конце концов я нашел решение и коснулся его лбом, затылком, спиной, коленом и носом. Сомнений не было – это не отражение, а живой человек, однако общаться с ним совершенно невозможно, ибо любые мысли приходят нам в голову одновременно, и все действия абсолютно синхронны. Я не мог ни договориться с ним, ни обойти, ни оттолкнуть. Передо мной была идеальная преграда – я сам.

Откуда-то из леса послышался треск сучьев, человек или зверь продирался там через бурелом. Шум постепенно приближался, но откуда именно он идет; определить было трудно. Я замер, прислушиваясь.

Вдруг впереди, за спиной двойника качнулись кусты, и из чащи на просеку выбралась темная фигура. За ней показалась Другая, третья, четвёртая. Выстроившись цепью, они медленно побрели ко мне. Свет фар упал на их лица, вернее, на их лицо, потому что у всех четверых оно было одно, мое.

Я быстро оглянулся. Нет, сзади никого не было, они действительно шли только оттуда. Один из них, приблизившись к «газику» двойника, открыл дверцу и влез внутрь. Остальные трое последовали за ним. Прогудел сигнал, и двойник, до сих пор прилежно игравший роль моего отражения, вздрогнул, повернулся и побежал к машине. Он сел за руль, завел мотор, и «газик», развернувшись, быстро укатил в темноту, исчезли даже его огни.

Я не знал, что подумать. Любой нормальный человек на моем месте давно бы мчался в противоположную сторону и газу бы поддавал. Но я уже не чувствовал себя нормальным человеком и, видимо, поэтому продолжал неподвижно стоять на месте, будто ждал продолжения событий.

Я не ошибся. В лесу снова послышался треск, и на просеке показалась еще одна фигура. Но это был не двойник. Ко мне, жмурясь от света, приближался немалого роста бородатый старик в длиннополом плаще. Подойдя вплотную, он небрежно, как старому знакомому, сунул мне широкую ладонь и, глядя на машину, произнес:

– Бог в помощь, странничек… Чего озираешься-то, напугал кто?

– Да нет, – ответил я, внимательно разглядывая его, – кто меня мог напутать?

– Ну, мало ли, – он безразлично пожал плечами, – бывает, померещится… А едешь откуда?

Я рассказал ему, что сбился с дороги.

– Это с тракту, что ли? Далеко ж тебя черти занесли… Тут, парень, до тракту знаешь сколько? К утру тебе не доехать. Давай, глуши мотор, пойдем греться, сыро.

Я огляделся по сторонам. Оставлять машину на просеке не хотелось.

– Может, поближе подъедем?

Старик покачал головой.

– Ближе не подъедешь. Да и не сделается ничего с твоим лимузином, тут недалеко…

Мы прошли около километра, продираясь сквозь густой ельник, и оказались на большой поляне у подножья лохматой сопки. Дождь кончился, и над лесом повисла крупная луна, освещая двухэтажный бревенчатый дом в центре поляны. Старик прибавил шагу. Я немного отстал, оглядываясь по сторонам, но кроме низенькой постройки в стороне от дома, ничего особенного не заметил.

Неожиданно откуда-то сверху, как мне показалось, с крыши дома, послышался тихий, встревоженный голос:

– Что, все уже?

– Все, все, – буркнул старик, торопливо поднимаясь на крыльцо.

– А что вы с ним сделали?

Старик на мгновение замер у двери.

– Ну, ты! – гаркнул он вдруг. – Чего несешь-то спросонья, спать ложись! – и, повернувшись ко мне, кивнул головой, – заходи, заходи.

Он открыл дверь, и тусклый свет керосиновой лампы упал на крыльцо.

– Ох! – раздалось наверху, и луна блеснула в чьих-то широко открытых глазах, с удивлением уставившихся на меня.

– Ну-ну? Скоро? – спросил старик, обращаясь не ко мне, а к человеку на крыше.

– Да ладно, ложусь уже, прячьтесь, – ответил тот.

Мы вошли в дом и, миновав заставленные разной рухлядью сени, оказались в просторной комнате с длинным столом и печью у стены. За столом, уронив на руки сизую испитую ряшку, дремал парень в грязной майке и матросских клешах. Руки его до плеч были расписаны похабными узорами, и только майка мешала рассмотреть, вытатуировано ли что-нибудь на спине.

У окна, устремив вдаль твердый, чуть ироничный взгляд, стоял видный седой мужчина в дорогом сером костюме. И, наконец, в углу, спиной ко всем, верхом на колченогом стуле, сидела и курила канонически стройная белокурая девица в джинсах и сапогах на высоком каблуке, вся в ремешках и на замочках. Она даже не обернулась, когда мы вошли, и продолжала задумчиво пускать дым в потолок. Седой же, напротив, любезно мне улыбался и раскланялся не без изящества. Узорчатый парень поднял голову, окинул меня с ног до головы мутным взглядом и хмыкнул.

– Дохтор, – произнес старик, снимая плащ, – ты, что ли, сегодня кухарил? Подавай.

Седой, не меняя гордого наклонения головы, величественной поступью подошел к плите, снял с нее большой чугун, накрытый облупленной эмалированной крышкой, и поставил его на середину стола.

– Какую миску дать молодому человеку, Хозяин? – осведомился он у старика.

– Студентову давай. Он на крыше нонче…

– Спасибо вам большое, – сказал я старику, хотя неестественность этого странного сборища сильно действовала мне на нервы, – выручили вы меня. Вот только, извините, имени и отчества вашего не знаю…

– А и не надо тебе мое отчество. Хозяином зови. Они так зовут, и ты зови. Тут, парень, все без отчества. Это вот – Дохтор (Седой кивнул и принялся разливать по мискам красный борщ), этот в майке – Блатной, а вон то, – Хозяин указал на девушку, все еще сидевшую к нам спиной, – вон то – Заноза…

– И если вы обратили внимание на крышу, – вставил Доктор, – то могли видеть там еще одного члена нашего маленького общества, так называемого Студента.

– А вы здесь просто так собираетесь, – спросил я как можно беззаботнее, – или у вас учреждение?

У девушки вдруг затряслись плечи. Она выронила сигарету и прижала ладони к лицу. Я думал, она разрыдается, но оказалось, что ее сотрясает безудержный хохот.

– У-учре… Ой, не могу! Учреждение! Слу-слушай! Санаторий тут! У-умора! Курорт!

Она, наконец, повернулась лицом ко мне. Очень симпатичное лицо. Даже красивое.

– Ну, ты даешь, Пациент!

Кличка, данная мне девушкой, приклеилась мгновенно. В следующей же фразе Доктор назвал меня Пациентом. Блатной произносил это слово с трудом, но переиначивать не пытался, что же касается Хозяина, то ему было совершенно все равно, как меня называть, и поэтому он удовлетворился этим именем, как первым попавшимся.

Заноза между тем продолжала веселиться:

– Хозяин! Когда пойдем на процедуры?

Блатной снова хмыкнул, но Старик нахмурился:

– После. Поесть-то надо, нет?

Он пододвинул к себе миску и, ни на кого не обращая внимания, стал хлебать борщ. Остальные, заняв свои места у стола, тоже принялись за еду, Я решил ничему не удивляться, по крайней мере до тех пор, пока отогреюсь и основательно не закушу.

Некоторое время все молчали.

– Завтра на крыше Блатной, – сказал наконец Хозяин.

– А кухарит Заноза…

– Кстати, продукты кончаются, – заметил Доктор, – и, с позволения сказать, кухарить становится затруднительно. Надо бы кого-нибудь послать в деревню.

– Ничего, – буркнул Хозяин, – может, скоро на машине съездим…

Я поднял голову и вдруг заметил, что Блатной, разинув рот, с испугом смотрит куда-то мимо меня.

– Во! – произнес он, указывая, как видно, на окно у меня за спиной.

Заноза, сидевшая рядом с ним, тоже подняла глаза и сейчас же сморщилась, как от боли.

– Гадость какая… – прошептала она.

Я резко обернулся, но увидел лишь чью-то огромную спину, удаляющуюся в темноту. Спина была голая и иссиня-белая.

– Слушай, Блатной, – сказала Заноза, – выйди, разбуди его. Что он, в самом деле, нельзя же так!

– Во тебе, – спокойно ответил Блатной, – сама выйди.

– Цыц! Пусть спит, – сказал Хозяин, – все нормально, ясно? Дохтор, ты чего сидишь? Компот давай!

Самое страшное – я представления не имел, как себя вести. Кого они хотят будить? Неужели эта голая туша за окном – Студент?

– У него что, лунатизм? – осторожно спросил я.

– У кого? – не понял Хозяин.

– У Студента?

Доктор поставил передо мной стакан с компотом.

– Знаете что, Пациент, – сказал он, – вы не обращайте внимания. Ей-богу, ничего интересного не происходит. И со Студентом все в порядке – он спит на крыше. Там, видите ли, свежий воздух. А завтра на крыше будет спать Блатной. По той же причине.

– Я же говорю – санаторий! – хихикнула Заноза.

– Ну, допивай компот и пойдем, – сказал мне Хозяин, – покажу помещение.

По широкой скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж и оказались в небольшом коридоре, по обеим сторонам которого было несколько дверей. К моему удивлению, некоторые двери были аккуратно подписаны. Слева: «Доктор», «Блатной», справа: «Студент», «Заноза». Хозяин открыл самую дальнюю дверь по правой стороне, зажег огарок свечи и протянул его мне.

– Вот, располагайся. Отдохнешь хорошенько, а утром поговорим…

Он повернулся, было, чтобы уйти, но спохватился:

– Да! Если, часом, захочешь по нужде – вон в ту дверь. На двор не ходи. И окна на открывай…

– А почему? – спросил я.

Хозяин посмотрел на меня укоризненно.

– Ну, сказано – не ходи, и не ходи, не открывай – стало быть, не открывай. Мало ли что? Время ночное…

Он покачал головой и ушел.

Комната была совсем маленькой, железная кровать, покрытая бледным от старости одеялом, занимала почти все пространство от двери до окна. В углу, на облезлой деревянной вешалке висели драные плащи, телогрейки и какое-то древнее Пальто.

Я задул свечу и подошел к окну. Луна освещала серебристую после дождя поляну, над верхушками елей проносились небольшие темные облака со светящимися лохматыми краями. В доме все утихло снаружи тоже не доносилось ни звука. Некоторое время я вглядывался к кромку леса, мне все казалось, что там копошится какая-то бесформенная масса. Но это мог быть и туман или просто рябь в глазах.

«А идите вы все… – подумал я, разулся, повесил мокрую куртку на спинку кровати и залез под одеяло. – Спать я хочу, вот что…»

…Мягкий лунный свет заливает комнату и шепчется о чем-то с притаившимися в углах тенями. Тихо-тихо открывается дверь, и на пороге появляется девушка в белом платье. Она бесшумно подходит и склоняется надо мной. Я чувствую прикосновение ее нежных пальцев. Она что-то говорит мне на ухо…

Я вздрогнул и окончательно проснулся.

– Вставай, вставай, Пациент, – говорила Заноза, толкая меня в плечо. Она была в длинной ночной рубашке, ее распущенные волосы задевали меня по лицу.

– В чем дело? – спросил я, садясь на кровати.

– Тсс! Ты вот что, Пациент, если хочешь живым отсюда убраться, пусти меня в свою постель.

Она говорила это таким естественным и убедительным тоном, будто предлагала помидоры со своего огорода.

– Гм! – сказал я. – Однако, ты даешь!.. Уж больно неожиданное предложение…